Текст книги "На узкой тропе (Повесть)"

Автор книги: Константин Кислов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

ВИДЕНИЕ

Явилось оно ночью. Роман в это время спал в убогой землянке, куда его затащил Саидка. Сперва он ощутил глухую дрожь земли под собой, будто на эту землю вступило стадо диких слонов. Именно слонов – он где-то читал, что так дрожит земля только там, в саванне, когда по ней бегут слоны. Потом раздался крик, пронзительный, страшный, как в джунглях, его подхватили чьи-то голоса и понеслось дружное: о-ох-о-о-ох… О-о-ох… Роман открыл глаза. У порога землянки стояла ночь. Саидка сидел точно так же, как и днем, обхватив руками коленки и чуть откинув назад голову. Казалось, он застыл в этой позе. Окаменел. На полу – банка с водой, накрытая куском лепешки: ужин. Но Роман, облизнув губы, отвернулся от него.

– Это джар называется, – тихо сказал Саидка, когда Роман поднял голову. – Гляди хорошенько. Такое мало кто видит.

И только тут Роман увидел зрелище, которое и испугало, и поразило его. Несколько косматых, полуголых людей, сбившихся в тесный круг, прыгали, пугая ночь утробным, глухим вздохом: о-ох-ох…

– Джар называется, – повторил Саидка, глядя на пляску с холодным равнодушием, как на что-то привычное, уже переставшее интересовать.

– Целый час так будут, – продолжал он все тем же, нагонявшим тоску, голосом. – Устанут – падать будут. Потом дыню кушать будут. Чай пить. Потом спать.

Роман силился понять, что происходит. Откуда взялись эти странные люди? Было трое: косматый силач, сидевший днем у шатра, Саидка и он – Роман. А теперь… Неужели все, что он видит, происходит недалеко от его кишлака, где живут и трудятся настоящие, хорошие люди, такие, как Джура Насырович, у которого три боевых ордена и шесть медалей, такие, как его отец, водитель хлопкоуборочной машины, Герой Социалистического Труда Алексей Пак… А быть может, это какой-нибудь фокус, каким обманывают зрение? Среди полуголых прыгунов особенно выделялся высокий старик, яростно размахивающий руками. Он подавал какие-то команды, вроде: «асса, асса!» – и тогда все кричали так, что хоть затыкай уши. Затем старик подал другой сигнал, и круг раздался. На середину вышел Гузархан-хальфа и стал прыгать. А остальные ухали, как сычи. Гузархан-хальфа так кривлялся, точно хотел вывернуть себя наизнанку, тряс головой, кружился, и волосы, разлетаясь, образовывали вокруг головы черный круг. Высоко подпрыгнув, он вдруг кинулся грудью на землю, но тотчас же вскочил и опять завертелся волчком. И, наконец, обессилев, он упал и распростер руки, как мертвый.

– Это джар называется, – опять пробормотал Саидка.

– Джар, джар, а что оно обозначает? – прошептал напуганный Роман.

– Художественную самодеятельность немножко показывает, – усмехнувшись, ответил Саидка. – Молится. Хочет скорее в рай попасть. Жить там хорошо хочет.

– Вот дураки! – удивился Роман. – А ты… Ты тоже так прыгаешь?

– Они святые, а я нет.

– Ты предатель, вот кто! – зло выпалил Роман. – Не думай, что твое предательство пройдет даром. За тебя никто не заступится, а за меня есть кому. Друзья есть, они и… – Роман потряс кулаком.

– Зачем ругаешься? Я тебя не ругаю, – проворчал Саидка. – Плохо делаешь, Ромка.

– А ты ругай, думаешь испугаюсь? Нет! Может, зла больше прибавится и тогда наподдаю тебе – будь здоров. Понял?

– Я тебя трогал? Зачем драться стал? Зачем? – горячо заговорил Саидка. Он шел своей дорогой и никого не задевал. И если бы Роман не кинулся на него, он благополучно дошел бы до кишлака Павульган и сказал рябому старику, что задание его выполнил: все, что было уложено в мешок, донес в сохранности. Но теперь ему не надо докладывать, старик сам приехал сюда. Это он командует косматыми плясунами и заставляет их так убиваться.

– Не знаешь, что сказать. Да? – не отступал Саидка.

– Отстань! Надоел, ну тебя, – отмахнулся Роман, но уже без прежнего раздражения.

– Почему «отстань»? – совсем разошелся Саидка. – Сам себе плохо сделал, а я предатель? Совсем не знаешь, как попал сюда, и ругаешься, кричишь. Почему так делаешь?

– Ты много знаешь! Ну скажи, придумай что-нибудь такое, заковыристое!

– Придумывать ничего не надо. Сам пришел, – сказал Саидка. – Гузархан-хальфа немножко помял тебя и бросил. Я тоже ушел. Чего сидеть? Сильно обиделся: зачем напал на меня? Гляжу, ты тоже сюда идешь. Заплутал. Идешь, туда-сюда шатаешься. Я скорее схватил тебя за руку и увел на бархан. Хорошо, Гузархан-хальфа не видел.

Роман лежал и не шевелился. Ему почему-то стало стыдно глядеть на Саидку. А тот уже опять застыл в привычной позе. Неужели все это было так, как говорит Саидка? Можно ему поверить или нет? Нет, сперва надо проверить, хорошо проверить. Мало ли что он наболтает теперь…

– Гузархан! Эй, Гузархан, вставай! – Старик тормошил за руку хальфу и слегка толкал его в бок остроносым ичигом. – Вставай, ты хорошо просил аллаха. Он не забудет твоей молитвы. Ты будешь очень близко от бога. Святым будешь!..

Гузархан, шатаясь, поднялся, сделал несколько шагов в сторону и снова повалился на землю. Привстал на четвереньки и пополз. И тотчас же Саидка вцепился обеими руками в Ромку и потащил его в угол.

– Не шевелись! – задыхаясь, прошептал Саидка. – Гузархан-хальфа сюда идет…

Саидка свалился возле порога и притворился спящим. А Ромка просто окаменел от страха и врос в землю. Когда Гузархан ввалился в землянку, Роману показалось, что стены ее обрушились и похоронили его под обломками. И только неспокойное сердце где-то очень далеко, под сырой тяжестью земли, еще тихо постукивало. Гузархан был совсем рядом. От него несло потом и прелым тряпьем. Отдышавшись, он сел на корточки, натолкнулся рукой на банку с водой и, кряхтя, стал пить. Напившись, принялся за лепешку. А когда жевать уже было нечего, выбрался из землянки и, охая, уполз к костру.

– Ничего не оставил, все съел, – проворчал Саидка, усаживаясь на свое место. – Знаешь, какой сильный Гузархан-хальфа? Большую лошадь у себя на спине может держать. Подползет под нее и поднимает. Подкову одной рукой ломает. Медную проволоку зубами кусает. Кушает, знаешь, сколько? Целого барана может…

– А куда тратит силу, бессовестный, – все еще дрожа от страха, прошептал Роман.

Едкий дым из лощины несло к болотам. Небо посветлело. Косматые люди сидели тесным кружком у дымного костра и тихо беседовали. Говорил больше всех старик. Что он говорил – Роман, хотя и старательно прислушивался, понять не мог. До него долетали обрывки фраз.

– О чем говорят?

– Зикр-сухбат называется. Беседу про аллаха ведут, – ответил Саидка, прислушиваясь. – По-арабски говорят.

– Ты тоже скоро таким станешь?

– Никогда не стану! Зачем это мне? – убежденно сказал Саидка. – Коран, знаешь, какой? Шестьсот страниц! Все надо знать. Не хочу… Там отец мой, Муслим-дивона, сидит, – печально вздохнул он.

– А зачем тогда это носишь? – спросил Роман, давно приглядываясь к засаленному кожаному шестиугольнику, болтавшемуся на Саидкиной шее.

– Тумар, – ответил Саидка и запрятал его под рубаху. – Молитва в нем есть, чтобы счастье всю жизнь было. Мне его старик дал. Мадарип-ишан… Когда давал, сказал: «Всегда здесь, на шее, держи, это – счастье. И никому не давай. Отдашь – никакого счастья тебе не будет. Всегда печаль и горе будет».

– А ты веришь, эх ты! Счастье никто за так не отдает. За счастье драться надо, как на войне.

– Это другое счастье.

– Другое? Какое другое?

– Э, ты не поймешь. Только один Мадарип-ишан знает.

Они замолчали. Мадарип-ишан?.. Роман однажды уже где-то слышал это имя или похожее на него, но где – забыл. Сейчас он думал о непонятном Саидкином «счастье». Нет, никакого счастья у Саидки не было. Обманули его. Теперь Роману казалось, что Саидка скрытный и непонятный, но не такой уж сильный предатель. Не настоящий. Запутался с «шайтанами» и потерял правильную дорогу в жизни. А порвать с ними… Он боится рябого ишана, Гузархана-хальфу и отца. Он не может бросить отца и уговорить не может, чтобы он перестал бродяжничать. Для такого, видно, силы воли у Саидки не хватает. А помочь ему некому – товарищей нет, в школе не учится, книжки не читает, в пионерах не состоит… В общем, неважнецкая жизнь у Саидки, – так думал Роман.

– Что будем делать? – спросил он у Саидки, имея в виду дальнейшую судьбу одинокого мальчугана.

– Не знаю… Ходить можешь? – по-своему истолковал Саидка его вопрос.

– Болит, – сморщился Роман. – Понимаешь, вот здесь болит, – ощупал он припухшую коленку. – Крови не видно, а болит. Наверно, переломил…

Косматые опять зашумели, о чем-то заспорили. Но теперь и Роман понимал, потому что разговор шел не о боге. Они спорили о деньгах, о халатах, о подаяниях, о том, что составляло их убогую жизнь. Мадарип-ишан почему-то вдруг стал ругать Гузархана – «святого человека, который ближе всех стоит к аллаху». Теперь он называл его глупым ишаком и обзывал грязными нехорошими словами. Оказывается, один только Гузархан-хальфа виноват в том, что от них отбился какой-то Алихан-хальфа. «Где он?» – кричал Мадарип-ишан. Гузархан молчал. Но когда Мадарип-ишан сунул под нос Гузархана кулак, тот зарычал и сказал, что очень жалеет, что не задавил вовремя Алихана, взбесившегося пса. После этого все прочитали какую-то молитву. Замолчали. Мадарип-ишан сказал: «Аминь!» и провел по лицу руками. Больше Роман ничего не слышал. Он уснул, измученный голодом, страхом и неизвестностью. Возле него, свернувшись клубком, примостился Саидка. Укрылись ребята стареньким Саидкиным халатом.

ЕЩЕ ОДНО ОТКРЫТИЕ

Его сделал Роман в эту же ночь. Голод не давал крепко заснуть. Роман уже не раз пожалел, что оттолкнул от себя кусок лепешки и воду, принесенные Саидкой. А тут еще петух не дает заснуть. Орет все время да так громко и пронзительно, будто взялся досадить кому-то. Роман заметил его еще тогда, когда увидел у костра косматых людей. Он стоял на коленях у старика (Рауф-хальфа – называл его Саидка), а тот молча гладил золотистую петушиную шею. А теперь петух забрался на вершину шатра, под которым спал его хозяин, и горланил так, что не только в тугаях – в самых дальних кишлаках, наверно, слышали его крик.

«Чего старик таскается с этим горлопаном, – думал Роман. – Может, плов из него будут варить? Эх, поесть бы…» И так засосало под ложечкой у Романа, что даже слезы потекли из глаз. Слезы текли не только от голода. Все гораздо сложнее… «Нехорошо получается, – размышлял Роман. – Погорячился с ребятами – зачем? Плохого ведь они ничего не сделали. Ну, они, наверно, забыли и простили: друзья долго не умеют обижаться. Учителя вот не послушал, Джуру Насыровича… Слышишь? Тебе говорят, – постучал он себя по лбу. – На Саидку наскочил… Какое имел право? Его, Саидку-то, оказывается, можно было поманить пальцем, он бы пошел сам, куда хочешь… Э-эх, Ромка, Ромка! Очень дурной человек…»

Услыхав хриплый прерывающийся шепот, насторожился. Возле догорающего костра сидели Мадарип-ишан и Гузархан-хальфа.

– Зачем набросился на мальчишку-кяфира? – хрипел ишан. – Умный человек никогда не будет поступать так опрометчиво.

– Хе-хе, он напал на вашего посланца, ишан-ака, – оправдывался Гузархан. – Если бы я не заступился, что было бы?

– Пусть, если у этого посланца – ни силы, ни ловкости. Подрались бы сопляки и разошлись… Что теперь?

– Откуда знаю, ишан-ака? Исчез куда-то мальчишка… Нет его на том месте, – мрачно проговорил Гузархан.

– Вот что делает глупость! Завтра он приведет милицию, собак-ищеек, и нас переловят, как глупых перепелок. Что молчишь?

– Простите, ишан-ака.

– Часто приходится прощать тебя.

Обгорелой палкой ишан поковырял в костре, затем достал из-за пазухи табакерку, сделанную из маленькой тыквы, бросил под язык щепотку насвая[4]4
  Насвай – вид табака.


[Закрыть]. На болоте проснулась выпь, неуверенно ухнула, словно для пробы голоса и, помолчав, заревела. Ей откликнулся трескучий голосок чирка. Гаркнув, слетел с шатра петух. Постояв с минуту, вдруг закричал и, прижав к земле голову, юркнул под шатер.

– Ф-фу ты, нечистая сила! – вздрогнул ишан.

Мадарип-ишан вздохнул и толкнул в бок задремавшего Гузархана.

– А где тот сумасшедший? Почему о нем не беспокоишься?

– Не знаю, ишан-ака, – проворчал Гузархан. – Он совсем ничего не говорил. И глаза у него были тусклые, как у мертвеца. А потом… Может, волки…

Роман даже о боли своей забыл. Он догадывался, о ком говорили «святые». О Душанбе! Значит, все правильно, что рассказывал дедушка Тургунбай – Душанба из одной с ними шайки, такой же «святой», как и эти. И такой же дикий… А потом, наверно, он ушел, понял обман и – задний ход? Эх, куда я попал?!. А может, все это мне кажется, снится, а не происходит наяву?..

– Убедиться надо, какие волки съели его, – вздохнул ишан. – Ох-хо, аллах милостивый, услышь нашу молитву, отведи горе от моих братьев. Мальчишку разыскать!

– Как это сделать, ишан-ака?

– Ты меня не спрашивал, когда набрасывался на него. Я ничего тебе не скажу. Думай сам.

– Что можно придумать? Я найду его, а потом что?

Мадарип-ишан не ответил. Но Роман почувствовал, как все в нем обмякло. Стало жарко. Он задыхался от запаха прелого камыша и мышей. Казалось, что эти мягкие и гадкие мыши лезут на него со всех сторон, пищат, кусаются. Он прижался к Саидке.

– Про тебя говорят, – шепнул Саидка.

Роман ничего не ответил. Он подумал о другом: Саидка не спит и так же, как он, слушает. Значит, Саидку что-то волнует, ему тоже не спится, и думает он, конечно, не о том, как лучше услужить «волосатым» и противному старику-ишану, а о чем-то другом…

А Душанба, которого не раз вспоминали этой ночью, менялся на глазах. Плечи его раздались и выпрямились, грудь подалась вперед, спина, еще недавно походившая на сучковатую доску, сделалась упругой и сильной. И лицо изменилось – оно стало свежим и округлившимся, только глаза еще не совсем успокоились.

Встречи Душанбы с учителем Насыровым больше не носили налета холодной отчужденности. Тот серьезный разговор, который, как казалось Душанбе, будет последним, наоборот положил начало новым долгим и мирным беседам. Душанба с жадностью прочитывал газеты, которые ему каждый день приносили ребята. Нередко с ними приходил и учитель. Вот и сегодня они пришли втроем. Гости нашли Душанбу в беседке, увитой виноградными лозами. Он читал книгу.

– Здравствуйте, Алихан-ака, как здоровье? Как самочувствие? – приветствовал Джура Насырович больного. Душанба поднялся навстречу и протянул руки, как обычно встречают желанных гостей.

– Спасибо, Джура-ака, спасибо, – отвечал, он, смущенно улыбаясь. – Я причинил вам столько неприятностей и забот. Простите меня.

– Что вы, Алихан-ака! Я спрашиваю о здоровье, а вы…

– Мне хорошо и я всем очень доволен. Как вы себя чувствуете?

– Спасибо, друг, спасибо. Что читаете? – заглянул в книжку учитель. – О-о, «Повесть о настоящем человеке»! Чудесная книга!

– Это они, – указал на ребят Душанба. – И понимаете, Джура-ака, каждый раз приносят такую книжку, что за живое не взять не может. Прямо психологи настоящие!

– Ну, ну, только не перехвалите их, – шутливо погрозил пальцем учитель. – Психологию изучают в десятом классе. Им – рано. Но они – пионеры, Алихан-ака, а это уже ко многому обязывает.

Они присели на скамейку, ребята устроились поодаль и делали вид, что разговор взрослых их не касается.

– Что говорит доктор? – опросил учитель.

– Совсем ничего не говорит, – ответил Душанба. – Мне кажется, он считает меня по-прежнему психом, от которого можно ожидать все, что угодно.

– Ну, зачем так… – перебил учитель. – А вы-то сами что чувствуете?

– Хорошо себя чувствую. Очень хорошо.

Насыров немного помолчал, внимательно посмотрел в лицо собеседника.

– Хочу предложить вам работу, Алихан-ака. Как вы?..

– Работу?! – Душанба переменился в лице. «Работа»! Это слово давно уже стало чуждым для него. Оно пугало его так же, как пугали другие слова: тюрьма, милиция, суд. Но сейчас это слово прозвучало совсем иначе, просто, как звучит слово хлеб, вода, воздух, жизнь. Оказывается, в слове нет ничего страшного, стоит только прислушаться к нему сердцем.

– Работу?.. А какая может найтись для меня работа, Джура-ака? – робко спросил Душанба.

– Простая работа в нашем школьном саду, – объяснил учитель. – Вот и ребята – ваши помощники. Они там сейчас одни трудятся.

– Право, не знаю, что сказать, – смущенно продолжал Душанба. – Если говорить честно, мне хотелось другую работу. Именно ра-бо-ту… Хотелось бы с кетменем…

– Ваше желание вполне понятно, дорогой мой, – улыбнулся учитель. – В школьном саду именно такая работа.

– У нас там есть и лопаты, и грабли, – добавил Федя. – А осенью трактор обещают дать.

– Трактор?!

– Конечно, – подтвердил Джура Насырович. – Нам хорошо помогают шефы, совхоз.

– Не хочу скрывать от вас, Алихан-ака, – продолжал учитель, – я думаю о некоторых и своих личных интересах: собираюсь отдохнуть, раны подлечить. Они снова начинают меня беспокоить. А вы пока за делом поглядите. Согласны?

– Неужели это возможно?! – испуганно произнес Душанба. – Поручить мне такое дело… А если…

– Мы – люди, Алихан-ака, лю-ди, – подчеркнул учитель. – Люди не могут жить без доверия. Вот мы и пришли сказать, что доверяем вам. Договорились?

Душанба стоял возле беседки высокий, бледный и глубоко взволнованный. Его волновала неминуемая встреча с чем-то большим, радостным, светлым, встреча с людьми, которых он еще вчера боялся, презирал, сторонился.

ЛЮБИМЕЦ АЛЛАХА

Роман так больше и не заснул, вконец напуганный услышанным. С бьющимся сердцем он следил за тем, как просыпались его страшные соседи. Один за другим они выползали из шатра, грелись на солнце, почесывались. Обогревшись, стряхнув с себя утреннюю дрему, в мрачном молчании принимались пить чай. Потом так же молча по одному расходились. У костра остался Рауф-хальфа. Он кормил петуха, подставляя ему под клюв грязную, сложенную ковшом, ладонь. Петух радостно кукарекал и, давясь кусками лепешки, тряс головой, будто благодарил хозяина.

Последним из шатра вышел Мадарип-ишан – высокий и важный, с непроницаемым выражением лица. Роман приподнялся на локте и стал наблюдать. «Вот он какой, их главный предводитель… „Волосатый“, а у самого нет волос. Хитрый, не хочет людей смешить».

Мадарип-ишан расправил плечи, поднял голову, точно собирался начать утреннюю гимнастику. Умылся из того же кумгана, в котором кипятили чай. Расстелил халат и встал на молитву. Роману было хорошо видно его лицо, вначале – строгое, нахмуренное, будто старый ишан сердито ворчал на кого-то. Потом оно расплылось в рабском умилении, а губы скривились в такой сладкой улыбке, словно их хозяин только что съел жирный плов. Кончив улыбаться, Мадарип-ишан, сморщившись, заплакал настоящими слезами, которые тихо ползли по рябому лицу. Это уж совсем удивило Романа: как можно плакать, когда тебя никто не обижает?

Кончив молитву, ишан крикнул Гузархана и велел ему оседлать ишака.

– А ты чего сидишь, бездельник? – проворчал он на Рауфа-хальфу. – Чего дожидаешься?

– Сейчас я, ишан-ака, сейчас уйду. Накормлю птицу и уйду.

– Аллах хозяин птицы, он и накормит ее.

– Да, да, ишан-ака, – безропотно согласился Рауф-хальфа. – Об этом я и говорю всем правоверным…

Мадарип-ишан, кряхтя и вздыхая, взобрался на ишака и тронулся в путь. Петух, глядя ему вслед, захлопал крыльями и запел. Лицо старого Рауфа просияло улыбкой. Он погрозил петуху скрюченным пальцем.

– Ах-ах-ах, зачем так кричишь, мошенник?

– Наелся – и кричит. Смотрите, какой у него зоб, – сказал Саидка, подсаживаясь к Рауфу.

– A-а, это ты, Саид!

– Рауф-ата, зачем вы его всегда таскаете? Ишан-ака говорит, что петух не ваш, аллах хозяин ему, а вы таскаете? – спросил Саидка.

– Вот поэтому-то, сын мой, я и не расстаюсь с птицей, что она в таком уважении у аллаха находится. Может, всевышний заметит и пошлет мне за мой труд немного счастья. – Рауф-хальфа беззубо ухмыльнулся, сощурив хитрые, очень живые глаза.

Саидкины расспросы о петухе разозлили Романа – он ждал еды от Саидки, ждал с голодным нетерпением, с болью в желудке, а тот… «Разболтался, нашел время».

– Петух! Аллах одарил его не только сладкозвучным голосом, мудростью и предвидением, – продолжал Рауф-хальфа. – Эта крылатая живность все понимает и все предвидит. А когда приблизится конец, аллах прикажет своему любимцу опустить крылья и не радовать больше грешников своим голосом. И все петухи на земле перестанут петь. Тогда умолкнет и мой мошенник. Конечно, ему будет грустно без песни, но что поделаешь? На все воля аллаха. Так-то, сынок…

– Не верь, Саидка, ему! – закричал Роман, вскакивая и забыв про больную ногу. – Неправду он говорит! Неправду! Никого на небе нет! И петуха там нет!

Рауф-хальфа, схватив петуха, пустился было бежать, но Саидка вцепился ему в халат и закричал:

– Куда вы, ота Рауф? Не убегайте, я все расскажу!

От страха глаза у Саидки округлились, как у совенка. Он знал, что вот-вот придет Гузархан, который ушел искать ишака, и тогда Ромку схватят.

– Ата, Рауф, Ата Рауф!.. Все объясню, не убегайте!.. – твердил Саидка, а Ромка, точно потерявший рассудок, продолжал:

– Спутники там летают! Вселенная там!..

– Перестань, Ромка! – кричал Саидка. – Перестань!..

Рауф-хальфа, как загнанный, насмерть перепуганный заяц, забежал в шатер и забился в угол.

– Он заблудился, ота Рауф. Потерял дорогу, – торопясь, объяснял Саидка, встав перед стариком на колени. – Ногу немножко повредил… Это корейчонок Ромка из нашего кишлака. Я его нашел в тугаях и привел сюда… Вы, ота Рауф, не говорите никому. Дайте мне такое слово. Честное слово…

Старик немного успокоился, но в глазах его застыла тревога. А мальчишка не мог остановиться. Он никогда еще не творил с таким волнением и так много.

– Я знаю вас, Ата Рауф, вы не скажете Мадарип-ишану! Вы хороший… И Гузархан-хальфе ничего не скажете! Никому! Маленьких нельзя обижать, скажете – вас аллах накажет… А Ромка – он тоже хороший… Потом он уйдет. Не скажете?

Рауф-хальфа закрыл глаза и вздохнул.

– Аллах вам судья, – прошептал он. – Аллах все видит и все знает, я только раб его, я ничего не знаю, сын мой… А петух – э-э, он совсем глупый. Мне не удалось научить его разговаривать. Он умеет кричать и драться, а рассказываю за него я, сынок.

На лице старика появилась улыбка, слабая, но с доброй хитринкой. Он покачал головой и поднялся. Саидка, совсем измученный, повалился на землю и долго лежал, бездумно разглядывая дырявый полог шатра, через который лезли острые, как золотые иглы, лучи солнца.

Саидка присел подле Романа и заглянул ему в глаза.

– Зачем кричал? – спросил он.

– А зачем он неправду говорит? А ты слушаешь…

– Каждый говорит, что хочет. Пускай говорит. Ему хорошо бывает, когда его слушают, а мне что?

– А тебе, конечно, бари-бир, – с раздражением заметил Ромка. – Говорить надо о деле, а не о глупостях. Ты веришь ему?

Саидку никто еще так прямо не спрашивал, и он не знал, что ответить. Даже немного оробел и, помешкав, сказал:

– Болтать не будет. Ата Рауф вреда никому не делает. Чудак немножко… Если бы Гузархан был здесь – плохо бы тебе…

– Ну и пусть плохо! – вспылил Роман, а потом заплакал. – Наплевать!.. Никого я не боюсь. И твоего силача Гузархана тоже!

Саидка схватил Романа за плечи и, вытаращив глаза, зашипел на него:

– Тише, тише! Сейчас Гузархан придет. Вон идет! – Приложив палец к губам, Саидка выскочил из землянки.

А Гузархан-хальфа, отпустив ишака, подошел к потухшему костру. Потоптался лениво, не зная за что приняться. Подозвал Саидку, который как ни в чем не бывало сидел у шатра и обстругивал ножом палку. Что-то сказав, Гузархан снисходительно посмеялся, надвинул на Саидкины глаза дервишскую шапку и ушел.

– Вставай, Ромка, – позвал Саидка. – Совсем с голоду помирать будешь. Идем, кушать немножко будем.

Он принес почти целую лепешку и все ту же жестяную банку еще горячего чая, зеленый урюк и щепоть соли.

– Где ты взял урюк?

– В тугаи ходил, урючина там есть… Большая…

Роман накинулся на еду, давясь кусками лепешки. Саидка ел степенно; скупая, но радостная улыбка не сходила с его лица.

– Гузархан-хальфа к роднику пошел, – сказал он. – Там прохладно. Немножко алычи есть… Э-э, спать целый день будет. Мадарип-ишан уехал. Хорошо! Ругать никто не будет. Нам тоже хорошо, да?

– Мне тогда будет хорошо, когда я удеру отсюда, – с грустью произнес Роман.

– Нельзя, – отрицательно затряс головой Саидка. – Нельзя! У тебя нога болит, далеко не уйдешь. А вдруг Гузархан увидит? Он все может сделать! У них еще Саттар-хальфа был. Немножко горбатый. Помер недавно. Страшный он был! Его все боялись. Женщины тоже боялись, которые верующие сильно. Он керосин им приносил, спички давал, читал молитву и говорил: «аминь»…

Роман слышал, что когда-то случалось такое: сами себя сжигали несчастные женщины, кем-то обманутые, оскорбленные. Такие рассказы исходили от старух, которые прятали под сеткой лицо от солнца и людских глаз. Но тогда он ничего не знал о волосатых людях. Даже не предполагал, что существуют такие. О боге он знает, что его нет и никогда не было. И вдруг, пожалуйста!.. «Шайтаны» и их покровитель аллах!

– Когда война была, волосатые люди от войны укрывались. Мой отец тоже… «Там убивают», – говорил. Дивоной стал. А с дивоны что возьмешь? Кому он нужен? – Саидка засмеялся, обнажив ровные блестящие зубы. – Он совсем никому не нужен. А Гузархан-хальфа, о-о, какое нехорошее он делал… Сам говорил мне: учись, пока я не помер. Хвалился. Однажды, когда война была, его на базаре задержали. Привели в военкомат и сказали начальнику: «Вот какого здорового привели, один сто фрицев убьет. Сила!» А он стал прыгать. Джар в военкомате устроил. Доктор говорит: «Э-э, мы его давно знаем. Притворяется. Отправляйте поскорее на передовую. Пускай фашистам эти спектакли показывает». А Гузархан спрашивает командира: «Можно мне, пожалуйста, туда сходить… Живот шибко болит…» Начальник, конечно, говорит: «Иди!» Гузархан подхватил халат и бегом…

– Предатель! – с возмущением сказал Ромка. – Его надо было судить, как врага народа!

Саидка умолк и больше не смеялся. Он глядел в пустоту, печально, с горькой, все еще державшейся в уголках губ усмешкой.

– Эх, бари-бир, – вздохнул Саидка. – Тебе не надо бояться, Ромка. Гузархан, конечно, хитрый, но я тоже немножко хитрый.

– Выручить хочешь меня? – спросил Ромка.

– Ага…