Текст книги "Паутина"

Автор книги: Константин Фарниев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Глава третья. По ту сторону

Кипит, гудит городской толчок. Кажется, и быть не может никакого порядка в его многоликой толпе. Свежему человеку это скопище людей в самом деле может показаться классическим примером полнейшего хаоса движений и звуков. Но если наблюдатель станет частью толпы и внимательно присмотрится к ней, то очень скоро заметит, что вроде бессмысленное перемещение людей здесь имеет четкую направленность. Так случается с человеком, который, приникая к окуляру микроскопа, впервые знакомится с броуновским движением молекул в капле воды. Поначалу кажется, что молекулы мечутся во всех направлениях без всякого толку, но, присмотревшись, наблюдатель обнаружит, что на самом деле каждая молекула имеет свою точку притяжения.

Так и на толчке. Обычно новый покупатель или новый продавец быстро устанавливает, что здесь к чему, и в зависимости от того, какой товар он покупает или предлагает, находит в этом коловращении базарной жизни свое место. Имеешь отношение к обуви – вот тебе обувной ряд, питаешь интерес к верхней одежде, головным уборам, к галантерее, скобяным товарам, книгам, коврам – всему здесь есть свое место.

Завсегдатаи толчка – это так называемые «жучки», которые управляют торговлей «своих людей», организуют им рекламу и, что самое главное, оберегают их от внимания работников БХСС. Последние хорошо знают «жучков» – этих спекулянтов-перекупщиков и другого рода толчковых дельцов, но остаются нейтральными к ним, пока «жучки» не сделают промашку – не обнаружат себя доказательно, как спекулянты или мошенники, и тогда в силу вступает закон.

Обе противоборствующие стороны внимательно следят друг за другом и за толпой, каждая преследуя свой интерес.

В обувном ряду, где, как и везде на толчке, официально разрешалось торговать только подержанным товаром, самой примечательной фигурой был «жучок» по прозвищу Квазимода: лилипут, чуть больше метра ростом, но с довольно широкими плечами, длинными, почти до самых колен руками, с безобразным лошадиным лицом, в котором особенно бросались в глаза огромный рот, похожий на акулью пасть, когда Квазимода распахивал его, рекламируя свой товар, и тяжелый сильно выдающийся вперед подбородок. Голос у Квазимоды был грубый, рот он растворял на всю его ширину, предельно обнажая один к одному ядреные зубы хищника.

Вряд ли великий французский романист Виктор Гюго мог когда-либо предполагать, что имя знаменитого героя из его романа «Собор парижской богоматери» станет кличкой мелкого спекулянта, базарного «жучка» в Осетии. Но тем не менее это было так.

– Подходи народ в мой огород! Кому подержанные сапоги, крепкие туфли! – орал Квазимода, размахивая при этом своими оглоблеподобными при его росте руками.

Грубо сколоченная, кряжистая фигура с крупной головой, длинными руками, кривыми ногами да еще большими не по росту ступнями как-то скрадывала лилипутство Квазимоды, поэтому он производил впечатление просто малорослого человека.

Работники БХСС знали его, как облупленного. Квазимода уже несколько раз сидел за спекуляцию, но, отбыв наказание, возвращался на толчок, в свой обувной ряд, к своим обязанностям «жучка». Конечно, подержанная обувь, разложенная перед ним на грязной тряпке, была только прикрытием. Истинный интерес Квазимода питал к перепродаже новой обуви, а также кож. Взгляд его маленьких, удивительно чистых голубых глаз не отрывался от окружающей толпы, замечая в ней все, что могло представлять для него интерес.

Завсегдатаи толчка, зная свирепый нрав этого урода, предпочитали с ним не связываться.

– Продаю отличные офицерские сапоги! – ревел Квазимода свою рекламу, зорко следя при этом за довольно видным парнем, который растерянно вертелся в толпе, что-то прижимая руками к груди. По всему было видно, что парень на толчке впервые, а наметанный глаз Квазимоды сразу определил в нем клиента своего профиля.

Вот взгляд парня встретился с глазами лилипута, потом упал на товар Квазимоды. Парень рванулся к Квазимоде, как к своему спасителю, и остановился напротив него.

Квазимода замолчал и вопросительно посмотрел на парня. Тот оторвал руки от груди и чуть приоткрыл полы своего пиджака. Глаза Квазимоды хищно блеснули. В одно мгновение определил он ценность предложенного ему товара. Под пиджаком у парня была пара импортных женских туфель на высоких каблуках, совершенно новых и умопомрачительно модных.

– Сколько? – только и успел спросить Квазимода.

Из-за его спины выпорхнула девица, подхватила обладателя роскошного товара под руку и в ту же секунду будто растворилась с ним в толпе.

Лилипут до того был ошарашен этой неожиданностью, что так и забыл захлопнуть свою акулью пасть. Сделал он это только тогда, когда вокруг раздался легкий смешок соседей по торговле, ставших свидетелями его конфуза.

– Ну и лихо же отбила она твоего клиента, – усмехнулся сосед Квазимоды справа – пожилой мужчина в пожелтевшем от почтенного возраста цилиндре.

– Кому босоножки дамские! – заревел вдруг Квазимода с утроенной силой, отчего испуганно вздрогнули даже привыкшие к его реву ближайшие соседи.

А девица в это время, по-свойски прижимаясь к парню своим горячим и упругим бедром, вела его сквозь толпу так, будто, кроме них, здесь никого больше не было – до того ловко увертывалась она от встречных, обгоняла шедших впереди, использовала движение толпы, как попутное течение.

Парень уже успел разглядеть свою спутницу и не считал, что ему не повезло. Красоту ее не портили даже яркий цвет помады, толстым слоем покрывавшей крупные губы девушки, и обильная краска на ее длинных ресницах. Прелесть огромных серых глаз спутницы, естественный румянец ее щек, идеальная форма носика и подбородка, стриженые светлые волосы – все это в сочетании со стройной, точеной фигуркой, которую парень успел уже разглядеть, на мгновение оторвавшись от девушки и посмотрев на нее со стороны, заворожили его с первого взгляда.

Они вынырнули из толпы и остановились, глядя друг на друга.

– Какой размер? – спросила девушка.

– Тридцать шестой.

– Ой! – обрадовалась она. – Покажи.

Парень, как бы опомнившись от транса, настороженно посмотрел на свою столь эксцентричную покупательницу. Взгляд его скользнул вниз, прошелся по вызывающе красивым ножкам и снова вернулся к лицу.

– Хочешь примерить? – улыбнулся он.

– Хочу.

Глаза ее заблестели еще сильнее.

– Но не здесь же, – пожал плечами парень.

– Отвалим к забору, – кивнула она на ограду, окружавшую толчок. Неожиданное в ее устах грубое слово «отвалим» будто встряхнуло парня, и этот толчок избавил его от наваждения. Теперь он услышал в голосе девушки хриплые нотки, а под глазами увидел темные круги – печать беспорядочной жизни, которую не прикроешь никакими пудрами и румянами. Парень уже понял, что эта девица не только красива, но и весьма опытна в размене своих красот на удовольствия жизни.

Они подошли к забору. Зойка – так девушка представилась парню, опираясь рукой о его плечо, примеряла туфли.

– Как влитые! – восторженно воскликнула она, надев обе туфли. – Вот подфартило!

Радость девушки, искренняя и открытая, сделала ее в это мгновение очень похожей на девчонку, получившую в подарок куклу, о которой она так давно мечтала.

– Сколько? – тут же деловито спросила она, раскрывая сумочку.

Руслан назвал цену.

– Ты что, псих?! – гневно бросила Зойка. – Такие бешеные деньги! Ты кто такой? – с откровенно блатными интонациями спросила она и сделала соответствующий жест: будто коснулась кончиками пальцев подбородка Руслана.

Он посмотрел ей прямо в лицо и… широко улыбнулся.

– Если дорого, бери бесплатно. Для такой красотки, как ты, мне ничего не жалко.

– Правда?! – чуть не задохнулась от счастья Зойка. Глаза ее, все лицо дышали уже любовью к Руслану.

– Какой ты красавчик, Русик! – воскликнула Зойка и, неожиданно припав к парню грудью, чмокнула его в щеку.

За спиной Зойки, как из-под земли, вырос мужчина лет двадцати пяти с мягкими белокурыми волосами и угрюмым, немного заостренным лицом. Взгляд его небольших серых глаз прошелся по лицу Руслана, жидкие с пшеничным оттенком брови сошлись к переносице, а тонкие, вытянутые почти в прямую линию губы разомкнулись на пару секунд, вытолкнув в пространство враждебное «здрасте».

Услышав голос мужчины, Зойка крутанулась на каблуках и очутилась лицом к нему. Руслан удивился тому, как сразу изменилось лицо мужчины: глаза потеплели, брови разлетелись в стороны, придав ему откровенное выражение радости. Он сразу сбросил с себя налет колючей враждебности.

– Этот красавчик, – оглянулась на Руслан;а Зойка, – подарил мне туфли.

Мужчина метнул в сторону парня неприязненный взгляд, и лицо его вновь стало холодным и злым.

Теперь он с враждой смотрел и на Зойку.

– Он что, миллионер? – скривил он в усмешке губы.

– Нет, – спокойно ответил Руслан. – Она говорит, что я запросил слишком дорого, вот я и решил подарить ей, она этого стоит.

– Сколько? – тяжело уронил мужчина.

Руслан назвал сумму. Зойкин приятель молча отсчитал деньги, небрежно сунул их в верхний карман пиджака парня.

– Будь здоров, купец! – холодно бросил он, беря Зойку под руку. – Подари лучше что-нибудь своей марухе.

– Будь здоров! – ответил Руслан. – Больше ничего не нужно?

– А ты имеешь?

– Туфли еще мужские, хром, заготовки на сапоги…

– Ты обувная фабрика?

– Да нет, не я, есть человек, а у него товар. Я только начинаю, а он приехал недавно. Родственник мой из Средней Азии. Никого не знаем.

Зойка наконец оторвала взгляд от своих новых туфель, которые она так и не сняла. Казалось, что девушка и не слышала, о чем говорили мужчины.

– Вы познакомьтесь, – предложила она. – Это Иван, – кивнула Зойка на своего приятеля, – а это Красавчик, – бросила она взгляд в сторону парня. – Я так буду звать тебя.

– Руслан, – поправил девушку тот.

– Для кого Руслан, а для меня Красавчик, – упрямо мотнула головой Зойка.

Видно было, что последняя ее реплика окончательно испортила настроение Ивану. Но соображения коммерции, по всей вероятности, одержали верх.

– Ладно, – буркнул он. – Товар я посмотрю. Давай встретимся… – Иван помедлил, что-то прикидывая про себя. – Завтра в шесть на площади Штыба. Идет?

– Почему нет. Ты сказал, я запомнил. Завтра в шесть на площади Штыба. Там и договоримся, что и как.

– Заметано, – подвел итог Иван и, крепко обхватив Зойку за талию, быстро зашагал с ней к толпе, которая продолжала свою торговую работу. Через минуту, шагнув в гущу людей, они исчезли из поля зрения Руслана. Он переложил деньги во внутренний карман пиджака, пошел прочь от толчка. Было видно, что он вполне доволен своей торговой операцией.

Иван почти тащил за собой Зойку, продираясь сквозь толпу так, будто перед ним не живые люди, а дикие заросли. В лице Ивана было, наверное, столько откровенной свирепости, что те, кого он толкал, отшвыривал в сторону, кому наступал на ноги и на кого пер тараном, предпочитали с ним не связываться. Иван не смотрел на свою подругу, мало того, дергал ее, словно тащил за собой не живого человека, а чемодан, то и дело застревавший в толпе. С лица Зойки не сходило выражение злого упрямства. Она уже предприняла несколько попыток вырвать свой локоть из руки Ивана, но у нее ничего не получилось, и она избрала другую тактику сопротивления своему взбешенному приятелю: придерживала шаг, нарочно натыкалась на встречных людей, цеплялась за тех, кто шел сбоку, то и дело спотыкалась и чуть не падала.

С тех пор, как Иван и Зойка расстались с Русланом, они не сказали друг другу ни слова. Девушка хорошо понимала причину дурного расположения духа приятеля. Теперь она надолго, если не навсегда, поссорила Ивана с Квазимодой. Зойка и сама не могла объяснить себе, как у нее все так получилось. Стоило ей увидеть туфли у Красавчика, как в ней сработал какой-то рефлекс. Он вытолкнул Зойку из-за спины Квазимоды, где она стояла с Иваном, заставил ее вцепиться в парня с туфлями и увести его прочь, чтобы товар достался ей, и только ей. Зойка не успела даже подумать: может, туфли эти и не ее размера? И вот теперь Ивану надо оправдываться перед Квазимодой – своим благодетелем, который взял Ивана в долю, учил «работать» на толчке, передал ему часть своей клиентуры по скупке краденых вещей. Правда, Иван еще ничего не успел сделать, он только начинал, и что будет теперь? Квазимода не простит. Человек он серьезный, самостоятельный, цену себе знает, оставаться в дураках не привык да еще из-за женщины. Все это Зойке было известно, она чувствовала себя виноватой перед Иваном, и поэтому сопротивлялась ему больше для виду, чем всерьез. Если бы она в самом деле не хотела идти, то с места не сдвинулась бы. И еще она знала, что надолго его не хватит, и в конечном итоге виноватым окажется он сам. Зойка хорошо изучила характер Ивана и довольно точно представляла себе, каков запас прочности его чувства к ней. Сегодняшняя выходка была сущей мелочью по сравнению с другими Зойкиными выходками. Недавно Иван простил ей даже измену.

Чем дальше они углублялись в толпу, тем меньше оставалось в Иване ожесточения против Зойки. Он уже не дергал ее, как чемодан, не продирался сквозь толпу, как откровенно презирающий ее варвар. Теперь он просто шел, держа свою подругу под руку, оберегая от встречных. Он уже придумал Зойке оправдание и находил его даже очень убедительным. Вроде бы Зойка заметила, что за фраером с туфлями шел инспектор из БХСС, который вот-вот мог взять продавца туфель, и когда тот подошел к Квазимоде, то Зойка испугалась, что Квазимода купит товар у парня и засыпется, потому что туфли вполне могли быть краденными. Уж очень не похож был молодой «купец» на хозяина такого знатного товара. Так что пусть Квазимода скажет спасибо Зойке за то, что она спасла его от очередной отсидки. Сейчас попадаться на глаза Квазимоде, конечно, не стоит да еще с Зойкой, обутой в те самые туфли. Вечером он заглянет к Квазимоде и все ему спокойно объяснит. Пусть эта образина попробует не поверить в такую благородную выдумку.

Иван усмехнулся своей последней мысли и окончательно успокоился. Если у тебя в чердаке есть хоть пара извилин, то такому дураку, как Квазимода, тиснуть липу ничего не стоит.

Они вынырнули из толпы уже в самом конце толчка, затем быстро зашагали по улице Рамонова к улице Кирова. Зойка почувствовала резкий перелом в настроении Ивана и тоже успокоилась, шла рядом с ним легко, с улыбкой. Каждый взгляд, который она бросала на свои новые туфли, добавлял ей хорошего настроения. В эти мгновения Зойка начисто забыла о неустроенности своей одинокой жизни, об Иване, который был ей, может, чуть менее неприятен, чем остальные мужчины, ее предыдущие содержатели. Не помнила Зойка сейчас и о населении своего двора, отношения с которым исчерпывались для нее двумя словами – «состояние войны». Обнова как бы совсем отшибла у Зойки память на все дурное, неприятное, что унижало ее, в чем во многом была виновата сама. Она все еще продолжала оставаться девчонкой, которой подарили любимую куклу и дали возможность насладиться нежданной радостью.

Иван шел рядом, стараясь ни словом, ни движением, ни шагом своим не потревожить Зойкиного счастья. Конечно, он был беспредельно далек от понимания истинных причин такого ее состояния, он просто ощущал его интуитивно. Ведь суть сводилась к радости обладания туфлями, как каким-то бесспорным совершенством. Так уж сложилась Зойкина жизнь, что во всем она была третьесортной, кругом уязвимой для глаза и слова людского. Все, что имела в жизни, кроме своей внешней красоты, было вовсе не таким, как у тех, кто каждый день ходил на работу, жил в семье, в общении со своими родичами, друзьями, знакомыми. И быт, и отношения их с окружающим миром, заботы и радости – все это так отличалось от Зойкиной жизни, будто она принадлежала совсем к другому роду и племени. И вряд ли Зойка сама понимала эти тонкости в своих взаимоотношениях с людьми, сводя причины их враждебности к ней только к обыкновенной черной зависти людской: к тому, что она, не работая, вволю ест и пьет, красиво одевается, посиживает в ресторанах… Не могла объяснить она и свое стремление позлить соседей, еще сильнее разжечь их зависть своими новыми красивыми вещами, развлечениями. Как было понять Зойке, что ею двигало интуитивное желание доказать людям, что и у нее могут быть ценности, значимость которых невозможно опровергнуть и которые давали необходимое ей чувство превосходства над людьми, сообщали жизни Зойки какой-то смысл. Соседи ее тоже радовались каждой новой своей вещи, хвалились друг перед другом. Но она не понимала, что люди ненавидели ее не из зависти, а из презрения к ней как к разгульной девице без определенных занятий, откровенно попиравшей общежитейскую мораль, отгороженной от них круговой полосой физического и нравственного отчуждения. Сердцем Зойка, быть может, это чувствовала, но разумом считала своих соседей только ненавистными завистниками и злыми занудами.

В просторном дворе одноэтажного многоквартирного дома было полно жильцов. В летнее время да еще в воскресный день почти все они проводили свой досуг во дворе: кое-кто из женщин судачил, обмывая косточки друг другу, мужчины играли в карты, нарды, домино, изредка в шахматы, детвора тоже занималась своими шумными, а порою и жестокими играми.

Ни с кем не здороваясь, с гордо поднятой головой Зойка прошла под руку с Иваном к своей полутемной комнатке с крохотной верандой – кухней.

– Опять привела своего хахаля, – громко сказала им вслед толстая старуха, сидевшая на скамеечке у водопроводного крана.

– А как же, – оживленно подхватила белотелая в измятой кофточке молодуха и тут же подбоченилась, как бы выражая готовность к бою. – Она без хахалей не может.

Зойка приостановилась, презрительно глянула назад через плечо.

– Заткнись! – процедила она сквозь зубы, адресуя свою реплику молодухе. – Сама шлюха, вот и завидуешь.

– Ха-ха-ха! – делано громко закатилась молодуха. Тебе-то завидовать, подстилке уркаганской?

Зойка сочла нужным оставить этот выпад соседки без внимания. Она отомкнула дверь, пропустила вперед Ивана, потом зашла сама.

Отношения ее со двором были немирными еще с детских лет, когда она, оставшись без отца, с пьяницей матерью, оказалась фактически беспризорной. Бросила школу, постепенно научилась тащить все, что плохо лежало во дворе и в соседских квартирах, куда ее, жалея, зазывали поесть, погреться, переночевать, если у матери были очередные пьяные оргии. Но то ли в генах Зойки не была заложена способность испытывать чувство благодарности к людям за их добро, то ли уроки жестокости и хамства, которые преподавала ей мать своим отношением к дочери и к окружающим, не прошли даром, только Зойка всегда отвечала соседям на их заботу и ласку черной неблагодарностью. Мало того, что она воровала у них, но, повзрослев и научившись курить и пить, тому же учила и своих сверстников и сверстниц по двору, за что и заслужила от соседей кличку Чума.

После смерти матери Зойка совсем перестала общаться с соседями, заявив им, что она «знать их не знает». Они не раз грозились, что заявят в милицию о ее «паразитическом образе жизни, разврате и упекут в тюрьму», но серьезно заняться этим никто не хотел, и в конце концов на Чуму махнули рукой.

Зойка и Иван быстро съели на скорую руку приготовленный обед. Зойка без всякого желания уступила домоганиям Ивана. Он был «фраером при деньгах» и мог обеспечить ей «шикарную жизнь». Иван, хмурый и злой, сидел возле керосинки на галерее и смотрел в окно. Через давно не мытые, закопченные керосиновым чадом стекла почти ничего не было видно, но Иван не обращал на это внимания. Его меньше всего интересовало то, что происходило вокруг. Он думал о своем, и мысли его были горьки. Зойка никак не могла, а вернее, не желала понимать: он приходит сюда совсем не за тем, на что она шла с явной неохотой, а порой и с подчеркнутым безразличием…

Зойка в это время переодевалась в комнате и тоже думала о своем… Надо бы относиться к нему получше, тем более, что он упрекал ее в холодности, но она ничего не могла с собой поделать. Хотя Зойка узнала уже много мужчин, ведь «узнавание» это началось с четырнадцати лет, она еще ни разу не почувствовала сердцем, что такое любовь, настоящее счастье. Почти все приятели, с которыми она проводила время, были в лучшем случае безразличны ей, и Зойке казалось, что так и должно быть.

Выход их во двор тоже не остался незамеченным.

– Ну и расфуфырилась, – прокомментировал кто-то из женщин ярко-голубую атласную кофту Зойки и новые туфли.

– Хорошо зарабатывает, – добавил мужчина в майке из карточной компании, – как на «Электроцинке» у печи, – продолжил он, имея в виду один из крупных заводов цветной металлургии в Орджоникидзе, где работал сам.

Последняя реплика вызвала громкий смех у всего двора. Народ здесь, в общем-то, жил трудовой, многие работали на заводах, фабриках, знали цену трудовой копейке и поэтому, наверное, с таким презрением относился к «паразитке-Чуме» – так называли Зойку во дворе и в глаза, и за глаза. Но в силу своей душевной инертности, а скорее всего, из-за неосознанного чувства вины своей перед Зойкой за ее исковерканную жизнь этим осуждением все и заканчивалось. Ведь должны же были они в свое время защитить девчонку от пьяницы-матери и ее развратной жизни, добиться, чтобы мать лишили родительских прав, а девчонку поместили в детдом, но никто этого не сделал. Оставалось им все валить на саму Зойку. Она же, нутром чувствуя эту несправедливость, отвечала им ненавистью.

По улице Зойка и Иван шли в некотором отдалении друг от друга, словно продолжая ссору, которая началась без слов. На «хазе», в доме основного поставщика краденого товара Квазимоды, куда они пришли, пьянка была в полном разгаре. За столом, уставленном бутылками с водкой, пивом, сидело трое мужчин и три женщины. Все были уже пьяны. Появление Зойки и Ивана вызвало у компании вялое оживление.

Зойка не очень охотно подсела к столу. В своей нарядной кофте, бордовой юбке-клеш, красивая, ухоженная, она казалась совершенно чуждой и грязному мату, которым сопровождалось каждое нормальное слово, сказанное в пьяном застолье, и потасканному виду женщин уже почти раздетых мужчинами, и тяжелой смеси запахов давно немытого человеческого тела, и замызганным, оборванным во многих местах обоям, которыми были оклеены стены комнаты, и грязным, захватанным тюлевым занавескам на окне… Зойка была похожа здесь на принцессу, случайно оказавшуюся на дне жизни. Видимо, она и сама ощущала чужеродность этой обстановки и постаралась поскорее опрокинуть барьер, отделявший ее от веселой компании. Полный граненый стакан водки, запитый фужером пива, с успехом помог Зойке и внешне, и внутренне вписаться в атмосферу. Через несколько минут нарядная кофта Зойки уже валялась комом на диване, куда ее посадили, тщательно выглаженная перед выходом из дома юбка-клеш была смята, а сама Зойка сидела на коленях у хозяина «хазы», где собиралась воровская малина.

Хозяин был красив: мощное телосложение, аспидночерные глаза… Зойка с удовольствием повизгивала, когда Гоша-осетин, так звали хозяина, со страстностью начинал тискать ее бедра. Иван молча пил водку рюмку за рюмкой. И, хотя почти не закусывал, почему-то не пьянел. Наверное, от злости. Ведь Зойка была для него не очередной марухой. Согласись она, Иван, не раздумывая, тут же женился бы на ней, даже ведая обо всех ее былых похождениях. Иван знал, что он безразличен Зойке, что она просто продается ему за деньги, но не мог отказаться от нее. В эти минуты он готов был убить свою неверную подругу, но стоило им только остаться наедине, как Иван нашел бы ей оправдание: была пьяна, и простил бы все.

Знал бы он, что у Гоши такая компания, ни за что не зашел бы к нему с Зойкой! А теперь отступать некуда – от Гоши не уйдешь сразу. Иван заглянул сюда на минуту, Гоша обещал показать партию нового товара, но сейчас о деле уже не могло идти и речи.

– Не переживай, мужик, – огрел Ивана по спине со всего маха рукой Тасо, сидевший рядом с Иваном, – не убудет, тебе тоже хватит.

Иван резко передернул плечами, как бы сбрасывая с себя эти слова и их смысл.

– Пошел ты к черту!

Взгляд Ивана с ненавистью вонзился в расплывшееся в пьяной немочи лицо Тасо – мелкого спекулянта с городского рынка.

– Но-но! – невнятно пробормотал Тасо и попытался встать. – Про чертей ни слова! – вдруг выкрикнул он и захохотал, начисто позабыв о своих агрессивных намерениях.

Остальные тоже захохотали. Смех этот словно вышиб из Ивана всю злость. А может, Иван уже сам опьянел до того, что море ему казалось по колено…

Ближе к вечеру дверь в комнату широко распахнулась, и на. пороге выросли две мужские фигуры. Пьяное застолье здесь уже давно угасло, участники его лежали на диване, на полу в самых неожиданных позах.

Один из вошедших длинно выругался, потянул косом воздух, пропитанный тяжелыми запахами, и скорчил гримасу отвращения.

– Так могут вонять только живые люди, – подытожил он свои осязательные впечатления. – Ну и скоты же!

Он включил свет и повернулся к своему спутнику – широкоплечему среднего роста мужчине с коротко подстриженными прямоугольными черными усами на смуглом, слегка побитом оспой лице.

– Будем приводить их в чувство, – весело ответил тот, окидывая комнату быстрым, прицельным взглядом.

– А это кто? – ткнул первый мужчина указательным пальцем в сторону Зойки.

Она лежала на диване. Пьяное лицо ее, измазанное стертой с губ помадой и обсыпанное точечками туши с ресниц, даже сейчас было достаточно привлекательным.

– Зойка-Чума – королева нашей малины. Приблудилась к нам вместе с «жучком» с толчка Иваном. Красивая, стерва, но совсем без тормозов.

– Ага, – неопределенно ответил Ягуар – это был он, и шагнул к столу.

– Давай, Жорж, и мы вдарим по стопешнику за их здоровье, – повел он рукой по комнате. – Только дай чистые стаканы.

Жорж подхватил со стола несколько стаканов, метнулся в прихожую. Павел сел на краешек дивана. Взгляд его невольно обратился к Зойке, особенно к той ее части, которую приоткрывала задравшаяся юбка. Но когда Жорж появился у стола, Павел уже демонстрировал свое полное безразличие к королеве малины.

Выпили по полному стакану водки, хорошо закусили, повторили еще по одному. Жорж попытался было разбудить Зойку, но не смог.

– Я выйду, ты не стесняйся. Сам знаю, как это бывает, – сказал он Ягуару.

– Выйди, – сквозь зубы процедил Павел.

И даже в этом одном слове, сказанном не очень внятно, предельно оголенно прозвучало плотское нетерпение Павла.

Жорж несколько минут постоял во дворе, перекурил. Неожиданная встреча с Купцом – под такой кличкой он знал Павла раньше, взволновала Жоржа. И то, что Купец запретил Жоржу называть себя этим именем, видимо, имело причины. Ну что же – хочет он быть Павлом, пусть будет Павлом. Зато теперь начнется настоящее дело. Купец не любит мелочиться, и у него неплохие планы.

Когда Жорж вернулся в комнату, Павел так же сидел у стола, только Зойка уже не валялась на диване, а тоже сидела, отвалившись на спинку дивана, еще осоловелая, но одетая, прибранная. Взгляд ее не отрывался от Ягуара.

– Скажешь им, – неопределенно мотнул головой Павел, обращаясь к Жоржу, – чтобы к этой марухе больше и пальцем никто не прикасался. Объясни им, что это значит.

– Хорошо. Давай еще трахнем. Ты здесь хозяин.

– И мне тоже, – невнятно бормотнула Зойка.

– Тебе пока хватит, – мягко сказал Ягуар.

– Ну и ладно, – легко согласилась она и сомкнула глаза, уже будучи не в силах бодрствовать.

– Это вся твоя кодла?

– Что ты? – открещиваясь от подобного предложения, махнул рукой Жорж. – Мелочь: спекулянт мелкий, «жучок» с толчка, шлюхи записные. Этот, – показал он пальцем на Ивана, лежавшего на полу рядом со стулом, Иван – «жучок» с толчка, этот, – кивок в сторону Тасо, – спекулянт с базара.

Третьего мужчину, ничком лежавшего под столом, Жорж представил, как Будзи – сутенера, ханыгу и забулдыгу, организатора всех попоек на малине.

– Ну, а хозяин хазы, я уже говорил тебе о нем – Гоша – мясник, – завершая свою дипломатическую миссию, усмехнулся Жорж. – Шалашовок, думаю, представлять не надо, у них все на виду: Любка, Венерка и Сонька. Самый серьезный здесь Гоша, остальные легкие, как пух, подунь и…

– Не скажи, раздумчиво уронил Павел, – не скажи. Каждого из них можно использовать в наших делах. Если бы я знал, что здесь такая компания, не пошел бы с тобой. Чуть не влипли, хорошо, что все они в лежку пьяные.

– Я тоже не знал, – виновато отозвался Жорж. – И чего они выдумали сегодня? Провернули, наверное, хорошее дело и решили повеселиться.

– Пошли отсюда, – поднялся Павел. – Эта хавира не подходит. Людная улица и центр рядом. Куда-нибудь поближе к окраине.

– Есть такая! – обрадовался Жорж, – верное намертво место. Бабка там – бывшая перекупщица, живет, чем поможем. Легавые давно уже забыли о ней. Подходит? – Жорж искательно заглянул в лицо Павлу.

– Надо посмотреть. Если эти знают о ней…

– Откуда? С бабкой дела не имеют. Что, я идиот, чтобы засвечиваться такой швали. Гоша, правда, знает, но это верняк.

– Ладно, – поднялся Павел. – Пошли к твоей бабке.

На улице Павел чуть надвинул на глаза свою летнюю шляпу. Одет он был в легкий светлосерый костюм, свежую кремового. цвета рубашку. Галстук и элегантные остроносые туфли темно-коричневого цвета довершали его туалет. Со стороны Павел очень даже походил на преуспевающего интеллигента, вполне осознающего свою значимость для общества. Походка его была твердой, осанка горделиво уверенной. Жорж в своей помятой рубашке и в брюках из распространенной тогда дешевой ткани и с авоськой в руках выглядел рядом с Павлом человеком случайным. Ягуар почувствовал это, когда поймал на себе изучающие взгляды парней, кучковавшихся на углу улиц Армянской и Камбилеевской. Конечно, глупо было появляться на Осетинской слободке в таком фраерском костюме да еще при шляпе. Опять Павла подвела его слабость к пижонству: он всегда любил пофорсить.

По улице Камбилеевской дошли до улицы Хетагурова и направились в сторону старого кладбища. Темнело. Уличные фонари горели кое-где и почти не освещали окружающее пространство. Хорошо, что хоть на тротуар падал слабый свет из окон домов, которые освещались в основном керосиновыми лампами.

Павел снял шляпу и нес ее в руке.

– Правильно сделал. На Осетинке человек в шляпе?.. – Жорж крутанул головой, и это движение достаточно исчерпывающе выразило то, что имел в виду Жорж.

– Надо было предупредить, – проворчал Павел, – я думал, здесь все изменилось.

Жорж промолчал. Попробовал бы он сделать замечание Купцу. Правда, они давно не виделись. Но он помнил, как Купец зверел даже от малейшей критики его поступков. Однажды чуть не всадил он финку в живот какому-то залетному вору-гастролеру, когда тот во время пьянки на малине обозвал Купца провинциалом.