Текст книги "Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные."

Автор книги: Константин Радов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 34 страниц)

Я заметно разгорячился – и возвысил голос, как на плацу. Хозяйка дома поспешила унять опасный разговор и перевести на какие-то дамские пустяки, чтобы избежать скандала. Пришлось отойти в сторону, сожалея, что не дали добить оппонента. Мне с раннего детства дано чувствовать градус симпатий публики: присутствующие явно клонились на мою сторону. Особенно женщины: их логикой не убедишь, зато живые картины варварских набегов и подлинная страсть в голосе рассказчика действуют безотказно.

Судя по всему, аббат тоже чувствовал незавершенность беседы. Через некоторое время он подошел ко мне.

– Не считайте меня врагом. Мои стремления направлены к одинаковой справедливости для всех людей, не исключая магометан и прочих иноверцев.

– Справедливость к бешеному псу – это меткий выстрел. Те, кто убивает детей, не люди. Они хуже псов. Или ваше милосердие простирается даже на них? Скажите, а на гугенотов его хватает? Вы старше меня и были взрослым человеком, когда Луи Четырнадцатый изволил отменить Нантский эдикт… Что же вы такое сделали в ответ, если считаете себя вправе говорить о справедливости? Или тоже, как иные священники, причащали обращенных под виселицей?

– Преследование за веру – самое постыдное деяние покойного короля, наряду с бесчисленными начатыми им войнами. А вам, уважаемый граф, столь бесцеремонный тон в отношении человека, по своему сану не имеющего права вызвать вас на дуэль, не делает чести.

– Простите великодушно. Искренне сожалею о своей неуместной дерзости. Первый раз встречаю служителя римской церкви, который высказывается в защиту гугенотов. Боюсь только – подобных вам прелатов не больше, чем праведников в Содоме.

– Люди несовершенны. И я не лучше других. Но это еще не причина хулить всю церковь. В любой армии полно мерзавцев всякого рода – значит ли это, что воинская доблесть ничего не стоит?

– Понимаю. Поймите и вы меня. Французам легко испытывать симпатию к магометанам, со времен Роланда не имея их на своих рубежах. Для вас Восток – волшебная сказка. Красавицы, сокровища, арабские ночи… Для русских Восток означает аркан на шее и кривую саблю над головой! Я не случайно пугал здесь публику маврами на Луаре. От нашей южной границы до Тамбова и Симбирска – примерно как от Пиренеев до Орлеана. Всего лишь три года назад конница Бахты-Гирея, вассала султанского, разоряла селения под самыми этими городами. Мы не так уж много требуем у турок. Безопасность от набегов и свободу мореплавания. Вот и все! Полагаю, любой непредвзятый судья признает подобные требования справедливыми.

– Эта позиция – ваша личная, или царя?

– У меня нет полномочий излагать царское мнение. Но и больших разногласий с государем тоже нет.

– Что ж… В таком случае я готов поверить, что наши суждения слишком односторонни.

– Естественно. Их навязали вам враги России. Не стоит верить полякам Лещинского, которые изображают себя паладинами Европы, сражающимися против русского варварства. Это они, в союзе с подлинными варварами, пытаются помешать вхождению сей великой страны в семью просвещенных народов.

Готовность идти навстречу доводам разума встречается в людях не столь часто, как думают. И вообще аббат оказался интересным собеседником. Пользуясь воцарившейся при легкомысленном регенте вседозволенностью, он почти открыто высказывал еретическую мысль, что спасение души возможно в любой вере, проповедовал всесословный подоходный налог, бесплатное образование для народа и ограничение власти монарха в пользу академии экспертов. Мне его политические идеи казались благородными, но вряд ли исполнимыми. К сожалению, встречи у госпожи де Тансен скоро прекратились: хозяйка сказалась больной. Парижские сплетники передавали подробности ее болезни, оказавшейся беременностью от очередного любовника, артиллерийского офицера Детуша. Ребенок, тайно рожденный, был подброшен матерью на ступени церкви Сен-Жан и усыновлен семьей ремесленника. Впоследствии, благодаря истинному отцу, он не знал нужды, получил прекрасное образование и сделался замечательным математиком, известным всему миру под фамилией Д'Аламбер – но наотрез отказался признать родившую его женщину своей матерью.

Приезд государя нарушил мои парижские досуги. Считаясь в отпуске, находиться все время при высочайшей особе не обязательно, но было бы нерасчетливо пренебрегать замечательной возможностью усилить свои позиции. Посему я дневал и ночевал в бывшем особняке герцогини де Ледигьер подле арсенала, где поселился царь, не захотевший жить в Лувре. На перемену с князем Куракиным исполнял должность переводчика или проводника по городу, оставляя Борису Ивановичу официальные встречи, а себе – царские походы по купеческим лавкам, ремесленным заведениям и механическим кабинетам. В наилучшем виде постарался представить университет и академию, к большому удовольствию Фонтенеля. Обращал высочайшее внимание на засилье знати, не позволяющее способным людям продвигаться по службе, и недостатки системы откупов, в силу которых едва ли треть собранных с народа налогов добирается до королевской казны.

– Еще бы не воровали, – отвечал государь, – на троне дитя семи лет, а регенту казенных денег не жалко: не свое.

Он явно придавал лицам значение более важное, чем учреждениям. Я вновь (который раз!) подивился многообразию его познаний, обнаружив, что царь коряво, но вполне сносно может объясниться по-французски и неплохо понимает. Петр умел решительно все – и везде вел себя как хозяин. Природной властности его натуры хватило бы на целую династию. В Опере он спросил пива, и регент Франции немедленно обратился в трактирного слугу.

Интересно было вновь увидеть Виллара, к концу войны выслужившего репутацию лучшего французского полководца. В той должности, которую я взял на себя, главная добродетель – скромность. Не следует заслонять своей персоной окружающее и тем более – пытаться навязать собственные суждения. Государь этого не любит. Но в тот раз он намеренно вытащил меня из тени, заявив то ли всерьез, то ли в шутку ходатайство за виновного офицера французской армии. Герцог ответил, что недавняя амнистия освободила от наказания за прежние проступки, кроме богохульства и злоумышления на особу Его Величества, и офицер может вернуться на службу, даже без понижения в звании.

– Давайте его спросим. – Усмехнувшись, Петр повернулся ко мне. – Хочешь обратно в лейтенанты?

Я вернул улыбку:

– Если Ваше Величество исходатайствует на небесах, чтобы мне вернули юный возраст, вместе с чином, – тогда готов подумать.

Царь засмеялся:

– Пожалуй, проще тебя генералом оставить!

Виллар спросил о причине дуэли и, услышав, каким образом два молодых офицера не поделили капитанский чин, взглянул на меня с тенью сочувствия. Все маршалы Франции болезненно воспринимали расширение полномочий военного министерства в ущерб их правам; ограничение возможности своей властью повышать подчиненных по службе было особенно неприятно. Жалобы, что Париж протежирует недостойных, давно стали общим местом, как и вздохи о воспитанных при дворе короля вражеских полководцах – Евгении Савойском и Луи Баденском. По мнению многих, испанская война могла бы окончиться иначе, если бы талантливым людям оказывали предпочтение.

За полтора месяца, проведенные во французской столице, Петр трижды встречался с маршалом, их разговоры о прежних баталиях были чрезвычайно поучительны. Коммерция и ремесла интересовали царя не меньше военных дел, и мне довелось заслужить его благодарность, высказав идею привлечь французов к переговорам в Константинополе о мореплавании и торговле. Довеском к благодарности шло поручение съездить в Лион и Марсель, дабы поманить тамошних купцов возможностью прямого сообщения с Азовом. Еще один груз он навьючил на меня в самый последний момент.

– Скоро на заводах будем без плотин и водяных колес обходиться. Хватит вокруг прудов, как лягушки, сидеть! Нашелся умный человек, придумал машину. Вот, читай. – Государь двинул в мою сторону лежащий на столе том.

Это оказался Acta Eruditorum, немецкий ученый журнал, между страниц выглядывало какое-то письмо. Я открыл заложенное место, взял листок, уставился растерянно на замысловатый немецкий почерк с завитушками. Нетерпеливый Петр снизошел до объяснений.

– Христиана Вольфиуса письмо, ученика славного Лейбница, о счастливо изобретенном perpetuum mobile.

– Устройство описано? – Беглый взгляд на страницы журнала убедил меня в отсутствии гравюр.

– Это секрет. Инвентор за него сто тысяч талеров хочет!

– Чего как мало?

– Больше ста пудов серебра – мало?! Генеральское жалованье за пятьдесят лет!

– Конечно, мало. Такой секрет больше стоит. Если без плутовства, разумеется. Вольфиуса я не знаю, но ученик Лейбница вроде как шельмой быть не должен. Знать бы хоть принцип устройства его машины…

Петр качнул головой отрицательно:

– Не его. Другой человек придумал. Он только со стороны видел, в тайну не проник.

– Ну, мудрец! Колбаса немецкая! Чтобы ученый механик видел машину и не понял, как она действует?! Нет, государь – тут что-то нечисто! С позволения Вашего Величества, почитаю.

– Потом прочтешь. Инвентору ныне покровительствует Карл, ландграф Гессенский. Обласкал всячески, надворным советником сделал – да тот не прост, секрет не отдает пока. Машину строит в замке Вайсенштайн под Касселем, потребовал отдельную комнату, даже самого ландграфа не пускает.

– Прошу прощенья, государь: запутался. Он только строит или уже?

– Эта у него не первая. Прежнюю сделал у Августа в Саксонии, в Мерзебурге – год почти крутилась, за деньги показывал. Потом испугался, что много любопытных рядом вертится, как бы не разгадали. Разбил своими руками в мелкие щепки. Андрюшка Остерман от меня приехал, а глядеть уж не на что – только с чужих слов записал.

– Что записал, посмотреть можно?

– Успеешь – все тебе оставлю. С разводом еще долго возиться будешь? Может, замолвить словечко?

– Спасибо, государь, не надо. Эти дела лучше по-тихому вершить, а каждый шаг Вашего Величества всех зевак парижских собирает. Сам справлюсь.

– Ладно, как хочешь. Денег тебе добавлю: понадобится судейских подмазать – не стесняйся. Да не благодари, лучше дело сделай. Когда perpetuum mobile пустят, князь Борис Иваныч о сем отпишет. Езжай, поторгуйся, высмотри все хорошенько. Как хочешь, изгаляйся – но секрет добудь! Или сам такую штуку придумай. Нет сейчас в казне лишних ста тысяч, а вещь нужная. Тебе же и пригодится на заводах.

– Если не обман. Acta Eruditorum – журнал солидный, доверие у меня к нему с юных лет большое. Покойный Лейбниц там математические труды печатал. Только недаром говорят, что мудрецы простоваты. Сами плутовать не умеют и на чужое плутовство могут поддаться. Ум и хитрость – не едина суть.

– Вот и разберись. В тебе-то хитрости хватит?

– Надеюсь. Венецианец все же. А что за человек машину изобрел? Он кто, немец? – я посмотрел в латинские строчки журнала. – Иоганн Орфиреус… Жулик, чует мое сердце. Какому-нибудь Шмидту или Мюллеру скорей бы поверил. Этакую фамилию, государь, специально выдумывать надо – чтобы пыль в глаза пустить. Для сего праздный ум нужен.

До отъезда царя едва удалось наскоро переговорить с Остерманом. Вот задал Петр Алексеевич задачку! Поймал меня врасплох. Знать бы заранее – нашел бы способ уклониться. Над вечным движением не первый век ученые мужи копья ломают, я до сих пор к этой драке не слишком даже присматривался. Принял на веру тезис Галилея, утверждавшего невозможность сего. Декарт, кстати, тоже так считал: дескать, движение придано материи актом творения, и для порождения из ничего нового движения пришлось бы стать вровень с Творцом. И вообще – не может ничто породить нечто, это еще древние говорили.

С другой стороны, есть много необъясненного на свете. Порох швыряет тяжеленные бомбы на несколько верст: откуда берется его сила, где она прячется? А живые существа? Каким образом обыкновенная лошадь извлекает двигательную силу из корма, этого никто понять не может. Или взять магнит. Нагрей его до красного каления – притяжение к железу исчезнет. Может, и другие способы есть. Если научиться произвольно управлять магнетическими свойствами, построение perpetuum mobile превратится в простейшее задание для подмастерьев.

Но средствами одной механики его не построить, в этом я уверен. Иначе давно бы кто-нибудь сделал. Здравомыслящий Фонтенель еще в дни моего детства писал: "Каждая наука имеет свою собственную часто недостижимую и призрачную цель, но на пути к ней добывает другие, весьма полезные знания. Так, химия имеет свой философский камень, геометрия – квадратуру круга, механика – перпетуум мобиле. Найти все это невозможно, но искать – весьма полезно".

Посоветоваться бы с ним, да в открытую нельзя, только под ложным претекстом. Обещал государю держать дело в тайне. Чувствую, поспешил. Теперь уже не переменишь, придется самому во всем разбираться. Кстати, Христиана Вольфа зря обругал: Орфиреус важнейшие части хорошо спрятал. Та машина, что крутилась в Мерзебурге, снаружи выглядела как двенадцатифутовое колесо из тонких реек, обтянутое вощеной парусиной – понятно, что это только чехол, скрывающий механизм. Изнутри, со слов очевидцев, слышались приглушенные металлические звуки, как в больших часах. Скорее всего, эксцентрические грузы или перекатывающиеся шары, видел я подобное в старых книгах. Колесо крутится вместе с горизонтальной осью. Втулки железные, на концах оси кривошипы, соединенные с двумя Т-образными маятниками, по одному с каждой стороны. Ну, сие понятно, маятники – для постоянства скорости, как в часах. Или не только? Вдруг Орфиреус открыл способ изменения магнитной силы, и маятники – это привод? Тогда что внутри?

Если он настоящий ученый и обнаружил некий новый принцип, для меня надежды отгадать его практически нет. Таких совпадений не бывает. Начнем с известного и будем полагать: главное – то, что спрятано. Мой наметанный в механике взгляд говорит мне, что колесо с перекидными грузами самопроизвольно крутиться не будет. Многие изобретатели уверены, что будет. То и другое – только мнения. Надо поискать в книгах, как заменить чутье расчетом.

Довольно быстро выяснилось, что готовой расчетной методы не существует. Попытка оную создать привела к формулам чудовищной сложности, вогнавшим меня в тоску. Нет, чистой математикой не обойтись. Надо ее сочетать с опытом, как в баллистике когда-то. Только теперь и деньги есть, и помощники: не всех бекташевских ребят раздал амстердамским ремесленникам в подмастерья, троих оставил при себе для услужения и учебы. Уменьшив вдесятеро против оригинала известный perpetuum mobile английского маркиза Сомерсета и сделав на нем один-единственный перекидной груз вместо четырнадцати, я протянул через миниатюрный блок нитку к коромыслу аптекарских весов и велел сделать шестьдесят измерений статического усилия на оси, через каждые шесть градусов. Построил линию и убедился, что площадь под ней в положительной и отрицательной частях почти одинаковая. Повторил раз пять, пока стало ясно, что погрешности ложатся равномерно перелетом и недолетом. В похожей манере разобрались с "эффектом молоточка" при опрокидывании груза.

Изначально планировалось проверить несколько конструкций вечного двигателя, но закончили на второй, ввиду заведомой ясности результатов. Похоже, был некий фундаментальный принцип в том, что движение груза по замкнутому пути не дает полезной силы: точно так же купец не получит прибыли, если будет возить товар вокруг своей лавки, вместо дальних стран. Бесконечные размышления по поводу силы живой и мертвой, различия живой силы по Лейбницу от таковой же по Декарту к результатам не привели. Высокая теория – не для меня. Понять чужие идеи могу, создать свои – извините. Я уж лучше руками. За время опытов в моей голове созрела собственная схема perpetuum mobile, с магнитом и маятником. Крутящийся вокруг магнита жестяной цилиндр с окнами должен был создавать синхронные с движением маятника колебания магнитной силы, открывая и закрывая ей путь.

Итог оказался даже хуже, чем в чисто механических устройствах: раскрученная руками машина останавливалась быстрее с магнитом, чем без него. Хорошо, что все мои аппараты легко помещались на столе, а разобранными – в сундучке с бельем. Когда обширная переписка, предшествующая поездке в Марсель, завершилась, и пришла пора отправляться, я взял их с собой, надеясь на юге продолжить опыты.

ПРОВАНС

– Тупые! Говорю тебе, Мишка: тупые и косорукие! Чтоб на такой доброй земле с голодухи чахнуть…

– Сам ты тупой, Афоня! Здешние мужики потолковее наших будут. А бедность… Не знаю, может их баре до нитки обирают. Видал небось в Париже, какие важные.

– А я вчера винной ягоды нарвал – там у дороги, пока никто не видит. Кислая – страсть!

– Панька, дурень, ей еще два месяца зреть.

– Правда, что ли?!

Не иначе, ребятишки думают, что я сплю – иначе б не посмели болтать почти в голос за хлипкой перегородкой. Надо шугануть, а то сами не выспятся и мне не дадут. Распахиваю дверь – тишина.

– Кто тут французских крестьян в дураки поверстал? Зря! У них хозяйство по уму поставлено. Просто война недавно кончилась. В места, какими мы ехали, неприятель не добрался, зато свое войско лет десять на постой ставилось. Каждую зиму. И в солдаты народу много взято. По замирении король домой отпустил, только уцелело меньше половины, считая увечных.

– Понятно, господин генерал! Дозвольте спросить…

– Да?

– А наш государь как со шведом замирится, солдат отпустит?

– Этого тебе знать не положено. И почему по-русски? Я что велел?

– Пока не выучимся, французским языком изъясняться, колико возможно!

– Ну так давай.

– Э-э-э… Ле сольдат… Нотре рой ле сольдат ляссе? Же… Же вю савёр!

– Interdit. А сейчас спать, завтра выезжаем до света.

Разбаловались, конечно, мои крепостные. Что же теперь делать: сечь на конюшне? Не для того учил. Разве только в крайности. За две станции до Лиона, Пашка стащил какую-то мелочь на постоялом дворе – его же приятели по моему приказу так воришке поясными ремнями задницу отшлифовали, три дня сесть не мог. Но дружбе сие происшествие, как вижу, не помешало.

От Лиона не так уж далеко оказалось до имения маркизы де Вилетт, приютившей всеми отвергнутого Болингброка. Любопытство перевесило во мне природную нелюдимость и побудило навязаться в гости, к искренней радости несчастного изгнанника. Да, его бегство – несомненная потеря для британского парламента! А самому виконту пребывание в сельской глуши – утонченная пытка. Даже великолепные виды французских Альп, каскадом поднимающихся к востоку, от пологих холмов, покрытых виноградниками, до грозных скалистых пиков, с вершинами, даже в летний зной покрытыми снегом, не способны утешить этого человека, если некому внимать его красноречию. Во мне он нашел благодарного слушателя, с живым интересом готового обсуждать и древних авторов, и английские законы, и заморскую торговлю, и успехи натуральной философии, и события испанской войны, и многое, многое другое. Мы оба остались вполне довольны знакомством. Теперь впереди лежал Марсель.

Планируя в Париже поездку, я думал сначала отправиться налегке, в почтовой карете – однако чин обязывает к роскоши, удобно сие обладателю или нет. Государь, правда, не единожды ездил по французской столице в фиакрах… С чем бы это сравнить? В России нет фиакров. Приедет, скажем, король (когда вырастет) с ответным визитом и наймет мужицкую телегу… Петру можно. Хоть на осляти, как Христос в Иерусалиме. Царь – прирожденный повелитель, он внушает почтение и трепет одною силой собственного духа. Любое нарушение приличий ему простят, пустив по разряду причуд великого человека.

Граф и генерал-майор должен ездить в своем экипаже. И непременно с гербом на дверцах! Иначе его никто всерьез не примет, и любые переговоры провалятся, не начавшись. Во Франции титулованному дворянину не иметь герба – все равно, что ходить босиком или вообще без штанов. Выйти в свет неприлично. Геральдист Жиффре, снабдивший рыцарскими атрибутами не одну сотню лезущих в дворянство буржуа, моментально подобрал для меня символы:

– Сова, птица Минервы, и цветок ириса обозначают ученость, оружие говорит о том, что титул добыт в бою, а поскольку господин граф сражался с врагами христианства, это дает право на крест.

Шлем с прикрытым забралом, бурелет, графская корона, щитодержатели, замысловатое деление щита – он долго и со вкусом расписывал подробности, но мое воспитанное на античных образцах чувство прекрасного восстало против новомодной пышности.

– Давайте подражать благородной простоте древних. Я всегда стремился соединить науку с военным делом, зачем же нам разделять их в гербе. Сделайте простой, цельный щит. Пусть сова сидит на мече или держит его в лапах. Большой, двуручный – но не нужно изображать весь. Четверти клинка по длине хватит. Цветы ириса можно выполнить из металла в оконечностях прямой гарды. Эта же гарда вместе с рукоятью и лезвием меча образует крест.

– Замечательный лаконизм. Только соединение христианских и языческих символов в одном поле… Это встречается иногда в старинных гербах, но сейчас так не принято. Уж не говорю о сочетании креста с мечом. Не боитесь обвинений в кощунстве?

– Сделайте эскиз, покажу своему государю. Если он одобрит, мнение ханжей меня не беспокоит. И знаете что – пусть птица не сидит, а только садится на рукоять, с поднятыми крыльями.

– Как прикажете, господин граф. Девиз изобразить?

– Да.

– Какой изволите?

– Laboremus.

Так у меня появилась эмблема. Карета выглядела теперь вполне достойно. Ее сестра-двойняшка, сделанная для царя, пришлась не по росту и подарена была герцогу Орлеанскому, сразу оценившему необыкновенную плавность движения. Приближенные к регенту знатные персоны возжелали иметь такую же. Кажется, рождалась новая мода: среди трехсот существующих видов конных экипажей моя конструкция претендовала на достойное место. Усмотрев возможность легкого заработка, я приехал вместе с Тенаром к хозяину лучшей в Париже каретной мастерской и объяснил, что без меня ничего не выйдет. Действительно, имелись кой-какие тонкости в закалке рессорных пластин и балансировке корпуса. Общими усилиями был получен королевский патент, позволяющий получать проценты со стоимости каждого построенного экземпляра: две трети мне, треть – Анри за хлопоты по оформлению бумаг и сбору денег. Перед отъездом я попросил приятеля вкладывать мою долю в заслуживающие доверия ценные бумаги, до распоряжения.

Южный ветер принес запах моря задолго до того, как оно показалось между холмами. Верст пять не доезжая Марселя, где дорога приближается к берегу, я приказал остановить карету и один спустился вниз. Здравствуй, море Медитерранское, Mare Nostrum! Давно не виделись! Разулся, ступил в ласковые волны, провел мокрыми ладонями по лицу. Никогда свинцовые балтийские воды не заменят мне этих, соленых и чистых, как слеза.

Марсель мало сходен с другими французскими городами. Менее всего – с Парижем. Париж горд, даже заносчив, он смотрит на провинциалов свысока. Так ливрейный лакей знатного человека озирает простолюдинов, не имеющих счастья состоять в услужении. Двор и аристократия создают богатство столицы, расточая здесь большую часть собранных со всего королевства рент и налогов. Стоит такому порядку пошатнуться, и все парижане, от банкиров до поденщиков, почувствуют перемену на собственных кошельках.

Не то – в Марселе. Его благосостояние зависит не от королевских щедрот, а от левантийской торговли. Миллионы пиастров, протекающие через город, поддерживают независимый дух, в порту ясно чувствуется дыхание Востока. Основной оборот делают корабли здешних судовладельцев, тем не менее арабы или оттоманские греки на своих фелюках – обычные гости. В Chambre de Commerce меня приняли, как родного, и охотно устроили встречу с крупнейшими негоциантами.

– Messieurs! Великий монарх, коего я имею честь представлять, первейшим долгом своим перед Господом, вручившим его попечению великую страну, считает заботу о благополучии и богатстве подданных, наилучшим же средством для достижения столь прекрасных целей служит коммерция…

Купцы и арматоры важно кивали. Когда я объяснил, каким образом Черное море открывает путь к большей части России и целой Персии, в глазах зажглись алчные огоньки.

– Препятствие не в том, что султан желает сохранить торговую монополию для своих подданных – они все равно не способны ее использовать даже на десятую часть от возможного. Он просто опасается европейцев и не желает видеть их корабли под окнами своего дворца. Французская нация умела заслужить доверие турок, и если возможно рассеять беспочвенную и убыточную для всех сторон подозрительность – то наилучшие шансы именно у вас. Полагаю, каждый из присутствующих имеет свои подходы к турецким сановникам, без этого вести дела на Востоке крайне затруднительно. Прошу подумать также о способах заинтересовать высокопоставленных людей в Париже и министров, представляющих Его Королевское Величество при Оттоманской Порте. Конечно, они и так должны видеть великолепные горизонты, которые может открыть черноморская торговля для Франции, но мы с вами понимаем, господа: когда государственная польза не подкрепляется личной, дело движется плохо. Здесь собрались люди, умудренные жизнью и знающие Восток, поэтому я очень ценю ваши мнения и был бы благодарен за советы, важнейшие из которых обещаю довести до своего государя. Хочу заверить вас: в случае успеха при султанском дворе царь готов предоставить тем, кто окажет действительную помощь в устранении препон, торговые льготы и преференции очень значительных размеров.

Всё, они прочно на крючке! Уверен, скоро французский посол в Константинополе, сладко улыбаясь, заговорит с визирем о впущении лучших друзей и верных союзников в Черное море. Если получится, хотя бы для одних французов, это будет гигантский шаг вперед! Дай Бог проделать лазейку: англичане и голландцы не успокоятся, пока не добьются тех же прав. Начнут по Босфору шляться в обоих направлениях все подряд – какой тогда резон отказывать в этом русским торговым судам, буде таковые появятся?!

На меня посыпались вопросы. Хотят ли русские покупать французское сукно? А вино они пьют? Много ли овечьей шерсти заготовляют в южной России и какого сорта? Возможно ли персидский шелк направить из Астрахани в Азов, вместо Санкт-Петербурга? И так до бесконечности. Правда, остатки настороженности сохранились. Чтобы их развеять, следующие две недели пришлось провести в визитировании новых знакомых, с изучением тонкостей восточной торговли заодно. Хорошо, французы водку не употребляют – мне бы столько не осилить. С хорошего вина похмелья почти что нет. Каждое утро выезжая из города, в уединенном месте на морском берегу я раздевался догола и подолгу с наслаждением плавал. Сие наслаждение нередко разделяли легкомысленные красавицы из ближней рыбацкой деревни. Такой способ проведения досуга создал мне репутацию чудака: детям в здешних краях еще позволяется изредка искупаться, а взрослым – не принято. Мнения горожан по поводу странностей чужеземного графа разделились.

– Настоящий венецианец, – говорили одни – у них в ходу всякие полуязыческие обычаи, вроде венчания с морем.

– Ох уж, эти русские, – вздыхали другие. – До чего же дикий народ!

Я ждал. Во-первых, царского ответа из Амстердама на мой рапорт о переговорах в Коммерческой Палате. Во-вторых, доклада местного архивариуса о розыске документов, касающихся бывшей супруги. Парижский суд отложил решение дела о разводе до выяснения обстоятельств, а следы Жюли затерялись как раз в Марселе. Так что у меня была личная причина посетить город, о чем я, впрочем, никому не рассказывал. Свободное время посвящал царскому поручению: работе над вечным двигателем.

Глубокого презрения заслуживают самонадеянные невежды, кои пытаются вырвать у природы ее тайны, действуя наугад. То же самое, что атаковать без подготовки неприятельскую крепость. В порядке правильной осады, сделаны были измерения магнитной силы на различных расстояниях от источника и степени ее ослабления экраном из тонкого железа. Цифры однозначно показывали, что двигатель должен крутиться!

Возложив вину на трение, отцепил от маятника кривошип и сделал к жестяному экрану отдельный привод от часового механизма. При точном согласовании частоты вращения с периодом колебаний стало возможно наблюдать раскачку маятника под действием магнитной силы. Целую неделю казалось, что секрет perpetuum mobile – у меня в кармане. Не тут то было! Жестокое разочарование постигает всех искателей вечного движения, и я исключением не стал. Настраивая привод, обнаружил тормозящее действие магнита на экран. Примерно в это же время застиг неутомимого бездельника Пашку за странным занятием: положив магнит прямо под маятник, он пальцем отклонял груз и смотрел, как быстро угасают колебания. Следующий час мы продолжали сие баловство уже вдвоем.

Так выяснилось различие силы тяготения и силы магнитной: первая берет быстроту маятника как бы взаймы и честно возвращает; вторая крадет часть ее безвозвратно. Свои мнимые успехи я теперь осмыслил как передачу движения на расстояние посредством магнита – подобный опыт легко исполнить без помощи сложных устройств. Замедляющий эффект казался подобен трению: как будто пространство наполняет невидимая материя, обладающая вязкостью только в отношении железа.

Последний тезис казался совершенно очевидным, но дисциплина ума обязывала поставить контрольный опыт. Представьте мое изумление, когда подвешенный на ниточке серебряный талер повел себя в точности как железка. Он был всесторонне исследован на подлинность и беспощадно разрублен пополам – однако частиц железа в серебре я не обнаружил.

Со времен Гилберта, развеявшего средневековые бредни, никто не мыслил возможности действия магнита на золото или серебро. На другой день я заказал местному ювелиру диски одинаковой формы из всех классических металлов, предельной чистоты. Стеклодув выдул мне тонкостенную склянку для ртути. Царство минералов представляла небольшая окатанная галька.

В пределах точности измерений, все металлы вели себя одинаково! Только камень остался равнодушен к магнитной силе, прочие маятники тормозились, при том что статически притягивалось, естественно, одно железо. Это было неожиданно, ново и необъяснимо – и отчасти возмещало потерянные в поисках вечного движения труды и время. Я сел за подробное письмо в парижский Journal des savants. Но не успел закончить. На улице послышалась русская речь, молодой незнакомый голос, и мгновение спустя генерал Читтанов явился пред взоры соотечественника, как был – босой, в коротких шелковых подштанниках и с голым торсом, загорелый словно бурлак.