Текст книги "Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные."
Автор книги: Константин Радов
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)
В ОБОРОНЕ
Чем уверенней человек мнит себя умным, тем больше глупостей он готов совершить. Ну какой бес толкал меня расписывать важность и значение кинбурнской позиции в рапорте государю?! Похвастаться успехами захотелось? Теперь эту песчаную полоску придется держать любой ценой, не считаясь с усилиями. Отступишь – царь не поймет. Сам себе отрезал путь к ретираде.
Так думал я, измышляя контрдействия к турецким попыткам вернуть укрепления на косе, начавшимся сразу, как только прошло первое ошеломление неприятеля. Более чем двукратное численное превосходство и наличие мощной морской эскадры сообщали основательность вражеским поползновениям. Втащив еще несколько кораблей в лиман на буксире, турки оттеснили нашу флотилию к востоку и добились господства на воде, позволяющего высаживать десант где и когда угодно.
Угодно же очаковскому паше оказалось в том самом месте, где и мы неделей раньше сошли на берег, верстах в полутора выше укреплений. Траншеи, не зарытые по беспечности, теперь служили врагу, невредимо приблизившемуся на триста шагов к редутам. Час от часу прибывали подкрепления, крупный отряд янычар накапливался для атаки.
Выручило разнообразие орудий в русской артиллерии. Уже давно мы таскали за собой в немалом количестве стреляющие ручными гранатами кохорновы мортирки, не видя от них ни сколько-нибудь заметной пользы, ни такого вреда, чтобы спорить с государем, пожелавшим обременить армию этими малосильными пукалками. По легкости, их можно было перевозить даже вьюком, не опасаясь сломать лошади спину. Теперь я сумел оценить остроумие Менно ван Кохорна, достойного оппонента великого Вобана. Он сотворил сию инвенцию специально для обстрела апрошей и параллелей с поперечного направления.
Вообразите гранату, которая после падения на землю подпрыгивает и катится, как детский тряпичный мячик (только с горящей запальной трубкой). Встретив на пути канаву, где она окончит жизненный путь? Правильно, на дне! При всей неточности мортирной стрельбы, по меньшей мере половина гранат скатывалась в ретраншемент, набитый турками. Не будучи ограничены в боевых припасах, наши канониры с замечательной скорострельностью осыпали неприятелей мелкими, но смертоносными снарядами, нанося тяжкий урон и вынуждая либо отступить и отказаться от атаки, либо начать ее прежде, чем собраны силы, достаточные для успеха. Враги все же решились пойти вперед. Если бы в сумерках, да подавляющим числом, да после долгого обстрела с кораблей – тогда бы шансы у них были. Преждевременный штурм ничем, кроме полной конфузии, окончиться не мог, а сделав вылазку, мы принудили янычар к амбаркации под плотным ружейным и артиллерийским огнем, что представляет всегда настоящую кровавую баню: погибло их гораздо больше, нежели спаслось.
Утрата лучшей части пехоты послужила Мехмет-паше уроком осторожности: впредь он не решался мериться силой с русскими на суше, даже увеличив преимущество на воде до абсолютного за счет галер, пришедших с Дуная. Оставив лиман туркам, наши суда отошли верст на шестьдесят восточнее, в лабиринт проток, островов и камышовых зарослей, куда враги не решались заплывать. Линия коммуникаций кинбурнского гарнизона получила короткое, но неприятное гужевое плечо в два перехода. Восстановив, с течением времени, уверенность в своих силах и повторив десант с лучшей продуманностью и в более удобном месте, неприятели могли бы совсем нарушить эту связь. Тогда нам пришлось бы покинуть позицию, а тяжелые пушки, кои не увезти по песку, взорвать.
Укрепить тонкую ниточку, связующую Кинбурн с тылом, одними сухопутными средствами мнилось невозможным. Требовалось что-то противопоставить вражеским кораблям. Канонерки, брандеры, боны, плавучие мины на кучах тростника, – не было способов, которые мы не обсудили с морскими офицерами. Вспомнили даже запорожскую хитрость с перевернутыми лодками, притопленными каменным балластом и превращенными в подобие водолазных колоколов, переносимых по дну силами экипажа. Я рассказал об известном по старым книгам подводном судне голландца Корнелиуса Дреббеля, без малого сто лет назад приводившем лондонцев в изумление. Сам король Иаков Первый изволил спуститься на дно Темзы, став вторым монархом, покорившим глубины, после Александра Великого. Однако всё сие требовало длительных опытов, либо вовсе было невозможно против совокупно действующих линейных и гребных судов. Малые галеры могли полностью защитить корабли от брандеров или мин, а корабельная артиллерия, в свою очередь, служила бы защитой мелюзге от наших канонерских лодок. Единственной идеей, дающей некоторую надежду, стали тяжелые батареи на плотах.
По самым скромным оценкам, каждая пушка на берегу втрое сильнее такой же на корабле, – а по мнению иных стратегов, и вдесятеро. Причина понятна: судно уязвимо целиком, всадить же ядро в тесную амбразуру береговой батареи чрезвычайно сложно. С земли можно невозбранно стрелять брандскугелями, – русские моряки не страшатся их применять и с кораблей, но морские авторитеты порицают подобную манеру, считая обоюдоопасной.
Двуслойный, крест накрест, плот из толстых бревен, по самый дощатый настил погруженный в воду, ничуть не хуже берега. Ни ядер, ни пожара он не боится. Пушки можно прикрыть, как на суше, мешками с песком. Дуэль плавучей батареи о восьми орудиях с шестидесятипушечным кораблем будет примерно равной, при несравнимой стоимости строительства. Конечно, плоты не могут выйти в море, но передвигать их по лиману, где посредством шестов, где буксировкой – достаточно просто. Линейный флот среди этих мелей еще более неуклюж, турки очень сильно рискуют, – а нам полтора аршина глубины хватит. Часть леса, сплавленного по Днепру для городового строения, забрали под артиллерию и стали постепенно отвоевывать водное пространство.
Упорная позиционная война в лимане происходила большей частью без меня, ибо пришлось отбыть к Перекопу, где положение тоже требовало вмешательства.
Сместив старого хана, султан возвратил на крымский престол его младшего брата Каплан Гирея (тридцатью годами младше Девлета, в магометанских странах такая разница между братьями – не редкость). Успевший лет семь назад посидеть недолго на троне и скинутый тогда за поражение от черкесов, новый правитель принял страну в полном разорении.
Предгорная полоса от Кафы до Херсонеса выжжена дотла. Ожидая от нас после взятия столицы дальнейшего наступления, татары спалили аулы вдоль дорог с Бахчисарая на Инкерман и Гезлев. Как выяснилось – зря, потом жалели. Нуреддин Бахты Гирей, властвовавший на Кубани, отказал родственнику в подчинении, полагая себя более достойным и несправедливо обойденным султанской милостью. Ногаи, кочевавшие в Буджаке и вообще к западу от Днепра, будучи отрезаны от Крыма русскими войсками, остались в ханском подданстве лишь номинально. На деле они подчинялись бендерскому паше, и то весьма условно: этот народ не любит дисциплины. Восточнее, обитающие у берегов Азовского моря орды едичкульская и джамбулуцкая вступили в тайные переговоры с комендантом Келиным о переходе под русскую власть, и хотя решительного согласия не выказывали, зато и противности нашим войскам не делали, справедливо опасаясь возмездия за малейшую враждебность. Меня их фактический нейтралитет устраивал.
Всего лишь три года назад, в начале войны, крымцы способны были вывести в поле семидесятитысячное конное войско, заставляющее все живое прятаться за крепостные валы. На многие сотни верст русские пикеты и разъезды из степи как метлой выметало, движение обозов прекращалось. Теперь наши казаки и калмыки в полосе действий корпуса Бутурлина господствовали безраздельно. Потерю воинов татары могли восполнить – но потеря желания воевать и покорности хану оказалась значительней.
Каплан Гирей в первые дни правления не имел полной власти даже на полуострове. Крымские беи отказались дать ему людей, считая по старой памяти неудачником. Однако, пользуясь застарелым соперничеством двух знатнейших родов: Мансур и Ширин, хан возобладал над аристократией. С помощью Ширинов, владевших пастбищами близ перешейка, он стал усиливать давление на наш гарнизон, слишком малочисленный, чтобы перекрыть броды через Гнилое море. Не прошло и месяца, а перекопские обозы требовалось сопровождать самое меньшее полком. Ханство начинало выздоравливать от полученной раны, оставить извечного врага в покое было бы опрометчиво.
Загнать неприятелей, силами калмыков, обратно в Крым удалось. Но как добиться, чтоб они оттуда не вылезали? Наши вспомогательные войска рано или поздно придется отпустить, а крымцы здесь живут. Пройдя вдоль сивашского берега с большим отрядом конницы и егерями на плоскодонках, я составил подробную карту, сделал промеры глубин, обозначил удобные для переправ места, сжег или захватил все татарские лодки, до каких смог дотянуться. Помимо перешейка, еще пятнадцать-двадцать верст побережья нуждались в охране: там, где легкая кавалерия способна пересечь залив. Недостаток пресной воды не позволял разместить значительные отряды, – значит, надлежало создать заграждения.
Препятствия, извечно воздвигаемые оседлыми народами против конных варваров, бывают различны. Они не обязательно непреодолимы для людей: рассказывают, что знаменитую китайскую стену во многих местах легко перелезть. Без лошади, разумеется. Те же принципы фортификации пригодны и у нас. Крутой эскарп сажени в полторы высотой или незаметные на дне брода острые колья, достающие до конского брюха, могут оказаться к месту. Минирование вновь пошло в ход, только в тактику я внес поправки: во-первых, минную линию стал прикрывать стрелками, во-вторых, первым рядом со стороны неприятеля иногда закладывал не бомбы, а фейерверки, нацеленные прямо в жертв. Это сбивало крымцев, наловчившихся подставлять вместо себя скотину. Быть затоптанным взбесившимся стадом – ничуть не приятнее, чем попасть под взрыв.
"Малая война" в окрестностях Перекопа часто оборачивалась состязанием в хитрости и изобретательности, требуя от наших людей качеств, присущих больше казакам, чем регулярному войску. Несчастная Прутская баталия воистину оказалась кладезем новых тактических приемов. Об одном, придуманном солдатами, я целых три года даже не догадывался, а подчиненные офицеры преследовали его, как проявление трусости. Однако у меня егеря, стреляющие лежа, опирая фузеи на поставленные пред собой солдатские ранцы, вызвали не гнев, а восхищение. Рассчитав, насколько уменьшится уязвимость стрелка и особенно – его заметность для неприятеля, я приказал найти, кто первый сие придумал, для заслуженной награды. Но приз, к моему удивлению, остался не востребован. Наиболее вероятно, начинателями были нестроевые и легкораненые на Пруте, коих мельтешащие за рекой поляки Потоцкого вынудили к перестрелке. Теперь эта манера была введена моим приказом в обязательную экзерцицию и особо рекомендована для засад.
Судьба кампании решалась не только армией: воюет вся страна. Скольких солдат мы сможем обеспечить жизненными припасами и оставить зимовать на нижнем Днепре? Удастся удержать занятые позиции, или на будущий год придется начинать все сначала? В черниговских и брянских лесах стучали топоры, звенели пилы. Тысячи работных людей ладили нехитрые суда, предназначенные доставлять хлеб, оружие или материал для казарм. Землепашцы готовились убирать урожай – впервые за шесть лет он обещал быть щедрым и позволял надеяться, что голод исчезнет из числа турецких союзников. Казаки Скоропадского строили городки на днепровских берегах. Иван Ильич сильно огорчался, что запорожские земли не отошли в гетманскую власть, но Бутурлин обнадежил старика: крепости, поставленные на его счет и оберегаемые украинскими казаками, заведомо никому другому не отдадут. Между собой мы определили, чтобы правую сторону реки ниже Богородицка держал гетман. Понятно было, что царская апробация сего решения зависит от действительных успехов.
Около середины августа в лагерь у Олешковских песков, где стояла, по равноудаленности от Кинбурна и Перекопа, главная квартира корпуса, прибыл курьер с севера. Государь сообщал о блестящей виктории над шведским флотом, очистившей от неприятеля всю Финляндию, и устанавливал регламент празднования сего великого события. Развернув второй лист, обыкновенно не склонный к бурным восторгам Бутурлин полез обниматься с энтузиазмом медведя-шатуна. Царь пожаловал нас обоих чинами, не в очередь. Я прислушался к своим чувствам: да, признание заслуг всегда приятно, только ненасытное честолюбие юношеских лет куда-то пропало. Несколькими годами раньше – прыгал бы от счастья до потолка, но теперь ранг генерал-майора мало согрел мое сердце.
Возможно, вязкие оборонительные бои наскучили мне и вызвали охлаждение к воинской службе. Или же радость отравила тайная тревога, давно омрачавшая горизонт: что будет, когда главные силы неприятельские вступят в дело? После Прута османы боролись вполруки, войсками провинциальных пашей и вассалов. Придворные интриги занимали их больше, чем война с Россией. Петр отвечал взаимным небрежением, более не связывая с югом никаких надежд и не чая новых приобретений. Он охотно подписал бы мир на прежних условиях. Визирь на сие не соглашался – значит, должен был наступать. И явно готовился.
– Ты что какой кислый сидишь? – Иван Иванович обернулся ко мне между предписанных указом заздравных чаш. – Милостью царской недоволен?
– Да вот, размышляю, как бы не обо$#@ться в новом чине, – ответил я в тон начальнику. – Али-паша с войском уже на Дунае, видит Бог – скоро нам здесь его встречать.
Нарочитая грубость дивизионного командира давно уже меня не обманывала. На самом деле его доверие к помощнику было почти безграничным. Как ни странно, в основе расположения ко мне лежала именно антипатия Бутурлина к иноземцам. Помню, когда при первом знакомстве я представил ему офицеров своего полка, он с долей удивления спросил:
– Что, одни русские? Иностранных никого нет?
– Как это нет? Есть. Я иностранец.
– И всё?
– А сколько надо? По-моему, одного достаточно. Государь платит мне двойное, против своих подданных, жалованье – полагаю, за то, чтобы я их учил. За обучение немцев пусть римский кесарь платит.
– Эко, хватил! Они сами кого хошь научат! Ученые!
Я отрицательно помотал головой:
– Проще неученого выучить, чем переучивать, кого неправильно научили.
"Tedeschi" в Италии воспринимаются примерно как пошехонцы в Москве или голландцы в Лондоне – невежи, тупая деревенщина. Даже освободившись от этого предрассудка через книги многих ученых мужей германских, через математические трактаты великого Лейбница, я не избавился от какой-то тени высокомерия к немецкому племени. Возможно, мой древнеримский патриотизм добавлял нечто ядовитое к этому чувству, и от Бутурлина сие не укрылось.
Теперь новопожалованный генерал-поручик смотрел в будущее с неколебимым оптимизмом. Он покровительственно хлопнул меня по плечу:
– Не бойсь! Государь Петр Алексеевич не станет требовать, чтоб мы одной дивизией против всей турецкой державы стояли. Фельдмаршал сикурсовать готовится, и от графа Петра Матвеевича полки идут. Правда, без него: жалуется, грудная жаба одолела.
Я покосился на почти в отцы мне годившегося Ивана Ивановича, как умудренный опытом унтер на восторженного юного прапорщика.
– Сколько я знаю, у Бориса Петровича войска от Данцига до Лемберга раскиданы, их до конца кампании не собрать. У Апраксина нет и половины штата: когда он рекрут последний раз получал – не помню. На себя надеяться надо.
– "Зна-а-аю!.." Ни хера ты не знаешь! Сидел целый месяц на Перекопе, как барсук в норе, а Шереметев за это время армию на Волынь вывел. Может, и не всю. Но изрядную часть. Кстати, князь Дмитрий Михайлович пишет: со слов лазутчиков, вроде Али-паша на Киев собирается. С чего ты взял, что он непременно на нас попрет?
– Так некуда больше. Я был бы рад, если б визирь по предначертаниям Голицына воевал. Но ведь не дождемся такого счастья: нельзя надеяться, что враг сам себя погубит! Подолию королю от турок кесарь гарантировал, разумно ли его дразнить? А главное, там продовольствоваться невозможно: от нынешнего разорения польская Украина не оправится лет двадцать. Села крымцы выжгли, народ разогнали. Триста голодных верст между Днестром и Киевом – это много. Со стороны Волыни брать провиант нельзя, если даже от наших фуражиров останется: уж за свои-то имения паны поднимутся непременно. В Крыму тоже нечего жрать, там еще хуже. Большую армию визирь нигде не сможет содержать, кроме черноморского прибрежья – и только со снабжением с моря, через Аккерман, Хаджибей и Очаков. А тут не с кем сражаться, кроме нас.
– Как у тебя просто получается. Но убедительно, хрен оспоришь. Что же теперь, все бросить и к Каменному Затону улепетывать? Ближе-то фортеций нет, одни полевые укрепления: не удержимся против такой силы.
– Бог знает. Здесь есть своеобычная возможность для обороны. Реки делят степь на три части. Сумеем добиться преимущества на воде – сие будет равнозначно центральной позиции при разъединении сил неприятеля. Сейчас надо воевать топором, пилой и рубанком: нужны гребные суда на всю пехоту и дополнительные плавучие батареи, чтоб вытеснить турок из лимана.
– Скоропадский совсем обидится, ежели последний лес у него заберем.
– Коли не заберем, придется сжечь или туркам оставить. Сколько полков от Апраксина добавят?
– А кто нос воротил: "малокомплектные, на себя надеяться надо…"?
– Если не знаете, Иван Иванович – так и скажите. Какие бы ни были, отказываться грех. Пригодятся. Завтра же Козину отпишу: пусть соберет под них все, что плавает… Любое дерьмо сойдет. Главное, чтобы единым разом корпус через лиман перекидывать…
Выпитое вино мешало сосредоточиться, громогласный Бутурлин – тоже. Мучительно напрягаясь, дабы вернуть ускользнувшую мысль, я пытался выстроить многоходовую комбинацию за себя и за неприятеля разом. Если они так… то я эдак… тогда они, скорее всего… Рисуя примитивную карту черенком вилки на столе, перебирал варианты. Что-то не сходилось. Черт бы побрал армейскую рутину: просто некогда думать! А уж обязательные праздники, после которых ум по три дня не работает как надо – это прямо на пользу врагу!
При всем старании, очистить днепровские «гирла» до прихода Али-паши не получилось. Плотов было достаточно, пушек – тоже, только одно от другого врозь, а соединить турки не давали. Больше половины тяжелой артиллерии, от восемнадцати фунтов и выше, мы держали на Кинбурнской косе, в составе береговых батарей. Вражеская эскадра стояла в виду наших укреплений, сразу за пределом действительного огня, не позволяя провести водою ничего крупней плоскодонки. Оттащить, наоборот, орудия к плотам потребовало бы изрядного времени и великих трудов. Колеса утопали в песке, приходилось через каждый шаг подкладывать доски. Вопиющей глупостью было бы полагать, что турки ничего не предпримут против ослабленной демонтажом орудий обороны. Артиллерия оказывалась связана, как фигура на шахматной доске.
Неторопливая позиционная борьба меня, в общем, устраивала. Я надеялся протянуть время до недалеких уже холодов без крупных баталий и привести сию партию к ничейному исходу стойкой обороной и искусным маневрированием. Однако Али-паше нельзя было возвращаться в столицу, не получив решительной виктории: ценой неудачи могла оказаться его голова.
Уж не знаю, какими карами застращал визирь патрона-бея (вице-адмирала турецкого), дабы принудить к рискованной затее, поставившей наш кинбурнский гарнизон на край гибели. Дело в том, что линейные корабли могут заходить в лиман только на семь верст: дальше фарватер пересекает песчаная банка. Недостает полутора или двух футов. Потом глубина вновь увеличивается, однако пройти через мель можно, лишь выгрузив балласт и сняв пушки, на что ни один здравомыслящий моряк в виду неприятеля не решится. Посему запад оставался за турками, а восточнее борьба шла с переменным успехом – до тех пор, пока несколько вражеских кораблей не проникли в акваторию, считавшуюся для них недоступной. Напротив Аджигольской косы облегченные суда смогли подойти к берегу на пушечный выстрел. Патрона-бей оставил только батареи верхней палубы, а тяжелые орудия нижней отправились на сушу вместе с десантом. Верстах в двадцати от наших позиций янычарские орты перекрыли единственную дорогу, петляющую между песчаными дюнами и мелкими озерцами.
Эта попытка турецкая оказалась гораздо основательней прежней. Сидящие на мысу четыре полка имели провианта не более чем на неделю, а численность десанта неприятель быстро нарастил тысяч до пятнадцати, если не больше, и устроил ретраншемент, теперь по всем правилам защищенный от наших мортирных гранат бруствером и эскарпом (своими руками бы удавил того француза, что помогает нехристям!). Учитывая невозможность со стороны гарнизона вылазки на такую дистанцию против явно превосходящего противника, не оставалось ничего иного, как попытаться деблокировать окруженную бригаду извне, собрав воедино войска, разбросанные на двухсотверстном пространстве.
Трудности мои усугубил недуг, сваливший Бутурлина. Впоследствии гнусные инсинуации двоякого рода получили хождение: намеки, будто болезнь генерала была «дипломатической», и наряду с ними – предположения, что это я навел на него порчу или пытался отравить. Опровергать сие значило бы оказать слишком много чести клеветникам. Если человек смеется над моими советами по предохранению от гастрических болезней в полной уверенности, что водка и чеснок надежнее, нежели чистые руки и кипяченая вода – зачем его травить? Рано или поздно он безо всякой отравы подхватит горячку. Даже имея дыхание, ядовитое как у сказочного дракона, кишечную лихорадку этим не отпугнуть.
Большая часть войск стояла кордоном по левому берегу Буга: ближе к устью – регулярные полки, затем гетманские казаки. В недалеком времени, недели через две, можно было рассчитывать на соединение с фельдмаршалом, двигавшимся в нашем направлении через Брацлавщину. Казачьи отряды правого фланга уже установили коммуникацию с его авангардом. Широко растянув силы, мы в некоторой степени повторили головчинскую ошибку Шереметева: когда война, стараниями Али-паши, приняла деятельный и ожесточенный характер, это сразу стало заметно. Перебравшись, с помощью галерной флотилии, через широченный в низовьях Буг, турки разъединили меня со Скоропадским и принудили гетмана отступить краем Чернолесья в сторону Чигирина. Пехота и драгуны ретировались к недоделанным городкам у Таванской переправы на Днепре. Туда же пришли лучшие и надежнейшие полки наши, отозванные с Перекопа: приходилось выбирать между удержанием этого пункта и спасением кинбурнской бригады.
Неудачи последних дней весьма осложнили мне жизнь. Полковники! Волки старые, травленые! Пока вожак силен, хвосты поджимают – а почуют слабину, мигом сожрут! Иван Хрипунов, Гаврила Сухотин, Ефим Вест, Николай Геринг – много же они крови из меня выпили! Особенно последний, ибо полк его, приданный корпусу Бутурлина на время, принадлежал киевскому гарнизону, и покровительство князя Дмитрия Михайловича в любом случае перевесило бы мою немилость. Следовало скорее уговаривать, чем командовать.
– Николай Андреич, – убеждал я упрямого Геринга, – государь не поручал тебе искать виноватых, что войска на косе отрезаны. Обычное дело в военных обстоятельствах, и думать надо о том, как наилучшим образом сикурс оказать…
– Кто завел их туда, тот пусть и думает! А я свой полк губить не позволю. Негоже за$#@нные генеральские подштанники солдатской кровью отмывать!
Подобные выпады приходилось терпеть. Лежащего в горячке Ивана Ивановича очень недоставало: при нем никто бы не осмелился такое сказать. Вдвоем мы хорошо дополняли друг друга: командование армией либо отдельным корпусом требует качеств, трудно совместимых в одном человеке. Пара "умник и горлопан" может прекрасно справляться с этой должностью, если члены ее умеют ладить между собой. Даже не столь важно, кто выше чином: лишь бы каждый исполнял то, к чему годен, и не посягал на чужое.
Конечно, в крайнем случае я мог бы сам заткнуть глотки недовольным и принудить к действию, только для этого требовался план, как атаковать турок с надеждой на успех. Чтобы вести за собой людей, нужно указать им путь к победе. А заставлять бессмысленно биться лбом об стену – не лучший способ поддержания дисциплины.
Положение с артиллерией не оставляло никаких шансов. Третья неделя, как наше с Бутурлиным слезное прошение о прибавке тяжелых орудий послано царю и адмиралу (Федор Матвеевич находился вместе с государем на севере, в Финляндии), только вряд ли оно могло обернуться так скоро. Аналогичная депеша азовскому коменданту тоже улетела… Но скажите, где вы видели генерала, готового в разгар кампании без приказа поделиться пушками с другим? Смелость в принятии решений встречается гораздо реже, нежели готовность встретить врага лицом к лицу.
Зато – можете вообразить мою радость при получении сведений, что обоз с тяжелой артиллерией из Троицка прибыл к Каменному Затону! Длинные корабельные двадцатичетырехфунтовки, морские лафеты к ним, порох, ядра, железные печи для накаливания оных! Я тронут был щедростью и благородством Келина до глубины души. При орудиях состояли засидевшиеся без дела флотские канониры под командой норвежца Петра Бредаля – похоже, командор Бэкем тоже не остался равнодушным к моей просьбе, этими людьми мог распоряжаться только он.
От этого дня время, доселе тягучее, завертелось очень быстро. С наивысшей скоростью, доступной пузатым ластовым судам, бесценный груз сплавили вниз к лиману, где в камышовых зарослях ожидали давно приготовленные плоты. Приданные полки я частью оставил охранять городки, частью посадил на весла, для буксировки плавучих батарей. Своих, бутурлинской дивизии, солдат пустил на казачьих чайках налегке, готовыми к бою. Прямо на ходу, чтобы не терять время, устроил артиллерийское учение со стрельбой в цель. На следующий день повторил его, назойливо внушая канонирам, что от меткости будет зависеть их жизнь. Догнавшее нас тревожное известие, что визирь большими силами обложил правобережные укрепления Таванска и готовится атаковать, уже ничего изменить не могло: оставалось надеяться, что гарнизон продержится нужные мне четверо суток.
Началась борьба на грани погибели, исход которой никто не мог предсказать. Фехтовальщики называют «открытой» такую манеру боя, когда соперники жертвуют защитой в пользу атаки, надеясь опередить другого и раньше нанести смертельный удар. Овладев Таванской переправой, где Днепр течет единым руслом и сравнительно узок, Али-паша мог бы прервать коммуникации всего нашего корпуса, заставив выбирать между смертью и пленом. В свою очередь, одержав победу на воде, я не оставил бы ему иного сообщения с Очаковом, кроме как через Витовтов брод на Буге, весьма далеко от устья. Сие обещало визирю много неприятностей: трехсотверстная петля в коммуникациях грозила обернуться удавкой на шее.
Течение в лимане – полверсты в час. Усилия гребцов добавили плотам еще дважды по столько. Всю последнюю ночь рук не жалели. Время рассчитано было, чтобы подойти на рассвете, когда солнце помешает целиться турецким канонирам. Больше всего я боялся, что капитаны снимутся с якоря и начнут маневрировать. Но они не использовали свои преимущества, приняв бой на месте с присущей им самонадеянностью. Прошлогоднюю гибель "Воина пророка" считали случайной: линейный корабль способен одолеть плавучую мелюзгу, сколько бы ее ни было. Тем более – четыре корабля. Заранее повернувшись бортом и зарядив пушки, нас готовились громить в полную силу.
При первом вражеском залпе с дальней дистанции, гребные суда отступили по моему приказу за плавучие батареи, выстроенные в линию и медленно дрейфующие в сторону неприятеля. Это была самая диковинная баталия из всех, в коих я когда-либо участвовал. Издали казалось: пушки стоят прямо на воде, – так сильно погрузились плоты под ними. Выглядело, как новое издание чуда Христова на Галилейском озере. Обеим сторонам требовалось время, чтобы взять правильный прицел, но когда пристрелялись – выяснилось, на чьей стороне преимущество и как мало уязвимы русские канониры. Попадания в брустверы, выложенные из мешков с песком, доказали надежность сей защиты, в отличие от корабельного борта: щепки нередко причиняют больше смертей и увечий, чем сами ядра. Разница в калибре тоже не замедлила сказаться.
Не знаю, сумели бы мы взять верх в бою против полностью снаряженных линейных кораблей, как первоначально готовились. Снятие батарей нижней палубы ослабило неприятельский огонь как минимум втрое. Турецкие моряки могли противопоставить нам орудия лишь от шести– до двенадцатифунтовых. А когда раскаленные до яркого свечения тяжелые ядра начали попадать в цель, смелость окончательно покинула капитанов: корабли стали поднимать паруса. Поздно! На одном вспыхнул пожар, другой лавировал столь неудачно, что сел на мель и был подожжен самими турками. Еще два сумели уйти к Очакову.
Мы тоже понесли потери, главным образом от флангового огня с берега. Плот, ближайший к ретраншементу, был выметен ядрами почти начисто, соседний – наполовину. Мелочь, по сравнению с двумя кораблями. Жаль, что ни одного не удалось взять. Но самым драгоценным трофеем было господство на воде: турецкие галеры воровато проскользнули в сторону устья и впредь не осмеливались сближаться с преградившей путь на восток линией плавучих батарей. Патрона-бей зарекся рисковать своими судами. Нашу флотилию я разделил: канонерки под командой Бредаля отправил в устье Буга, нарушить турецкую переправу, прочие суда (шедшие полупустыми) в тот же день добралась до Кинбурна.
Самым поспешным образом погрузив ночью, при свете факелов, людей и пушки, я никому не дал отдыха, с крайней жестокостью понуждая голодных и усталых людей грести. Несколько часов промедления могли им всем стоить жизни.