Текст книги "Спасенное имя"

Автор книги: Константин Шишкан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

«А ну-ка шашки ввысь…»

В конюшне Тормоз неторопливо жевал овес. Гришка, охватив его шею руками, прижимался к ней щекой. Гладил пыльную холку, щекотал за ушами. Конь благодарно поводил большим карим глазом.

Гришка зачерпнул из мешка пригоршню овса. Конь, вздыхая, медленно жевал, тычась теплыми черными губами в Гришкины ладони. Время от времени он охлестывал себя серебряным хвостом, разливая тончайшие струйки волос по крутому, в серых яблоках крупу.

– Вихрь ты мой Буранович, – шептал Гришка, похлопывая коня по спине.

Конь в ответ тихо ржал.

– Обидели тебя… Ну пойдем, пойдем. Слышу…

Конь продолжал тихо ржать. Приговаривая, Гришка вывел его из конюшни.

На склоне холма – в два ряда – высокие колья. На каждый кол насажена крупная зеленая «голова» арбуза.

Достав из потайного местечка саблю деда, Гришка подошел к Тормозу. Гикнув, птицей взлетел на коня и пятками жарко ударил в бока. Конь вздрогнул, радостно заржал и с охотой пустился с холма.

Так они пронеслись вдоль высокого коридора кольев, и Гришка, примериваясь, размахивал над ними внезапно вспыхивающей на солнце саблей. Затем Гришка поднялся на склон, на минуту замер, подняв саблю к небу, потом пришпорил коня и, пригнувшись, полетел вниз с холма.

Сизо заструились под ногами Тормоза травы, засвистел в ушах ветер, забилась на Гришкиных губах песня:

 
А ну-ка шашки ввысь,
Мы все в боях родились…
 

Над Гришкиным плечом взметнулась сабля и молнией сверкнула над «головой» арбуза. Две алые половины покатились с холма. И снова взлетела сабля, и снова надвое развалилась «голова» арбуза.

И вот уже не Гришкина рука возносит саблю над арбузом. И не над арбузом уже вовсе, а над фуражкой беляка сабля безусого котовца Самсона Хамурару вершит свой праведный суд.

Забыв обо всем на свете, высоко заносит над головою саблю Гришка. И рубит, рубит с плеча.

Катятся с холма рассеченные алые «головы», свистит ветер, струятся сизые травы, белым облачком летит по ветру грива коня, срывается с его губ снежная иена. И солнце, встающее из-за холма, тоже кажется огромной головой, на которую вот-вот замахнется горячая сабля…

– Гриш, а Гриш?

На склоне стоит Кайтан с поднятой рукой. Тревожный храп коня. Пыль. Молния сабли, уходящая в ножны. Жаркий глаз – навстречу Кайтану…

– Именная сабля котовца, – сказал, покачав головой, старик.

Гришка соскочил с коня, вытер ладонью со лба пот.

– Ей бы в музее, под стеклом лежать…

Гришка потупился, переступил с ноги на ногу.

– А ты арбузы колешь. – Старик похлопал коня по спине. – Да, Григорий, в нашем краю смелые люди не выводились… Гайдуки, красногвардейцы, партизаны…

Они спустились с холма и тихо пошли вдоль берега Днестра.

– В Молдавии больших лесов нет, ты знаешь, – говорил Кайтан. – Но мы умели использовать каждый кустик.

Гришка невольно посмотрел по сторонам: густые заросли кустов, высокая трава.

– Отряд был разбит на группы, – продолжал Кайтан. – Рассредоточен в разных местах. Каждая группа действовала по особому заданию командира.

Они подошли к старому, разрушенному карьеру. Здесь когда-то добывали ракушечник. Кругом валялись белые ноздреватые камни, словно груды крупного колотого сахара на зеленой траве.

– В сорок четвертом, – сказал Кайтан, – одна из групп особенно беспокоила фашистов в районе нашего села.

Гришка жадно слушал. Пот струился по его лицу, лез в глаза, но он не обращал внимания, боясь что-нибудь пропустить.

– Комендант вызвал подкрепление. Начались военные действия. – Кайтан наклонился, сорвал ромашку, положил ее на белый камень. – Здесь это было… – Он помолчал. – На задание ушли двое… Нужно было уточнить схему укрепрайона… Ну, а дальше ты знаешь. Фрицам стали известны запасные хода. Группа находилась в штольнях. Основной лаз был в овчарне. Запасные: один – на кладбище, другой – в старом карьере. Тут партизаны и сложили головы.

– Федор Ильич… – Гришка помолчал. – Скажите… только честно, ладно? Вы верите, что мой дед – предатель?

– Нет, – сказал Кайтан. – Не верю.

Анна-Мария

Ночь выдалась на редкость лунная. Звезды густо высыпали в высоком небе, как поутру роса. Весь холм был залит матовым светом, под кустами лежала зеленая мгла, а тяжелые арбузы на бахче казались отлитыми из серебра. Неподалеку от шалаша кто-то стоял. Узкая длинная тень лежала на земле.

Михуца выглянул из-за куста и зажмурился. Ему показалось, что тень шевелит руками. Михуца опять выглянул. Тень шевельнулась, приподняла широкополую шляпу. Затем она странно скрипнула и наклонилась всем туловищем вперед. Сомнений быть не могло: так скрипят только новые сапоги. У Ильи Трофимовича тоже поскрипывают. (Михуца давно мечтал о таких сапогах!)

Вдруг тень выпрямилась. По траве покатилось что-то серое бесформенное. Михуца снова зажмурился.

Когда он наконец решился открыть глаза, перед ним на влажной траве лежала соломенная шляпа. Он потянулся к ней рукой, но внезапный ветер подхватил ее и понес с холма.

Михуца решительно шагнул вперед. Прямо перед ним стояло обыкновенное огородное пугало в рваном кафтане. Ветер развевал его рукава.

Он обошел чучело, погладил белый шест, засмеялся и смело дернул за рваный рукав. Резкий звон хлынул на землю. Михуца бросился бежать. И вдруг в кустах он услышал шум. Михуца притаился, потом осторожно выглянул. На ромашковом пятачке полянки, освещенная светом луны, стояла Анна-Мария.

Как давно не видел ее Михуца! Приоткрыв рот, он жадно глядел в бледное лицо, на котором влажно, глубинно светились глаза. И ему даже показалось, что немного кружится голова – словно бы смотрится он в воду Днестра, на дне которого лежат радужные камешки, а в зеленых зарослях водорослей внезапно вспыхивают серебряные искры мельчайшей рыбешки.

И опять, как в их первую встречу, чувство непонятной радости, безотчетной тревоги и в то же время смятения овладело его душой.

Но как же она похудела! Кожа тонкая-претонкая!.. Михуце стало ее жалко. А лицо? Ни кровиночки. А тело? Одни кости. Покормить бы ее мамалыгой с брынзой, отпоить козьим молоком, сорвать для нее лучшую гроздь винограда, разрезать спелый арбуз…

У Михуцы бы она живо поправилась!

Анна-Мария, поймав на себе взгляд мальчугана, замерла.

– Вот ты где. – Из кустов шумно шагнул чернобородый человек.

Михуца его узнал – это был Диомид. Схватив девочку за руку, Диомид поволок ее в заросли.

– Я тебе покажу сбегать… Вечное царство тебя ожидает. Пойдем.

– Не пойду! – кричала Анна-Мария. – Ой, больно. Пустите! Не хочу в вечное царство.

Сжав кулаки, Михуца выскочил на поляну. Сердце его колотилось. Он искал взглядом камень, чтоб запустить в Диомида. Но камня как назло не оказалось. Здесь, на границе бахчи и леса, ничего не было. Даже самого завалящего обломка известняка. Когда не нужно, о них все ноги собьешь!

Михуца огляделся. А где Диомид? Где Анна-Мария? Куда они подевались? Почему в этих проклятых кустах люди так быстро исчезают? Словно проваливаются сквозь землю?

Он заглянул под кусты бузины, раздвинул влажные травы. Никого. Правда, показалось ему, что за невысокими деревьями мелькнул черный берет. Михуца побежал туда, но кроме пня, заросшего травой, ничего не увидел.

Растоптав полчище мухоморов, исхлестав прутом несколько широких шумных листьев лопуха, Михуца сел на пень и задумался.

Очень хотелось плакать, но он пересилил себя. Ну погоди, Диомид! Теперь ты не уйдешь от Михуцы. И он решительно сдвинул пилотку на затылок.

Вдруг чьи-то руки, словно клещи, охватили его плечи. Михуца съежился. В последнее время опасности подстерегали его на каждом шагу. Но, к счастью, он всегда выходил из положения! Что ждет его сейчас? Выждав, Михуца повернул голову. За спиной стоял длинный мускулистый парень со смуглым, сухим лицом и острыми скулами.

– Ты что тут делаешь? – спросил он голосом Гришки.

Михуца пошевелил языком. Язык на месте, но почему-то тяжелый и холодный. Его хотелось выплюнуть изо рта. Потому что это уже был не Михуцын язык.

– Я… мы… – сказал он этим противным чужим языком и попробовал высвободить плечо. – А ты?

Он узнал, наконец, Гришку и осмелел. Но Гришка ждал ответа.

– Гриш, – сказал Михуца покорно. – Я Диомида видал. А еще Анну-Марию… Диомид грозился ее в вечное царство затащить…

– Бред, – сказал Гришка с досадой. – Давай по порядку. Какой Диомид? Какая Анна-Мария? Какое царство? С ума с тобой соскочишь.

Михуца заморгал ресницами.

– Диомид – апостол.

– А почему не сам Иисус Христос? – захохотал Гришка.

– Смеешься, да?

– А почему бы и нет? – Гришка с удовольствием скалил зубы.

Михуца насупился.

– Ладно, – сказал Гришка. – Кто такая Анна-Мария?

– Девчонка. У нее знаешь глазищи какие? Ого! Как фары.

Гришка махнул рукой.

– Не веришь? – вскочил с пенька Михуца. – Чтоб мои глаза на четыре стороны разлетелись. – И, плюнув на ладонь, как Ника, он ребром другой ладони разбил слюну. – Она с Никой училась.

– Училась? – Гришка задумался.

– Ну да. А потом не стала, – выпалил Михуца. – А потом пропала. А теперь нашлась…

– Погоди, – сказал Гришка, – не колоколь.

Вообще, честно говоря, он что-то слышал о девчонке, которая жила в крайней хате, на отшибе. А потом вроде бы пропала. Искали ее, искали, но так и не нашли. Говорят, уехала к родственникам. Чего бить тревогу? Чего беспокоиться?

– Ладно, – сказал Гришка. – Топай. И по лесу без нужды не шастай. Говорят, в нашем лесу динозавр объявился.

Лицо Михуцы вытянулось.

– Честно?

– Спал миллион лет и проснулся.

– От чего?

– От жары.

– Без дураков?

– Знаешь, что ученые говорят?

– Мало ли, – дипломатично ответил Михуца.

– Они говорят: на планете потеплело.

– Ну и что? Подумаешь.

– Вот он и проснулся.

Михуца насторожился.

– И теперь по лесу бродит, – усмехнулся Гришка. – И таких, как ты, цыплят табака, с голодухи ест!

– Шутишь, – вздохнул Михуца, едва оправившись от страха.

– Не веришь? – Гришка улыбнулся. – Японцы даже фильм поставили… Слушай. – Он потрепал Михуцу по плечу. – Давай по-хорошему. Верни шкатулку.

– Какую? – Михуца съежился в ожидании удара.

– Не валяй дурака. Мне Ника рассказала. Верни. Федор Ильич переживает…

– У, ябеда, – зашипел Михуца, потирая плечо.

– Где шкатулка?

– У Димки, – сказал Михуца, отступая к кустам.

– Гляди у меня, – погрозил ему кулаком Гришка. – Так дам – неделю собирать будут.

Но Михуцы уже и след простыл. На бахче его давно искали. Крупные арбузы казались Димке издали спящим Михуцей. Наконец, ребята привели мальчугана в шалаш.

– Ах ты негодник, – напустился на него дед Иким. – Вот я тебе задам. Выкладывай, где был.

И Михуца стал рассказывать…

– Изверги, – вздыхал дед. – Опять зашевелились… Ну ничего, Диомид, найдем и на тебя управу.

Михуца уже в третий раз рассказывал ребятам о Гришке, Диомиде и динозавре.

– А он как засвистит! Ка-ак погонится за мной. А я ка-ак закричу.

– Молодец, Михуца, – сказал Ион. – Будем следить.

Михуца был очень расстроен. Он ворочался на сене, часто утирал кулаком нос.

– Успокойся, – сказал дед Иким. – Я тебе Фэт-Фрумоса[4]4
  Фэт-Фрумо́с – герой молдавских сказок.


[Закрыть] дам. Погляди, у меня много игрушек.

Дед открыл сундучок и высыпал на пол затейливые деревянные фигурки.

– Иляна Косынзяна![5]5
  Иля́на-Косынзя́на – красавица, героиня молдавских сказок.


[Закрыть] – обрадовался Михуца.

Дед Иким был удивительным умельцем. Из мягкого дерева он вырезал фигурки зверей, птиц и овечек. А однажды построил небольшой домик с широкими окнами. Домик был совсем как настоящий – с высокой трубой, железной крышей и даже с колоннами. Стоило только дернуть за веревочку, как распахивались окна и выглядывали красавицы куклы, а в дверях показывался мужичок в соломенной шляпе. Говорили, эту игрушку Илья Трофимович отправил в Кишинев, на выставку. Жаль, Михуца ее не видал.

– Надо Илье Трофимовичу рассказать… о девчонке, – сказал Ион.

– О чем рассказывать? – оборвал Димка. – Надо самим проверить.

Михуца заворочался на сене, укладываясь поудобнее, но тут вдруг оказалось, что добрый десяток вопросов нужно немедленно задать. Что делает ночью в лесу Гришка? Где искать Анну-Марию? Кто этот доброжелатель? Почему ночью арбузы серебряные? И когда, наконец, мальчишек будут пускать в космос? Ведь женщину пустили!

Но веки его слипались и вскоре плотно сомкнулись. Приснилось ему, что он бежит по дну глубоких, как колодцы, переулков, спасаясь от динозавра, а за ним упрямо тянутся длинные черные тени, но никак не могут догнать и схватить…

Несмотря на Димкин запрет, Ион обо всем рассказал Илье Трофимовичу. Уж больно серьезным ему показалось это дело.

Председатель забеспокоился. Не хватало только, чтоб в их селе появились свои «живые мощи»!

Илья Трофимович был занят с утра до ночи, но об Анне-Марии с того дня не забывал.

«Видели ее в лесу, – клялись сельские ребята. – А теперь нигде нет. Как сквозь землю провалилась».

Спросили Диомида. Он наотрез отказался. Никого не видел, ничего не знает. Мало ли что почудится мальчишкам?

Где же искать? Мать, вздыхая, обреченно сказала: «Видно, на то воля божья. Ушла в лес и не вернулась».

Искала милиция. Не нашла. Украли? Увезли? Спрятали? Было над чем подумать.

Часто, поколесив по полям, Илья Трофимович сворачивал к домику на окраине.

– Зря людей обижаете, – говорили соседи. – Люди тихие, смирные. Мухи не обидят. Видать, сбежала девчонка-то.

Все было напрасно. Девочку никто не видел.

Чудо в селе Виорены

Всю ночь шел дождь. Вообще лето было богато грозами, частыми, мелкими, какими-то «Гвоздиковыми» дождичками. И трава стояла в лугах парная, лоснящаяся. Солнце поднялось свежее, умытое. В акварельно-синем небе повис жаворонок.

Из кустов выскочил заяц. Он постоял с минуту, глядя на Гришку, вздымая рыжеватые, как бы подпаленные (словно у костра грелся!) впалые бока, а потом вдруг высоко подпрыгнул и задал такого стрекача, что видны были одни лишь вытянутые, летящие по ветру уши.

Гришка улыбнулся. Он представил себе лист бумаги, на котором непременно будет жить это утро, этот глупый, пугливый заяц с его золотистым, каким-то солнечным зрачком. И эти уши…

Трава Гришке казалась осыпанной битым стеклом. Ощущение было настолько сильным, что он, сняв башмаки, осторожно погружал ноги в прохладную траву, словно боялся пораниться. Маэстро молча шел рядом.

– Неплохо бы рыбкой заняться. – Он огляделся. – Как думаешь?

– У меня под орехом на берегу удочка…

– Ну, Григорий! – Маэстро потер руки.

Они вышли на берег. Ореха, под которым Гришка спрятал удочку, на месте не оказалось – он со слоем земли сполз в воду. На сером пористом камне сидел чернобородый человек в серой рубашке. Он внимательно рассматривал дерево.

– Что за наваждение? – не мог прийти в себя Гришка. – Еще вчера я лежал под орехом, а теперь хоть вплавь добирайся… Просто чудо какое-то!

– Занятно, – сказал маэстро. – Конечно, чудо.

Бородач поднял голову. Глаза его заблестели.

– Кто это? – спросил Гришку маэстро.

– Диомид, – ответил Гришка.

Маэстро глянул в глаза Диомида, отвернулся и тихонько пошел к кустам.

– Я сейчас, – сказал он Гришке.

Между тем берег ожил. С десагами[6]6
  Деса́га (молд.) – переметная сума.


[Закрыть] и плетеными корзинами потянулись крестьяне. Один из мужиков с корзиной, из которой вытягивали длинные шеи откормленные гуси, присел неподалеку от бородача. Диомид, сверкнув глазами, подхватился и побежал к реке.

– Господи! – закричал он звонко. – Прости меня, грешного, раба твоего недостойного, за неверие мое сатанинское. Как отмолить мне мой тяжкий грех?!

И он пал на колени и пополз в воду.

– Что с вами? – Гришка решил, что Диомид сошел с ума. – Куда вы?

Но тот повернул к нему безумное лицо, прошипел:

– Молчи, дурак…

Крестьянин встал, почесал затылок и направился к «грешнику». «Грешник» посмотрел на крестьянина и с удвоенной энергией принялся каяться. Он подполз к воде, коснулся ее губами, закричал:

– Сам видел! Глазами недостойными зрел! Чудо! Господи, за что мне откровение твое всевышнее?

– Что с ним? – спросил крестьянин.

– Не знаю, – развел руками Гришка. – Маэстро, – он огляделся. – Где же вы, маэстро?

В это время гуси, которым надоело томиться в ожидании хозяина, спокойно вышли из корзины и направились к реке.

– Стойте, – закричал крестьянин и, забыв о «грешнике», по колено стоявшем в воде, кинулся ловить за крыло гусака. Стали собираться люди. «Грешник» уже по грудь торчал в воде.

– Чудо! Рука господня подняла и в воду опустила. Сам видел… Червь точил его сатанинский.

– И правда, бабоньки, – сказала старуха в черном платке. – Орех на бугре стоял, а теперь в воде прохлаждается.

– Что там? – спрашивали в толпе.

– Гром в землю ударил, – отвечала старуха. – Дух святой на Диомида сошел.

– Брехня, – волновался Гришка. – Не слушайте вы бабку Ефросинию.

– Стыдно, парень, – совестил Гришку сельский пьяница Стругураш.

– Предупреждение получил? – строго спросил его Гришка.

– Получил.

– Выводы сделал?

– Цельные сутки не принимал…

– Порядок. А теперь – ступай.

Стругураш, опасливо озираясь, побрел от Гришки прочь.

– Это же оползень, – сказал Гришка толпе.

Люди зашумели.

– Парень дело говорит.

– Конечно, оползень!

– Что же еще?

– Может и оползень, – неожиданно легко согласилась Ефросиния. – А только и он сам на свет не родился. Ты, Гришка, в клубе торчишь? Ну и торчи. А в наши дела не суйся.

– Рука господня подняла и опустила, – тянул свое в реке «грешник». Он вышел на берег, пал на колени и стал целовать землю.

– Мать сыра земля! Уйми ты всякую гадину ползучую от приворота-оборота и дела лихого, поглоти ты силу нечистую в бездны кипучие, в смолу горючую, утоли ты все ветры полуденные с ненастьем, уйми пески сыпучие с метелью…

Бабка Ефросиния рухнула на колени и заплакала, запричитала…

И поползли по селу слухи о том, что ночью на реке совершилось чудо. Доброму человеку лик господен явился, дух на него сошел. И ударил гром с неба, и понесла рука господня орех в реку, дабы исцелить его раны глубокие, от червя сатанинского избавить!

В селе над этими слухами посмеивались. Кто же в Молдавии не знает, что такое оползень?

На кладбище

Уже не один день ребята охотились за Панаитом. Димка рассказал приятелю о человеке в серой кепке. И вот, наконец, они увидели его на рынке. Он не спеша прошелся вдоль рядов, внимательно приглядываясь к лицам колхозников. С ним вежливо здоровались.

– Кого он ищет? – спросил Димка Иона.

– Не тебя, конечно.

На корзине с дынями сидел маэстро и, щурясь от солнца, курил.

Ребята притаились. Панаит прошел совсем рядом и вскоре скрылся в толпе. Вслед за ним, не торопясь, поднялся маэстро.

Ребята выбежали на дорогу и в растерянности остановились. По дороге одиноко брела курица, высоко подымая длинные желтые ноги в белых пушистых панталонах.

Где же они – Панаит и художник? И зачем маэстро понадобилось следить за Панаитом? Ребята огляделись. Никого.

Между тем маэстро стоял за колхозным ларьком и внимательно наблюдал за ребятами.

– На кладбище сходить, что ли? – тоскливо протянул Димка.

– Ладно, не ной, – сказал Ион. – Никуда он от нас не уйдет.

– Слушай… – Димка остановился. – Стоит ли время терять? Ты предложил – ты и следи. За всеми. За Диомидом, Панаитом и маэстро. Может, и нет никакой Анны-Марии.

– Как это нет?

– А вот так… нет – и все.

– Не хочешь – как хочешь… С Ильей бы Трофимовичем посоветоваться. Ну ладно! Разберемся. Айда на кладбище. У меня книга законная.

На кладбище было сухо и солнечно. Ребята легли в траву. Ион открыл книгу, негромко прочел: «В стране дремучих трав». Помолчали. Травы на кладбище тоже были дремучие. Димка с любопытством стал рассматривать землю. Муравьи несли на новостройку лесоматериалы; по длинной караванной дороге ползла улитка с неизменным мешком на спине; одиноким парусом белела бабочка; на широкой взлетной площадке лопуха заводил мотор усатый жук в кожаной тужурке.

– Смотри, – громким шепотом произнес вдруг Ион.

Среди могил маячила фигура Гришки. Вдруг он присел и стал пятиться. Ребята затаили дыхание.

Совсем рядом зашуршала трава, на тропинку шагнул человек.

– Панаит, – выдохнул Димка.

Гришка обернулся, с минуту вглядывался в кусты. Затем стал наблюдать за тропинкой. Панаит миновал кустарник, переступил могилу и быстро зашагал среди крестов.

– Пронесло, – сказал Димка. – Панаит чуть не по мне протопал. У него ножища как у бегемота…

Ион тихо засмеялся.

– Я думал – ты помер.

Но тут на тропинку быстрым шагом вышел маэстро, и они замолчали. А этот куда идет?

Маэстро прошел между могилами, свернул за кусты и пропал. Затем снова появился. Опять исчез.

– Чего Гришка прячется? – спросил Димка. – То его с маэстро водой не разольешь, а то в прятки играют…

– И я так думаю, – из-за могилы поднялись две Никиных косички.

– Шалопуты какие-то, – из канавы выполз Михуца и стал деловито отряхивать выпачканные глиной шорты.

Ребята рассмеялись.

– Опять пропал, – вздохнула Ника. – Вчера Панаит прошел, а потом как сквозь землю провалился!

– Как сквозь землю, – хмуро подтвердил Михуца.

Димка с Ионом переглянулись.

– Он всегда в сторону овчарни идет, – сказала Ника. – Давайте осмотрим?

– Что ж, – серьезно сказал Ион. – Принимается.