Текст книги "КГБ в Японии. Шпион, который любил Токио"
Автор книги: Константин Преображенский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)
Глава 9
Почему наши разведчики боятся своих
За разведчиками следят! Причем не только иностранные контрразведчики, но и свои. Допущенный к государственным тайным и оттого автоматически попадающий под подозрение своего же родного КГБ, разведчик оказывается меж двух огней Он не знает, кого бояться больше: чужих или своих? Впрочем, свои, пожалуй, опаснее… О, как тяжело бывает постоянно подавлять в себе чувство обиды!..
I
Тотальное недоверие
Иностранный разведчик, действующий в чужой стране, всегда должен быть готов к тому, что им заинтересуется местная контрразведка.
Ожидание этого весьма неприятно, могу подтвердить собственным опытом: то вдруг случайный прохожий на улице посмотрел на вас с непонятной усмешкой, то хозяин магазина, где вы каждый день покупаете еду, вдруг спросил, будете ли вы сегодня вечером дома. То, наконец, дорожный полицейский, остановивший ваш автомобиль за пустячное нарушение, как бы между прочим поинтересовался, для чего вы ездили недавно на остров Кюсю.
И вот наконец вы видите за собой слежку воочию: несколько мужчин и одна женщина то и дело попадаются вам по пути, старательно отводя взгляд в сторону. Стоит вам сесть в такси, как следом пристраивается еще одно такси, и сидящий на заднем сиденье мужчина старательно прячется за спину шофера.
Что ж, для разведчика все это нормально, хотя слежка и не доставляет приятных чувств. У многих народов есть пословица о том, что ожидание счастья приятнее, чем само счастье, а ожидание беды тяжелее самой беды. Что касается слежки, то к ней эта пословица не подходит: и ожидание ее наполняет душу страхом, и сама она рождает чувство отчаяния – ведь ты ни к кому в этой стране не можешь обратиться за помощью, ибо сам нарушаешь ее закон.
Впрочем, для разведчика все это является непременным атрибутом его профессии. Именно поэтому он и получает на родине высокую заработную плату, призванную компенсировать моральный ущерб. Разведчики всех стран относятся к слежке противной стороны как к некоей неприятной специфике профессии, которую каждый из нас выбирает сам.
Но только советские разведчики ощущают за собой двойную слежку: контрразведки противника и своей собственной, родной страны.
Эта неустанная слежка ведется и на родине, и за границей. Никакой моральной компенсации за нее наши разведчики не получают, хотя она осуществляется более грубо и бесцеремонно, чем иностранная. Последствия же ее гораздо более опасны: если для местной контрразведки вы все-таки иностранец и она относится к вам с уважением, то своя не уважает ни на йоту и может сделать с вами все, что угодно, ибо вы перед ней полностью беззащитны.
В чем же причина такого недоверия к советским разведчикам? Да в том, что все они прекрасно понимают бюрократический характер советской разведки, ее цинизм и равнодушие к людям, осознают ту пропасть, которая пролегла между начальниками и подчиненными. Начальство разведки совершенно не доверяет своим подчиненным и ставит перед собой невыполнимую задачу проконтролировать каждый их шаг.
Для слежки за сотрудниками советской разведки руководство КГБ вынуждено содержать еще одну разведку. Она называется управлением «К» и входит в состав всей советской разведки. Формально перед ним поставлена задача насаждать агентуру в иностранных контрразведках – японской, американской, английской и всех прочих. Но это дело весьма трудное да и опасное: контрразведки не любят, когда иностранцы вмешиваются в их дела. И потому КГБ предпочел более легкий путь: выявлять потенциальных шпионов и предателей среди советских разведчиков. Разумеется, никто из потенциальных перебежчиков в стан врага не выдает управлению «К» своих планов, и оно с удовольствием использует для своих цепей другой источник: многочисленные слухи и сплетни, циркулирующие внутри советской колонии. Главная его цель в анализе этих слухов состоит в том, чтобы обнаружить какой-нибудь компрометирующий материал на разведчика и с таинственным выражением лица доложить его резиденту.
Абсолютно все советские разведчики знают, что борьба с иностранными спецслужбами является новее не главной целью управления «К» и провозглашается им скорее для отвода глаз. Ведь главное может очень просто). 10-й же отдел интересуется тобой не как разведчиком, а как журналистом, дипломатом или представителем иной профессии, используемой в советских заграничных учреждениях как прикрытие для шпионажа.
Представитель 10-го отдела как бы не договаривает осведомителям, работающим в советском посольстве или торгпредстве, что интересующий его человек является разведчиком, и формулирует свое задание так:
– Узнайте, о чем говорит со своими домашними журналист Преображенский и не допускает ли при этом антикоммунистических высказываний!..
Но на самом-то деле я интересую его как разведчик, а не как журналист! Более того, не будь я сотрудником разведки, не стал бы и корреспондентом ТАСС, поскольку занимаемая мною должность в этом телеграфном агентстве на самом деле принадлежит не ему, а разведке.
Отлично понимают это и агенты, в число которых входят почти все сотрудники советских представительств. Как я уже писал ранее, принадлежность того или иного сотрудника к разведке от них невозможно скрыть из-за бюрократически-грубых методов пашей работы, а все они, как правило, завидуют чекистам, получающим более высокую зарплату. И тут открывается самое широкое поле дня сплетен, домыслов, непроверенных слухов, а то и прямой клеветы. Представитель 10-го отдела в посольстве с улыбкой записывает все эти слухи и в виде сухих оперативных сообщений переправляет в Москву.
Однако если пожаловаться на это резиденту, он ответит назидательным тоном: «Десятый отдел управления «К» собирает сведения обо всех советских людях за рубежом. Почему же для тебя надо делать исключение?..»
Такова типичная, вывернутая наизнанку и вызывающая возмущение неискушенного человека логика КГБ…
Один из наших разведчиков, работавший в торгпредстве и занимавший квартиру там же, в ведомственном торгпредском доме, рассказывал мне, что постояльцы всех остальных десяти квартир на этаже обязаны были за ним следить. Поскольку они делали это непрофессионально и по-советски поверхностно и формально, то это сразу же становилось очевидно и порой вызывало даже горьковатый смех. Например, стоило моему приятелю выйти из своей квартиры в общий коридор, чтобы выбросить ведро с кухонными отходами в мусоропровод, как двери всех остальных квартир моментально открывались и их обитатели в упор смотрели на него, не таясь даже друг от друга. Чувствовалось, что смысл слежки был им неясен. А может быть, в этом и состояла истинная цель 10-го отдела управления «К» – морально подавить молодого разведчика, показать ему, что он постоянно пребывает под неусыпным наблюдением КГБ.
Представитель 10-го отдела управления «К» имеется в каждом советском посольстве. Он – единственный из сотрудников резидентуры, чья принадлежность к КГБ не скрывается от властей страны пребывания. Официально его посольская должность так и называется – «офицер безопасности», и он имеет право выступать в качестве официального представителя советских спецслужб в контактах с местной полицией и контрразведкой в случае каких-либо чрезвычайных происшествий.
Кроме того, он ведет агентурную работу среди местных советских граждан и имеет еще одну должность – заместителя резидента по вопросам безопасности.
«Но позвольте! – удивится иной осведомленный читатель. – Ведь у резидента уже имеется такой заместитель, представитель управления «К», наряду с заместителями по политической, научно-технической и нелегальной разведкам». Получается, что офицер безопасности становится вторым заместителем резидента по вопросам контроля и слежки за своими согражданами Это наглядно свидетельствует о том, что на самом деле является самым главным в работе КГБ за границей.
Оба заместителя резидента по безопасности принадлежат к управлению «К» и в два голоса могут убедить местного шефа КГБ в чем угодно. Это очень опасно: ведь если они невзлюбят кого-либо из сотрудников резидентуры, то у него появляется сразу два могущественных врага.
Сотрудники управления «К» держатся в разведке особняком. Все остальные разведчики боятся и презирают их. Даже в коридорах штаб-квартиры разведки в Ясеневе, в ее большой столовой, сотрудников управления «К» легко вычислить в толпе чекистов: их отличает насупленный взгляд и застывшее на лице выражение неприязни и подозрительности, Такую гримасу я встречал еще только у чекистов-стариков, служивших в охране Сталина. Очевидно, она была изначально присуща всем вообще работникам НКВД, в течение тридцати с лишним лет занимавшимся массовыми репрессиями, но по мере общей гуманизации общества была мало-помалу утрачена, сохранившись только у сотрудников управления «К».
Кто же работает в этой службе? Какой же разведчик согласится поступить туда, чтобы подглядывать за своими товарищами по работе, подслушивать их разговоры, доносить на них? Что должно побудить его к этому?..
Изощренно-хитрая кадровая служба разведки подбирает в управление «К» именно тех людей, кому есть за что ненавидеть своих товарищей. Главным критерием служит зависть, негативная психологическая черта, активно используемая коммунистической партией в своей кадровой политике еще со времен Ленина. Зависть ленивого к работящему, бездарного к талантливому, слабого к сильному вызывает у человека чувство ущемленности и пробуждает в нем неукротимую энергию в стремлении возвыситься над одаренными и трудолюбивыми людьми любым способом.
Отдел кадров управления «К» усердно ищет во всех остальных подразделениях разведки тех, у кого не получается вербовочная работа, кому тяжело даются иностранные языки, кто трудно сходится с людьми и потому не имеет товарищей. Очень часто бывает так, что сотруднику разведки, не умеющему грамотно написать служебную бумагу и вообще слабо владеющему русским языком из-за того, что в детстве мало читал, и потому часто подвергающемуся насмешкам со стороны товарищей, вдруг предлагают перейти в управление «К»! Легко представить его ликование.
«Ну уж теперь я вам всем отомщу!» – думает он, радостно потирая руки.
– Это какая-то нелепость! Как можно такого дурака и неуча переводить в управление «К», ведь он там наломает дров! – удивляются молодые разведчики.
– Это вовсе никакая не ошибка, а продуманная кадровая политика! – объясняют им те, кто постарше и поопытней. – У такого человека не возникнет психологического барьера в слежке за вами, и он, не колеблясь, оснастит твою квартиру подслушивающей техникой…
Каждый разведчик, прибывающий на работу в токийскую резидентуру, как, впрочем, и в любую другую, должен в первый же день явиться к заместителю резидента по вопросам безопасности, представителю управления «К».
Явился на такую беседу и я. Мой собеседник, которого я в Токио встретил впервые, оказался на редкость малосимпатичным человеком с бегающими глазками. Это был У., о котором впоследствии много писали японские газеты. Изъяснялся он неграмотно, а на лице у него то и дело появлялась многозначительная улыбка, и всем своим видом он давал понять, что знает о вас нечто такое, что неизвестно и вам самим.
Впрочем, это был всего лишь прием психологического воздействия. Я это понял сразу, ибо в методах контрразведки как-никак разбирался, поскольку окончил в свое время контрразведывательную школу в Минске.
Озабоченно покачивая головой, У. долго рассказывал мне о коварстве отдела общественной безопасности Токийского полицейского управления, которое, мол, сразу начнет собирать обо мне сведения, но я лишь молча кивал, отлично зная, что больше всего будет в этом усердствовать сам У. Именно он, а вовсе не безвестный японский контрразведчик, представлял для меня теперь наибольшую опасность, и поэтому я, по всегдашнему шпионскому правилу, постарался установить с ним психологический контакт. Для этого, как известно, нужно дать человеку понять, что у тебя с ним имеется некая общность.
– Кстати, я ведь тоже контрразведчик! – радостным тоном сообщил я, придав своему лицу добродушное и простенькое выражение. – Я ведь обучался в минской школе! Мы с вами – коллеги!..
По лицу У. пробежала ироническая усмешка. Он хитро посмотрел на меня.
«Нет, дружок, теперь мы с тобой вовсе не коллеги! Именно я буду следить за тобой, а вовсе не наоборот, а в такой ситуации людей трудно назвать коллегами!» – говорил его взгляд.
Но я, словно не замечая этого, продолжал:
– Я мог бы оказать вам помощь в обеспечении безопасности отделения ТАСС в Токио!..
На языке КГБ это означало следующее: «Я готов шпионить за другими корреспондентами ТАСС и сообщать вам о них информацию».
У. откровенно рассмеялся, тотчас разгадав всю глубину моего замысла. Он понял, что я знаю о том, что почти все сотрудники ТАСС в Японии, кроме еще не завербованного журналиста К, давно уже являются агентами КГБ. Именно они набросятся на меня, стоит мне приступить к корреспондентской работе. Именно они будут создавать обо мне сплетни и слухи и потом сами же доносить их офицеру безопасности или самому У. Если я буду сам наблюдать за ними, то это даст мне возможность в какой-то степени контролировать их, упреждать их удары. Для управления «К» это было бы совсем не желательно.
– Нет, в ваших услугах такого рода мы не нуждаемся! – с улыбкой превосходства произнес У. – Для работы с советской агентурой существует управление «К», и мы с этой работой справляемся сами. Вы же займитесь своими прямыми обязанностями: научно-технической разведкой. Вербуйте агентуру среди японцев!
Далее все произошло так, как, очевидно, было заранее предусмотрено У. Едва прибыв в ТАСС и начав делать первые шаги в качестве токийского корреспондента, я сразу же ощутил повышенное внимание к своей персоне сразу двух журналистов, а также их жен. Все они, как я знал, были старыми агентами управления «К» да и по возрасту людьми немолодыми, под шестьдесят. Они не могли простить мне того, что я в столь молодом возрасте, в двадцать семь лет, приехал работать в Токио, в то время как они в эти годы еще и не нюхали роскошной заграничной жизни.
Каждое мое неосторожное слово тотчас же выворачивалось ими наизнанку, добавлялось множеством своих и в таком виде передавалось в КГБ. Например, когда однажды я поинтересовался у одного из них курсом доллара по отношению к иене, он тотчас поехал в посольство сообщать У. о том, что я приехал в Токио не для того, чтобы приносить пользу родине, а лишь ради иностранной валюты.
Потом я поддался на провокационный вопрос другого журналиста. Как-то в мимолетном разговоре со мной он посетовал на низкое качество японских продуктов питания. Я решительно возразил, заметив, что они, наоборот, гораздо лучше советских, в которых очень много химических добавок, никем не контролируемых и даже опасных для здоровья. Разумеется, этот журналист обвинил меня в антисоветских настроениях, сообщив в КГБ, что я критически оцениваю социальную политику советского руководства и преклоняюсь перед достижениями буржуазной Японии.
«Зачем КГБ заниматься такой ерундой, как собирание подобных слухов, заведомо лживых и пустячных по существу?» – спросит иной читатель.
А для того, чтобы поставить разведчика в зависимость от руководства резидентуры. Каждый из нас знает, что на него ведется дело в управлении «К», целиком состоящее из таких вот глупых доносов. Если он будет слишком строптив с начальством, оно может раскрыть эту папку и, например, воспрепятствовать повышению разведчика в должности или получению им награды, в то же время, если сотрудник резидентуры будет лоялен к руководству и станет выполнять все его желания, то об этой папке могут как бы забыть.
Методы работы управления «К» примитивны и грубы и, главное, хорошо известны всем остальным разведчикам. Помню, как один из работников управления «К», с которым у меня, как это ни странно, сложились в Токио приятельские отношения, рассказал мне о таком эпизоде.
Ранее он работал в Сингапуре под прикрытием должности представителя одного из министерств. В первый свой день он наведался в резидентуру.
В Сингапуре она небольшая и вся помещается в одной комнате. Еще издали, проходя по посольскому коридору, он услыхал доносившийся откуда смех, веселые голоса. Однако стоило ему туда зайти, как смех стих и все разговоры тотчас прекратились. Разведчики просто замолчали, словно набрав в рот воды, и склонились над письменными столами Никто из них не захотел произнести в присутствии работника управления «К» вообще ни одного слова!..
И тем не менее методы управления «К» срабатывают безотказно. Ведь человек – слабое существо. Он обязательно допускает ошибки, так или иначе проявляются негативные черты его характера. Агентура КГБ тотчас фиксирует их и сообщает в резидентуру.
«Но зачем вообще все это нужно? – спросите вы. – Почему советская разведка до такой степени не доверяет своим сотрудникам?»
А потому, что они слишком часто перебегают на Запад! Почти каждые два-три месяца кто-нибудь из них переходит на сторону разведываемой страны, и ни один еще годовой отчет разведки не обошелся без перечня очередных перебежчиков.
II
Японский агент в советской резидентуре
Побеги советских шпионов в стан капитализма начались еще в двадцатые годы, когда сама советская разведка едва-едва развертывала свою работу за рубежом Этот факт служит признаком глубокого морального кризиса советского общества, который был постоянным его спутником. Вначале, в сталинские времена, перебежчиков уничтожали специальные бригады разведчиков-нелегалов, разыскивавших их по всему земному шару. В структуре Второго главного разведывательного управления даже существовал специальный отдел «В», получивший свое название от первой буквы слова «Возмездие». Именно в нем работал подполковник Носенко, перебежавший в США в шестидесятые годы. Мало кто знает, кстати, что его отец был министром морского флота и даже похоронен в Кремлевской стене. Разумеется, Носенко, как сына министра, ожидала в СССР прекрасная карьера, но он все равно решил уйти в США. Американцы, однако, ему не поверили и несколько лет держали в тюрьме.
Однако начиная с шестидесятых годов перебежчиков, служивших в советской разведке, стало так много, что отдел «В» пришлось упразднить, потому что он уже не справлялся с работой. Кроме того, о его существовании стало известно за рубежом, а это вредило престижу СССР, разглагольствовавшему на весь мир о своем миролюбии.
Из сотрудников резидентуры КГБ в Токио, бежавших на Запад, широко известен Станислав Левченко, корреспондент журнала «Новое время». Однако он не был первым. В 1953 году из советского посольства в Японии бежал разведчик Растворов. Говорят, что на следующий день один из тогдашних высокопоставленных руководителей Управления национальной обороны, узнав об этом, выбросился из окна: не был ли он агентом советской разведки, завербованным ею в сибирских лагерях, в послевоенном плену?
Кроме того, один из намечавшихся побегов советских разведчиков в Токио не состоялся, о чем мало кто знает. В семидесятых годах японской контрразведке удалось завербовать советского разведчика О., работавшего под прикрытием в торгпредстве. О. пользовался большим уважением товарищей по работе за свое отменное знание японского языка. Рассказывают, что он радовался, встретив в газетном тексте незнакомый иероглиф, настолько он все их знал.
Некоторое время О. сотрудничал с японской полицией и даже провел под ее контролем несколько шпионских встреч с агентом-японцем. Однако он не выдержал психологического напряжения, связанного с такой ролью, и очень скоро признался во всем резиденту.
Встал вопрос о том, что делать дальше. Ясно было, что О. требовалось срочно переправить в Москву, чтобы лишить его возможности изменить свое решение и перейти обратно к японцам. Пока же его заперли в резидентуре КГБ, расположенной в советском торгпредстве, и не выпускали оттуда. А резидент в это время собрал на совещании своих заместителей и узкий круг их подчиненных, осведомленных о прискорбном для советской разведки случае с О.: остальные же сотрудники резидентуры, как это положено в таких случаях, ничего не знали. От них такие события держали в секрете, чтобы слух не достиг ушей японской контрразведки: кто знает, вдруг ей удалось завербовать не только одного О.?..
А тем временем участники совещания у резидента по очереди вносили предложения о том, как лучше и безопаснее тайно вывезти О. из страны.
Среди них были и совсем уж фантастические, напоминавшие о предвоенном периоде и войне, когда в непримиримой борьбе разведок пускались в ход любые средства. Так, кто-то предложил спрятать О. в ящик, проделав в нем дырки для воздуха, и переправить на пароходе в СССР под видом груза. Это предложение было отвергнуто, ведь времена все-таки изменились. Как-никак посчитали все-таки неудобным сажать в ящик немолодого, интеллигентного человека, блестящего знатока японского языка.
В конце концов было принято решение, казавшееся и безопасным, и весьма остроумным: дождаться, когда из Токио будет возвращаться в Москву очередная советская делегация, поручить О. проводить ее в аэропорт и самому остаться в самолете!
Высокопоставленные советские чиновники обожают посещать Японию в составе различных делегаций без всякой видимой пользы для дела: ведь всякому лестно побывать в этой процветающей стране. В Токио как раз находилась одна из таких делегаций, старавшаяся наладить научно-техническое сотрудничество стран-соседей; как известно, такого сотрудничества не существует и до сих пор, 1 как по политическим причинам, так и из-за слишком большой разницы в уровне технологического развития наших стран.
Скоро наступил день ее отъезда в Москву, и на проводы отправилась группа сотрудников торгпредства, целиком состоявшая из чекистов. Среди них находился и О, выпущенный из-под ареста в резидентуре. Для тою чтобы у полицейского поста не возникло никаких сомнений относительно цели путешествия О. в аэропорт, ему загодя вручили огромный букет цветов, велев прикрывать им лицо при выезде машины из ворот торгпредства.
Ни у кого, впрочем, все это не вызвало подозрений, поскольку такие проводы были предусмотрены протоколом.
О. посадили на заднее сиденье между двумя его недавними коллегами разведчиками. Они должны были удержать его в случае, если тот передумает и решит все-таки перейти к японцам, чтобы потом эмигриривать в США, поскольку Япония, как известно, не предоставляет политического убежища…
Но замыслу О. не суждено было осуществиться, поскольку для побега в Америку он оказался слишком стар.
В аэропорту, правда, произошла непредвиденная заминка. Самолету, в котором остался О., в течение полутора часов не давали разрешения на вылет. То ли по чисто техническим причинам, то ли японская контрразведка что-то заподозрила – так до сих пор остается неясным. Потом по этому поводу в Москве состоялось несколько секретных совещаний, но по-прежнему ничего не прояснилось…
В течение всех этих полутора часов заместитель Резидента Ф., часто упоминаемый в этой книге, находился в аэропорту, украдкой поглядывая на табло. Его холеное, красивое лицо оставалось непроницаемым, и только капли пота на лбу выдавали волнение…
Наконец самолет взмыл в воздух. Ф. поднялся с дивана и неторопливо направился к телефону-автомату. С трудом произнося слова из-за нервного спазма, он сказал сотруднику управления «К», с утра дежурившему у телефона в посольстве, всего одну фразу:
– Делегация благополучно улетела…
В Москве О., как положено разведчику, сразу же поехал в Ясенево, штаб разведки, но и там тоже был взят под своеобразный арест. Его поместили в отдельную комнату, где предусмотрительно заперли на замок все сейфы, и велели написать подробный отчет о том, как именно его завербовали японцы и какие сведения он успел им передать.
Этот отчет О. писал несколько дней. И все это время с ним неотлучно находился специально приставленный к нему сотрудник разведки, тоже немолодой, из числа старых его приятелей. Он следил за тем, чтобы О. не вмонтировал где-нибудь в стене японский подслушивающий аппарат, и сопровождал его повсюду, даже в туалет. Особенно строго он следил за тем, чтобы О. по пути туда не заглянул в кабинет к своим недавним приятелям и не увидал бы какой-нибудь секретный документ. Домой его, впрочем, отпускали каждый вечер, хотя, строго говоря, могли бы этого и не делать. В недавние времена его просто расстреляли бы.
Через несколько дней состоялось партийное собрание японского отдела научно-технической разведки, где на повестке дня стоял всего лишь один вопрос – предательство О.
Надо сказать, что по традиции, восходящей к ленинским временам, собрания в парторганизациях проходят порой в очень грубой, прямо-таки непристойной форме. Такая процедура призвана показать всем членам партии, что каждый из них являет собой полное ничтожество по сравнению с самой коммунистической партией и тоталитарным Советским государством.
Так произошло и на сей раз – тридцать взрослых мужчин, перебивая друг друга, в голос кричали на О., обзывали его шпионом, предателем, врагом Советской страны. Особенно усердствовали разведчики старшего поколения, прошедшие непримиримую и жестокую сталинскую школу. Обрушивая на О. поток брани, они орали до хрипоты, их физиономии наливались кровью, казалось, еще минута – и их хватит удар. Будь их воля, они тут же, прямо на собрании, задушили бы О. собственными руками.
О., однако, не только не падал в обморок, но даже и не рыдал, что нередко случается на партийных собраниях с правоверными коммунистами. Наоборот, он выслушал обвинения спокойно. Чувствовалось, что он, как все истинные интеллигенты, служащие в разведке, втайне презирает и многих своих коллег, и советскую власть, задушившую всякое свободное проявление мысли.
Решение же партсобрания оказалось на удивление мягким. О. всего-навсего исключили из партии, что влекло за собой автоматическое увольнение из разведки, – и все. В военный трибунал его дело не передали, хотя партийное собрание советской разведки вполне могло принять такое решение.
«Но ведь О. сам признался в сотрудничестве с японской полицией, за что же теперь его привлекать к суду?» – удивился бы иной читатель, воспитанный в гуманных традициях буржуазного права.
С точки зрения тоталитарных советских законов его признание не имеет никакого значения. Признание – это одно, предшествующее ему деяние – совсем другое. В СССР нет презумпции невиновности, и коммунистическое государство никогда и никого не прощает. Не случайно ведь русские эмигранты, жившие в Европе и сражавшиеся во время Второй мировой войны на стороне СССР, против Гитлера, после советской победы все равно были отправлены в наши лагеря и отсидели там по пятнадцать – двадцать лет. Ведь они же эмигрировали в свое время из Советского Союза, проявив к нему нелояльность, а то, что потом они воевали на его стороне, ни на йоту не уменьшило их вины. Полностью неподсудной остается лишь верхушка партийного аппарата. Эти люди могут совершенно свободно совершать любые преступления – убийства, воровство в огромных размерах. Никакого наказания им за это не будет, ибо ни милиция, ни суд не имеют права подступиться к ним.
О. тоже решили не отдавать под суд. Это было сделано для того, чтобы другие советские разведчики, завербованные иностранными контрразведками, так же, как и он, не боялись признаваться в этом.
И действительно, в последующие десять лет два советских разведчика поступили аналогичным образом. Их просто тихо уволили из разведки, не затевая скандала.
О. же, будучи высококлассным японоведом, без труда нашел себе новое поприще и без работы не остался.
Однако кое-кто из высокопоставленных начальников разведки в связи с этой историей все же подвергся наказаниям, которою выразились в том, что их всего лишь не назначили на еще более высокие должности, к которым они пробивались всю жизнь.
И в этом, пожалуй, главный результат дела О.: происшествия такого рода способны неблагоприятно отразиться на карьере начальников. Разумеется, не в меру своей вины, а лишь в той степени, в какой другие начальники и конкуренты смогут воспользоваться неприятностью, случившейся на вверенном тому или иному руководителю участке работы. Как мы уже знаем из предшествующих глав, вся деятельность разведки по вербовке агентуры и добыче информации в значительной мере служит лишь фоном, театральными декорациями, за которыми разыгрывается невидимая миру конкурентная борьба большого начальства.
Так, например, после побега Левченко резидент советской разведки в Токио Г. не получил звания генерала, а потом был и вовсе отстранен от руководящей работы в разведке и переведен, кажется, на преподавательскую работу в разведывательный институт. Вина же его за это происшествие была скорее формальной, он был лишь старшим в резидентуре и Free за него моральную и должностную ответственность.
В то же время истинный виновник побега, заместитель резидента, доведший Левченко своими несправедливыми придирками и издевательскими замечаниями до нервного срыва, побудившего бежать из страны, не только не пострадал, но даже был повышен в должности, став заместителем начальника особого управления при начальник разведки, самого привилегированного подразделения в ее огромной структуре. Там он получил звание генерала.
