Текст книги "КГБ в Японии. Шпион, который любил Токио"
Автор книги: Константин Преображенский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)
III
– Да какой я чекист?! Сволочь я и приспособленец! Гнать меня надо поганой метлой из КГБ! – орал здоровенный детина, слонявшийся по вечерам по коридорам минской школы так воздействовало на него опьянение. Он был командирован в школу управлением КГБ Краснодара.
– Молчи, дурак! – хватали его за руки товарищи. – Хочешь чтобы тебя отчислили?..
– Нет, пусть все знают, что я дерьмо! – твердил он, вырываясь из цепких рук товарищей, но в конце концов смирялся и плелся спать в свою комнату.
И хотя эта сцена повторялась довольно часто, чуть ли не каждый вечер, здоровяку она нисколько не повредила, и после окончания школы он благополучно уехал к себе в Краснодар ловить шпионов.
Очевидно, начальники не усмотрели в его поведении ничего предосудительного хотя бы потому, что такая дикая эмоциональная разрядка в своем кругу, без посторонних, все же допускается в КГБ, поскольку его сотрудники постоянно пребывают в состоянии психологического стресса. А кроме того, страсть к самобичеванию вообще свойственна русскому народу…
В нем находит выход неистребимая тяга к исповеди, задавленной и запрещенной большевиками. На протяжении двух тысяч лет наши предки говели, потом шли в храм, исповедовались перед литургией, со слезами облегчения рассказывая священнику о греховных помыслах и делах своих. Затем, допущенные к причастию, они вкушали из золотой ложечки Тело и Кровь Господню, в которые непостижимым образом превращались кусочки просфоры и вино. После этого словно невидимый теплый дождь обрушивался на них сверху; что-то теплое касалось темечка, и колени сводила легкая судорога, отчего многие падали; душа же словно отлетала от тела, но в то же время пребывала в нем, легкая, невесомая, радостная…
Грехи прощались, и человек возвращался в мирскую жизнь с чувством непостижимого облегчения.
Как же хочется и сейчас облегчить душу, излить благодарными слезами! Но сделать это нельзя, потому что посещение церкви небезопасно. Лишь те, кому нечего терять, могут позволить себе такую роскошь. А многие из молодых к тому же и ничего не знают об исповеди, потому что пропаганда религии в нашей стране запрещена.
Но зато можно без проблем исповедоваться государству! И наш законопослушный народ избрал именно этот путь…
– Покайся перед Родиной, и она тебе все простит! – этот призыв на слуху у каждого советского человека. Для нескольких поколений он стал совершенно привычным. Его насаждали и партийная пропаганда, и специальные службы, в которые входил КГБ; впрочем, подчинялись все они единому центру, Центральному Комитету КПСС.
Очень многие наши люди каялись перед Роди ной. Их насчитывались многие миллионы.
Здравый смысл, быть может, подсказывал им, что не следует каяться в грехах перед людьми, которые также грешны, но сама идея о том, чтобы рассказать о своих грехах и тем самым облегчить душу, была весьма привлекательна, ибо глубоко укоренилась в народном сознании. Именно поэтому в нашей стране возник удивительный феномен, которого больше нет нигде в мире донос на самого себя…
О, сколько их, примитивных и тонких, правдивых и лживых, большей частью косноязычных и всегда завершающихся плачевно, довелось мне прочитать в секретных папках архивов КГБ, в которые я заглядывал по служебной надобности, а потом и в открытой печати, когда коммунистический режим рухнул:
«Движимый звериной ненавистью ко всему советскому, я вступил на шпионский путь…»
«Сперва я не доверял Советской власти, но потом решительно и крепко перековался…»
«Я допускал колебания в отношении линии партии, но потом, под воздействием товарищей из партийной организации, все осознал…»
«У меня, как у интеллигента, отмечались элементы пренебрежительного отношения к рабочему классу, людям труда…»
«Мне были непонятны отдельные задачи ленинской внешней политики КПСС. И дружный воинский коллектив перевоспитал меня, и теперь я полностью одобряю курс нашей партии…»
Да, порой эти унизительные признания были Добыты с помощью пыток или угрозы дальнейших более суровых преследований, но уверяю вас, не всегда! Некоторые провозглашали все это по доброй воле. Ведь заявила же одна моя знакомая женщина-архитектор на общем партсобрании своего института: «Я недостойна быть членом Коммунистической партии, потому что у меня есть любовник…»
Поэтому ее и не приняли, хотя поначалу собирались принять, тем более что членство в КПСС сулило тогда большие льготы!..
Или вот еще. Один из командированных в Токио советских инженеров позвонил моему приятелю, сотруднику токийской резидентуры КГБ, и пожаловался сам на себя, призвав для расправы над собой всемогущие органы.
– Борис Иванович, меня завербовали! – заявил он. – Приезжайте скорее ко мне в отель!..
Бедный чекист изменился в лице и тотчас помчался во двор советского торгпредства, где стояла его машина, а сам он жил в доме неподалеку, числясь важным торгпредским служащим.
Через несколько минут он уже поднимался в лифте дешевой гостиницы «Таканава», куда часто селили совслужащих, приезжавших в Японию в краткосрочные командировки.
По большей части это были директора провинциальных заводов, интересовавшиеся дешевым оборудованием, которое здесь, в Японии, морально устарело, а в нашей стране продолжало считаться чудом техники.
Для того чтобы получить право отправиться в эту далекую удивительную страну из советской провинции, надо было заручиться поддержкой соответствующих местных учреждений, которых было довольно много, а фактически – всего два: обком партии и КГБ. Разрешение от местной партийной власти само собой разумелось, потому что на все мало-мальски руководящие посты назначались только члены партии. Виза же областного управления КГБ на выездных анкетах ставилась только в том случае, если командируемый соглашался стать его агентом.
Случаев отказа от вербовки, насколько я знаю, не было, тем более что все местные начальники становились осведомителями КГБ задолго до того, как умудрялись занять руководящую должность: ведь провинция – не Москва и руководящих должностей там не так много.
В Японии эти люди использовались нашей службой промышленного шпионажа для того, чтобы при посещении японских заводов выявить технические характеристики приборов, запрещенных к экспорту в СССР по стратегическим соображениям Иногда это действительно удавалось.
Побеспокоивший Бориса Ивановича вечерним звонком постоялец гостиницы «Таканава» и был одним из таких провинциальных агентов. По правилам КГБ он был прикреплен к Борису Ивановичу на весь период командировки. Тот осуществлял над ним шефство и отвечал за него перед КГБ. Если бы этого агента действительно завербовали какие-нибудь враждебные силы, то и Бориса Ивановича ждали бы неприятности по службе. Скорее всего, его тихо отправили бы на Родину и – прощай, карьера!.. Именно поэтому он так всполошился и даже изменился в лице…
С трудом переводя дух, Борис Иванович вошел в тесный номер, Совершенно подавленный агент-директор сидел, потупившись, в низком кресле. В глазах его застыл ужас.
– Я провинился перед Родиной… – чуть слышно пролепетал он.
– Рассказывайте все по порядку, – приказал Борис Иванович, язвительно улыбнувшись, и тот, сглотнув, поведал о случившемся…
Рассказ оказался на редкость коротким. В тот день перед ужином директор вышел из гостиницы, направляясь, естественно, в магазин. Там к нему подошла группа мужчин в длинных японских халатах, бивших в бубны.
– Америка? – осведомились они у него.
– Советский Союз! – с гордостью парировал директор, ткнув себя в грудь, и на всякий случай, во избежание провокаций, которыми пугают советских людей в КГБ, протянул им свою визитную карточку.
Японцы переписали все ее данные в блокнотик, а потом вручили ему пачку листовок и прицепили на лацкан пиджака ярко-желтый шелковый бантик, словно некую вражескую метку. На прощанье один из них дружески пожал агенту руку и даже произнес несколько слов на английском языке, которые директор понял так: «Ну, теперь вы навеки наш!..»
Незадачливый директор посчитал листовки антисоветской пропагандой и теперь со страхом отдал их Борису Ивановичу…
Пробежав листовки глазами, тот сразу понял, что они изданы новоявленной сектой, вроде Синрике, члены которой действительно ходят по улицам, вербуя сторонников. Но для нашего правоверного агента-атеиста было бы просто невозможно стать членом секты, и Борис Иванович, облегченно вздохнув, отбросил листовки в сторону.
– Не беспокойтесь, это полная ерунда! – сказал он, на всякий случай не раскрывая содержание листовок.
– Значит, Родина не отринет меня?! – с надеждой спросил директор, и на лице его появилась слезливая гримаса. – Борис Иванович! – с чувством воскликнул он. – Приезжайте к нам в Воронеж, я вам организую Такую рыбалку! Отдохнете на обкомовской даче!..
Борис Иванович с напускным спокойствием улыбнулся и поспешил домой… А ведь при желании он мог основательно подпортить карьеру провинциального директора, написав в местный КГБ о том, что тот стал объектом вербовки одной из религиозных организаций. Выходит, он подал им повод? Значит, на руководящей должности его больше держать нельзя!..
Но Борис Иванович был незлобивым человеком и так поступать не стал. А эту историю он рассказал нам, молодым сотрудникам разведки, чтобы показать, какие дураки попадаются среди провинциальной советской агентуры и как опасно с ними работать.
А между тем поступок этого агента был по форме – но не по содержанию – глубоко христианским: согрешил – спеши покаяться, облегчить душу Вот, правда, перед кем исповедоваться?.. Этот самый главный вопрос как-то потерялся в глубине нескольких поколений, отделяющих нас от глубоко веровавших предков…
Функцию исповедовать советских граждан взяла на себя коммунистическая партия, и публичное самобичевание на партийных собраниях стало привычным для всех советских предприятий и учреждений. Но ведь исповедь предполагает индивидуальный подход и определенную деликатность. Именно поэтому партия перепоручила эту Функцию своим вооруженным органам идеологического контроля – КГБ, который принимает исповедь не формально, в общем и целом, как это порой делают партийные комитеты, а внимательно, заинтересованно и глубоко вникая в детали, как подобает святой инквизиции.
Ответственности за антисоветское побуждение человек не несет. Если он сумеет его подавить, то и греха никакого не будет, и тяжесть его не ляжет на вашу душу.
Если на ум вам приходит недовольство советской властью, но вы об этом благоразумно молчите, то и карательные органы партии не испытывают к вам враждебного интереса. Они не лезут к вам в душу, поскольку враждебное слово пока не произнесено и греха перед советской Родиной нет. Именно поэтому и не прижились в КГБ детекторы лжи, столь популярные у наших американских противников: у нас в СССР вы можете думать все, что угодно, главное – не болтайте об этом… Впрочем, если вы хотите сделать карьеру в нашей стране, то молчания недостаточно. Вы должны громогласно превозносить советскую власть. Сделать это, переломив себя, может не каждый…
Ни если вы где-то проговорились и многочисленная агентура донесла об этом в КГБ, то уж не взыщите: против вас будет использован весь комплекс оперативных мероприятий, которые пускаются в ход так часто, что по этому поводу даже снят особый учебный фильм.
Его показывают во всех школах КГБ, в том числе показывали и у нас, в Минске. Как и все игровые фильмы, изготовленные на секретных студиях КГБ, он очень правдив: ведь играют в нем и себя, и осведомителей-агентов, и даже наших врагов – антисоветчиков – сами чекисты. Наша профессия настолько близка к актерской, что предложение сыграть чью-либо роль в учебном фильме не вызывает ни у кого из нас ни удивления, ни протеста. Если бы хоть один такой фильм показали по телевидению, он собрал бы миллионы зрителей. В той или иной степени учебные фильмы напоминают сериал «Семнадцать мгновений весны», который до сих пор пользуется огромной популярностью.
Учебный фильм, который я упомянул, посвящен исследованию проблемы греха. Та, первая стадия, когда истинный советский человек молчит в тряпочку, опущена. Действие начинается с того момента, когда герой фильма произносит роковое слово…
Оно влечет за собой первую стадию разработки, довольно вялую, как бы щадящую, оставляющую возможность исправиться.
Один из ваших сослуживцев, доселе мало знакомый, вдруг проникается к вам особым вниманием и приглашает к себе домой. И вот уже новые приятели сидят на кухне. На столе – бутылка водки. Стрекочет кинокамера.
– Да брось ты к чертовой матери эту антисоветчину! – убеждает один из них. – Ты же советский человек, понимаешь! Партия о тебе, дураке, проявляет заботу! Да, у нас есть недостатки, а у кого их нет?..
Затуманенные, но хитрые глаза агента внимательно наблюдают за реакцией собеседника.
– Да я за Родину жизнь отдам! – восклицает тот заплетающимся языком. – Чего ты привязался, в самом деле? Ну, говорил я, что в Америке живут лучше, чем у нас. А разве я не понимаю, сколько приходится нам тратить на оборону? Помощь развивающимся странам! Давай забудем об этом. Да я эту Америку собственными руками взорву!..
Приятели чокаются, и агент нетерпеливо посматривает на часы: его работа считается выполненной, а лечение души завершенным, правда, не до конца: болтуна, разочаровавшегося в своем антисоветизме, КГБ все же ставит на учет, тайно ограничивая его дееспособность до конца дней. Стоит ему попытаться выехать за границу, или подняться на одну служебную ступень, или перейти на другую работу, как районный отдел КГБ проверит его по картотекам, и через два дня бумажка с именем и фамилией вернется назад, обозначенная штампом на оборотной стороне: «Профилактировался через агентуру в связи с антисоветскими убеждениями»…
Однако если наш друг станет упорствовать в своем греховном правдолюбии и скажет агенту: «Что ни говори, а Ленин-то, оказывается, был не прав: производительность труда при социализме не выше, чем при капитализме, а, наоборот, ниже!..» – то лечение души переходит во вторую стадию, более жесткую. Пациента вызывают в отдел кадров или в 1-й отдел, занимающийся секретным делопроизводством, и строго предупреждают: «Вы допускаете антисоветские высказывания! Как вам не стыдно! Ведете себя как свинья под дубом, поносите партию, которая вас кормит!.. Подумайте о семье, а ведь у вас есть дети!..»
Считается, что после такого предупреждения незадачливый антисоветчик должен серьезно одуматься, а называется все это «профилактикой через доверенных лиц», то есть тех чиновников, которые поддерживают с КГБ деловой контакт, не афишируя этого, но в то же время и не особенно скрывая.
Если же наш герой и на этот раз не смирится, его официально вызовут в КГБ повесткой и там вручат отпечатанный на отличной финской бумаге типографским способом листок, на котором крупными буквами сверху написано: «Официальное предупреждение». Далее мелким шрифтом разъясняется, что в соответствии с решением Президиума Верховного Совета СССР этот документ считается официальным свидетельством при судебном разбирательстве в связи с распространением измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй.
Это означает, что терпение КГБ достигло предела и от более-менее гуманных действий он переходит к откровенным и злобным – тюрьмам, концлагерям, принудительному психолечению, отравлениям, уличным избиениям и кое-чему другому.
Все это оформляется соответствующими документами. Читая их, с удивлением отмечаешь, что главное внимание в них уделено не деяниям, которые наш пациент совершил, а тем мыслям и чувствам, которыми руководствовался. Все эти жестокие средства вольно или невольно рассматривались в КГБ не столько как наказание, сколько как способ исцеления души, то есть точь-в-точь как это было и у инквизиторов
IV
Когда я, уволившись из КГБ, исповедовался в церкви и вкратце пересказал то, что написано в этом очерке, терпеливый священник сам поднес к моим губам серебряный крест…
Глава 4
Военный обозреватель
Хорошая вещь – свобода пенаты! Она очень помогает шпионажу. Не случайно все разведки мира охотятся за военными обозревателями газет. Те хоть и не имеют прямого доступа к секретам, но выспросить у приятелей из Генерального штаба могут многое. Особенно если его попросит об этом московский друг, такой же вроде бы журналист… Как завербовать военного обозревателя?
I
Если вы хотите увидеть советского разведчика в Токио, вовсе не обязательно устанавливать секретную оптическую аппаратуру перед входом в резидентуру КГБ в нашем посольстве. Поезжайте лучше в самый большой книжный магазин Токио, «Марудзэн», и поднимитесь на третий этаж в отдел военной книги, кажется единственный на всю страну. Там обязательно торчит кто-нибудь из нас, украдкой листая книги.
А найти этот «Марудзэн» очень легко: достаточно свернуть со всегда оживленной Гиндзы налево, в сторону императорского дворца. Его построили из белого камня в средние века португальцы, намеревавшиеся колонизировать эту страну, но отступили, убедившись в том, что ее недра бедны. Дворец же, хоть и выстроенный в японском стиле, с плавно загнутыми кверху углами крыш, все же по-европейски основателен и массивен, что так нехарактерно дня изящной и легкой, словно плывущей в воздухе деревянной японской архитектуры.
Впрочем, и весь этот небольшой район Маруноути, прилегающий к Гиндзе, несколько чужеродный, хотя и появился на свет позже, после Второй мировой войны.
Его невысокие каменные здания, нередко даже облицованные гранитом, тяжеловесны и ничем не отличаются от своих европейских собратьев, если не считать низковатых по европейским стандартам потолков, напоминающих о том, что здесь Азия, Впрочем, может быть, и поэтому строгие громады Маруноути излучают надежность и покой, как и подобает расположенным в них учреждениям и банкам. Особенно бывают красивы они в новогодние дни, опоясанные красными лентами, словно праздничные коробки с тортом.
Узкие тротуары заполняет толпа людей, шествующих неторопливо, солидно, без спешки. Кое-кто заглядывает в «Марудзэн». В этом магазине продаются и книги, изданные за рубежом, и оттого тут часто встречаются иностранцы К ним отношусь и я – молодой капитан советский разведки, действующий под видом корреспондента ТАСС Я, впрочем, еще не решил, что для меня важнее – журналистика или разведка: ведь обе профессии весьма схожи, исполнены духа поиска, познания человеческих страстей, удивительно интересны. Оплачивались же они по-разному: тоталитарное и милитаризованное Советское государство с недоверием относилось к журналистам, как и ко всем другим представителям творческих профессий и, напротив, очень уважало разведчиков, усматривая в них свою опору. И поэтому совмещать в одном лице журналиста и разведчика было гораздо выгоднее и безопаснее. Вдобавок я получал две зарплаты – от КГБ и от ТАСС, причем первая в несколько раз превосходила вторую…
Возле полок с книгами по военной тематике уже стояли, углубившись в облюбованные ими издания и стараясь не глядеть друг на друга, трое молодых людей примерно моего возраста, около тридцати. Это самый продуктивный возраст для разведчика, который еще не успел стать начальником, но очень хочет добиться этого, и потому перед ним можно ставить любые задания, самые трудоемкие и опасные. И хотя все трое были одеты по-разному – кто в строгий деловой костюм, а кто нарочито небрежно, – их выдавала напряженная поза, словно все они ожидали удара сзади. Такова характерная поза разведчика, выработанная постоянным ожиданием слежки.
Когда я подошел, скрипнув досками пола, все трое настороженно оглянулись…
Один из них оказался знакомым болгарским журналистом. Мы понимающе улыбнулись друг другу, как бы говоря:
«И ты, дружок, тоже, оказывается, служишь в разведке!..»
Второго я, кажется, встречал несколько раз на приемах в посольстве ГДР. По его лицу пробежала тень узнавания, и он с облегчением отвернулся, вновь углубившись в японскую книгу. Разведки социалистических стран работают в тесном контакте, и сейчас нам нечего было опасаться друг друга.
Третий же оказался молодым советским дипломатом. Он приехал в Токио совсем недавно, и я, кажется всего только раз видел его в полутемном посольском коридоре.
«А ты, значит, служишь в ГРУ, военной разведке! – подумал я. – Учтем это обстоятельство».
Догадаться о том, что это был сотрудник другой, параллельной советской разведки, было совсем не трудно: ведь все сотрудники нашей резидентуры КГБ, прибывавшие в нее впервые, официально представлялись на общих собраниях. Это делалось для того, чтобы все мы знали друг друга в лицо и не перепутали разведчика с рядовым служащим советского посольства. Быть же настоящим дипломатом, пусть и агентом КГБ, мой новый знакомый также не мог, потому что ни один нормальный советский чиновник, служащий в Японии, и на шаг не приблизится к полкам военной книги, чтобы японская контрразведка не заподозрила в нем шпиона и на всякий случай не выдворила из этой благословенной страны, где в советском посольстве зарплата выше, чем в какой-либо другой стране мира. Командировка в Японию всегда считалась у работников советских внешнеполитических ведомств самой выгодной.
Сотрудник ГРУ метнул в меня строгий офицерский взгляд, давая понять, что хотя мы и служим одной стране, но все же в разных шпионских ведомствах, и потому не должны пи возможности ничего знать друг о друге в целях конспирации. И уж конечно, не стоит заглядывать друг другу в книжки…
Я подошел к другому концу полки и стал рассматривать корешки книг, но так, чтобы ни один из этих троих не смог понять, что именно меня интересует. Ведь главное для нас в этих книгах – не столько их содержание, сколько авторы, которых потом можно было бы попытаться завербовать и сделать агентами советской разведки.
Вооруженные силы Японии очень малы, и потому военные книги здесь также издаются малыми тиражами. В этой стране нет военной цензуры, и потому в тексты книг могут попасть данные, которые, например, в нашей стране считались бы государственной тайной. Чем больше таких сведений содержится в книге, тем большую ценность для нас представляет ее автор. Ведь и ему самому необходим для работы постоянный приток свежей военной информации, которую он получает от своих знакомых в Управлении национальной обороны, в его пресс-клубе, – советские журналисты туда доступа не имеют.
Хотелось бы, однако, отметить, что чисто военная информация мало интересует КГБ, который конечно же не отказывается от нее, если она сама плывет в руки. Но главным образом ее добычей занимается ГРУ, нас же интересует военная проблематика исключительно в контексте международных, научно-технических, экономических и, разумеется, политических проблем.
И поэтому я равнодушно пробежал глазами корешки книг, рассказывающих о военно-транспортной сети Японии, обучении личного состава и полевой тактике, и просто обомлел, увидев, что на одном из них было написано так: «Критика военной политики Японии».
Настороженно оглянувшись, я вытащил книгу с полки и стал читать предисловие. С каждой новой строкой во мне росло чувство удивления, ибо ничего подобного ни в каких японских газетах и книгах я не встречал.
«Военная политика Японии чревата ошибками», – кажется, так было озаглавлено предисловие, причем каждая из этих ошибок трактовалась почему-то в пользу Советского Союза. Например, осуждение Японией советской военной агрессии в Афганистане признавалось неправомерным, сама же агрессия, наоборот, справедливой с точки зрения СССР. Военный союз Японии с США преподносился как очень опасный для дела мира во всем мире, в то время, как военный союз социалистических стран, так называемый Варшавский Договор, наоборот, очень хорошим, хотя, почему именно, оставалось неясным. Северные территории объявлялись безусловно принадлежащими Советскому Союзу и присутствие на них большого количества советских войск вполне законным и даже необходимым для защиты Южных Курил от посягательств Японии. И наконец, в предисловии выражалась глубокая тревога по поводу роста военных расходов Японии, которые вот-вот могли превысить один процент валового национального продукта. Последнее утверждение выглядело особенно смехотворным, поскольку в СССР, например, едва ли не все сто процентов потенциала страны идут на вооружение, и армия вполне официально считалась приоритетом номер один для страны на протяжении всех семидесяти лет коммунистической власти. Однако никакой критики советского милитаризма в книге, разумеется, не содержалось.
Да, каждое из утверждений книги выглядело весьма спорным, но меня насторожило другое: не является ли она продуктом деятельности самого КГБ, а ее автор – нашим агентом? В этом случае моя работа с ним не имела смысла, а время, Ушедшее на поиски автора этой книги, оказалось бы зря потраченным.
Действительно, все это очень напоминало почерк службы дезинформации общественного мнения, имеющейся в разведке. Она называется «службой активных мероприятий», или, сокращенно, Службой «А». Задачи ее были чисто идеологическими. Она должна была внушить всему миру, что коммунизм – лучшая форма общественного устройства, Советский Союз – сущий рай на Земле, а советские руководители и особенно Генеральный секретарь ЦК КПСС – гении и непогрешимы, как святые.
Собственно говоря, этим занималась и вся огромная официальная пропагандистская машина, однако формы и методы Службы «А» были другими, чисто шпионскими, потому она и находилась в ведомстве внешней разведки. Она должна была обманывать западный мир с помощью самих же иностранцев, выдавая партийно-советские суждения и оценки исходящими как бы от их имени. Она подкупала иностранных журналистов, среди которых есть и немало японских, подсовывало им лживую информацию. Многие иностранные журналисты охотно использовали эти сведения в своих статьях, считая их достоверными, полученными из ближайшего окружения советских властей, в то время как они были состряпаны в недрах разведки и подсунуты им через респектабельных и известных советских журналистов, агентов и доносчиков КГБ.
Служба «А» работала грубо и часто попадала впросак. Статьи о ее коварстве и активности то и дело появлялись в американских газетах, и могло сложиться впечатление, что Служба «А» является едва ли не самым главным подразделением разведки.
В действительности же было наоборот: по своей значимости она занимала последнее место среди подразделений разведки, и оказаться там было для разведчика равнозначно завершению карьеры. В Службу «А» отправляли в наказание за пьянство или плохую работу. Ее сотрудники не имели права выезжать за границу.
Поэтому и работали они без всякого энтузиазма. Вымученные ими доклады и справки прочитывались и утверждались целой пирамидой начальников: начальником сектора, заместителем начальника отдела, самим его начальником, затем заместителем начальника Службы «А», курирующим работу против Японии, и, наконец, самим начальником службы. Все они, по извечному правилу советских чиновников, рассматривали эти материалы как служебные записки, в которых не должно содержаться никаких эмоций, а только факты. В результате этой многоступенчатой кастрации изначальный материал становился сухим, безликим, как, впрочем, и все, что выходит из-под пера Службы «А». Книга, которую я сейчас держал в руках, явно была написана ярко и интересно. А это значит, что автор ее пока не является нашим агентом официально – но реально-то он работает на нас уже давно, сам, видимо, не сознавая этого! И завербовать его не составит никакого труда, ибо эта вербовка станет лишь логическим итогом его деятельности. И таким образом, орден «Знак Почета» мне обеспечен! Моя карьера также совершит очередной виток!..
Орден «Знак Почета» в разведке пренебрежительно называют «Мальчики». Выдуманный уже давно, в начале тридцатых годов, он действительно выглядит весьма нелепо: на фоне зубчатого заводского колеса, некоей гигантской шестеренки, стоят, взявшись за руки, две непонятные фигуры. Кого они символизируют, неясно. Но они юношески стройны и одеты то ли в рабочие спецовки, то ли в спортивную форму тридцатых годов.
– А мне к пятидесятилетию «Мальчиков» дали! – унылым тоном сообщает в кругу друзей иной разведывательный генерал, и те сочувственно кивают головами. Еще бы: ведь награждение руководящего работника таким орденом означает только одно – недовольство высокого начальства, близкую отставку и выход на пенсию, которая для всех в СССР, включая и генералов КГБ, влечет за собой бедность. Но мне, при моем скромном чине, получить «Мальчиков» будет очень кстати!!
Да, кажется, я сделал весьма важное открытие. Мне повезло! Заслоняя рукой название книжки, чтобы его не заметили стоявшие рядом коллеги-разведчики, я направился к кассе. Но прежде я еще раз внимательно осмотрел всю полку, проверяя, не осталось ли на ней еще экземпляров этой книги. К счастью, мне попался единственный, иначе я скупил бы все имеющиеся экземпляры, чтобы они не достались ни немцу, ни болгарину, ни тем более нашему сотруднику ГРУ. Резидентура разведки КГБ оплатила бы мне их стоимость…
«Нет, не зря все-таки называют Японию шпионским раем! – удовлетворенно подумал я, опускаясь в лифте. – И не только потому, что здесь нет закона о шпионаже, в то время как в нашей стране за него предусмотрена смертная казнь. Сама японская тщательность в подаче любой информации как нельзя лучше помогает советским разведчикам. Ведь в книге указаны абсолютно все данные о ее авторе, вплоть до домашнего адреса, а в наших редакциях, например, таких данных не получишь. Здесь же я запросто найду номер его телефона в телефонной книге и завтра же позвоню ему, чтобы условиться о встрече!..»
В отличном настроении я вновь сел в автомобиль и вырулил на широкую и прямую Хибиядори. Книга незадачливого поклонника Советского Союза лежала рядом со мной на переднем сиденье, радуя глаз своим мягким зеленоватым переплетом.
Квадратные фасады зданий Отэмати скрылись за поворотом, и вскоре впереди, на горке, замаячил необычный темный высокий дом, надпись на фронтоне которого почему-то сделана на греческом языке, мало кому известном в этой дальневосточной стране Справа, метрах в ста от него, возвышается белая громада советского посольства. В нем два здания. Я спешу в левое, деловое, на верхнем этаже которого, под самой крышей, утыканной множеством антенн, расположена резидентура.
Впрочем, я чувствовал себя совершенно спокойно и даже не смотрел в зеркальце заднего вида, чтобы определить, не следит ли за мной машина отдела общественной безопасности Токийского полицейского управления. На этот раз слежка мне ничуть не мешала и даже помогала, утверждая в следящих мысль о том, что я действительно являюсь только корреспондентом. Ведь это так естественно для журналиста посетить книжный магазин «Марудзэн», приобрести там какую-то книгу и потом проехать в посольство. Может быть, я хочу показать эту книгу советнику по культуре?..
