Текст книги "Мистический андеграунд"

Автор книги: Константин Серебров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

"Хорошо пишешь, – меланхолично процедил Боря, – смотри", – и с расстояния пятьдесят метров попал резиновым мячом в красную точку на столбе, три раза подряд.

"Я так не могу!" – удивился я.

"Надо только сконцентрироваться на эту точку и не думать ни о чем – рука сама попадет", – улыбнувшись, произнес Боря.

С тех пор я стал дружить с Борей и перенимать у него науку самопогружения и концентрации.

Однажды я поссорился со своей женой Леночкой – трепетной адепткой московского андеграунда, – и она, уезжая на дачу, гневно прокричала:

"Я вернусь через два дня, и чтобы ты к этому времени не только убрался из моего дома, но и увез всю свою рухлядь. А что останется – немедленно полетит в мусоропровод".

Я знал, что Леночка не бросает слов на ветер, поэтому сразу позвонил Боре и попросил помочь перевезти вещи.

"Но только без выпивки", – строго добавил я.

Боря, конечно, пришел со своим учеником, сразу выставил на стол отвратительнейший портвейн и отечески сказал:

"Пей, Сильвер, – это такой волшебный напиток, что из тебя все дерьмо выйдет".

Голден-Блу и Ника переглянулись.

– Я после недолгих уговоров выпил, – продолжал Сильвер, – а затем появилась еще дюжина бутылок, и мы загудели как положено. А когда я выпил столько, сколько надо, то стал бросать в стенку тарелки, приговаривая:

"Это так, для порядка, чтобы Леночка знала наших".

Осколки сыпались на Бореньку, который лежал на диване. Вдруг он встал и сказал:

"Хватит!" – но очередная тарелка уже полетела, угодив Боре в переносицу. Кровь ручьями потекла на ковер. Его ученик в гневе схватил бутылку и хотел уже разбить ее о мою голову, но Боря примирительно сказал:

"Не надо, он не виноват", – и ушел домой.

Утром я проснулся с больной головой, лежа на битых стеклах, на залитом кровью диване. Долго не мог вспомнить, как я оказался среди битой посуды и крови. Вспомнил и поехал извиняться к Бореньке домой.

"Ну, ничего, Сильвер, не расстраивайся. Хоть ты и прилично врезал вчера мне тарелкой по переносице, но все уже зажило", – произнес Боря, затягиваясь сигаретой.

И действительно, на его носу была видна лишь маленькая царапина. Он прекрасно владел своим биополем.

В глазах Ники и Голден-Блу я заметил восхищение и любопытство.

Сильвер вышел на балкон покурить, а я спустился на улицу – прогуляться и собраться с мыслями, – открыл дневник и прочитал одну из бесед с Джи.

"Гурджиев любил устраивать пирушки, балаганы, но он сам всегда соблюдал порядок, что являлось для него базальтом восхождения в высшие миры. Пока человек не создаст в себе правильный кристалл духовной стабильности – он не войдет в Звездное Рыцарство. Но если ученик вошел в магическую цепь высшего адептата, то через него будет проходить высшая мистическая волна, которую он может передать в мир горизонтали. Магическая цепь создается за счет спаянности магнитных центров всего высшего адептата. Стрелка их поиска всегда указывает на север, на трудности, на внутреннюю работу, а не на юг – на полное расслабление. В своих усилиях посвященный доходит до поиска высших родственных душ.

Школа постепенно поднимает ученика до трансцендентальных посвятительных высот. Но как ее узнать, каковы ее правила? Как не пройти мимо Школы, если в тебе существует скептический кундабуфер и ты не можешь через него ее увидеть? Школа – это пространство, где все законы действуют совсем иначе. Попасть в Школу-значит попасть в таинственный готический храм, который может находиться где угодно – и в воде, и в огне, и в воздухе. И если ученик находится в храме, который называется Школа, ему ничего не страшно. Но, для того чтобы поддерживать огонь, горящий в храме, необходимо постоянно вкладывать в него свои усилия и жертвовать, а для этого надо быть достойной магической фигурой. Надо ставить на кон каждый день. А ставить на кон человек может, ибо энергии у него бесконечно много. На одном только упрямстве можно несколько дней продержать всю Солнечную Систему.

Школа принимает только свежее пожертвование. Жить имеет смысл только ради этого – иное ведет к кристаллизации автоматических схем кундабуфера. Если не будете работать над собой, то вы быстро отрицательно закристаллизуетесь. В Школе переплавка ученика идет на всех уровнях: сексуальном, моторном, эмоциональном и интеллектуальном. Без Мастера, который знает тайну трансмутации, ничего нельзя сделать. Одни люди накопили книги по Гурджиеву, другие по христианству, но реально они не являются тем, на что претендуют, и приписывают себе качества, которыми не обладают.

Необходимо тонкое различение между горизонтальным и вертикальным образом жизни, нужна способность к внутренним археологическим раскопкам, а также умение вести экспедиционный образ жизни".

Когда я, вновь набравшись сил, вернулся в квартиру, то застал всю компанию по-прежнему за столом. Сильвер попивал терпкое винцо и продолжал рассказывать о своем обучении у Кладбищенского:

– Как-то раз, в жаркий полдень, Боря пригласил меня на кладбище, в прохладу старых могил – обсудить один важный эзотерический вопрос. Найдя приличную тенистую могилку, мы уселись на нее. Я разложил небольшой дастархан и, прикуривая сигарету, спросил:

"Почему моя жена Леночка иногда так разрушительно влияет на мое стремление к духовному поиску?"

"В каждой женщине ость Белая и Черная Венера, – произнес Боря, изрядно глотнув портвейна. – Черная Венера может запросто расплавить бессмертную сущность мужчины, а Белая – вознести его в небесные сферы. Но сегодняшний мир полон вагината, с которым надо постоянно бороться".

Я рассказываю вам культурно, милые дамы, но Боря, объясняя доктрину Черной Венеры, через каждое слово в качестве связки употреблял такие вульгарные слова, что даже цветы на могилках приувяли. А в это время меж могил пробирался здоровенный мужик, и в его оттопыренных карманах торчали две бутылки бормотухи. Он оторопело вышел на нас, попав на отборнейшую ругань, и разъяренно завопил:

"Это я-то – сука московская?" – и, багровея от возмущения, со всей силы ударил Борю бутылкой по голове.

Боря отряхнул с головы осколки стекла, отер платочком лицо от разлившегося по нему портвейна и, как ни в чем не бывало, спросил:

"Ну, так о чем мы говорили?" – и мирно продолжал беседу.

Мужик слегка офигел и свалился в близлежащие кусты.

Дело в том, – продолжал Сильвер, – что Боря на московском кладбище организовал начальное отделение алхимической Школы. В этом пространстве ученики посвящались в Работу в Черном, встречались со смертью, проходя под Бориным руководством стадию Нигредо…

Я заметил, что атмосфера после рассказа Сильвера наполнилась холодом и отчуждением.

– Вы слегка шокированы повествованием, – заметил Сильвер, посмотрев на притихших учениц, – но это полезно для внутренней трансмутации.

– Если вы не против, я мог бы прочесть вам для разрядки, – предложил я, – интереснейшие письма Джи к некой Неизвестной Птице.

– Мне интересно все, что связано с Джи, – оживилась Ника.

Я достал дневник и начал читать.

"23 октября 1979 года. Хабаровск, Амур – река любви.

Дорогая Птица!

Верх Янь всегда тантрически борется с низом Инь. Во внутренней Алхимии, в недрах нашего бытия, сознание – орел – тантрически взаимодействует с подсознанием – драконом. Янь, небесный мужской принцип, вонзил свой клюв в Мальвину – Йня, орел треплет дракона за холку.

От этого свадебного поединка исходят токи и невероятные импульсы. Их можно ощутить и пережить через внешнее и внутреннее взаимодействие, если только Монада замыкает этот круговорот в себе самой.

… Помнишь ли ты, что уже было две попытки отсоединить тебя от Нового Импульса, входящего в твою жизнь? Я имею в виду силы Хаоса и Безликости, пытавшиеся отобрать

у тебя греческую монету с бессмертным герметическим символом. Теперь он постоянно сопровождает твою школьную сумку, твою способность учиться, то есть меняться, расти. Ты помнишь иконку с Мадонной от ключей, которые всегда раньше терялись, и которые теперь никогда не теряются? Только благодаря этому ты постепенно начинаешь обретать свой дом. Если человек стабилизировался и стал устойчивым, то со временем его пускают в Алхимический Дом. Символически это выражается земными ключами и ответственным к ним отношением…

…Любимого человека надо почувствовать и понять. Легко и ненавязчиво узнать, в чем он нуждается, что ему будет в радость. Уметь дозировать общение с ним, не требовать только для себя – прямо или косвенно – внимания, впечатлений. Как монах или монахиня в монастыре выполняет труднейший объем работы, как обет послушания перед своей совестью, надо научиться давать любимому человеку на самых разных уровнях. Не ругая его и не красуясь своим даванием – пусть это давание будет безвестное и неприметное, но постоянное, как родник чистой ключевой воды. Именно это создает прекрасную ауру и привлекает Ангелов к ученику. Разучиться, пусть постепенно и с трудом, брать и требовать чего-либо для себя. На это способна только героическая натура, идущая против механических, сонных штампов жизни. Такой человек нигде не пропадет и везде будет Человеком с большой буквы.

А стремление получить что-либо для себя получше и играть красивую роль в маскараде жизни приводит к зависимости, рабству и разбитому корыту.

Поэтому, моя дорогая Птица, лучше начни делать из себя истинную красавицу. А для этого, кроме твоих хороших внешних данных, необходимы прекрасные внутренние характеристики. Их можно приобрести только упорным творческим трудом, изобретая саму себя заново. В этом разница между Красавицей с волшебным зеркалом, которой ты легко можешь стать, – и Красавицей, подругой семи Богатырей – семь чакр, – невестой королевича Елисея, заснувшей от отравленного яблока…"

– Спасибо за мягкую волну, – сказала Ника, – она меня привела в себя.

– Нам пора уходить, – произнесла, вставая, Голден-Блу. – Уже десять вечера.

– Вы идите, – задумчиво сказала Ника, – а мне надо стражу Сильверу задать несколько вопросов о докторе Штейнере.

– Непонятны мне твои настроения, – сказал недовольно я.

– Да ты не волнуйся, братушка, она попозже подъедет, – честно заверил меня пират Сильвер.

Мы с Голден-Блу вышли на заснеженную улицу, в зимнюю ночь.

– Не пойму я этого Сильвера, – произнесла она, любуясь летящими снежинками в свете желтого фонаря, одиноко заснувшего на остановке.

– Джи дал мне задание, – сказал я, – построить в городе Дураков серию театральных площадок, чтобы можно было каравану принцессы Брамбиллы широко развернуться в городе, поработать над его атмосферой. А также мне нужно заработать деньги на следующий год обучения.

– Ну что ж, приезжай, я тебе помогу, – мягко улыбнулась Голден-Блу.

Глава 5. Назад пути нет

На следующее утро я выехал в Кишинев, который покинул несколько месяцев назад, отправившись вместе с Джи натри дня в город Дураков.

В поезде я снова открыл записи бесед с Джи и прочел:

"Верховая езда – умение одеваться, быть опрятным, умение фехтовать, всех смешить и радовать. Надо владеть живой творческой жилкой, чтобы, например, смехом умыть человека.

Если подумаешь про человека плохо, то сам становишься грязным. Если ты не будешь саморазвиваться, то останешься роботом.

Твоя сила – это тайна. Ты должен ее проявлять только в рыцарских поединках. Когда ты выйдешь на тропу войны, там надо демонстрировать свое рыцарское искусство, а в мирной ситуации надо быть простым человеком. Ржавый замок своего горла надо смазывать маслом. Грубо говоря, тебе из угрюмого человека надо становиться веселым и легким. Умей играть несколько ролей – это поле для творчества, для самых мощных медитаций.

Наш кундабуфер замкнут на боль, и посему трудно подойти к своим красным флажкам.

Почему многие люди нас грабят? Потому что виноваты мы сами. В нас есть что-то такое, что притягивает эти обстоятельства. В каждого из нас вмонтирован агент черного двойника, и он всегда будет притягивать к нам отрицательные ситуации, он ими питается, они продлевают его жизнь в нас, дают ему пищу, дополнительный толчок.

Ходит по берегу черный двойник,

Свистит над плечами шелковый кнут.

Он живет годы, я живу – миг.

Робинзон Крузо на двадцать секунд.

Ни в коем случае нельзя влиять на центр воли человека в момент принятия им важного решения, иначе берешь на себя колоссальный обратный удар.

Работа со страхом. Если сознательно вызвать состояние сильного страха, то с тонкого плана появится особое существо, которое тут же вырастет на твоем страхе и скроет тебя от врагов. Надо быть мастером страха. Дон Хуан и Дон Хенаро вызывали потустороннее существо Олли посредством контролируемого страха. Когда они убирали страх, Олли уходило. А когда им надо было показать Олли Кастанеде, они путем нагнетания своего страха вызывали его – оно пугало Кастанеду и их самих. Но надо уметь владеть своими чувствами, чтобы не допускать развития страха и появления существ Олли возле тебя".

Я с большой неохотой вернулся в Кишинев, который, как и прежде, жил горизонтальной жизнью. После Москвы особенно было тяжело вписываться в его однообразие, как будто я попал в плотную среду с огромным земным притяжением.

Мои друзья по внутреннему поиску все так же читали мистическую литературу, в надежде встретить такого Мастера, который описан в книгах. Но от реального Мастера они отгородились жалостью к себе. Я вдруг увидел, насколько они безнадежно застыли на месте. Я убедился в правоте слов Джи, что без реальной Школы никто не может измениться.

В Герметической Школе надо ежедневно совершать сверхусилия, расти из самого себя, преодолевать сеть красных флажков, идти против течения – а почитывать книжечки о Просветлении и называть себя идущим по Пути сможет каждый Балбес Иваныч. Нет вне Школы также и того, кто может сказать, что ты не прав. Ты сам себе мастер и сам посвящаешь себя в миры собственных фантазий, от которых Манька Величкина разрастается до невероятных размеров.

Первым делом я позвонил Петровичу – но он все еще путешествовал с Джи и ансамблем "Кадарсис". Тогда я отправился на скульптурный комбинат – спасать трудовую книжку, без которой я не мог никуда устроиться на работу. Миновав открытые железные ворота комбината, я вошел в приемную, подарив симпатичной секретарше добрую улыбку, и осторожно открыл дверь в кабинет директора. Он удивленно оторвался от стола и долго смотрел на меня сквозь мутные очки.

– Вернулся, негодяй! – заорал он, наконец узнав мою физиономию. – Да я бы такого прохвоста, как ты, три дня плетками стегал, прежде чем отпустить на свободу!

Я от неожиданности остолбенел, а потом быстро скрылся за дверью. Секретарша сочувственно покачала головой. "Надо купить бутылочку коньяку, – подумал я, – это смягчит его холодное сердце", – и отправился в магазин покупать армянский коньяк со звездочками. Когда я во второй раз вошел в кабинет, директор в гневе подскочил на стуле.

– Так ты еще хочешь меня купить, а потом подставить! – разозлился он. – Да я тебя уволю с волчьим билетом, – кричал он, выталкивая меня в коридор, – чтобы никто не взял тебя на работу! Ты навсегда запомнишь, как меня надувать!

Не успел я прийти в себя, как в приемной появился парторг.

– А я на тебя уже дело завел, – ласково сказал он, потирая руки.

– Какое еще дело? – испугался я, сжавшись в комок.

– Да вот лепной мастер донес, что ты давал ему читать книгу по магии.

"Вот сволочь, – подумал я, – а еще умолял: дай почитать, никто не узнает".

Секретарша смотрела на меня большими от любопытства серыми глазами.

– Пошли в первый отдел, – грозно произнес парторг, – сейчас мы с тобой разберемся.

"Ну, попался как кур во щи", – крутилось в моей голове, пока я шагал за ним по длинным обшарпанным коридорам.

– А ты знаешь, что за магию тебя можно посадить на два года в тюрьму? – с инквизиторским удовольствием говорил парторг. – Вот такие, как ты, виноваты в том, что и мой сын увлекся мистикой. Всех вас пересажать пора!

Я стал горячо молиться Святому Йоргену, прося о немедленной помощи.

Первый отдел был заперт, и это обломало парторгу кайф.

– Да что они там, все померли, что ли? – разозлился он, устав барабанить в дверь.

– А книжка не моя, я ее на свалке нашел, – тихо сказал я.

– Знаем мы, что это за свалка, – огрызнулся член партии. – Чтоб стереть позор с нашего предприятия, я должен немедленно сдать тебя в милицию. Но если ты исчезнешь с комбината навсегда, то я могу закрыть глаза на твой проступок, – закончил он смягчившимся голосом.

– Я у вас никогда больше не появлюсь, – честно заверил я, с легким сердцем выпорхнул из этого мрачного места и побежал в отдел кадров, не переставая молиться Святому Йоргену.

Милая интеллигентная заведующая, изнывая от канцелярской духоты, читала Эдмона Ростана. Я поведал ей свою печальную историю.

– Ладно, я помогу тебе, – сказала она, ласково глядя в глаза, – но только никому не проговорись, – и поставила штамп в трудовую: "Уволен по собственному желанию". От счастья я, галантно поклонившись, поцеловал ее мягкую изящную руку.

– Как трогательно, – смутившись, сказала она. – Лучше побыстрей уходи отсюда.

"Прав был Джи, когда говорил, что женская колонна всегда поддерживает наше направление", – отметил я.

Я радостный выскочил из отдела кадров, как вдруг наткнулся на старшего бухгалтера.

– Попался, голубчик, – объявил он, – мы тут тебя обыскались!

– А вам что от меня надо? – приготовился я к защите.

– Выдать тебе зарплату за полмесяца, прогульщик, – сухо усмехнулся он.

– Всегда готов, – бодро заявил я и отправился за ним в бухгалтерию.

Прошло некоторое время, и Петрович сам позвонил мне. Я договорился с ним встретиться в молодежном кафе «Улыбка» в центре города. Через час я сидел в «Улыбке», потягивая пиво и любуясь неотразимой красотой молодых девушек.

– Извини, что опоздал, – произнес за моей спиной Петрович – похудевший и еще больше похожий на веселою итальянца. – Сел, как обычно, в троллейбус, а он на полпути вдруг загорелся – пришлось выкручиваться.

– Это знак приближения к Лучу, – заметил я и заказал еще кружку пива для Петровича.

Пока он покупал себе сигареты и бросал томные взоры на девушек, я быстренько подлил в его пиво водки и поставил кружку на прежнее место. Петрович вернулся и безмятежно взялся за кружку.

– А теперь расскажи, брат Санчо, – попросил я, – о своей последней поездке с Джи по Кавказу.

Петрович многозначительно посмотрел на меня и залпом выпил свое пиво. Через несколько секунд в его глазах отразилось непредвиденное восхищение. Он тихо крякнул, вытер с блаженной улыбкой губы и начал рассказ:

– Оставшись в Кишиневе один, после твоего отъезда, я первое время пытался помнить о работе над собой и внутренней трансформации, но мой роман с Наденькой разгорелся с новой силой. Я так увлекся окаянной любовью, что вскоре стал похож на Кощея Бессмертного. Мой изможденный вид, синяки под глазами и отсутствующий взгляд удивляли родителей и сокурсников, но я забыл обо всем, и о высших мирах – тоже. Наслаждаясь с Наденькой паточным раем, мы шептали друг другу подозрительно сладкие слова. Иногда я чувствовал, что хожу по краю пропасти, но не углублялся в причины этого. Но однажды в сновидении мне явился Джи и произнес:

– Если ты, свинья эдакая, не прекратишь бессмысленно растрачивать драгоценнейшую тонкую энергию Луча – я уволю тебя с должности юнги Корабля.

– Простите, – вскричал я, упав на колени, – я искуплю свою вину.

– Тебе предоставляется последний шанс, – строго произнес он. – Немедленно позвони мне.

Осторожно выбравшись из постели, я пошел в гостиную, где стоял телефон, и набрал московский номер. Было около пяти утра, но Джи взял трубку уже через три звонка и бодрым голосом сказал:

– Слушаю.

– Это я, Петрович, – вы просили позвонить…

– Ну, раз ты успел проснуться вовремя, – сказал Джи, – то у тебя есть шанс сегодня увидеть меня. Я вместе с ансамблем в девять утра вылетаю в Белореченск. Это маленький городок недалеко от Армавира, на Кубани. Найдешь меня, как обычно, через филармонию.

– Я оправдаю ваше доверие, Капитан, – прослезился я, – раз Луч не оставил меня…

Но Джи уже положил трубку.

Я вернулся в спальню, полюбовался сонной мягонькой Надей и растолкал ее.

– Ну что еще? – недовольно протянула она. – Дай поспать, наконец.

– Я получил приказ от Капитана: сегодня же явиться на шхуну

– Очнись, Гураша! Какая шхуна в такую рань? Иди-ка лучше в постельку, – она изящно выскользнула из-под одеяла и пошла на кухню за коньяком.

Выпив рюмочку, я отстраненно посмотрел в ее любящие глаза и весомо заявил:

– Ты, дорогая, недооцениваешь серьезность ситуации. Сегодня утром я обязан вылететь в Армавир.

– Что, опять за старое? Господи, и когда же ты станешь нормальным человеком?

– Не плачь, подруга, – ответил я, поспешно одеваясь, – я все равно уезжаю.

Я попытался поцеловать ес на прощанье и получил оплеуху.

– Совести у тебя нету, – крикнула она мне вслед, но я уже выскользнул на лестничную площадку.

Через полчаса я тихо, чтобы не разбудить родителей, открыл дверь своей квартиры и бесшумно прошел к себе. Включив настольную лампу, я стал нервно искать отложенные на непредвиденный случай деньги. Их оказалось в общей сложности триста рублей. Быстро побросав вещи в рюкзак, я на цыпочках пробрался к двери – и неожиданно столкнулся с матерью.

– Ты куда это, голубчик, собрался? – воскликнула она, всплеснув руками.

– Мамочка, выручай, – сказал я, припав к ее руке. – Мне нужно еще сто рублей, для очень важного дела.

– Господи, опять мальчик попал в дурную компанию, – прошептала она, доставая деньги из сумочки.

– Только не говори отцу. Вернусь через недельку, – заверил я, выскользнув из ее объятий и скрываясь за дверью.

– А как же университет? – запричитала она. – Подожди, я тебе покушать соберу на дорогу… – но я уже не оглядывался.

Добравшись до аэропорта, я обнаружил, что рейс на Армавир отправляется лишь вечером. Целый день я писал дневник, пытаясь осознать пагубное воздействие Наденьки на мое стремление к Небу.

Вечером в Армавире я сел на автобус, направляющий в сторону Белореченска. В автобусе было тепло и уютно, и я стал клевать носом переднее сиденье, которое занимала симпатичная брюнетка. Она оглянулась и недовольно отодвинулась подальше от моего носа.

Добравшись до Белореченска, я отыскал Джи в дорогой гостинице. Он стоял на террасе в потоке света, среди ярко-оранжевых цветов и внимательно следил за полетом золотисто-голубого махаона.

– А, Петрович, здравствуй! – воскликнул он, не спуская взгляда с махаона, порхающего вокруг розовой гортензии. – Ты, Петрович, по своей структуре вестник, гонец, поэтому смирись с тем, что тебе всегда придется следовать за Кораблем. Ты не можешь разрабатывать правильную стратегию своего поведения, тебе легче следовать тому направлению, которое указываю я или блуждающий Касьян…

От возмущения я проснулся: за окном было темно, только множество звезд сияло на темно-синем небе. Я пробрался по заваленному сумками проходу к шоферу и спросил его, когда же будет Белореченск.

– Какой Белореченск? – ответил шофер. – Уже два часа в Краснодар едем!

– Останови машину! – истерически закричал я.

Автобус с визгом затормозил.

– Ты чо, напился, шоферюга? – раздался голос пьяного на заднем сиденье. – Людей, чай, везешь, не дрова!

Я схватил сумку и, наступая в спешке на ноги пассажирам, выскочил из автобуса.

– Спасибо большое! – закричал я шоферу.

– Да ладно, не за что, – ответил он, и автобус уехал.

Тут я осмотрелся и сообразил, что стою на обочине в ночной степи, и нет вокруг ни жилья, ни даже деревьев. На ледяном ветру я мгновенно продрог до костей. Было около полуночи. Нелепость и даже опасность моей ситуации стала вполне ясной. Ночевать в степи я не умел.

Я решил стоять, пока совсем не устану, на обочине, и голосовать. Прошел час. Я натянул на себя все теплые вещи, какие были в сумке, но это не спасало. Наконец мне повезло: появился большой бензовоз и довез меня до Белореченска.

Около трех ночи я был уже в гостинице, но о музыкантах там никто даже и не слыхал. Я снова впал в панику, но дежурная через некоторое время сказала, что, может быть, они выступают в Майкопе. Я успокоился: Майкоп был совсем недалеко. Место мне дали в общем номере, среди цыган. Я надежно спрятал деньги и документы, ремень сумки намотал на руку и все равно долго не мог заснуть. Наконец-то я стал понимать, что обычная жизнь, где я мог проявляться идиотическим образом, тут заканчивалась. Школьные стражи порога стали пристально следить за моими действиями, и если я совершал ошибку, то попадал в угрожающие обстоятельства.

На следующее утро я уже был в Майкопе. Я направился к гостинице – трехэтажному розовому зданию, – надеясь поскорее увидеть Джи.

– Куда торопитесь, матрос Морковкин? – окликнул чей-то знакомый голос.

Я обернулся, но никого не заметил.

– Эй, турыст-тыптымат! Тут тебе не здесь! Мы тебя быстро отвыкнем! – этот голос был мне незнаком.

Я осмотрелся и заметил под навесом пивной палатки Джи, Шеу и крепкого сложения человека лет сорока, с кудрявой бородкой. Они мирно выпивали утреннюю кружку прохладного золотистого пива, отщипывая кусочки вяленой рыбы, лежавшей перед ними на белом столике.

Мы все расхохотались. Я подошел к ним, сбросил сумку и, заказав кружку пива, принялся за рыбу, которая таяла во рту, наполняя живот невероятным удовольствием.

– Ну что, жив братушка? – улыбнулся Джи. – Познакомься со Стасом, моим давним приятелем, новым барабанщиком "Кадарсиса".

– Добрался, но с такими приключениями, – сказал я, – что мало не покажется.

– А это для оттенения радости встречи, – бросил Стас, потягивая пенящееся пиво.

– Приехал просветляться? – усмехнулся Шеу и оторвал от рыбы аппетитный бок.

– Зачем смеяться над бедным Петруччо, – заступился Стас,

– он и так настрадался.

– Недавно Росконцерт посылал Нормана в Гаагу, представлять Россию на джазовом фестивале Северного моря, – произнес Джи, – а сегодня, из особого чувства равновесия, – в казачью станицу Венцы.

– Соблюдение законов абсурда – великое искусство, – засмеялся Шеу.

– Кстати, об абсурде, – добавил Стас. – Петраков получил повышение – теперь он еще и костюмер "Кадарсиса".

Попив пивка, я забросил вещи в номер Джи и направился загружать аппаратуру Джи носил ящики с новым рабочим "Кадарсиса", фамилия которого была Бредихин, а мне предложил поработать с Петраковым.

Петраков был тих как овечка. Он подозрительно цепко ухватился за ящик и, заметно пошатываясь, понес его со мной к автобусу

– Не думайте, господа, что я пьян, – недовольно пробормотал он, зацепившись ногой о трещину в асфальте.

По дороге в казачью станицу он еще держался, но при расстановке сцены вдруг упал навзничь и намертво отключился.

– Ну и напился, собака, – ворчал Шеу, оттаскивая его за кулисы и маскируя фанерным плакатом с намалеванным Ильичом.

– Где моя черная концертная бабочка? – возмущался Норман, бегая по убогому зданию клуба. – Гурий, – приказал он, увидев меня, – немедленно разыскать Петракова и узнать, куда он спрятал мою бабочку Иначе вы будете отвечать за срыв концерта.

Перепугавшись, я ринулся расталкивать пьяного в стельку Петракова.

– Отстань, бродяга, – вяло отмахивался Петраков, – я тебе покажу, кто тут главный. Я – бывший матрос речного флота, а ты кто?

– Да вот она! – закричал Шеу, доставая бабочку из лакированного ботинка Нормана.

Норман брезгливо сморщился, но все-таки прицепил ее к белому воротничку рубашки.

– В следующий раз я ее так упрячу, что она никому не достанется, – прохрипел костюмер Петраков и мудро отключился.

Норман, отрепетировав партитуру на скорую руку, начал концерт, и мы спокойно смогли устроиться в пустой комнатке за сценой. Я отслеживал себя, описывал события, а Джи потягивал пиво из темной бутылки, сидя в черном кожаном кресле. Зашел рабочий сцены Дима Бредихин, с блестящим бутербродом в руке, и, сев напротив Джи, ехидно произнес:

– Если ты, как я слыхал, мудрый человек, то скажи, как мне разбогатеть?

– Для начала тебе нужно обрести внутреннее богатство, чтобы ты, даже сидя в глухом углу своей тюрьмы, мог истинно творить.

– Спасибо, – обиделся Дима и вскочил со стула.

Бутерброд вырвался из рук и прочно приклеился маслом к его новым джинсам. Бредихин мгновенно позеленел и вылетел из гримерной.

– Страж порога не дремлет, – произнес Джи и углубился в "Философию свободы" господина Бердяева.

В очищенном от простонародья пространстве мне стало легче дышать, и я спросил Джи:

– Как мне стать более духовным?

– Если ты зажжен каким-то идеалом, ты должен видеть его везде.

– Как – везде?

– Как Дон-Кихот, оторванный от этой реальности и творящий другую, глубинную и проникающую в самую сердцевину духа. Это роза, распятая на кресте твоего тела. Но тебе нужны для этого благородные субстанции, которые ты не должен расплескивать по всяким выгребным ямам. Эти субстанции образуются лишь в результате усилий осознать, вспомнить себя, Петровича. Ты должен не отождествляться с игрой своего внутреннего и внешнего театра, а наблюдать ее, и затем – наблюдать наблюдателя.

Мне нравилась энергия, которая чувствовалась за этими словами, но я совершенно не мог уловить смысла того, что он говорил. Я углубился в записи, пытаясь упорядочить свой хаотический поток сознания.

Когда концерт для казаков закончился и мы оказались в городе, в гостинице, я собрался расстелить дастархан и прилично закусить котлетами с пивом. Но Джи вдруг произнес:

– Предлагаю тебе заглянуть к Петракову и Бредихину и в виде обучающей ситуации поговорить с ними.

– Какое обучение может получиться из разговора с такими простолюдинами? – возмутился я, с сожалением глядя на расставленную закуску.

– Если хочешь развиваться, ты должен почувствовать человека, суметь заглянуть в корень его "таковости" и понять, что Мировой Логос хочет выразить через него. А научиться этому ты можешь только практически, участвуя в ситуациях.

– Теперь все ясно, – пробормотал я и поплелся за Джи – учиться общению с тоскливыми пролетариями.

Петраков спал одетым, его грязные башмаки хорошо устроились на белой простыне. На полу валялись бутылки из-под пива и водки. Ошалевший Бредихин ожесточенно теребил гитару, наигрывая блатную песню "Вор в законе". Я занял свободный стул, а Джи присел на кровать.

Я ждал окончания песни, чтобы завести разговор о Просветлении, но урловая баллада лилась, как вода из крана, действуя на меня наихудшим образом. Постепенно черный романтизм полностью захватил меня, я позабыл о своем стремлении к Небу и замолчал как рыба. Повисла каменная тишина, и я нетерпеливо ерзал на старом потертом стуле. Джи взглянул на меня с некой безнадежностью и предложил отправиться к Шеу.