Текст книги "КГБ в Японии. Шпион, который любил Токио"
Автор книги: Константин Преображенский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)
– Разумеется, я согласен. Долг всякого социалиста защищать Советский Союз. Только имейте в виду, что меня, члена оппозиционной партии, не допускают к большим секретам. Но все, что я смогу узнать, я буду сообщать вам!..
После этот мы заказали еще графинчик сакэ и подняли тост за сотрудничество.
– Разумеется, о нашем контакте вы не должны говорить никому, – предупредил я. – И пожалуйста, не звоните мне домой по телефону, ведь он может прослушиваться японской полицией. О каждой встрече, ее месте и времени, мы будем договариваться заранее.
– И вы мне тоже не звоните! – сказал К. – Вдруг и мой телефон прослушивается!..
После этого мы допили сакэ и поднялись из-за стола.
«Ну, теперь «Мальчики» у меня в кармане!» – подумал я, расплачиваясь у стойки. От выпитого сакэ и эмоционального напряжения меня немного шатало…
III
А надо сказать, что в эти же самые дни я работал еще с одним военным обозревателем – господином О. из газеты «Санкэй», также стараясь привлечь его к сотрудничеству с КГБ. Его имя давно уже привлекло внимание нашей резидентуры, но вовсе не из-за его статей в этой популярной японской газете. О. печатался также в журнале «Бизнес Джэпэн», издаваемой на английском языке. Среди сотрудников резидентуры японским языком владеют примерно две трети, зато более легкий английский знают все, в том числе и начальники. Кто-то из них прочитал однажды статью О. на английском языке, а поскольку никаких других статей по военным проблемам Японии он читать не мог, то дал указание подчиненным немедленно начать работу по вербовке О. Если бы статьи О. не публиковались в «Бизнес Джэпэн», то, скорее всего, токийская резидентура КГБ никогда бы им не заинтересовалась. Газета «Санкэй» считалась в посольстве СССР в Токио и в ЦК КПСС в Москве самой антисоветской и антикоммунистической из японских газет, и потому КГБ не старался заводить в ней агентов – мы ищем агентуру только среди своих друзей.
О. сразу догадался о том, что я разведчик. Когда мы встретились в ресторане, куда я его пригласил, он первым делом спросил:
– Вы коммунист?
Я едва не поперхнулся, поднося бокал с вином ко рту и не зная, что ответить. Конечно же я был членом КПСС, как и все сотрудники здешних советских учреждений, вплоть до поваров и шоферов, – беспартийных граждан СССР за границу не посылали. Все сотрудники разведки обязательно должны были быть членами КПСС, поскольку разведка КГБ на самом деле была партийной разведкой. Сложность же положения, в которое поставил меня О., заключалась в том, что моя партийная принадлежность считалась секретом.
Советское руководство понимало, что запрет беспартийным работать в заграничных учреждениях СССР даже на самых низких должностях является нарушением прав человека, и потому перевело организации КПСС в посольствах как бы на нелегальное положение. Оно заключалось в том, что само слово «партия» не разрешалось упоминать, а вместо этого говорили «профсоюз», и партийные собрания, в которых участвовали все до единого, именовались профсоюзными Как бы глупо все это ни выглядело, всем нам было категорически запрещено признаваться японцам в своей принадлежности к КПСС. О. откуда-то были известны все наши порядки, потому и спросил. Но что я должен был ему ответить? Сказать, что я беспартийный? Это было бы ложью, совершенно недопустимой при первом знакомстве.
– Да, я член КПСС, – признался я упавшим голосом. – Все советские журналисты должны быть коммунистами.
О. едва заметно улыбнулся. С первых же минут нашей встречи я попал к нему в зависимость, а не он ко мне: ведь если бы в посольстве узнали, что я сообщил журналисту реакционной газеты «Санкэй» о том, что являюсь коммунистом, там разгорелся бы скандал.
Таким образом, моральный приоритет сразу же оказался на стороне О. Поэтому о его вербовке не могло быть и речи.
После этого я еще несколько раз приглашал О. в ресторан, но ближе друг к другу мы не стали. Всякий раз, когда я начинал подбираться к шпионской теме, предлагая О., например, написать статью о военных проблемах Японии якобы для закрытого вестника ТАСС, который читают только члены правительства, он хитро посматривал на меня и недоверчиво улыбался, давая понять, что он знает, кто я на самом деле.
Наконец, О., видимо, решил прекратить наши отношения вовсе и прислал мне в ТАСС открытку. В ней он сообщал, что в заранее обусловленное время встретиться со мной не может, и просил перенести нашу беседу на другой день. На самом же деле этой открыткой он давал мне понять, что не намерен больше держать факт нашего знакомства в секрете, ведь всю почту, приходящую в ТАСС, разбирают служащие-японцы, которые, как нам достоверно известно, связаны с японской контрразведкой. Впрочем, и советские служащие японских корреспондентских пунктов в Москве почти все до единого являются агентами контрразведки КГБ.
Так или иначе, О. исключил возможность своей вербовки советской разведкой. Не исключаю, что при этом он воспользовался рекомендациями советского отделения отдела общественной безопасности Токийского полицейского управления.
Через несколько лет, когда в Токио разразился шпионский скандал, связанный с моим именем, О. написал в газете «Санкэй», что всегда знал о том, что я шпион, и сразу обратил внимание на то, что я часто отлучаюсь из-за стола в туалет, чтобы там перемотать пленку магнитофона, на которой я записывал беседы с ним.
Увы, в этом последнем предположении О. оказался не прав. Да, советская разведка действительно практикует запись бесед на маленький магнитофон, спрятанный в кармане пиджака разведчика, но далеко не со всеми, а лишь с теми из японцев, кто уже практически готов стать агентом. О. к числу таких людей не относился, а причиной моих частых отлучек в туалет было всего лишь прекрасное японское пиво «Саппоро», которое я очень любил…
Пришел август, время отпусков в Японии, самый жаркий и душный месяц года. В эти дни большинство наших агентов-японцев и кандидатов на вербовку уезжают куда-нибудь отдыхать. Работы в резидентуре становится значительно меньше, и мы, разведчики, улетаем в Москву, чтобы отчитаться о своей шпионской работе, а потом как следует отдохнуть в одном из черноморских домов отдыха КГБ или на даче.
Как бы поздно накануне ни прибыл советский разведчик из Токио, ранним утром следующего дня он должен был явиться в Ясенево, в штаб-квартиру советской разведки.
Так что в девять часов я уже сидел в кабинете Ф. – начальника дальневосточного отдела разведки, незадолго до этого вернувшегося из Токио. Как и почти все начальники советской разведки, в той или иной степени связанные с Японией, Ф. не владел японским языком.
Кроме Японии, в его ведении находилась Бирма, сама по себе не представлявшая никакого интереса для разведки. Однако тогдашнее повышенное внимание к ней объяснялось тем, что Бирма служила плацдармом для разведывательной деятельности против Китая. Поскольку китайско-бирманская граница охраняется очень слабо, из Бирмы в Китай удобно засылать китайцев, живущих в Бирме и завербованных советской разведкой.
«Но зачем? Ради чего? Какая ценная информация для КГБ может быть в Южном Китае?» – такого вопроса в разведке никто не задавал, и причиной активизации шпионской работы КГБ против Китая было, без сомнения, идеологическое противостояние китайской и советской коммунистических партий.
Но работа с китайской агентурой очень сложна. Агенты-китайцы, в отличие от японцев, весьма ненадежны, и поэтому их нужно постоянно проверять.
Для проверки искренности одного из таких агентов и был направлен в Бирму Ф. Во время ужина с этим китайцем Ф. должен был незаметно подсыпать ему в чай порошок, изготовленный в лабораториях КГБ и именуемый там «лекарством правды». Это вредный для здоровья психотропный препарат, под воздействием которого человек теряет контроль над собой и способен выболтать самые сокровенные тайны.
Ф. успешно выполнил задание, китаец выпил «лекарство правды», много болтал за ужином, но не сказал ничего о своем сотрудничестве с китайской контрразведкой. Это означало, что он был вполне искренен с нами. Весьма довольный, Ф. вернулся в гостиницу и лег спать.
Но наутро этот китаец явился к нему прямо в номер и закричал:
– Вчера я ужинал с вами, а сегодня у меня отнимаются ноги! Как это понимать, господин Ф.?
Ф. понял, что химики КГБ перестарались и увеличили дозу препарата. А ведь Ф. приехал в Бирму с паспортом советника МИД, как и подобает начальнику отдела разведки! Назревал серьезный дипломатический скандал с примесью уголовщины. Не помня себя от страха, Ф. помчался в аэропорт и улетел первым же рейсом. К счастью, до властей Бирмы весть об этом происшествии не дошла.
Вернувшись в Москву, Ф. всячески скрывал случившееся от подчиненных, но слухи в разведке распространяются удивительно быстро, и скоро об этом случае знали все.
В целом же Ф. был хорошим человеком, какие редко встречаются среди начальников в КГБ.
– Мы довольны вашей работой! – сказал он мне. – Ваша разработка военного обозревателя К. очень интересна. Скоро мы включим его в агентурную сеть в Японии, а вы, может быть, получите орден!..
Улыбнувшись, он поднял трубку телефона и кого-то спросил:
– Разрешите зайти? Нас ждет новый заместитель начальника разведки, полковник H., – сказал он мне. – Он хочет, чтобы вы лично рассказали ему о военном обозревателе…
Через минуту мы входили в огромный кабинет H., за окнами которого зеленели деревья подмосковного леса. Н. был очень толстый, а глаза его были злобно прищурены. По своему опыту работы в КГБ я знал, что толстяки обычно бывают добродушны, но если кто-то из них зол, то в этом качестве он может превзойти самого худого и желчного человека.
До этого Н. был заместителем резидента в Австрии, где на него жаловались подчиненные за плохое к ним отношение. Н. даже хотели объявить партийный выговор, но он каким-то образом сумел подружиться с начальником разведки Крючковым. Оказывается, Крючков часто приезжал в Австрию, либеральный контрразведывательный режим в которой позволял осуществлять самые рискованные операции советской разведки. Жена H., хорошо разбиравшаяся в живописи, водила Крючкова по картинным галереям Вены, заодно внушая ему, как ее муж предан разведке и как над ним издеваются подчиненные.
Вернувшись в Москву, Крючков запретил объявлять Н. партийный выговор и назначил его заместителем начальника управления. Думаю, немалую роль в этом сыграло то, что ранее Н. работал в ЦК Компартии Эстонии, где познакомился со всесильным Пуго, ставшим впоследствии министром внутренних дел. Оба они, и Крючков, и Пуго, стали участниками неудавшегося государственного переворота в августе 1991 года. Сразу после него Н. был уволен на пенсию и сейчас одиноко доживает свой век в забвении и бедности.
Но тогда он был еще в силе и строго спросил меня, когда я коротко рассказал ему о К.:
– А вам известно, что мы не вербуем активистов японо-советской дружбы? Ведь вы сами писали, что К. основал отделение такого общества в своем городке…
Я чувствовал, что дело совсем не в этом… Так или иначе, ордена «Знак Почета» мне в этот раз получить не удастся!..
– А в целом мы вашей работой довольны, можете возвращаться обратно в Токио! – подвел итог разговору Н.
«И за это спасибо, а то я еще не успел купить видеомагнитофон», – подумал я.
– Ах, это я во всем виноват – вздохнул Ф., когда мы вышли с ним в коридор. – не должен был говорить Н. об обществе дружбы Действительно, существует такое правило в разведке, установленное чуть ли не во времена Сталина, что активистов дружбы с СССР вербовать нельзя. Но с разрешения высокого начальства это вполне допускается! Такие агенты у нас есть, и между прочим, их совсем не мало! Дело, разумеется, было не в этом. Просто Н побоялся вербовать члена Социалистической партии Японии, ибо, если во время встречи вас арестует японская контрразведка, разразится грандиозный скандал. А это очень не понравится ЦК КПСС. Ведь там возлагают большие надежды на наше межпартийное сотрудничество с Социалистической партией Японии. Тем более, что Н. – сам в недавнем прошлом партийный работник. Отвечать за скандал придется ему как старшему начальнику. Это может помешать ему впоследствии вернуться в ЦК на руководящую должность в отдел административных органов!..
– Но ничего! – улыбнулся Ф – Твоя работа с К все равно положительно оценена нами, и скоро ты получишь внеочередное звание майора. Знай, что этим ты обязан К., но отношения с ним придется прекратить. Если вы случайно где-нибудь встретитесь, сделай вид, что тыс ним не знаком.
Через месяц я возвратился в Токио и действительно вскоре получил майора, отметив это событие в одном из китайских ресторанов Синдзюку. С тех пор К я больше не звонил. Он, наверное, и до сих пор недоумевает, почему вдруг так внезапно оборвалась наша дружба.
Глава 5
Особый отдел
Теперь перенесемся из благоуханной Японии в дальний гарнизон, где пахнет ваксой для сапог и мочалками. КГБ ловит шпионов и здесь, прекрасно зная, что все они служат в Москве, на высоких должностях. А отчитываться-то надо! Так появляются сотни дутых шпионских дел, и сотни невиновных офицеров и даже солдат попадают в лагеря за измену Родине. И это происходило не в 1937 году, но вплоть до 1991-го. Продолжается и сейчас. Ведь липовые обвинения против экологов Александра Никитина и Владимира Пасько сфабриковала именно военная контрразведка. Пользуясь правовой беззащитностью воинского контингента, она, как и в 1937 году, активно использует фальсификацию и ложь. Не сохраняют ли ее особые отделы специально на этот случай?
I
– Представьте, товарищи, что вы – руководители иностранных разведок! – интригующим тоном провозгласил дородный мужчина в синем военно-морском мундире, стоявший за кафедрой. Затем, сделав многозначительную паузу, обвел присутствующих взглядом.
Скамьи в зале поднимались амфитеатром к самому потолку и были заполнены молодыми людьми в армейской форме с двумя маленькими звездочками на погонах.
Было раннее утро, и сизый зимний сумрак не проникал в помещение сквозь плотные гардины на окнах. Многие слушатели дремали, а некоторые даже похрапывали.
Однако последние слова лектора внезапно всех пробудили от сна или дремы, заставив оживиться в предвкушении какой-нибудь очередной истории из обыденной практики КГБ – диверсий и шпионажа, предательства и доносов. Здесь, в минской школе контрразведки, преподаватели поведали нам немало интересного и полезного, основываясь на собственной практике.
– Да-да, представьте, что вы – начальники ЦРУ, или Интеллидженс сервис, или, на худой конец, израильского Моссад! – продолжат лектор, довольный тем, что ему удалось завладеть вниманием зала, тем более что при упоминании о Моссад слушатели явно оживились. – Сидите, значит, закинув ногу на ногу, и думаете: где же в СССР целесообразнее всего мне внедрить свою агентуру?.. Ответ простой: конечно в армии, потому что туда стекаются все секреты!..
Понимающе улыбаясь и даже кивая, мы записали его слова, хотя отлично знали, что все самые большие секреты в нашей стране стекаются вовсе не в армию, а в ЦК КПСС, и если завербовать кого-нибудь из тамошних крупных сановников или даже его секретаршу, можно и впрямь узнать все государственные тайны Даже наше ведомство, КГБ, тоже посылает в ЦК подробнейшие отчеты о каждом предпринимаемом им шаге. Если копия такого документа попадет в ЦРУ, вся работа пойдет насмарку.
Однако сама мысль о том, что в ЦК могут проникнуть шпионы, решительно отметалась. Более того, она считалась крамольной.
– Поэтому, товарищи, борьба со шпионажем в армии, а также с антисоветскими проявлениями является очень важной для нас, чекистов. Ее ведет Третье управление КГБ, особые отделы которого имеются в каждой части, – сообщил лектор.
Все мы, и слушатели, и преподаватели контрразведывательной школы, должны были ходить в форме Но не в чекистской, с темно-синим околышем, ранее принадлежавшим кавалерии и с ее ликвидацией переданным нам, в КГБ, взамен скомпрометировавших себя в 1937 году малиновых фуражек. Мы носили форму Министерства обороны, почему-то с эмблемами связистов, но эти мундиры были всего лишь маскировкой. Впрочем, среди преподавателей можно было встретить офицеров, щеголявших формой самых разных родов войск, но и они были всего лишь камуфляжем. Моряк с золотыми шевронами на рукавах никогда в жизни не стоял на капитанском мостике, летчик в голубой Фуражке ни разу не сидел за штурвалом, а ракетчик с петлицами из черною бархата не запустил в воздух ни одной ракеты. Все они когда-то надели эти мундиры для того, чтобы незаметно вписаться в ряды настоящих моряков, летчиков, ракетчиков и следить за ними Но, прослужив в тамошних гарнизонах по многу лет, привыкли к такой форме, стали считать ее своей и даже гордиться ею.
– Военные нас не любят и презрительно именуют «особистами», – продолжал лектор, тоже презрительно кривя рот, – но мы не обижаемся, хотя наша работа гораздо тяжелей, чем у коллег на гражданке. У тех и явочные квартиры имеются для встречи с агентурой, и в экстренных случаях можно даже позвонить агенту домой и вызвать его «на уголок», как говорят у нас в КГБ. А попробуйте-ка вести агентурную работу на подводной лодке? Никаких «уголков» там нет, и вообще уединиться с кем-нибудь невозможно. Если верить нашей прессе, то на подводных лодках есть оранжереи, где даже птички летают. Ничего этого в действительности, конечно, нет. Условия, прямо скажу, кошмарные, особенно остро чувствуется дефицит пресной воды. А ведь среди офицеров и матросов есть наши агенты, осведомители! Как прикажете с ними встречаться?..
Он опять сделал многозначительную паузу, а мы все недоуменно пожали плечами.
– Приходится в течение дня обойти всех членов экипажа, от адмирала до повара! Чтобы никто не мог догадаться, кто же из них агент. У одного матросика участливо спросишь, все ли в порядке дома, а другому под шум мотора дашь агентурное задание – выяснить, кто там анекдоты про Брежнева рассказывает. Самая обыденная вещь превращается там в проблему, например выдача зарплаты Вы думаете, на военном корабле больше всех получает командир? Нет, наш брат, особист, потому что у нас оклады гораздо выше, чем в армии. Но экипаж-то об этом не должен знать! Вот и приходится предупреждать кассира: никому, мол, не говори, сколько я получаю! Так кассир становится нашим агентом!..
И лже-моряк победно рассмеялся, широко раскинув руки.
– Но конечно, за всем на корабле уследить невозможно, – напустив на себя серьезный вид, продолжал он. – Ведь многие матросы – еще совсем дети. Взбрести им в голову может все, что угодно. А корабль уходит в плавание надолго!.. Развлечений мало, и вот однажды на Черноморском флоте двое матросов заключили между собой такое пари: если один снарядом из своей пушки попадет в отверстие дула пушки другого, то целый год будет выпивать за обедом его компот. Сказано – сделано. Короче говоря, разворотили всю палубу. Помню, подлетаем мы на вертолете – видим руки, ноги, головы. Ужас! Не тем не менее я вам всем рекомендую пойти служить в Третье управление. До полковников вы дослужитесь очень быстро, потому что в армии благодатный человеческий материал!..
И, загадочно сверкнув глазами, лектор сошел с кафедры. Раздался звонок.
Его намека на благодатный человеческий материал никто не понял, зато многие, пробираясь между стульев к выходу, ворчали:
– Не пойдем мы в твой особый отдел, кому охота второй раз в армии служить! Мы уж лучше будем в гражданском костюмчике ходить на работу в КГБ в родном городе, с девяти до шести, как штатские, и получать при этом высокую зарплату военных. А уж если повезет в разведку устроиться, тогда вообще сказочная жизнь за границей! Такое и в самом сладком сне не привидится!..
Мы же, трое приятелей, побежали к себе в комнату, чтобы хоть несколько минут полежать, вытянувшись на кроватях.
Однако, распахнув дверь, все мы замерли на пороге: за столом, покрытым, как обычно, белой скатертью, сидел незнакомый подполковник средних лет и о чем-то доверительно беседовал с четвертым обитателем нашей комнаты родом из Латвии.
Так вот почему его не было на лекции!
Беседа немедленно прекратилась, и подполковник окинул нас типично чекистским, пронзительным и недоброжелательным взглядом, уже так хорошо нам знакомым. Однако вся его тучная фигура в потрепанном, мятом кителе и заляпанных грязью брюках источала запах казармы. Несомненно, это был один из тех самых особистов, о которых нам только что говорил лектор.
Мы оторопели от неожиданности, не зная, то ли приветствовать по-военному «Здравия желаем, товарищ подполковник», го ли интеллигентно, по-граждански, как принято нас в КГБ. Дело в том, что в глубине души чекисты не считают себя военными, хотя и скрывают это от войсковых офицеров. Мы сразу поняли это, поступив в школу контрразведки, где ощущалось какое-то нарочитое нежелание казаться военными, несмотря на военную форму. Преподаватели демонстративно отвешивали друг другу штатские поклоны, обращались к нам не по званию, а по именам, и никогда не отдавали друг другу честь. Если бы об этом узнали генералы из расположенного в двух шагах штаба Белорусского военного округа, они бы возмутились грубым нарушением воинских уставов.
Лишь выходя на улицу, мы старались казаться военными, да и то весьма неумело. Встречавшиеся на минских площадях офицеры салютовали со снисходительной усмешкой, принимая нас за двухгодичников – штатских интеллигентов, призванных после окончания института в армию на два года. Щегольская военная форма поначалу смущала нас обилием на ней блестящих деталей, но потом понравилась, пока не надоела: после окончания десятимесячной учебы мы больше никогда не надевали ее, так идущую всем мужчинам, особенно молодым, и даже старикам-генералам придающую бодрый вид.
В КГБ армию воспринимают отстраненно. Например, о ней говорят так:
– Ну вот, военным подняли оклады, значит, и нам скоро поднимут, – хотя рассуждавшие так и сами были офицеры.
А может быть, столь косой взгляд на армию не случаен, как и то, что наши оклады раза в полтора выше и, например, подполковник КГБ получает столько же, сколько армейский генерал? Не объясняется ли это тем, что мы выполняем задачи разного уровня: армия защищает всю страну, а мы – только правящую элиту, номенклатуру КПСС, что превращает нас самих в некую привилегированную гвардию Впрочем, это обстоятельство и не скрывается: лозунг «КГБ – это вооруженный отряд партии» у всех на устах, просто к нему уже все привыкли и никто не вникает в его смысл.
Особенно четко это различие проявляется за рубежом, в деятельности разведок Наше первенство тут ощущается во всем: если резидентура КГБ, как правило, размещается на верхнем этаже посольства, то резидентура ГРУ, военной разведки, – этажом ниже. Наши разведчики чуть лучше материально обеспечены ведомство оплачивает счета за парковку автомобилей, некоторые другие мелкие расходы, в то время как ГРУ относится к своим сотрудникам более сурово. Иностранцам порой бывает трудно понять, почему одни советские дипломаты, журналисты, торговые работники, приехав в магазин, оставляют свой автомобиль на платной стоянке и не торопясь бродят по этажам, в то время как другие бросают их на улице прямо у входа и каждые десять минут выбегают посмотреть, не увезла ли машину полиция – в этом случае, чтобы получить ее обратно, надо будет уплатить солидный штраф. Эти бедолаги – разведчики ГРУ, и местная контрразведка легко вычисляет их по такому признаку.
Но главное отличие состоит все же не в этом. Разведчики КГБ имеют право вербовать своих коллег из ГРУ, а обратной силы это правило не имеет. Об этом никто в мире не знает. Все военные разведчики оформляются для работы за границей не без участия Третьего управления КГБ да и не могут быть направлены в разведывательную школу без того, чтобы особый отдел КГБ по прежнему месту службы не подтвердил их благонадежность. Там, при отборе войсковых офицеров в ГРУ, и оформляется их вербовка. В советские посольства и консульства они направляются уже готовыми агентами КГБ Если армия поддерживает безопасность страны, то уж ее собственную безопасность обеспечивает КГБ, он следит за ее политической лояльностью…
Поэтому мы трое, стоя в дверях и не сговариваясь, поздоровались с войсковым гостем все-таки по-граждански.
– Добрый день.
– Здравствуйте, ребята! – в тон ответил он с некоторым усилием и вновь повернулся к нашему приятелю-латышу, намереваясь продолжить с ним беседу.
Разумеется, в комнату мы заходить не стали, а пошли слоняться по коридору, ибо уже были осведомлены о главном правиле КГБ – конспирации Это означало, что никто не должен знать больше того, что ему положено, и особенно то, чем именно занимается в данный момент его товарищ. Если надо будет, начальство само проинформирует тебя…
На следующей лекции латыш появился вновь и молча сел рядом с нами. Конечно, мы его ни о чем не спрашивали, хотя и на его лице появилась печать некой таинственности…
После обеда наш латыш переоделся в гражданский костюм, тщательно повязал перед зеркалом галстук и ушел, пряча смущенную улыбку. Мы, развалясь на кроватях, проводили его деланно равнодушными взглядами, словно бы не происходило ничего необычного, хотя на улицу нас выпускали только в военной форме, чтобы держать в поле зрения патрулей, днем и ночью рыскающих по улицам перенасыщенного войсками Минска.
Латыша звали Антон. Это был общительный, веселый малый и даже привез сюда, в школу контрразведки, гитару, на которой умел лишь взять несколько аккордов. Монотонно ударяя по струнам, он часто исполнял нам по вечерам шуточные латышские песни. Мелодия их казалась механически-бодрой и скучноватой, сродни немецкой, в тексте же вообще не было понятно ни одного слова, но певец так заразительно смеялся, очевидно живо представляя себе то, о чем говорилось в песне, что и мы невольно начинали хохотать. Всего несколько месяцев назад он, молодой инженер, работал на рижском радиозаводе ВЭФ, и та преувеличенная таинственность, с которой он встретился в КГБ, несомненно, казалась ему смешной.
Вечером он вернулся погрустневший, усталый и сразу лег спать. Потом он вот так же исчезал еще пару раз, и мы так же ни о чем его не спрашивали, однако вскоре он сам нам все рассказал, когда, с опаской поглядывая на плотно закрытую дверь, мы откупоривали завернутую в газету бутылку коньяку…
Сконфуженно скосив глаза на рюмку, Антон сообщил нам, что все эти дни занимался таким архиважным для контрразведки делом, как прослушиванием разговоров солдат-латышей, которые они, громко харкая, вели в казарменной курилке. Их беседа была каким-то образом записана на магнитофон и передана в особый отдел.
Беседа оказалась весьма безобидной. Ничего заслуживающего внимания органов КГБ, кроме легкого налета национализма и заявлений о том, что им надоело подчиняться разным там белорусским и русским свиньям, в ней не содержалось. Но что может быть унизительней для офицера, чем, с умным видом надев наушники, вслушиваться в вялую солдатскую болтовню, то и дело перемежаемую матерщиной, плевками и другими не очень приятными звуками? Нет, если бы речь шла об американских шпионах или крупных националистах-антисоветчиках, тогда Антон с благоговением выслушал бы все, понимая, сколь это важно для Родины. А здесь? Всего лишь бездумные высказывания простых деревенских парней и какая-то хитрая игра, затеваемая вокруг них, в которую он оказался невольно втянут!.
Наш приятель подавленно замолчал, втянув голову в плечи…
– Да как же им удалось установить технику в солдатском сортире?! – воскликнул кто-то, и все мы захохотали, представив, как бригада специалистов по монтированию потайных микрофонов, крадучись, входит в это большое и неуютное помещение, по стенам которого тянутся кабинки с низкими стенками и без дверей, в каждой из которой вырезано в полу отверстие, которое в армии называют «очком». Ведь для этого необходимо, чтобы ни здесь, ни где-либо поблизости не оказалось ни одного случайного человека! Как же удалось обеспечить это?.. Скорее всего, туалет закрыли на несколько дней под предлогом какой-нибудь дезинфекции.
– Даю голову на отсечение: всем солдатам объявили, что каждый, к го во время «дезинфекции» подойдет к сортиру ближе, чем на сто шагов, получит наряд вне очереди! – усмехнулся самый старший из нас, сибиряк, прослуживший офицером два года в войсках Сибирского военного округа и получивший там звание старшего лейтенанта.
– Но это еще не все! – сокрушенно вздохнул Антон. – Я также должен был просмотреть дневник, который вел один из латышей…
Каждый вечер этот солдат вносил в него какие-то записи, а потом, по солдатскому обычаю, запихивал под матрас. Но для того, чтобы легендированно вынуть его оттуда, пришлось ночью поднимать весь полк по тревоге и увозить на учения!
Представив, с каким серьезным видом особист объяснял командиру полка необходимость таких учений, мы снова прыснули. Наверняка он изобразил дело так, что в одной из казарм действует шпионская группа. Мы были еще неопытными чекистами и не догадывались о том, что этими учениями особист намертво привязал командира полка к делу о латышском дневнике и мог при необходимости перевалить на него часть вины в случае провала. Но, скорее всего, этим приемом он старался продемонстрировать собственному, особистскому, руководству масштабность своей работы.
Если бы солдат-латыш узнал, что из-за его скромной персоны в полку начались учения, он бы не поверил, однако товарищи по казарме в отместку за дополнительные тяготы походной жизни вполне могли бы избить его до полусмерти.
Антон рассказал, что особист принес этот дневник в здание Белорусского КГБ, в комнату, где тот ждал, и брякнул на стол с таким видом, словно это был секретный план ЦРУ или заговор всех мировых буржуев против советской Родины.
Пока наш приятель читал дневник, особист внимательно наблюдал за выражением его лица, а потом, видимо удовлетворившись, нетерпеливо спросил:
– Ну что там: АС или ШП?..
Этими условными сокращениями в документах КГБ обозначают антисоветскую агитацию и шпионаж. Очевидно, никаких иных целей для ведения дневников этот особист не предполагал.
Увы, ни того ни другого в тетрадке также не оказалось. Там были лишь откровения о том, как скучно служить в армии, да черновики писем любимой девушке… Словом, на этот раз особисту не удалось порадовать свое руководство раскрытием шпионской сети…
Ну а если бы удалось?.. Если бы в своем дневнике латыш написал что-нибудь вроде: «В нашем полку двести танков. Интересно, американские танки лучше?» А если бы его земляки в сортирной болтовне обронили в сердцах, скажем, такую фразу, зафиксированную потом магнитофоном: «Эх, взорвать бы этот полк к чертовой матери!..»
