Текст книги "Спасенное имя"

Автор книги: Константин Шишкан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

«Кто сюда войдет, тот без головы уйдет»

Был пасмурный, тоскливый день. Небо плотно затянуло тучами. Оставив ребятам еду, Родика шла по бахче. Следом за ней вышел из шалаша Михуца. Родика, глядя под ноги, осторожно спускалась по склону. Неожиданно из кустов выскочил Гришка.

– Тьфу, леший, – вздрогнула Родика. – Напугал.

– А еще в партизанах ходили.

– Что ты? Какая я партизанка…

– Печерская ничего нового не привезла? – Гришкины глаза засветились. – Может, про деда правду знает?

– Нет, Гриш, – покачала головой Родика. – Не привезла. Спроси у нее сам, ладно?

– Э-эх, – вздохнул Гришка и круто свернул с тропы.

В кустах он наткнулся на Михуцу. Мальчуган взял лежавший на камне бинокль и следил за человеком, который спускался с холма.

Гришка посмотрел в ту сторону. Это был маэстро. В руках он нес лопату.

– Зачем взял? – Гришка вырвал из рук Михуцы бинокль. – Мастак ты чужие вещи хватать.

– А на нем не написано, – невинно сказал Михуца. – Ты бы, Гриш, фамилию нацарапал.

Но парень уже забыл о Михуце. Он махал художнику рукой.

– Маэстро!

Михуца побежал к ребятам…

– Беда, Григорий, – Маэстро вплотную подошел к парню. – Диомид под овчарней девчонку держит.

– Под овчарней?!

– Да, в старой штольне. – Маэстро расстегнул ворот рубахи. – Жаль. Ни за грош пропадет. Я тут, конечно, человек новый. Как говорится, не суй носа в чужое просо… Но жаль… Ты бы шепнул кому следует…

– Спасибо, – протянул руку Гришка. – Большое вам спасибо! – И со всех ног кинулся на дорогу.

А маэстро, усмехнувшись, – наконец-то представляется случай избавиться от Диомида и всех сектантов! – нырнул в кусты.

Панаит помог ему проникнуть в подземелье, но самое трудное было еще впереди. Снующие в штольнях сектанты мешали поискам.

По селу давно ползли слухи о восьмилетней «пророчице», целительнице недугов, новой «святой». Живые мощи, бездонные глаза… Заглянешь в такие – и вся твоя судьба как на ладони. Да и хворобу, говорят, снимает.

Только где эта пророчица? Никто не знал. Тайна, секрет невозможный. Не докопаешься…

Гришка, конечно, не верил в эти россказни. Мало ли болтают. Разве могут быть в наши дни «живые мощи»? Да и сектанты-то люди вроде смирные, никого не обижают, в чужую жизнь не лезут, о вере своей молчат, в школу детям ходить не запрещают.

Гришка вспомнил Михуцын рассказ об Анне-Марии. Напрасно он тогда смеялся!

…Перепрыгивая через дыни и арбузы, мчался к шалашу Михуца.

– Айда! – крикнул он уже с порога. – Бородатый клад копает. Ребята вышли из шалаша.

– Никого, – сказал Димка. – Вечно ты все путаешь, Михуца.

– Чесслово, он тут стоял. А Гришка во-он там… А потом…

Откуда-то из-за кустов донесся глухой стук лопаты.

– В овчарне, – определил Ион. – Тихо!

– А какой в овчарне клад? – спросил Михуца.

Но Димка только махнул рукой.

Незаметно подкрался вечер. Луна спряталась за тучу. Было темно и страшно. Дул ветер.

– У-ух! – выдохнул кто-то в кустах. Эхо послушно покатилось с холма.

– Стой, – горячо зашептал Димка. – Погоди немножко.

– Ну?

– Ухает кто-то.

– Да это же филин.

Через несколько минут Михуца споткнулся.

– Ох, – стонал он, потирая ушибленное колено, – меня кто-то за шорты цапнул. Не веришь? Чесслово…

Ион молча отцепил от его шорт сухую ветку, и они отправились дальше. Однажды им показалось, что они снова слышат глухие удары лопаты. Прислушались. Кругом было тихо.

Вот и старая овчарня. Ион толкнул дверь, она тонко заскрипела. Ребята замерли. Прошло несколько минут, а дверь все еще жалобно поскрипывала. Наконец Ион решился…

– Дим, посвети!

Димка дрожащими руками включил карманный фонарик. Тонкий неяркий луч выхватил из плотной, устоявшейся тьмы часть стены. Во всю ее ширь крупно и четко было написано масляной краской: «Кто сюда войдет, тот…»

В это время фонарик погас. В темноте родились неясные звуки – шелест, шорох, затем что-то хрустнуло, скрипнуло, и снова водворилась тишина.

– Тьфу ты, – сплюнул Димка. – Надо же… Запасной лампочки нет?

– Последняя, – вздохнул Ион. – Постой… Спички… У меня спички. – Он торопливо чиркнул.

Вспыхнул желтый огонек и тут же погас.

– Отсырели, что ли…

Вторая спичка сломалась. И только третья выхватила из тьмы таинственную надпись.

«Кто сюда войдет, – упавшим голосом прочитал Димка, – тот без головы уйдет».

Стало жутко. Михуца со страху шагнул вперед. Вдруг ему показалось, что в дальнем углу стоит человек и в руке у него что-то поблескивает.

– Ой, кто здесь? – Он бросился к двери.

Но дверь почему-то не открывалась. Михуца метнулся вправо, налетел на какую-то банку, банка отчаянно загремела, и их словно ветром вымело из овчарни. Только на бахче они почувствовали себя в безопасности.

– Паникеры, – презрительно бросил Ион.

– Трусы, – дрожащим голосом сказал Михуца.

– Молчал бы лучше… – Димка отвернулся. – Из-за тебя вся петрушка заварилась. «Ой, кто здесь?», «Ай, кто там?».

– Чесслово, видал! – Михуца вытер нос кулаком. – В углу стоял. С пистолетом.

– Хватит врать, – махнул рукой Ион. – Никого там нет.

– А вдруг все-таки есть?

Поборов страх, они снова пошли в овчарню. На этот раз она не казалась такой таинственной и мрачной.

Они широко распахнули дверь. Луна осветила пол. В углу валялись банки из-под тушенки, у стены лежала стрела.

– Видать, Гришкино гнездо, – заметил Ион.

– И опять записка, – сказал Димка, поднимая стрелу. – «Подозрительных нет. Продолжаю вести наблюдение».

Ион почесал затылок.

– Это Гришка нам голову морочит.

– А зачем он нам голову морочит? – поинтересовался Михуца.

Похищение Анны-Марии

Илья Трофимович просил Гришку ничего не предпринимать. Вместе с милиционером Цурка́ном они разработали план операции и очень боялись, чтобы кто-нибудь не спугнул сектантов.

Но стоило ли бояться его, Гришки Хамурару? Смешно и обидно. Да, смешно и обидно!

Внимательно выслушав их, Гришка опустил голову. Как же так? Он сообщает все подробности, называет место, где находится Анна-Мария, а они… А они попросту решают обойтись без него. Нет, так дело не пойдет. Он начнет действовать сам. И немедленно.

…Оставив коня у овчарни, Гришка бесшумно открыл дверь. Смазанная заранее, она не скрипела. Он неслышно вошел в овчарню и направился в дальний угол. Там под толстым камышовым щитом был лаз в штольню. Гришка отодвинул щит. Тихо, стараясь, чтоб не скрипнула под ногой щебенка, стал спускаться вниз. Здесь была еще одна дверь, но он уже изучил ее секреты…

В подземелье стонала Анна-Мария. Слабо мерцала свеча. Гришка тихонько подкрался к кровати. Анна-Мария слабо шевельнулась, но не смогла поднять головы. В ее больших, колодезной глубины глазах отразился страх. Недаром сектанты, глядя в них, исступленно молились.

– Не бойся, – шепнул ей Гришка. – Я хочу тебя спасти.

Губы девчонки дрогнули, а глаза вдруг превратились в синие озера. Какая-то неведомая сила раскачала их изнутри. И они выплеснулись через край.

Гришка не мог оторвать от нее взгляда. Она неподвижно лежала на спине. На ее гипсовой шее алела свежая царапина.

Гришка повернул голову, чутко прислушался. Где-то в подземелье бродили неясные звуки.

– Не бойся, – сказал он Анне-Марии. – Я тебя понесу.

Взяв ее на руки, он зажег фонарь, погасил свечу и направился к выходу. Прошло несколько минут. Они были уже почти у дверей.

Звуки в подземелье собирались, нарастали. Гришка погасил фонарь.

Послышались тяжелые шаги. Три толстые белые свечи плыли из подземелья.

– Апчхи, – качнулась первая.

По стене пробежала тень. Синий язычок пламени погас. Зачиркали спички.

– Будь здоров, брат Панаит.

– Милостью божьей, брат Диомид.

– Не оступись, брат Панаит.

– Благодарствую, брат Диомид.

Анна-Мария дрожала в Гришкиных руках. До дверей оставалось еще несколько метров. Под ногой едва слышно скрипнула щебенка.

– Тут кто-то есть, – прошамкала третья свеча.

– Ты что-нибудь слышишь, брат Панаит?

– Нет, не слышу, брат Диомид.

– Стоп, почему не горит свеча у святой?

– Назад! – закричал Гришка. – Тушите свечи! Динамит! Назад! – и бросился к дверям.

Свечи шарахнулись в стороны, по стенам побежали тревожные тени, метнулись тонкие язычки пламени, и всё погрузилось во тьму.

– А-а! – закричал кто-то истошным голосом.

– Не души меня, не души-и…

– Пусти, дьявол…

– Это я, Панаит…

– Пусти, говорят.

– Всяк щенок в собаки лезет!

– Господи, да где же выход?

– Нету выхода! – крикнул Гришка и толкнул дверь.

Вспыхнула свеча, мелькнуло лицо Диомида, и в ту же минуту, сверкнув, тяжело, со свистом полетел вслед Гришке топор. Дверь захлопнулась, и топор глубоко вошел в старое дерево массивной двери.

Посадив Анну-Марию на коня, Гришка взлетел на своего любимца:

– Ну, Вихрь, выручай.

За ними из подземелья спешила погоня. Но Гришка уже скакал во весь опор. Свежий ветер бил в грудь, перехватывал дыхание, сизые травы бежали из-под копыт, и рвалась на волю песня:

 
А ну-ка шашки ввысь,
Мы все в боях родились…
 

Впервые за долгое время Анна-Мария увидела солнце. Свет больно ударил в глаза, и она зажмурилась.

А Гришка заливался счастливым смехом.

– Все! – кричал он во все горло. – Конец! На свете больше не осталось сатаны. Ура! – и подмигивал девочке.

Анна-Мария улыбалась, но перестала креститься только тогда, когда за ними закрылись ворота школы-интерната.

«Отец, ты спишь, а я страдаю»

Медленно надвигалась гроза. Ветер нагнал тучи. Они тяжело плыли в небе, словно переполненные до краев баржи. Вот одна из них неуклюже развернулась, задела бортом другую, посыпались голубые искры, громыхнуло железо. Небо пригнулось к земле. Поднялся ветер. Он зашелестел в шалаше, всколыхнул устоявшуюся за день знойную пыль и покатил по земле сожженные солнцем листья.

Михуца стонал. Он ушиб и оцарапал колено.

– Погоди, – сказал дед Иким и полез в угол шалаша. Из-под зеленого брезентового плаща старик достал плоскую бутылочку. – Святой водицей промою. Полегчает.

– Вы в бога верите? – Ион с удивлением посмотрел на деда.

– Да как тебе сказать… Без бога – шире дорога. Это верно. А вот к воде святой уважение имею.

В это время над шалашом сверкнула молния. Глухо прокатился гром. Сначала упало несколько крупных капель, потом хлестнуло несколько струй, и вдруг небо накренилось и с треском лопнуло.

Опять сверкнула молния, грохнул гром, и все скрылось в сплошной пелене дождя.

В шалаше, слушая грозу, притихли. Но вот дождь пошел ровнее, и к нему стали привыкать.

– Дедушка прав, – сказал Димка. – Воду эту попы крестом серебряным святят. А частицы серебра все бактерии убивают. Вот и чудо.

– Точно, – поддержал Ион. – Александр Македонский воду в серебряных сосудах сохранял… Не портилась.

– Дедушка, – попросил Димка, – расскажите о партизанском отряде.

– Что рассказать? – Дед задумался. – Не был я партизаном…

– Ну расскажите же, дедушка-а, – протянул Михуца.

– Что ж. – Дед уселся поудобнее. – Будь по-твоему… Вот и передача по телевизору… Ищут предателя. Хорошая передача. Про шкатулку с картинкой… Так, про что это я? Ага, про партизан… Бабки вы моей не знаете, гайдуки, – сказал он неожиданно. – Что ни день – по селу гоняла: сообчения подавай. А попробуй приди без докладу – на порог не пустит.

– Дедушка, – перебил деда Икима Ион. – Вы нам про партизан расскажите.

– А я про что? – удивился дед. – Значит, так: бабку мою медом не корми – доклад подавай.

Ион толкнул Димку в бок, они понимающе переглянулись.

– А где сообчения возьмешь? – Дед почесал в затылке. – Народ дома сидит. На улицу носу не кажет. Кругом фрицы. Феодосия Лу́нгу куда-то забрали. Дом под комендатуру заняли. Начальник там важный такой… Заднефурер.

– Зондерфюрер, – поправил Ион.

– Ага, – согласился дед. – Заднефурер.

– Дедушка, – перебил деда Икима Димка. – А вы помните, как фашисты двух партизан поймали?

– Так я ж про то и речь веду, – сказал дед. – Зовет меня бабка: «Так, мол, и так – партизан поймали. Разузнай и доложи».

– Опять эта бабка, – проворчал Ион.

– Пошел по соседям, – продолжал дед Иким. – Говорят, наших в комендатуру погнали. Самсона Хамурару вроде бы признали, а того, другого – нет.

– А потом? – спросил Димка. – Что было потом?

– Иду домой. Гляжу – на берег в легкой машине заднефурер катит. А за ним – большущая, под брезентом. Как подъехали – на землю фрицы посыпались. Вывели двоих, окружили… Подобрался я кустами поближе. Вижу: на берегу эти двое. Один, слышу, кричит: «Хамурару предатель! Иу́да! Явку раскрыл». Предупредить, значит, хочет.

– А дальше? – допытывался Димка. – Дальше что?

– А что дальше? – развел руками дед. – Доложил бабке… А потом все село гудело: «Хамурару – предатель. Партизан выдал». Не рад был, что рассказал… Самсонову сыну и внуку жизнь попортили. А слово не воробей. Вылетело – не воротишь. Гришка озлился, не поверил.

Снова сверкнула молния, грянул гром, и на мгновение в шалаше стало светло как днем…

А тем временем две темные фигуры с трудом поднимались на холм. Земля под ногами расползалась, оседала, бежали, шипя и булькая, белые ручьи, а дождь лил как из ведра. Раза два маэстро оступался.

– Где шалаш? Обсушиться бы…

– Сейчас, маэстро, сейчас…

Гришка и сам не мог разглядеть шалаша.

Но зато хорошо видел липкую грязь под ногами, холодную дождливую ночь, низкие тучи над землей.

– Вот, – сказал он, – пришли наконец.

– Зайдем.

– Нет, – неожиданно уперся Гришка. – Не люблю деда.

– Что так?

– Да уж так.

– Воля твоя. Как говорится, не суй носа в чужое просо… Дед в шалаше один?

– Да кому ж там быть? – Гришка потянул носом. – Один дед пасется. Ну я пошел. Бывайте.

У входа, в шалаш – погасший костер, от которого поднимался пар. Маэстро стал чистить веточкой обувь. Оперся рукой о камышовую стенку, заглянул внутрь. В шалаше горел фонарь «летучая мышь».

– Мир вам, – сказал маэстро и низко поклонился. – О, да здесь компания!

Дед Иким, сидя на табурете, вырезал из дерева свечку.

– Дети… Заходи, добрый человек. Гостем будешь.

Маэстро потоптался на пороге, счистил грязь с башмаков, огляделся.

– Ничего, – сказал дед, – к шагающей ноге грязь не пристает. Входи, арбузиком побалуешься. – Он с треском разломил арбуз. – Нынче арбузы соком нагрузли…

– Спасибо, – улыбнулся маэстро.

Дед выглянул из шалаша.

– Чтой-то небо не расхмуривается!

– Шумный дождь быстро пройдет.

– Да ты откуда сам? – прищурился дед. – Сдается, видал я тебя… Конечно, старый теперь. Могу и попутать…

– Ошибаешься, дедушка. Не встречались… Ну, что приуныли? – двинулся он к ребятам. – Тебя как звать? – спросил он Димку. – Отец кем работает?

– Димка я, отец инженер.

– А мать?

– Скульптор.

Блеснув глазами, Димка отвернулся. Всю биографию ему подавай!

– А мой папа, – сообщил из угла Михуца, – карьерист.

– Что такое? – захохотал маэстро.

Михуца сидел в углу с невозмутимым видом. И что тут смешного?

– Он у него в карьере работает, – серьезно пояснил Ион.

– Ах, так. – Маэстро вытер на глазах слезы. – Ну-ну… – и посмотрел в сторону деда Икима.

Старик пошарил в углу, шагнул к маэстро.

– На́ вот, смени, – он протянул пришельцу рубаху и полотняные брюки.

Маэстро поклонился деду, пошел в угол. Не торопясь, снял рубаху, тщательно выкрутил.

– «Отец, ты спишь, а я страдаю», – прочел на его груди Димка.

– А зачем он могилу нарисовал? – спросил Михуца.

– Тише ты, – цыкнул на него Ион.

– Секреты? – нагнулся маэстро. – Ну-ну…

Он надел рубаху, полотняные брюки, прислушался.

– Кажется, дождь прошел.

– Вытихло, – согласился дед.

– Ну спасибо, старик. – Маэстро пошел к выходу. – За мной не пропадет…

– На дорогу мешочек прихвати, – засуетился дед. – Не ровен час, еще накроет, – и, сделав из мешка капюшон, набросил на голову пришельца.

Маэстро вздрогнул и, согнувшись, шагнул за порог. Зажмурился. С зеленых кустов на него жадно и чисто глядели сияющие глаза дождя.

Как это было

Среди мокрых веток Теодор снова ясно увидел давнее: берег Днестра, кусты, лицо крестьянина. Оно напоминало лицо деда Икима…

Теодор и Хамурару возвращались с задания. Шли лесом, стараясь поскорее пробраться к овчарне. Под ногами светились фиолетовые пятна луж. Пахло душной сыростью, примятым папоротником и растоптанной бузиной.

Теодор жадным взглядом ощупывал землю. Очень хотелось жить, чтоб всегда видеть эту толпу желтых лисичек под сосенкой, этот ягодник в потаенном местечке, в зеленой канаве, слышать, как за тобой, шурша, выпрямляются влажные ветви вереска на пригорке…

– Порядок, – говорил Хамурару. – Связной молодец. Весь укрепрайон как на ладони… Теперь фрицы попляшут.

– Дяденьки! Фрицы!.. – Мальчишка лет тринадцати со шрамом на щеке, напоминающим подковку, отчаянно махал им рукой.

Теодор с Хамурару выглянули из кустов. Из-за бугра выезжали зеленые мотоциклисты. Со стороны леса длинной цепью шли автоматчики…

Теодор тронул ветку, и воспоминания, точно кадры старого фильма, замелькали перед глазами…

Партизаны бросаются в заросли. Летят навстречу кусты, деревья, ветви хлещут по лицу. Внезапно топот обрывается. Короткий шум борьбы, гортанные крики…

На поляне у партизан отбирают оружие.

У Теодора солдат находит в боковом кармане плоскую черную шкатулку с пачкой тонких квадратов жести. Он подбегает к офицеру, щелкнув каблуками, протягивает находку.

Высокий, подтянутый офицер в лайковых перчатках берет из шкатулки пачку и с изящной небрежностью, словно колоду карт, раскрывает их веером.

На листах жести – этюды: лес, поляна, клен, дуб, река. Среди пейзажей, на отдельном квадрате – лицо какого-то человека…

– Что это? – спрашивает офицер.

– Этюды. – Теодор беспокойно оглядывается. – На жести… – Он стоит в плотном кругу солдат. – Художник я…

В кустах черным огнем горят глаза мальчишки. В их слепящем блеске – отчаянная решимость.

Теодор, поймав этот взгляд, опускает голову.

Офицер рассматривает квадраты, вертит в руках шкатулку.

– Зачем носить карман? – Он взвешивает на ладони массивную шкатулку.

– От пули спасла. Вот и ношу.

– От пуля? О-о! – Офицер захлопывает шкатулку. – Гут, гут… – Он улыбается. – Талисман, да?

– Вроде…

Офицер делает знак, солдаты толкают партизан прикладами в спину.

– Шнель, шнель!

Горящими глазами провожает их мальчишка…

В комендатуре офицер садится за стол.

– Гринюк!

В комнату входит давний знакомый Теодора.

– Чего прикажете?

Офицер протягивает ему пачку жестяных квадратов.

– Номер… Понимайт? Печатка…

– Слушаюсь… – Гринюк узнает Теодора. – Инвентарный, значит… Проштемпелюем… Это мы мигом…

– Пшел, пшел!

– Это мы мигом, – пятится Гринюк, унося этюды. – Не извольте беспокоиться. – Он бросает взгляд на Теодора и закрывает дверь.

– Кто связной? – кричит офицер Теодору.

Теодор молчит.

– Ну? – офицер тычет пальцем в грудь Самсона. – Ты!

Хамурару молчит.

– Где явка?

Партизаны молчат.

– Гринюк!

Дверь открывается.

– Чего прикажете?

Он кладет квадратики жести в шкатулку, протягивает ее офицеру:

– Готово.

Тот прячет шкатулку в карман:

– Талисман, да? – и подмигивает художнику.

Теодор отводит глаза.

– Гринюк! – Офицер подает ему плеть. – Работайт, – и кивает в сторону пленных…

…Снова берег Днестра. Пахнет свежей водой, рогозом, светятся под ногами фиолетовые пятна луж.

Теодор с Хамурару стоят в кольце автоматчиков. В лужах колеблются их рогатые каски.

Лица партизан в крови. Заплывший угольно-черный глаз Хамурару с ненавистью глядит на офицера.

Офицер делает знак. Солдаты хватают Хамурару, набрасывают на голову мешок, продевают правую руку в прорезь.

Завязав мешок под коленками, валят Хамурару на землю. Офицер зеркальным носком высокого сапога пинает мешок.

– Слушайт и запоминайт. Тебе дадут конец верьевки. Захочешь сказать – дернешь, не захочешь – буль-буль-буль на дне… Гут?

Солдаты хватают мешок и волокут к воде. Раскачав, бросают в Днестр. Тяжелый всплеск. Брызги. Тишина.

Веревка тянется из воды к ногам офицера. Не шевелится.

Теодор не может оторвать от нее глаз.

Зеркальные сапоги и скользкая веревка на песке…

Офицер смотрит на веревку. Переводит взгляд на Теодора. Резко машет рукой. Солдаты подбегают к оцепеневшему Теодору, набрасывают на голову мешок, суют в руку веревку.

Но Теодор начинает биться в мешке.

– Нет! Нет! Нет! – Отчаянно дергает за веревку: – Не-ет!

У ног офицера – две веревки. Одна – недвижная, – уходящая в воду, другая – скачущая, извивающаяся на песке как змея.

– Гут! – Офицер кивком головы дает солдатам приказ вытащить из воды Хамурару.

Солдаты берут в руки неподвижную веревку. Другие снимают мешок с головы Теодора.

Он смотрит, как солдаты вытаскивают Хамурару.

Офицер перехватывает этот взгляд.

– Где явка?

– Клен, – кивает Теодор, дрожа. – В клене – дупло. И ход… в землянку…

Офицер с минуту молчит, соображая, потом достает из кармана шкатулку, рассматривает квадрат жести с изображением раскидистого клена, пожимает плечами.

– Связной?

Теодор, с трудом оторвав от мешка взгляд, выдавливает сквозь зубы:

– Его портрет на жести. Вот…

– Портрет? – Офицер недоверчиво смотрит в лицо Теодора.

– Да… – опускает голову Теодор. – Моя ошибка… Я не должен был… Не имел права…

– Кто он? Имя?

– Не знаю.

– Где находится?

– Может, в селе?..

– Он вас знает?

– Нет. В отряде видел мельком. – Теодор ковыряет носком песок. – Писал по памяти…

Офицер вскидывает брови.

– Зачем?!

– Не знаю. – Теодор разводит руками. – Не должен был… Не положено. А писал…

– Но… зачем?

– Лицо у него… – Теодор невольно проводит ладонью по своему лицу. – Такое…

– Какое?

– Ну… с нервом, что ли… Сильное…

– Глупостьи, – резко бросает офицер. – Рисовать… разведчик? – Он с недоверием всматривается в лицо Теодора. – Ты сумасшедший, да? Идиот?

– Я – художник, – кусая губы, тихо говорит Теодор.

– Художник на войне – зольдат, – сердито, отрывисто говорит офицер. – О, майн гот! За такой портрет надо тебя пиф-паф! А? Ну-ну, я крошки пошутиль, – усмехается он, заметив, как изменилось лицо Теодора. – Благодарьи бог, я не совьетский официр. – И, довольный, направляется к солдатам.

Тем временем Хамурару с трудом приходит в себя. Делает попытку подняться. Падает. Пальцы медленно ползут по песку, оставляя длинный влажный след.

Теодор кусает губы, с внезапной ненавистью глядя, как Самсон, его недавний боевой друг, приходит в себя.

В кустах – зыбкое от страха лицо крестьянина.

Теодор какую-то долю секунды смотрит на него, потом на Хамурару, затем опять на крестьянина. И вдруг протяжно кричит:

– Ха-му-ра-ру пре-да-тель!

Зыбкое лицо крестьянина каменеет.

– Пре-да-тель! И-у-да!..

Хамурару лежит на спине. В воду черными родничками текут его волосы. В глазах скользит небо.

Услышав свое имя, переворачивается на бок. В черном глазу ломается фигура Теодора.

Хамурару слышит только обрывки фраз: «…му-ра-ру… да-тель… у-да…», но, видимо, что-то начинает понимать.

Офицер с удивлением смотрит на Теодора. Кивнув солдатам, бежит к нему.

Лицо крестьянина тонет в траве. Но в кустах тут же всплывает другое – знакомое, мальчишечье, со шрамом на щеке. В глазах – ненависть.

Вздрогнув, Теодор бросается к этому лицу. Офицер успевает подставить подножку. Теодор падает. С минуту лежит без движенья.

Автоматчики стреляют по кустам. Летят на землю срезанные пулями ветви, роняя сверкающие капли росы.

Теодор поднимает голову, видит зеркальные сапоги офицера, медленно встает.

Офицер спокойно глядит ему в лицо, а затем сильным точным ударом бьет в живот.

Теодор сгибается, но моментальный удар снизу, в лицо, ослепив, выпрямляет его, и он падает на спину. Держась руками за живот, подтянув колени, переворачивается лицом вниз.

– Встать! – кричит офицер.

Привычным движением он поправляет белые крахмальные манжеты с застывшими на них алыми капельками запонок…

Мальчишка со шрамом, уйдя от пуль, скрывается в лесу…

У сброшенного в воду толстого почернелого бревна резвятся двое голых солдат. Белокурый детина с гоготом валится в воду, обдавая брызгами черноволосого, с усами напарника. Тот, ухнув, ныряет.

На полянке, под кустами, аккуратно сложены одежда, оружие, гранаты.

Мальчишка со шрамом не спускает с них глаз. Он лежит в высокой траве, стараясь не дышать.

С берега Днестра, поддерживая под руку шатающегося Хамурару, понуро бредет Теодор. За спиной шагает автоматчик. Сзади цепочкой, во главе с офицером идут солдаты.

Хамурару оглядывается. Мимо по дороге проносятся легковая машина и крытый брезентом грузовик…

Рука мальчишки тянется из кустов. Исчезает граната с длинной деревянной ручкой, за ней – автомат…

Хамурару с Теодором идут по тропе среди кустов. Время от времени автоматчик толкает их в спину. Солдаты, отстав, медленно поднимаются за ними по склону холма. На его вершине виднеется старая овчарня.

Развернувшись, Хамурару с неожиданной силой бросает Теодора на автоматчика, выхватывает оружие и, падая, открывает огонь. Скошенный очередью, автоматчик невольно закрывает телом Теодора.

Хамурару прыгает в заросли. Солдаты пытаются обойти его с тыла. Отстреливаясь, он отходит к штольням.

Двое солдат, рискнув проскочить открытый участок, остаются на земле. Хамурару уползает в кусты.

– К овчарне, – сквозь зубы говорит Теодор офицеру. – Там лаз.

Офицер перестраивает солдат. Впереди – овчарня. Прячась за кустами, солдаты подходят к ней вплотную.

Овчарня оживает. Из дверей, из щелей в стене – огонь автоматов, одиночные выстрелы винтовок.

В дверях овчарни падает партизан, за ним – другой…

Неподалеку от овчарни – кладбище. За кладбищем – заброшенная штольня.

Из ее провала короткими очередями бьет автомат Хамурару. Вокруг уже щелкают пули, поднимая белые фонтанчики известковой пыли.

Солдаты, пригибаясь, бегут по кладбищу. Несколько партизан, прячась за каменными крестами, отстреливаются и отходят к штольне. Но кольцо автоматчиков сжимается. Не уйти.

Теодор осматривается. Надо бежать! Рев моторов заполняет уши. К месту боя движутся две крытые машины с солдатами, трещат в синем дыму мотоциклы…

Мальчишка со шрамом, оглядываясь, тоже пробирается к месту боя. На груди у него автомат, в правой руке граната.

За спиной, у реки, выскочив из воды и отчаянно ругаясь, мечутся голые солдаты. Белокурый торопливо натягивает белые кальсоны, черноусый, дав очередь по кустам, пытается натянуть сапог.

Теодор мягко, словно кошка, ступает по траве.

Одинокий автомат Хамурару все еще шлет короткие очереди из штольни. Но вдруг он замолкает.

Сверху, над провалом, появляется каска. Она вытягивает закатанные по локоть веснушчатые руки со связкой гранат, бросает их с силой вниз и тут же прячется.

Теодор падает в кусты. Мощный взрыв рвет известняк. Теодор поднимает голову. На месте провала громоздятся снежные глыбы камня. Бежать!

Почти одновременно с мальчишкой он выскакивает на поляну.

Они стоят неподвижно, в полный рост и смотрят друг другу в лицо. Мальчишка – со злобой, Теодор – растерянно. Однако он быстро приходит в себя. Расставив руки, начинает медленно наступать.

Мальчишка бросается в кусты. Теодор – за ним. Он выскакивает на пятачок между кустами и оврагом. И снова натыкается на мальчишку. Он стоит на пригорке, нахохлившись, широко расставив ноги, с гранатой в руке.

Теодор приближается к нему осторожно, крадучись, глядя прямо в лицо.

Мальчишка швыряет гранату и кубарем скатывается за пригорок.

Теодор успевает рухнуть в овраг. Комья земли бьют по спине. И почему-то опять он начинает остро чувствовать все запахи. Там, в горячке боя, они, казалось, исчезли навсегда. Только дым, только порох…

А здесь, в мокрых кустах, сыро пахнет развороченной землей, свежей зеленью тянет от растерзанных веток бузины, а от разметанных желтых лисичек несет могильной прелью.

Алая земляника лежит на земле среди осколков застывшими каплями крови. А пахнет, несмотря ни на что, детством – мылом и свежим лесом.

Жизнь продолжается. Даже в воронке от взрыва, еще затянутой желтым дымком. Красный, какой-то неестественно упругий, «резиновый» червяк уже спешит уйти из выброшенного кома земли…

…Теодор с мешком на голове стоял у шалаша. Ручьями стекала с маэстро вода, струилась по лицу. Медленно снял он с себя мешок, бросил под ноги и шагнул в дождь…

– …И что Гришка с ним водится? – сказал Ион. – Нашел себе товарища!

– А куда пошел «Отец, ты спишь…»? – спросил Михуца.

На его вопрос никто не ответил.

– Дедушка, – Ион сел рядом с дедом Икимом. – Вспомни… Кроме тебя, на берегу кто-нибудь был?

– Нет, гайдуки, не был, – покачал головой старик. – Правда, в кустах мальчонка мелькнул…

– Какой мальчонка? – подскочил Димка. – Откуда?

– А бог его знает… Со шрамом на щеке.

– Что ж вы молчали, дедушка? – Димка всплеснул руками. – Это же очень важно.