Текст книги "Искатель. 1968. Выпуск №5"

Автор книги: Константин Паустовский

Соавторы: Джордж Генри Смит,Владимир Малов,Гюнтер Продёль,Орест Мальцев,Борис Смагин,В. Добкин,Юрий Тарский,Лев Константинов,Хуан Лопес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Искатель № 5 1968

СОДЕРЖАНИЕ

К ПЯТИДЕСЯТИЛЕТИЮ ЛЕНИНСКОГО КОМСОМОЛА

Л.КОНСТАНТИНОВ – Сабля  полковника

Владимир МАЛОВ –  Академия «Биссектриса» 

Борис СМАГИН – Разведчик   Лавриненко 

Юрий ТАРСКИЙ – Высадка главных сил 

В.ДОБКИН – Их профессия – спасатели

Орест МАЛЬЦЕВ – Обыкновенный парень Ариф Джавадов

К.ПАУСТОВСКИЙ – Воздух метро

Хуан ЛАРГО ЛОПЕС – Первый шаг

Гюнтер ПРОДЛЬ – Следующее убийство через 47 минут

Джордж СМИТ – Отщепенцы 

№ 5 (47)

ВОСЬМОЙ ГОД ИЗДАНИЯ

Л.Константинов
Сабля полковника

Более двухсот бойцов частей особого назначения в годы гражданской войны были награждены высшей в то время наградой Республики Советов – орденом Красного Знамени, тридцать из них получили эту награду дважды.

Рассказ

В рабочем кабинете квартиры, где живет пожилой полковник в отставке, на ковре висит сабля. Изогнулся полумесяцем стальной клинок. Неизвестный мастер-оружейник увенчал рукоять серебряной головкой сказочной птицы. Ее красный глаз-камешек потускнел, но смотрит на мир так же грозно, как в былые времена. По клинку выгравировано: «За верность революции». Хозяин редко вынимает саблю из ножен. Лишь иногда долго-долго всматривается в зеркальную гладь клинка…

Это было время, когда на улицах городов и деревень расклеивались плакаты: «Товарищ! Ты умеешь обращаться с оружием? Ты можешь зарядить винтовку и работать в общем строю? Ты справишься с пулеметом, с ручной бомбой? Если нет, немедленно иди в свой комитет и запишись на обучение. Член Российского Коммунистического Союза Молодежи должен быть готов во всеоружии защищать дело социализма!»

Шел 1919 год. В один из дней этого года секретаря комсомольской организации Виктора Сторожука срочно вызвали в ЧК. От металлических мастерских (бывшие «Загоруйко и сыновья») до особняка купца Свининникова, где разместилась Чрезвычайка, – километр. Виктор шел улицей, ловя на себе косые взгляды обывателей, лузгающих семечки на скамейках перед домами. Из подворотни прокричали злую частушку: «Я про комсу вам спою, про любовь свободную, отдавай скорей жену…», дальше шла брань. Виктор остановился, погрозил кулаком. Визгливый голос захлебнулся.

Городок был небольшим, здесь все знали друг друга. Знали, что Виктор Сторожук, слесаренок из мастерских, – секретарем у ненавистной кулацким подворотням комсы и каким-то командиром в ЧОНе, где выдали ему солдатскую папаху и длинную, до пят, кавалерийскую шинель. Почти новую, только дырочка на левом плече. Вот и сейчас Виктор идет в этой шинели, а папаху сунул в карман – солнце нынче ласковое.

Председатель Чрезвычайной комиссии Владимир Сидорович Петренко ждал Виктора. Он хмуро и озабоченно поглядывал на карту, всю в синих, красных и зеленых кружочках. Синий цвет – ликвидированные банды, зеленый – там, где и сейчас льется кровь. А красным обозначены места, где полегли в боях с бандитами большевики, комсомольцы и комбедовцы. «Здесь будем памятники ставить», – говаривал председатель. Красного цвета на карте было густо.

Рассказ Сторожука о делах в мастерских Петренко выслушал без присущего ему внимания, не переспрашивал, как обычно, чтобы отчетливо представить себе мельчайшие детали, не указывал Виктору на недочеты – видно, сегодня не за этим вызвал. Помолчав немного, спросил:

– Ты как будто сказал, что к тебе на учет новенькая стала. Ну и как – что она за товарищ? Стоящий, проверяли?

«Уже знает, – с неудовольствием подумал Виктор. – И как это он? Откуда? Хотя, конечно, у него опыт, он уж небось забыл, чего я и узнать не успел. И зачем я ее только на учет поставил?» Виктор поначалу даже не отдал себе отчета в том, что случайный вопрос председателя ЧК заставил его подумать о девушке с еще большей досадой, чем обычно. Но спрошено – надо отвечать.

– Да вот у нас мнение – исключать ее надо. Завтра собрание, ну и…

– Это чье же мнение, общее или твое лично? – все еще не улыбаясь, поинтересовался чекист. Голос его звучал сейчас сухо, строго.

– Мое, – кивнул Виктор. – Чего там – классово чуждый нам элемент…

Петренко недовольно поморщился. Ну и загнул, голова, – классово чуждый! Хлопец он верный, не подведет, если что, но вот насчет знания людей у него еще, как говорится, ах я швах. Ну, да это дело наживное. Поправим. – Вольно ты скор, секретарь, на оценки. Так говоришь, чуждая она нам? Давай выкладывай факты.

Виктора смутил тон Петренко, но он продолжал стоять на своем:

– А как же: интеллигентка она. Гимназии посещала, по-французски умеет. Это вам раз. В комсомол вступила, потому что революция прижала, – два. Много о себе понимает: ребята у нас в мастерских в рванье да лохмотьях ходят, а она в белую блузку вырядилась. Вот… – он загнул третий палец.

– Ты погоди, торопыга, – снова вмешался Петренко. – Ты что же – против грамоты или не по душе тебе, когда люди чисто одеты?

Виктор от удивления несколько раз хлопнул своими длинными пушистыми ресницами, предметом зависти окрестных девчат. «Уступи, Витенька, реснички, за каждую по разу поцелуем», – шутили они, чем сильно уязвляли комсомольского секретаря. Вопрос Петренко смутил его, заставил задуматься. А тут еще Владимир Сидорович «подлил масла в огонь оскорбленного самолюбия», как было сказано в одной книге про приключения английских рыцарей.

– А ведь Владимир Ильич по происхождению тоже из интеллигентов…

– Не-е-ет, Ильич из металлистов. Из Питера, с Путиловского. Нечего контру разводить…

– Ну вот и договорились, – Петренко не удержался и захохотал. – А ты парень не промах, чуть что – самого председателя ЧК в контры зачислишь. Вот что я тебе скажу, Сторожук. Ты у всех на виду, можно сказать, молодую революцию в нашем городе представляешь – учиться тебе надо. Грамотой гордиться надо, а не бежать от нее. Вот так, значит. Понял мысль?

Виктор и сам не раз думал об учебе, только не знал, правильные ли это мысли, когда борьба кругом и столько крови льется. Он откладывал их свершение в далекое будущее, когда у комсомольцев на все будет времени хватать, даже на учебу.

– Скинем всю контру – пойду учиться. В институт, на инженера…

– Вот, вот! И тебя тогда из комсомола – р-раз!.. Это тебе не гимназия, поднимай выше… – не удержавшись, уколол его Петренко.

Виктор в растерянности мял папаху. Выходит, прав Петренко: дубина ты, товарищ Сторожук, дубиной. А еще секретарь ячейки называешься.

– Не переживай, – добродушно пробасил председатель Чрезвычайки. – Перемелется, мука будет. А теперь к делу. Насчет Ларисы Колосовой вот что: подумайте хорошенько, а потом решайте. Батьку ее я хорошо знал: царская каторга познакомила нас, почитай, шесть лет вместе отбыли. Сама девчонка горя хлебнула – другим на всю жизнь хватит. Мать ее по чужим людям бельишко стирала да кухарничала, чтоб дочку выучить. В гимназию ее не принимали – кухаркина дочка, сам понимаешь. Да нашлись добрые люди, сочувствующие, помогли. Брат ее у нас работает, ты его знаешь – Вася Колосов. К нему и приехала она, как мать сыпняк свалил. Так-то. А вы – «классово чуждый элемент»…

– Так чего ж молчала? – совсем приуныл Виктор. – У нее ж, можно сказать, самое что ни на есть пролетарское происхождение…

– Не все о себе говорить любят. Особенно когда не спрашивают, – мягко объяснял председатель ЧК. – Девушка она гордая и заслугами своими хвастаться не станет, секретарь. У нас для нее будет важное поручение, для Ларисы, затем и звал тебя, чтобы обсудить…

Лариса Колосова появилась в городе с месяц назад. Знали ее здесь мало. После смерти отца – сшибла жандармская пуля при побеге с каторги – мать с братом и с ней подалась в Херсон, к родственникам. Матери тоже не довелось увидеть светлые дни: слегла она от сыпняка, да так и не встала. Лариса, оставшаяся в Херсоне одна, года через два после смерти матери разыскала брата.

Встречи у них по-настоящему не вышло: только и успел Василий, что определить ее на жилье, и тут же умчался в погоню за очередной бандой «зеленых». Так что их вместе даже не видели.

Ее направили в контору металлических мастерских – самого крупного городского предприятия. Город, такой маленький после Херсона, показался ей сначала чужим, неуютным. Она никак не могла привыкнуть к нему, к его сутолоке и гаму, к его шумным молодежным компаниям, к тому, что здесь все знакомы друг с другом и все здороваются. Она и вообще-то нелегко сходилась с людьми, а тут и совсем замкнулась, держалась гордо и как-то отчужденно. В мастерских ее так и прозвали гордячкой, а многие ребята считали, что она чурается их, обыкновенных работяг в замасленных рубашках и кепках. Что там, мол, говорить! Конторская барышня, вот и весь сказ.

И вот однажды, примерно неделю спустя после ее появления в мастерских, Лариса подошла к Виктору Сторожуку и попросила поставить ее на учет.

– Комсомолка? – не поверил секретарь. – Покажи билет!

Показала. Все честь по чести: фамилия… выдан… членские взносы… И наискось крупно написано: «Коммунистический долг выполнила». Но даже эти слова не произвели впечатления на недоверчивого секретаря ячейки.

– Разберемся, – сурово сказал девушке Сторожук. – Может, по ошибке билет выдан.

Так возникло, выражаясь современным языком, персональное дело Колосовой. Но тут подоспели события, которые, заставили комсомольцев посмотреть на Ларису Колосову совсем другими глазами.

Город занимал важное стратегическое положение, через него проходили хлебные дороги, отборное зерно шло из глубин Украины. Он был как бы хлебным перевалочным пунктом. До революции местные купцы жирели на зерне; центральная улица (она так и называлась – Хлебная) была сплошь застроена двухэтажными домами наиболее удачливых хлебных спекулянтов, возле которых кормились приказчики, маклеры, перекупщики и прочая торговая мелкота.

Вокруг на сотни верст раскинулись степи. Ровные, как натянутое полотно, они протянулись от горизонта до горизонта, и казалось, вся земля – вот такие бескрайние разливы пшеницы. Зелеными островками плыли в желтом море богатые хутора. Залегли в зреющих хлебах овраги. Понимая, что основные силы большевиков заняты на фронтах, подняли головы недобитые помещичьи и кулацкие сынки. Это были злобные и опасные враги; местные уроженцы, они знали все ходы и выходы в степных просторах и деревнях, держали в страхе деревенскую бедноту – когда еще ждать помощи из города? – они грабили и убивали без разбору. Вот подлинный документ эпохи, донесение киевского губвоенкома о зверствах банды Соколовского: «Погром в городе Радомысле имел ужасающий характер, большинство убитых – женщины, старики, дети. Пока зарегистрировано 235 трупов. Много трупов брошено бандитами в реку. На трупах детей массовые уколы штыками. У женщин проколоты штыками груди. У некоторых разрезаны животы… Все трупы обобраны чуть ли не донага. Женщины и дети обезображены до ужаса».

Напрягая последние силы, молодая республика разрывала огненное кольцо фронтов. А внутри этого кольца вспыхивали кулацкие мятежи. Крупные, вроде банды Григорьева, были разгромлены регулярными частями Красной Армии. Но оставалось еще очень много мелких банд – всяких «коршунов», «зеленых», «батька Андрия», «батька Степана», сумасшедшей Маруськи… Мелкие это были болячки, но от этого не легче. Такая банда в полсотни сабель вырубала активистов и комнезамовцев в очередном селе и исчезала бесследно в мареве степей, рассыпалась по хуторам, отъедалась и отсыпалась до следующего налета.

Каждую ночь дали пламенели пожарами. На крестьянских телегах привозили в город изрубленных комнезамовцев – под три залпа опускали в землю.

Стояла в городе небольшая красноармейская часть. Тягаться с бандами ей было не под силу – только бы город удержать. И еще было несколько десятков коммунистов и комсомольцев. Рядом с их рабочими местами стояли винтовки. Случалось, отстреливались от бандитов на окраинах. Иногда уходили в степи, пробивались через засады и возвращались угрюмые, иссушенные солнцем, везя на подводах раненых и погибших друзей.

Городской отряд ЧОНа да горстка красноармейцев – вот и все силы, противостоявшие разбойничьим кулацким хуторам.

– Если банды объединятся, нам их не сдержать, – докладывал Петренко ревкому. – Мы можем поставить под ружье максимум полторы сотни людей. Многие из них впервые держат винтовки. Остальных забрали на фронт… Дай мне, председатель, в ЧК человек пять коммунистов. Ты мои потери знаешь, – проговорил раздумчиво Петренко. – Мысль у меня одна появилась…

– Нет у меня людей. Нет! – жестко ответил предревкома. – И тебе, Петренко, это известно не хуже моего. Твоим коммунистам очень туго, знаю, но ведь каждый – золото. Справишься. – Он устало закрыл глаза ладонью. – А-а… говоришь… мысль?

– Тут недавно мои хлопцы перехватили связную. К Свининникову – младшему шла. Приказ у нее нашли – бандам сгруппироваться. Готовить мятеж. Очень подробные инструкции у нее, понимаешь, все в деталях.

– Кто посылал?

– Молчит. Мое мнение: либо эсеры новую контру заварили, либо ее послало на связь сборище тех же эсеров, украинских эсдеков и незалежников. В мае оно было, в Киеве… Вот я и подумал, а не воспользоваться ли нам…

– Ясно. Будет план, доложишь. И торопись. А людей нет и неоткуда взять, – уже мягче отказал все-таки предревкома.

– Тогда прошу ревком разрешить мне отобрать среди комсомольцев. И еще – мне нужна Лариса Колосова. Ведь связная…

– Хорошо… Это на твое усмотрение…

Бывший унтер-офицер царской армии Супрун был крут. Солдатскую науку знал досконально: как-никак в армии лет двадцать прослужил. Но в последние годы пытался приспособиться к мирной жизни – определился ночным сторожем в ревком. Там его и нашел Сторожук. Виктору стоило немалого труда уговорить Супруна обучать чоновцев.

– Ни, – отказывался бывший унтер-офицер. – Не хочу. У мене самостийна линия життя. Ни до червоных, ни до билых, ани до зеленых я не пиду. Я сам по соби, як той анархист, тильки наоборот: про мене уси власти добри.

Он нарочно говорил по-украински. Я, мол, не солдат, а теперь такой же «шпак», как и остальные.

Хитрый Сторожук затащил однажды Супруна на пустырь, где проходили занятия чоновцев. Парни и несколько девчонок неумело вертели в руках винтовки.

– Слушайте мою команду! – страшным голосом выкрикивал заместитель командира взвода Микола Марченко. – Я командую: «Равняйсь!», а вы что делаете?

Комсомольцы выстроились изломанной линией. – А теперь говорю вам: «Заряжай!»

Защелкали затворы, кто кулаком вколачивал обойму в магазин, кто ткнул ствол в спину товарищу…

– Молокососы! – не выдержал и закричал истошно Супрун. – Цуценята! Вы ж друг друга перестреляете! Бандиты ростовские!

(В Ростове у бравого унтер-офицера когда-то стащили бумажник.)

Комсомольцы исподтишка посмеивались. На этот счет они получили строгие инструкции от Сторожука.

– А как надо? – наивно спросил Виктор.

– В шеренгу по одному стройся! – зычно рыкнул Супрун, в один момент забывший о своей «штатскости».

Не особенно церемонясь, построил чоновцев. – Равняйсь! Полуоборот головы направо, животы убрать, глаза на грудь четвертого человека. Эй ты, куда винтовку выпер? Приклад до правого носка, и штык, штык примкни! Крайний слева, не шевелись, говорю тебе, лаптух с половой, строй для солдата есть святое место. Смирно!

Супрун повернулся к секретарю ячейки.

– В армии я из такой зелени за год солдатов делал. Орлов!

В строю зашевелились.

– Команды «вольно» не было! – громыхнул унтер.

– Надо из них сделать красных бойцов за десять дней, – сказал Сторожук. – Для этого у них есть все: революционный энтузиазм, желание сражаться с врагами трудового народа, комсомольская дисциплина. Нет только знания военного дела.

Он прошел перед строем. Супрун строго по-уставному следовал за Сторожуком. Унтер-офицер забыл, что на плечах у него латаная гимнастерка, пузырятся стираные-перестираные штаны, а разбитыми вдребезги сапогами лихо не щелкнешь. На него повеяло родными армейскими ветрами, перед ним стояли новобранцы, для которых он высшая власть. Разве ж это допустимо, чтобы человек даже команду «кругом!» не умел выполнить?

– Вольно! – скомандовал Сторожук. – Товарищи комсомольцы! Центральный Комитет призвал нас обучиться военному делу. Апрельская директива предписывает организовать коммунистов в боевые подразделения, которые должны быть готовы по приказу партийного комитета к быстрому сбору и выступлению. Учитывая напряженность текущего момента, это относится и к нам, комсомольцам. Мы должны уметь собственными руками дать по зубам классовому врагу, который пытается нас задушить. Лозунг Цекамола: «Победа куется в мастерских, катится по рельсам и завершается ударом штыка!» По постановлению партийного комитета города все комсомольцы объявляются мобилизованными для борьбы с бандами. Совсем недавно мы отдали по мобилизации каждого второго комсомольца фронту. Сейчас они проливают свою святую пролетарскую кровь в борьбе с мировым капиталом. Наша с вами задача, товарищи, уничтожить подлых наймитов капитала внутри страны. Обучать нас будет видный специалист военного дела, боевой товарищ Супрун, которого много лет мировая гидра угнетала в казармах и окопах. Все его команды выполнять как решение ячейки!

Рисунки П.Павлинова

На Супруна речь Виктора произвела большое впечатление. Особенно насчет «видного специалиста», «мировой гидры» и угнетения. Он расправил плечи, подтянулся. И когда Сторожук сказал: «Товарищ инструктор, приступайте к занятиям», – Супрун ответил: «Рад стараться!»

Хутор кипел страстями. В хозяйском доме – просторном, крытом жестью – гулял Свининников-младший. Он восседал под разлапистым фикусом и вместе со своим «штабом» глушил самогонку.

То была не обычная, каждодневная, тупая и бесконечная пьянка. Сегодня все было куда торжественней: к Свинин-никову прибыл его приятель, атаман такой же, как и у него, банды – Бокун. По сему случаю в доме хозяина хутора Трофима Стригуна собрался весь свининниковский штаб: заместитель Свининникова Сироконь, личный адъютант Мишка Гундосый и начальник штаба Иван Решетило, в прошлом петлюровский сотник. У стены под вышитыми рушниками сидела хозяйка, смиренно сложившая руки на коленях и мирно улыбавшаяся. В душе она все время боролась с искушением запустить в дорогих гостей «чем бог послал». Прислуживали хозяйская дочка Параска и наймичка Марыся. Гундосый время от времени лениво, словно для порядка, уговаривал Параску погулять с ним в степи, где он ей все, «ну, чисто все» расскажет про жизнь. А она так же привычно шептала в ответ: «Маты не дозволяють, а я б пишла…»

Пили и на обширном подворье хутора. Бандиты установили тачанки с тупорылыми пулеметами так, чтобы держать под огнем степь, окружившую хутор, распрягли лошадей, сложили под деревьями пожитки. Хоть они и чувствовали себя в безопасности, но оружие каждый держал при себе.

Свининников наливал стопку за стопкой.

Хозяин полудремал, размышляя о том, в какую копеечку влетят ему «гости». Впрочем, волновался он не особенно. Свининников всегда щедро расплачивался награбленным.

Решетило и Сироконь молча хлестали самогон, закусывая крепко и последовательно.

Свининников и Бокун держали совет, что делать дальше. Не завтра, не послезавтра, а вообще, в будущем. Приятели предчувствовали, что очень скоро им придется туго. Дошли слухи о разгроме Струна на Черниговщине, Зеленого под Киевом, Ангела… Да и другим приходилось не сладко.

В городах большевики организовали этот ЧОН, в деревнях – пораздавали оружие голытьбе. Приходится все время держать ухо востро. Как бы после крупных банд большевики не взялись всерьез и за мелкие.

Перспективы не из веселых.

– Я так думаю, – рассуждал Бокун, – погуляю, пока смогу, насолю побольше, и… – атаман выразительно рубил рукой.

– Рано отчаиваться, – убеждал Свининников, – крестьянин недоволен большевиками, а это уже много. Мы – мужицкая держава.

– Бунтует богатый селянин, – уточнял Бокун. – Но сила сейчас не у него. Подрезали его большевики под корень. Сто хворобин в печенку!..

Бокун был из зажиточных хуторян и знал, что говорит.

Вот так, слово за словом и текла по самогонке мирная беседа. Будто об урожае на будущий год беседовали или о том, ехать или не ехать на ярмарку в соседнюю Знаменку. А между тем банды Свининникова и Бокуна оставили кровавый след по всей округе. У каждого был свой «стиль». Свининников вешал и рубил только большевиков и комнезамовцев, а потом проводил горластые «митинги». В партии эсеров его в свое время учили, что вся опора на крестьянство, то есть на кулака.

Бокун, ни к каким партиям никогда не принадлежавший, выжигал все подряд – питал он лютую ненависть ко всем, кто отобрал у него землю. Там, где проходила банда Бокуна, оставались одни головешки.

В дверь просунулась чубатая голова одного из караульных. Он поманил Гундосого.

– Узнай, чего там, – лениво процедил Свининников. – Нет, все-таки самогонка из пшеницы лучше, у бурячанки слишком дух резкий.

– Там якась дивчина до вас добивается, – доложил Гундосый.

– Это еще что за новости? – удивился атаман. – Нехай войдет!

Вошла девушка. На чеботках – многослойная пыль, серая, едкая, степная. Пыль села и на лицо, только глаза блестят. Каштановые волосы коротко острижены. Одета в аккуратную свитку, какие носят здешние девчата, но сразу видно – с чужого плеча. Весь ее вид, манера здороваться и разговаривать свидетельствовали – не местная, не степнячка. Из города.

Первым делом Свининников спросил, откуда она.

– Из Киева, – сказала девушка. И капризно закусила губку. – Ваши вандейцы ни за что не хотели меня пропустить. А я так устала! Mon dieul Как я устала!

– Вы говорите по-французски? – оживился Свининников. – Какой приятный сюрприз в этой дикой глуши!

Он тоже перешел на французский. Атаман – купеческий сынок, недоучившийся студент, скороспелый прапорщик империалистической войны – считал себя интеллигентным борцом за интересы крестьянства. Всаживая пулю в лоб связанному комнезамовцу, он любил порассуждать о жестокости бытия и очищении кровью.

– Сотни километров пути, товарные вагоны, грязные лапы мешочников, эти бесконечные патрули, проверки документов, облавы, – рассказывала между тем девушка. – И вдруг у вас, у своих, вместо «здравствуйте» гнусное: «Под ними юбку, зараза, может, ты там пушку прячешь!» Боже мой, до чего довели народ! Кстати, как раз перед вашей дверью у меня пропала бриллиантовая брошь – подарок князя Ухтомского, воспоминание о первом бале. Вы понимаете, как она мне дорога, эта безделушка, как мне не хочется, чтобы к светлому воспоминанию прикасались чужие…

Девушка так и сыпала словами. Свининников улучил паузу.

– Я прикажу наказать виновных, мадемуазель! – заверил он и для убедительности даже приложил руку к сердцу. – Впрочем, вы должны их простить – такая война, как наша, ожесточает нравы.

– Я понимаю, все отлично понимаю, но это очень обидно…

Бокун таращил глаза. Поток французских слов привел его в недоумение.

– Про що воны, га? – толкнул он локтем Гундосого.

– Видчепиться, – отмахнулся тот, наполняя самогоном стопки, – хиба не чуете – про политыку балакають.

– За нашу дорогую гостью, – поднялся со стаканом Свининников. – За неожиданный подарок судьбы! Все деловые разговоры потом!

Ему хотелось быть галантным и предстать перед незнакомкой рыцарем, даже в мерзкие времена не утратившим душевного благородства.

– Нет, нет, – запротестовала девушка. – В таком виде я не могу сесть за стол. Нет, нет! На мне грязь всех теплушек. Я даже чувствую, как она липнет. Кажется, все отдала бы за ведро теплой воды, о ванной я и не говорю…

– Марыся! – гаркнул внезапно оживший хозяин дома. – Помоги панночке помыться.

Он погремел ключами, открыл пузатый комод, достал кусок мыла, которое тогда было дороже золота.

От такой щедрости хозяйка чуть не подавилась куриной косточкой.

Революция родила коммунистические части особого назначения, задачей которых была защита своей матери революции от внутренних врагов. И формировались эти части из самых храбрых и преданных сынов – коммунистов и комсомольцев, по каким-либо уважительным причинам не ушедших на фронт.

Впоследствии комсомольский поэт скажет:

Это были все бойцы решительные, Делу верные, ребята свойские: Пулями к телам их попришитые, Кровью смочены билеты комсомольские…

С трехлинейками уходили ребята в бои. Возвращались не все. Ведь они даже подучиться солдатской науке порой не успевали – не было времени, не было опытных командиров. Где удавалось, привлекали в качестве инструкторов бывших унтер-офицеров и других «чинов» старой армии.

Виктор Сторожук был командиром взвода отряда особого назначения. Но весь его опыт ограничивался несколькими стычками с бандитами – огневыми, быстрыми, стихийными. Поэтому и пришлось идти на поклон к Супруну. Понимал Виктор: одного желания сражаться с врагом мало, воевать нужно учиться.

Супрун муштровал чоновцев по всем правилам. Комсомольцы раздобыли ему тужурку, еще кое-что из одежды. Бывший унтер постепенно освоился и больше не заводил разговоров о «самостийной» линии.

Несколько раз на пустыре, где проходили занятия, появлялся председатель ЧК Петренко. Он одобрительно кивал головой, глядя, как Супрун до седьмого пота гоняет чоновцев, беседовал с ребятами о текущих событиях, делился новостями.

– А куда исчезла Колосова? – спросил как-то Виктор чекиста.

– Скоро встретитесь, – ответил неопределенно Петренко. И перевел разговор на другое: – Как у твоих ребят с оружием?

– На сорок человек двадцать две винтовки. К каждой – по две обоймы. Есть ещё три нагана и несколько бомб. В мастерских ремонтируем два пулемета…

– Не густо, заходи к нам – подбросим. Взяли недавно небольшой склад с оружием, так что теперь есть. А что с одеждой?

– Сами видите – кто в чем. На весь взвод – ни одной целой пары ботинок.

– С одеждой трудно. Раздобывайте, где можете. А теперь посмотрим, чему научились.

И Петренко принялся довольно придирчиво экзаменовать чоновцев по огневой подготовке. Супрун чувствовал себя как на инспекторской проверке в былые времена. Он ел глазами начальство, на все вопросы отвечал строго по-уставному, исподтишка показывал комсомольцам кулаки: мол, старайтесь, не подводите.

Петренко остался доволен. Поблагодарил Супруна за службу трудовому народу и пообещал переговорить с военкомом, чтобы зачислили инструктора на жалованье.

Девушка отдохнула, отоспалась. Когда на следующий день встретилась со Свининниковым, была тщательно причесана, аккуратно одета: длинная коричневая юбка и белая блузка с высоким строгим воротничком делали ее похожей на гимназистку.

– Леся, – протянула узенькую белую ладошку. Глядя на девушку, на ее руки, любой сразу сообразил бы, что физический труд ей незнаком, жила раньше в холе и ласке. – Я прибыла по поручению известных вам лиц…

– Ни от кого связных не ожидаю. – После ночной пьянки Свининников смотрел на мир хмуро и подозрительно. Голова трещала, хотя адъютант вылил на голову атамана ведро ледяной колодезной воды. Нет, надо все-таки пить пшеничную, а не бурячанку. Белки глаз прорезали красные нити. Словом, самочувствие атамана было неважным. От вчерашнего гостеприимства не осталось и следа.

– Вот, взгляните-ка, – Леся протянула Свининникову квадратик серого картона. Обычный клочок – обтерся, завернулся по краям. Брось такой в пыль, на дорогу – никто не подберет. – Вы должны знать, что с ним делать.

Свининников поднес к картонке горящую спичку. Картонка долго не загоралась, потом огонек словно нехотя лизнул закраины. Картон сгорел, и в руках атамана остались чуть оплавившиеся металлические буквы: «С» и «Р».

– Гм, старый способ опознавания, – проговорил Свининников, всматриваясь в рисунок букв.

– Наша партия не осуждает вас за то, что вы вопреки директивам нарушили дисциплину и… как бы помягче выразиться, стали предводителем вот этих… – Леся указала рукой за окно, где завтракала, чистила оружие, мыла лошадей и обстирывалась его банда.

– Но-но, полегче, – вскинулся Свининников. – Пока в Киеве разрабатывается туманная тактика, эти люди гибнут в борьбе с большевизмом.

– Давайте называть вещи своими именами, – спокойно сказала Леся. – Зарубить комнезамовца в нынешних условиях так же безопасно, как раздеть путника на большой дороге.

Она состроила презрительную гримаску, давая понять, что лично ей противно и то и другое. Заговорила жестко, решительно:

– От вас ожидают большего. Вы знаете, как напряжена сейчас обстановка. Лозунг дня: сплачивать, объединять все силы для борьбы с большевизмом, наносить удары по самым уязвимым местам. Не размениваться на мелочи, на бессмысленную лихость.

Леся перешла на доверительный тон:

– На вас очень надеются, ценят ваш боевой опыт и непримиримость к врагу. Впрочем, все это сказано в письме…

Она попросила нож, распорола подкладку свитки, извлекла листок папиросной бумаги.

Пока Свининников читал, она задумчиво постукивала пальцами по краешку стола, посматривала в окно. Голубела за квадратами стекол степь, у самого края горизонта подпирали небосвод тополя – там был другой хутор.

Атаман сказал:

– Мне надо все обдумать. Если вы не возражаете, встретимся позже.

– Нет, не возражаю. Тем более что понимаю ваше состояние: вести очень важные, а голова, наверное, раскалывается…

Свининников натянуто улыбнулся, поняв намек. Но в ее словах не слышалось ни презрения, ни упрека, и он промолчал.

На следующей встрече атаман спросил:

– В письме, помимо инструкций, есть приписка, что цель укажете вы. Что за цель?

– В этих местах есть только одна цель, достойная вашего внимания. Город… Он опора большевизма в степях. Придет время, красные окрепнут, и тогда город станет плацдармом для наступления.

– Этот орешек мне не по зубам.

– В одиночку – да. Но есть еще Бокун, есть другие, которых вы знаете. Наше влияние на них не распространяется, они самостийники, но вы-то у них авторитетом пользуетесь…

Леся зло и азартно сверкнула глазами.

– А если внезапно из пулеметов, как косой по траве, – чтоб после этого пусто и голо…

– Мы думали о городе, – сказал Свининников, – определенные планы у нас есть, но не такие конкретные… – И вдруг без всякой видимой связи спросил девушку:

– Вы из Киева?

– Вообще-то из Херсона, но в данном случае – из Киева. Да и детство мое там прошло.

– Как же, бывал, бывал… Даже свидания назначал у памятника святому Владимиру. Внизу, на Подоле.

– Видно, не очень были влюблены, если даже забыли, что памятник этот на Владимирской горке стоит…

– Прошу прощения, оговорился… Ах, Киев, Киев… Золото куполов, синь Днепра… Там мои лучшие годы прошли. Кстати, у вас в Киеве друзья есть? Могут оказаться

общие знакомые…

Леся назвала несколько фамилий. Действительно, нашлись и общие знакомые, и даже оказалось, что сестра одной из Лесиных подруг ходила к памятнику Владимира на свидания с юным студентом Свининниковым.