Текст книги "Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные."

Автор книги: Константин Радов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)

Самый большой и сладкий кусок – колониальная торговля. Сахар! Корабли кружатся в атлантических морях посолонь, как девки в хороводе, и если изображать сие движение рисунками, по образу старинных карт, надо бы в центре хоровода нарисовать сахарную голову. Вокруг нее везут инструменты для земледелия и сахарных заводов, негров, чтобы работать на плантациях, оружие и стеклянные бусы, чтобы покупать негров у туземных царьков, рис для рабов, ром для матросов и надсмотрщиков… Шли из колоний и другие товары: табак и индиго, кофе и хлопок – но любой из них не давал даже трети тех доходов, что снимали любители сладкого. Пряности, когда-то ценимые на вес золота, подешевели со времен Колумба стократ и стали обычны на столах людей умеренного достатка. Сахар, вероятно, ожидало то же самое – но доселе в Москве стоимость фунта равнялась недельному заработку поденщика. Простой народ о том не печалился, испокон веку довольствуясь медом, который раз в пять, а то и в десять, дешевле.

Чтобы лучше представить огромный масштаб торгового круговорота, довольно взглянуть на его малую часть: один только Гвинейский берег потреблял втрое больше европейских товаров, чем вся Россия! Расчет – рабами, процентов на девяносто; остальное – золотом и слоновой костью. В прежние времена считалось неправильным продавать огнестрельное оружие туземцам, но перед самой испанской войной голландцы и англичане нарушили сей неписаный закон с беспримерной выгодой для себя. С заключением мира излишняя продукция оружейных мастерских вновь хлынула в Африку: даже не тысячи, а десятки тысяч мушкетов продавали купцы из Бристоля, Нанта и Амстердама прибрежным вождям. Ткани, зеркала и бусы потеснились, давая место в трюмах пороху, свинцу и кремням.

В таком изменении мне виделся шанс для России. Почему бы не зачерпнуть как следует из общего денежного котла? Пусть вокруг него плотно уселись обладатели Вест-Индских колоний, и дать хорошего пинка по широким задницам силенок не хватит – за спинами главных игроков вторым кругом теснится достаточно ловкачей, умеющих пронести ложку меж чужими локтями. Если немецкие либо итальянские товары плывут за моря на голландских судах – чем мы хуже?! Обычные, то бишь гладкоствольные, фузеи русской работы не имеют себе равных в Европе по дешевизне изготовления – а доброта их для продажи дикарям более чем достаточна.

Государь с интересом сии соображения выслушал и обещал по заключении мира подумать о том. Забота жены подействовала на него исцеляющим образом: опасность для жизни августейшего больного миновала, вместо лихорадки осталась обычная после болезни слабость. Почта из Лондона принесла добрую весть: был открыт заговор против короля Георга, в коем оказался замешан шведский посол, по указу Карла интриговавший в пользу Стюартов и теперь арестованный. Сменивший фон Шака Федор Веселовский, брат венского резидента, получил повеление стараться о восстановлении крепкой дружбы с английским величеством, поврежденной мекленбургским делом и другими прежде бывшими оказиями.

Вращаясь среди негоциантов, я продолжал искать щели, позволяющие втиснуться на европейское торжище. Небольшая партия железа была продана голландцам еще в прошлом году, но для серьезных прибытков надо самим возить из Петербурга. Шведские каперы загнали фрахтовые ставки под облака. С чугуном в чушках связываться вообще нет смысла: в переводе на русские деньги и меры, красная цена ему в Амстердаме – полтинник за пуд. Перевозка и пошлины всю выгоду съедят. Литье чугунное… Дороже в разы, но с готовых изделий начинать не резон: соперников слишком много, привычки покупателей они знают лучше, да и мастерам нашим еще не мешает у здешних поучиться.

Пуд полосового железа стоит от рубля с гривенником до полутора, смотря по свойствам. Самым лучшим считают орегрундское, из Швеции: руду для него добывают в единственной шахте у деревни Даннемора, а заводы держит семья де Геер – валлонские гугеноты, бежавшие три поколения назад от святой инквизиции. Достоинством металл повыше демидовского, а путь ему до здешних портов короче вчетверо. Все преимущества на вражеской стороне. Что ж, войну тоже с этого начинали – и где оно теперь, былое превосходство Карла?! Коммерция – по сути, тоже война, только ведут ее иными способами.

Есть средство противустать шведам: дорогие товары менее чувствительны к путевым издержкам. Засыпьте полосовое железо угольным порошком и калите неделю без доступа воздуха. Получится блистерная сталь по два рубля за пуд. Пустите ее под кузнечный молот, чтобы проковать до однородности – смотря по способу, выйдет «вязаная» или «рубленая» сталь, в три или пять целковых соответственно. Можно зайти с другого конца: оставить металл мягким, но расковать в пруток для гвоздей или в лист – до шести рублей пуд, если лист тонкий и ровный! Ну, гвоздевая заготовка, конечно, подешевле.

Что там кричал в свое время Архимед? "Государь, мне ведомо, как обогатить Россию и разорить шведов"?! Нет, погодите выскакивать из ванны! Решать задачи в пределах школьной арифметики и решать судьбы государств – не одно и то же. В том пункте, где оканчивается труд школяра, и он кладет перо, смиренно ожидая похвалы, для негоцианта все только начинается.

Представим, что я владею способом изготовления пруткового и листового железа, который несравненно удобнее и дешевле, чем у соперников (будем выражаться условно, ибо тонкий широкий лист плющить валками пока не выходит). Кто или что помешает шведам сию манеру перенять и восстановить преимущество, дарованное природой? Механиков и кузнецов у них побольше нашего будет – и превосходных! Знакомец мой Христофор Полхаммар, если я вздумаю состязаться с ним в измышлении машин, одолеет меня как ребенка.

Есть монополии, привилегии и патенты – но всеевропейского действия они не имеют, каждый государь жалует их в пределах собственной державы и своим подданным. Иностранцу приобрести что-либо в этом роде – как малолетнему бродяге втереться в семью и добиться преимущества над родными детьми. Теоретически возможно, но рассчитывать на это не стоит. Использовать подставных лиц? А чем их привязать? При таких ставках в игре соперники не пожалеют ни денег, ни угроз, чтобы склонить ключевые фигуры на свою сторону.

В общем, есть над чем подумать. Больше всего шведского железа покупает Англия, через Амстердам или напрямую. В Голландии тоже изрядная доля остается, но тут оно вступает в состязание с лотарингским и испанским, из Бильбао. Ввоз во Францию невелик, сравнительно с внутренним производством, и идет изо всех источников помаленьку. На Германию можно не смотреть: дрова в лес не возят. Так что для сей коммерции интерес представляют только морские державы.

Согласно общему мнению, английское патентное право весьма действенно. Предположим, удастся заключить союз с одним из крупных лондонских железоторговцев, взять патент и на его основании держать фиктивный (или действующий, но маломощный) вальцовочный завод. Возможно ли под таким прикрытием продавать товар из России, выдавая за местный? А если не выйдет – что тогда? Может, лучше действительно плющить железо здесь, отправляя в Петербург только денежную выручку?

Не предвосхищая окончательную архитектуру сего промысла, я отметил, что в Англии начинатель нового дела имеет законные способы обезопасить себя от соперников. С голландцами так не получится. Генеральные Штаты, конечно, могут даровать монополию (за очень крупную сумму), но добиться ее соблюдения нереально. Обстановка не та, что на острове: слишком много мелких торговцев норовит друг друга обскакать, не брезгуя контрабандой. Здесь что-то иное надо: скажем, по-демидовски дешевизной давить… Но если так – извольте решить еще несколько задачек, да таких, что Леонтию Филипповичу Магницкому и не снились!

Говоря откровенно, русские заводы имеют некоторый авантаж над шведскими, в силу того постыдного обстоятельства, что страна удручающе бедная и работникам платят мало. Правда, и хлеб дешев: тульский мастеровой живет, не тужит на таком жалованьи, на коем в Стокгольме непременно голодом помрешь. Разная протяженность перевозок этим примерно уравновешивается. Что еще можно положить на свою чашу весов такого, чтоб соперникам было нечем крыть?!

По неторопливом размышлении стало понятно, что добавочный козырь у нас есть. При прочих равных обстоятельствах, чем крупнее дело, тем издержки меньше. У шведов железо приготовляется многими владельцами и уходит через разные порты, и даже к разным морям. А в России – откуда ни вези, Ладожского озера и Петербурга не миновать. И хозяев всего двое – царь да Демидов. Всего-то с ними двумя нужно договориться, чтобы где-нибудь в этом узком горлышке поставить единственный завод. Очень большой. Машины плющильные дешевыми быть не могут, кто попробует повторить сей опыт в малом размере – разорится.

Последней занозой оставался невыгодный климат. Летом мельничные колеса обсыхают, зимой обмерзают. В Туле мы постепенно все их перенесли внутрь мастерских, в теплое место. Ведущие к колесам водяные лари стали делать наподобие труб, вместо открытых лотков, и утеплять соломой. Но в сильный мороз это не помогает, да и уровень заводских прудов уже к Рождеству падает ниже "мертвого бруса".

В Шалонских мастерских, помнится, водяные машины останавливали только на месяц-другой (если лето сухое). Устраивая плотины на русских реках, мастера разводили руками: супротив Божьей воли не попрешь. Хоть молись о дожде, чтобы воды хватало! Самое большее, полгода мельницы могут крутиться в полную силу. Запасные пруды выше по течению способны помочь делу – но не забывайте, что в деньгах плотина с принадлежащими к ней устройствами примерно равноценна всей остальной части завода!

Однажды, усевшись в голландской кофейне спиной к теплой печке и лицом к каналу, под ост-индский кофей с вест-индским сахаром я очень ясно вообразил, как устроить водяной привод, работающий круглый год и в любые морозы. Конечно, не в любой местности: чтобы держать уровень, надо иметь целое озеро в подпоре. Лучше всего природное – иначе многовато земляных работ выйдет. Подходящее как раз на память пришло: в походе на Кексгольм случилось стоять лагерем между Ладогой и каким-то «ярве», не помню названия: небольшая, но бурная речка меж ними на две версты протяженности имела падение десять сажен! Нарочно артиллерийских учеников заставил мерять. Озерцо изрядное, поднять плотиной еще на сажень-другую – точно на целую зиму хватит.

Всё! Вот теперь пора беседовать с Петром Алексеевичем. Только без преждевременного хвастовства и дальних обещаний: иначе, когда придет пора оные исполнять, тяжко придется. Но и тянуть нельзя. Нужны расчеты по расходу воды, точная съемка рельефа, промеры глубин под пристань, учет лесных запасов для пережога в уголь, соображения по работникам и провианту для них… Нет хуже беды, чем начинать большое дело вслепую. Нанять толкового человека для изысканий – самое время. И самое место: где искать знатоков водяной инженерии, если не в Амстердаме?!

Государь был весел и бодр, последствия недуга окончательно миновали. Он моментально проник достоинства идеи, равно меркантильные и политические. Побить шведов, после побед на суше и море, еще и в коммерции показалось ему заманчивым.

– Знаю это место! Между Кексгольмом и Шлиссельбургом, к Кексгольму ближе. Тебе надо сверх сего поглядеть верст на пятнадцать южней, у деревни Тайболы: там натуральная плотина вышней волей сотворена, токмо пользуйся. А могу на Ижорах землю отвести, где адмиралтейские лесопильни. Вот только в крещенскую стужу водой действовать – не завираешься ли ты?

– Сам не уверен. Но хочу попробовать. Даже в суровые зимы лед толще полутора аршин не бывает, а земля не промерзает глубже двух. Если воду брать с глубины, лари водоводные пустить в канавах и закопать, колеса же мельничные держать в тепле…

– В том-то и дело! Палаты великие для колес придется ставить, где ж такие протопить?!

– Излишний жар от железогрейных печей к водяным машинам направлю. Тепло всегда вверх стремится. Где потолок выше – туда и пойдет. Хватит ли того тепла? Н-ну… Хватит – хорошо, нет – месяц перерыва в году нас не погубит. Умеренный мороз осилим точно. Насчет ижорских запруд… Не скажу худого о светлейшем князе, но лучше бы он шпагой махал – сие у него славно получается. Инженеров и геодезистов мне самому искать или князя Бориса Ивановича попросить?

– Не надо. Я уже нанял в Систербек, заодно и Корелу им поручу. А ты в Париж собирайся: вперед меня поедешь. Надо гораздо тихо письмо одному человечку отдать, да переговорить с ним. Посольские все на виду – а тебе, вакационеру без официального характера, сподручней будет.

ПАРИЖСКИЕ ВАКАЦИИ

Когда должность мальчика на побегушках исполняет генерал – совершенно понятно, что за персоны меж собой пересылаются. Но до последнего момента не верилось, что человек, удаленный из Франции Утрехтским трактатом и по уверению надежных свидетелей находящийся в Риме, может спокойно гостить в пригородном имении своих сторонников, лишь прикрывшись чужим именем.

Худощавый юноша с застывшим на длинном лице выражением высокомерной брезгливости едва кивнул на мое церемонное приветствие и взялся за письмо, настоящий шедевр дипломатического стиля. Я тщетно пытался прочесть на его лице живые чувства или найти черты родственного сходства с Евгением Савойским. Их матери – двоюродные сестры, обе – «мазаринетки». Полвека назад семь нежно любимых племянниц знаменитого кардинала ворвались в парижское высшее общество, как кавалерийский отряд во вражеский лагерь. Честолюбивые и ангельски красивые девушки одинаково беззастенчиво использовали и дядюшкино влияние, и оружие, присущее женщинам. Мешающие возвышению предрассудки щадили не более, чем впоследствии принц Евгений – устаревшие тактические догмы. Высоко удалось забраться лихим красавицам! Три герцогини, княгиня, две фаворитки – английского короля и французского, наконец – королева Англии и мать долгожданного наследника! Все лишь затем, чтоб больнее было падать: новый оборот колеса фортуны сбросил Марию Моденскую с трона и швырнул в изгнание.

Ее сын наконец удостоил меня взглядом.

– Передайте вашему суверену мою искреннюю признательность за его доброту. Помогать законным монархам против узурпаторов – священный долг каждого государя.

– Истинно так, Ваше… ваша милость! Изволите написать ответное послание?

– Подождите в зале.

Претендент удалился вместе со своим секретарем, благородной внешности молодым человеком, оставив гостя одного. Что, не понравилось обращение?! Радуйся, что "месье Стюартом" не назвали! Я в своем праве: королевский титул тебе в царском письме не даден, и братом пока не именуют. Даже не понять, кто и кому пишет.

Очень немногим людям удавалось с первой минуты вызвать у меня столь резкую антипатию. Облик и манеры соискателя британского трона полностью совпали с представлением, составленным после недавнего бунта в королевстве.

Успеха в Англии добивались только те завоеватели, которые лично стояли во главе войск, от Цезаря до Вильгельма Оранского. Этот же предпочел поднять шотландцев против короля Георга через эмиссаров, дергая за ниточки с безопасного расстояния. Восстание вышло довольно вялым, ибо сторонники прежней династии колебались, не видя пред собою вождя. Он опоздал к главным боям, прибыл на шотландские берега, когда успех предприятия был уже потерян, и скоро уплыл назад во Францию, покинув тех, кто за него поднялся, на расправу войскам ганноверца. Теперь этот неудачник, кажется, собирался испытать верность простодушных горцев еще раз, каким-то образом запутав в свои интриги и шведского короля, и моего государя. Широкая фигура министра Альберони смутно просматривалась в политическом тумане за спиной молодого Стюарта, и невнятные слухи о связях с иезуитами всплывали… Ну ладно, мечта испанцев о католике на английском троне – традиция, пережившая века и несколько династий; а зачем о том стараться лютеранам и православным?!

Нет для них никакой корысти в бесконечной смуте на островах (добиться любви или хотя бы покорности народа претендент не способен ни при каких обстоятельствах). Не знаю, кто вовлек Карла в этот с больной головы задуманный альянс – но Петр мог заинтересоваться им только при одном условии: если ему обещали посредничество в заключении выгодного мира со шведом.

Конечно, царь не любит нынешнего английского короля: это его стараниями Аникиту Ивановича Репнина с полками не пустили в Висмар. Теперь и из Мекленбурга русские войска заставляют вывести. Однако сии обиды маловажные. Жаль, не изъясняет государь дальние замыслы. Умен – сам догадаешься, глуп – незачем с тобой говорить.

Вот и приходится гипотезы строить. О чем все-таки думает Карл? Предположим, мирится он с Россией, отдав Ливонию и прочее… Остальных неприятелей швед даже в теперешнем своем битом виде кроет, как бык стадо. Только с Ганновером не выйдет – за ним стоит Англия. Сменив династию, связь можно разорвать и вернуть господство в северной Германии.

Эта часть рассуждений проста и понятна. Но навязать англичанам нежеланного короля… Тут он в ослепление впал – хуже, чем под Полтавой. Без поддержки извне шотландские горцы ничего не смогут, какие бы чудеса храбрости ни творили. Разве что… Интересно, во время последнего бунта поставить на место претендента его троюродного братца – получилось бы у того что-нибудь?

Королевский флот якобитам на свою сторону не перетянуть, он всегда был опорой протестантов. Нужна превосходящая морская сила, иначе дело не стоит затевать. На что сей союз может рассчитывать? Испанский флот и шведский – маловато против британцев. Русский можно не считать: если английские и датские офицеры его покинут, к бою не годен. Французский добавить – можно на что-то надеяться, при условии что голландцы нейтральны. Вот только при герцоге Орлеанском французы воевать не станут, надо менять правительство…

Черт! Если эта затея – всерьез, непременно должен быть заговор против регента! А я встрял в игру, как простак между шулеров! Не нравятся мне такие положения…

Вошедший секретарь прервал мои мысли:

– Господин граф, Его Величество изволит ответить пославшему вас позже, когда сочтет уместным…

– Что-нибудь передать на словах?

– Только то, что угодно было Его Величеству сказать при встрече с вами.

– В таком случае разрешите откланяться…

Много высокомерия в претенденте. Рос приживальщиком при Людовике Четырнадцатом, теперь на пансионе у римского папы – и считает себя вправе не отвечать на письма настоящего, действующего монарха! Ладно, его дело. Чем дальше мы будем держаться от католических интриг, тем лучше.

В письме князю Куракину я просил сказать свояку о встрече с приятелем оного. Приятель благодарит на добром слове, но велел передать, что все люди такого ранга ему помогать обязаны по должности. Свояку, конечно, видней, как поступать в собственном деле, но мне думается, вещественной благодарности от этого человека не дождаться.

Хотелось подобрать аргументы против сего альянса и высказать государю все, что думаю. Только недоставало сведений о претенденте и вьющейся вокруг интриге. Рассчитывать на помощь дипломатов не приходилось. Петра в Париже представляли Жан Лефорт и Конон Зотов, ожесточенно спорившие, которой компании французских купцов отдать привилегию в торговле с Россией. Им было не до меня.

По умыслу или случайно, однако во Франции, сильнейшем государстве европейском, дотоле не бывало русских представителей рангом выше поверенного в делах, при том что люди туда езжали незаурядные. Петр Постников, кончивший полный курс в Падуе со степенью доктора философии и медицины. Или Григорий Волков, умнейший человек и настоящий европеец. Почему им обоим не удалось подняться выше секретарских чинов, я до сих пор понять не могу. Возможно, манера мыслить и действовать не совпадала с принятой: к примеру, чуть не все русские послы с унылым постоянством жаловались иноземным властям на умаление чести государя и его державы в газетах; те столь же однообразно отписывались, что не их печаль за этим следить; и только Волков предлагал "приласкать курантельщиков", чтоб печатали добрые ведомости о России. Много лет спустя мне довелось убедиться, что это и правда наилучший способ.

Теперь здесь таких людей не было. Я решил действовать мимо посольских, и начал с ревизии старых знакомств. Война и мор сильно проредили мое поколение, но Анри Тенар, спасший когда-то библиотеку профессора из лап ростовщиков, уцелел и вполне преуспевал, заседая в криминальной палате парижского парламента. Он воспринял как должное генеральский чин давнего приятеля:

– Дорогой Александр, я всегда верил в твою счастливую звезду. Совсем вернулся?

– Нет пока. Боюсь, во Франции генералов без меня лишко. Царь свою войну тоже скоро закончит, иностранцев вероятнее всего ждет абшид. Есть идеи, но об этом после.

– Конечно, сначала отпразднуем встречу!

Анри пригласил к столу. За обедом речь зашла о женах и детях, и я поведал университетскому товарищу свою проблему. Он хлопнул меня по плечу:

– Очень удачно мы встретились. Один адвокат, мой хороший друг, как раз бракоразводными делами занимается. Его люди все разузнают. Только вперед им слишком много не плати, чтоб время не тянули. Когда твоя супруга пропала? Законный срок вышел?

– Считая с ее отъезда в Париж – три месяца осталось.

– Тогда не спеши с обращением в суд: чего доброго, найдется! Такие женщины не упускают своего. Вот потихоньку разведать о ее судьбе будет кстати.

– Любезный Анри, я очень благодарен. А нет ли у тебя людей, способных кое-что выяснить о персонах более высокого уровня?

– К примеру?

– Есть один принц, крайне нуждающийся в подданных… Хочу оценить его шансы на успех: от этого зависит, стоит ли иметь с ним дело.

– М-м-м… Я правильно понял, о ком речь?

– Полагаю, да.

– Это очень далеко за пределами моего круга знакомств. Но попробуем. Тебя что именно интересует?

– Хорошо бы поговорить с прежде у него служившими, если такие найдутся. Есть ли деньги, много ли сторонников, кто поддерживает… Понимаешь, тут либо петля, либо высокое место у трона: очень не хотелось бы ошибиться.

На другой день Тенар свел меня с теми, кто по сходной цене помогает разочарованным мужьям исправлять ошибки молодости. После адвокатской конторы он предложил прогуляться вдоль набережной Сены. В России март – вполне зимний месяц, а парижан небеса, случается, балуют весенним теплом.

– Виконт Анри Болингброк, вот кто тебе нужен. Этот пройдоха успел побывать министром и у королевы, и у претендента, но со всеми поссорился. Правда, сейчас он не в Париже.

– Вернулся в Англию?

– Нет, там его ждет Тауэр. Одна симпатичная вдовушка пригласила погостить в своем имении.

– Далеко отсюда?

– В Дофинэ.

– О, больше сотни лье?! Не поеду. Разве написать ему – только захочет ли такой человек откровенничать с незнакомцем, да еще заочно?

– Ничем не могу помочь, Александр. Из моих друзей никто ему не представлен, насколько я знаю. Надо искать рекомендации в дипломатических кругах, еще лучше – в придворных.

– Спасибо, непременно попробую.

Надо же, сколь превратна судьба: давно ли сам герцог Мальборо называл сэра Генри диктатором, угрожающим свободе Англии! И вот он – изгнанник, преследуемый правительством и отвергнутый якобитами. Все заслуги забыты, даже Утрехтский мир ставят в вину!

Не найдя общих знакомых, я отправил письмо опальному англичанину просто так, наудачу – и к своему удивлению, скоро получил обстоятельный ответ. Впрочем, виконта можно понять: письма позволяли выпустить на волю терзавших его демонов. С юных лет этот человек привык находиться в средоточии бурнокипящей политической жизни. Мы были с ним равны возрастом, но не происхождением. В то самое время, когда я шагал по холмам Шампани со слесарными инструментами в саквояже, потягивая дешевое вино прямо из бутылки, он стал членом английского парламента. Потом главой военного ведомства. Потом возглавил Тайный Совет. В британском правительстве формально нет первого министра, но благодаря уму и таланту молодой человек скоро отодвинул на второй план более опытных соперников. Вдруг великолепная карьера потерпела крах. Кроме нежной подруги он стал никому не нужен, незаурядные умственные силы не находили употребления… Меня бы на его месте жажда действия сожгла изнутри!

Страстное желание оправдаться и сожаление, что время невозможно вернуть назад, чтобы переиграть потерянную партию, водили пером Болингброка. На просьбу высказать мнение о якобитах (изложенную все под тем же правдоподобным предлогом, что и его парижскому тезке) я получил целый памфлет, блестящий по стилю и убийственный по смыслу. Политические упования изгнанников представлялись искусственными и неисполнимыми, их отношение к шотландским повстанцам – циничным и бесчестным, их религия – грубым фанатизмом. Только сам отставной министр выглядел безупречным рыцарем на белом коне: но такова уж природа человека. Я тоже легко нахожу оправдание любым собственным действиям, хотя другие, вероятно, увидят в них множество поводов для упрека. Блестящий ум виконта и государственная опытность, замечательная в довольно молодом еще человеке, сильно подогревали мой интерес к нему. Между нами завязалась переписка.

Тайные поручения государя и хлопоты о разводе отнимали не слишком много времени, его оставалось достаточно для осмотра парижских мануфактур и прогулок по лавкам букинистов. Быв долго оторван от Alma mater, я набросился на математические и натурфилософские книги, как голодный на пищу. Университетский библиотекарь отыскал мой трактат, посланный его предшественнику из Амстердама – но самолюбие автора жестоко пострадало. Увы, книжка пролежала тринадцать лет неразрезанной! В ученом мире надлежит иметь репутацию, дабы твои суждения кого-то заинтересовали. Наука двигалась своим путем, не замечая моих жалких попыток. При виде нового издания "Анализа бесконечно малых" маркиза де Лопиталя меня охватило мимолетное сожаление, что у человека только одна жизнь: я нашел бы, чем наполнить вторую! Насколько полет ума в сферах высокой математики благородней нашего блуждания по лужам дерьма и крови! Первый выпуск маркизовой книги я еще студентом зачитал до дыр; теперь новые поколения припадали к сему источнику мудрости и почитали Лопиталя своим учителем, хотя маркиз давно уже преступил грань земного бытия.

Пользуясь преимуществами обретенного на царской службе положения, я не преминул сделать визит непременному секретарю Парижской Академии Фонтенелю, коего почитал среди учителей своих наравне с Вобаном и сразу после синьора Витторио. Он выслушал мои комплименты с любезной, но холодноватой улыбкой человека, привычного к славе и не слишком дорого ее ценящего. Философ уже тогда пережил своих близких друзей, хотя поддерживал знакомство со всеми сколько-нибудь примечательными людьми в Париже. Его содействие открыло для меня салон госпожи де Тансен, истинный центр умственной жизни великого города.

Почти целый вечер я находился в центре внимания избранной публики, как рассказчик о дальних странах. Нет христианского народа, дружественного туркам более, чем французы: подданные султана для них – важные торговые партнеры и почти союзники. Если еще вспомнить традиционную с Тридцатилетней войны дружбу со шведами – вы поймете, почему отношение к России не самое благоприятное. Расхожие глупости насчет безудержных захватнических устремлений были в полном ходу. Пришлось взять на себя непривычную роль адвоката:

– Господа, ваши упреки основаны на неведении. Царь действительно владеет самыми обширными пространствами на свете, только они на девять десятых состоят из ледяных пустынь и холодных северных лесов, населенных дикими племенами. Вы спросите, зачем они нужны Его Величеству? А какую пользу вы имеете от Новой Франции? Только одну: меха, согревающие в зимние холода прелестные плечи милых дам. В России без меховой шубы замерзнешь насмерть. И даже лучшая часть страны не может быть сравнима с Европой, из-за суровости климата и природной скудости почвы.

– Так значит, граф, царь Петр начал войну с соседями, чтобы отдать их плодородные нивы своим земледельцам? – Пожилой аббат де Сен-Пьер, известный филантроп и поборник вечного мира, вмешался в словесную баталию. – А куда же он денет несчастных жителей? В те самые ледяные пустыни?

– Вы делаете поспешные выводы, мой дорогой аббат. Во-первых, война с Карлом идет исключительно за свободу мореплавания и за те пункты, которые необходимы для ее обеспечения. Шведов на оспариваемых землях нет и не было – исключая войска в крепостях и некоторое число чиновников. Сгонять с земли живущих на ней чухонцев никто не собирается. Во-вторых, напомню, что турецкая война два года как окончена. Россия приобрела лишь малый участок пустой степи, за которой обитают кочевые племена, прославившие себя разбойническим нравом и только формально подвластные султану. Они превосходные наездники, легко оставляют позади любую регулярную конницу и пользуются этим преимуществом для грабежа соседних русских провинций. Обращаю ваше внимание: не спрашивая султанского разрешения и не делая различий между мирным и военным временем! А вы после этого хотите отнять у царя право противодействовать им?

– Все без исключения монархи оправдывают завоевательные планы нападениями соседей и желанием доставить безопасный мир своим подданным. Неужели какие-то жалкие дикари могут представлять угрозу для столь могущественной державы?

– Не дикари. И отнюдь не жалкие. Уверяю вас, это очень серьезный противник: вспомните бесплодные попытки древних империй покорить скифов. Вы просто не понимаете, потому что ваши предки со времен Аэция и Карла Мартелла не сталкивались ни с чем подобным… Ну вот представьте, что берберийские пираты захватили Прованс. Или Лангедок. Нет – лучше то и другое вместе, так что у короля не осталось ни одного туаза побережья. Представьте, что мавританская конница много лет опустошает всю южную половину страны, до самой Луары, истребляя жителей или продавая в рабство. Что воины аллаха насилуют ваших жен и дочерей и волокут, связав веревкой, в свои гаремы, а христианских младенцев бросают в придорожные канавы на пищу бродячим псам…

– Зачем вы рисуете все эти ужасы, граф?

– Чтоб вы меня поняли, святой отец. Представьте, в дополнение к сказанному, что прибрежная полоса от Кале до Бреста принадлежит враждебному государству – допустим, Англии. И для завершения картины – вообразите, что оставшиеся морские порты половину года заперты льдом, а четверть – штормом. Вашей фантазии такое не под силу, аббат? Жаль! Это всего лишь точная аналогия положения России к началу нынешнего царствования. Нет, погодите! Не всё! Забыл добавить: за любые попытки что-либо изменить собратья-христиане ославят вас кровожадными завоевателями, без причины напавшими на мирных берберийцев…