Текст книги "Дар Астарты: Фантастика. Ужасы. Мистика (Большая книга)"

Автор книги: Коллектив авторов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 43 страниц)

Генри де Вер Стэкпул
ТАЙНА МОРЯ

Это было в те дни, когда по берегам Великого океана еще росло сандаловое дерево, а не царила, в ущерб ему, кокосовая пальма. Торговое судно «Калюмет», принадлежащее частному владельцу, отправилось в Раратонгу и погибло в огне приблизительно в четырехстах милях от места назначения.

К гибели торгового судна относятся обыкновенно довольно равнодушно. Но авария «Калюмета» взволновала умы. И виной этому была таинственная история, связанная с именем одного из пассажиров, оставшихся в живых, некоего Паризолта, родом канадца.

Пламя вспыхнуло 18 мая 18** года. Один из матросов ослушался приказаний и спустился со свечой в ту часть трюма, где хранились лаки. Во мгновение ока огонь охватил весь корабль. Спасательные лодки, к счастью, спустили, но не успели снабдить их достаточным количеством провианта.

Одна из лодок была китовым судном, другая обыкновенной парусной. Последнюю занял Паризолт с двумя полинезийцами, остальные устроились на китовом судне. Затем произошли следующие события: лодки расстались 20 мая. Китовое судно пришло в Раратонгу приблизительно через две недели. Лодка же Паризолта пропадала четыре месяца. Только первого сентября повстречал и подобрал ее фрегат «Альзасиан». Ее нашли со склоненной мачтой, полощущимся парусом, а на дне ее лежал без чувств Паризолт.

В лодке не было ни крошки хлеба и ни капли воды. Полинезийцы исчезли бесследно, а сама лодка находилась всего в каких-нибудь полутораста милях к югу от места гибели «Калюмета».

Когда лодки расстались, провианта и воды было в каждой не более, чем на десять дней. Хозяин «Калюмета», капитан Галифакс, публично заявил об этом в своем отчете. Все же лодка с Паризолтом отсутствовала четыре месяца, и ее пассажир был жив. Чем же он поддерживал свое существование?

Спасенный и приведенный в чувство, Паризолт забыл все, что произошло с ним со времени гибели судна. Память вернулась к нему только через несколько лет, когда организм его встряхнула сильная болезнь. Поэтому окружающие делали самые разнообразные предположения. Одни уверяли, что Паризолт съел полинезийцев, другие же утверждали, что он все это время прожил на каком-нибудь судне, в свою очередь потерпевшем аварию.

Ни то, ни другое не было верно. Ключ к раскрытию тайны был в самом Паризолте, в его силе и в его слабости.

Вот как было дело.

20 мая расстояние между лодками, спущенными с «Калюмета» было, приблизительно, в одну милю. Затем оно стало увеличиваться. Парус китового судна становился похожим на крыло чайки, потом стал теряться в блеске солнца и моря. У Паризолта был компас, но неважный, и путеводной звездой ему служила первая лодка. Но ход этой последней был гораздо быстрее и, кроме того, она была полна людей, отчаянно борющихся за свое существование. На закате солнца ее все же можно было разглядеть среди волн, на заре же она исчезла, точно унесенная ласкающим бризом. Но Паризолт не знал страха. Море отвечало потребностям его души, жаждавшей приключений. Человек он был образованный. Несмотря на свои восемнадцать лет, он уже был философом и не боялся смерти, зная ее неизбежность.

Кроме того, он твердо верил в свой компас, который, в сущности, никуда не годился.

Но полинезийцы совершению не надеялись на спасение. Исчезновение китового судна привело их в уныние, там у них были друзья и родственники, и теперь они были уверены, что никогда больше не увидят их.

Младший из полинезийцев давно страдал чахоткой, болезнью, которая проникла в Полинезию вместе с цивилизацией.

Когда китовое судно исчезло из виду, этот несчастный лег на носу лодки и отказался наотрез от пищи. Казалось, он решил умереть. В те времена полинезийцы умели умирать. И в этом случае несчастному человеку пришла на помощь его болезнь. Он умер на третий день вечером.

Паризолт прочел над ним молитву, потом при свете луны тело выбросили за борт. Оно было почти невесомо и поплыло.

Ветер подхватил лодку, а тело точно хотело догнать се. Но постепенно оно исчезло вдали, и на волнах сверкало только отражение луны. Покойник, казалось, выбился из сил и с отчаянием отказался от попытки догнать товарищей.

Проснувшись на заре, Паризолт увидел, что он один. Его спутник исчез. По всей вероятности, его ум помутился после странной ночи, и он последовал за своим братом. Паризолт отчасти ждал этого. Накануне он заметил в полинезийце признаки безумия и, засыпая, боялся, что ставший мрачным, как туча, туземец убьет его. Не найдя же его утром в лодке, он почувствовал как бы освобождение от надвигавшейся опасности.

В таких случаях, в человеке просыпается животное, заботящееся прежде всего о своем существовании.

Паризолт пересмотрел весь провиант. Для одного человека могло еще хватить на двадцать дней. Теперь Паризолт не сомневался в своем спасении.

Он и раньше не отчаивался, но все же учитывал возможность гибели.

Теперь уж юноша не рассуждал, а просто был твердо уверен, что все будет хорошо.

На заре следующего дня вдали показался остров. В полдень путешественник пристал к берегу. Остров был сказочно прекрасен: ярко-зеленый, пышный, весь точно призрачный, начиная с вершин гор и кончая белой пеной у окружавших его рифов.

Лодку несло по сверкавшей на солнце воде к самому берегу. Когда нос ее уткнулся в береговой песок, ветер затих окончательно. Точно успокоился, сделав свое дело.

Был час прилива, и Паризолт, вытянув лодку на берег, огляделся с приятным ощущением горячего песка под ногами.

Несмотря на красоту природы, остров был неприветлива, точно враждебно настроен против человека, населен какими-то злыми силами. Нигде не играет такой большой роли Душа Местности, как по берегам Великого океана. Острова его точно населены невидимыми существами, имеющими влияние на психику человека. И таково было впечатление Паризолта.

Он сразу почувствовал, что на острове нет ни одного живого человека, и был прав.

Плотно утвердив лодку на берегу, он начал выгружаться. Провианта оставалось немного, но на острове голодать не придется. Лес и лагуна накормят его. Мешок с остатками хлеба и остальные вещи он снес в лес, скрыв их под слоем листьев у подножия широколиственного дерева. Лодку в былые времена применяли для рыбной ловли. На дне ее были спрятаны удочки, крючки, ножик с наполовину обломанным лезвием, – все это было для него теперь дороже жемчуга. Эти сокровища он оставил в лодке, а сам отправился на поиски пресной воды. Недалеко от берега, среди деревьев он нашел то, что искал.

Лежа вечером около своей лодки, Паризолт любовался заходом солнца. Лагуна казалась золотым зеркалом, и чайки – золотыми птицами, резвящимися в голубовато-сиреневых небесах. Потом небо превратилось в огромную чашу золотого цветка.

Тогда Паризолт улегся под деревом, где лежали его вещи, и заснул, чтобы проснуться на заре с ощущением новой, прекрасной жизни. Как все моряки тех дней, он не расставался с кремнем и мог, поэтому, всегда добыть себе огня и сварить пищу. Но пока он в этом не нуждался. Ему хватало его хлеба и плодов кокосовой и банановой пальмы.

Лес, конечно, изобиловал всякой пищей, но пока Паризолт не собирался исследовать эту часть острова. Среди деревьев, вдали от залива, ему становилось не по себе. Точно он был не один, точно за ним следили, точно… Но невозможно передать на словах ощущения враждебности лесов острова, преследовавшие путешественника, как только он пытался углубиться внутрь местности.

Он держался ближе к лагуне. Здесь чувствовалась свобода, и товарищами его были солнце, ветер, море и чайки.

Быстро проходили дни и недели в рыбной ловле, приготовлении пищи, купании и изучении жизни обитателей моря и острова.

Часто выезжал юноша к рифам. Здесь волны чуть-чуть покачивали лодку, и Паризолт лежал в ней, опираясь подбородком на руки. Тут развертывалась перед ним жизнь лагуны: живые раковины, крабы, пестрые рыбы – вечно новый мир, яркий, молчаливый, таинственный.

Прошло около трех месяцев, и однажды Паризолт забрел в глубь леса. Монотонная жизнь начинала приедаться и, кроме того, его раздражало чувство жути, внушаемое ему лесом. Стали попадаться могучие деревья, точно сурово оберегавшие тишину леса. Здесь растения переплетались друг с другом, точно в борьбе за существование. Свисали к земле лианы с точно впившимися в них орхидеями, похожими на гибнущих птиц в роскошном оперении.

Паризолт энергично пробирался вперед. Вот и поляна. Но вдруг молодой человек почувствовал, что он не один: что-то подстерегало его. Это «что-то» не было человеком или зверем, но это было нечто, высеченное из камня.

Перед ним возвышалась фигура идола, одного из тех языческих богов, которые словно оберегают восточные острова Великого океана. Это было каменное изваяние раза в два выше человеческого роста. Лицо было высечено грубо и неумело, глаза запали глубоко под лоб.

Когда-то здесь стоял храм или чья-нибудь гробница; теперь осталась одна фигура идола, слегка наклонившаяся вперед, точно прислушивающаяся к чему то.

Паризолт сразу определил древность изваяния. Все же он не приблизился к нему ни на шаг, не стал рассматривать фигуру. Постоял он у подножия ее каких-нибудь 20 секунд, потом повернулся и пошел обратно. Раз или два он остановился и прислушался, а достигнув залива, облегченно вздохнул. Точно человек, вырвавшийся из мрака на солнечный свет. Потом занялся каким-то делом и забыл на некоторое время о лесном чудовище.

После ужина, лежа на песке и разбирая пестрые раковины, он вдруг услышал в шуме волн новые звуки. Волны по-прежнему плакали и стонали у рифов, но оставаться равнодушным к этому Паризолт больше не мог. Одиночество делало свое дело, нервы слабели.

Оставив раковины, он выехал на лодке в залив и забросил удочку. Теперь ропот волн уже не волновал его. В лодке было так спокойно и уютно. Но мысль о возвращении на берег претила ему. В лодке он чувствовал себя свободным и независимым.

Он направил лодку к берегу, и неприятное состояние тотчас же снова охватило его. На берегу лодка по-прежнему осталась в кустах, а сам юноша сел на пне, чтобы полюбоваться закатом. Когда же настала ночь, Паризолт почувствовал, что лишен своей обычной постели. Он спал всегда под деревом. Но ведь это дерево было началом леса, а в лесу скрывалось «то»…

Он укрылся в лодке среди кустов. Взошла луна и залила серебром лагуну, ночной ветерок шевелил кустарником, а Паризолт прислушивался.

Ночь была полна шумов – гудело море у рифов, шумел ветер в лесу, всплескивала рыба у самой лодки. Юноша даже вскочил в испуге, но, увидев расходившиеся по воде круги, лег снова и постарался ни о чем не думать.

В первый раз в жизни испытывал страх. Он обливался потом, представляя себе, что кто-то стоит в кустах около лодки, и большая рука потянется сейчас за ним.

Несколько минут продолжалось это мучение. Потом он с лихорадочной быстротой отвязал лодку и выехал в залив.

Вот он, восторг освобождения! Теперь нечего было бояться. Паризолт был прежним бесстрашным человеком. Ни за что на свете не пристанет он к берегу до утра!

Так прошла бессонная ночь, и солнце разогнало ужасы мрака.

Утром юноша снова втащил лодку в кусты и, не чувствуя аппетита, лег и заснул.

Проснулся он в полдень. Голодный, вылез из лодки и, направившись к тому месту, где всегда раскладывал костер, зажарил одну из пойманных в бессонную ночь рыб. Движения его были торопливы и неровны, как у ненормального человека. Ковш для вычерпывания воды из лодки лежал на берегу. Он наполнил его водой у ручья и вернулся с ним в лодку, весь потный, точно после тяжелого труда. «Надо собрать все вещи и снести их в лодку», – с трудом соображал он. Мешок с сухарями был еще полон: здесь он к нему почти не прикасался.

Но солнце склонялось на запад. Скоро стемнеет, и теперь он уже знал, что с темнотой придет ужас.

Нагружая лодку, он чувствовал ненависть к острову, к заливу и рифам. Он хотел свободы, хотя бы той свободы, которая была уделом разбивающихся у рифов волн.

Он окончательно уезжал с острова.

Час тому назад Паризолт еще не знал этого. Он сначала решил жить в лодке, изредка отправляясь в лес за водой. Но беспокойное чувство разрасталось с поразительной быстротой, и теперь он бежал с острова.

Ветер надувал парус. Мягко скользила лодка по воде. Подобно чайке, вылетела она из залива в спокойно расстилавшееся море. Подобно чайке, затрепетала в лучах солнца и исчезла во мраке ночи. А остров остался во власти безглазого существа, одного из тех, которые стерегут заброшенные уголки земли.

Точно чайку с надломленным крылом, подобрал лодку спустя три недели «Альзасиан». В ней лежал Паризолт, черный и высохший, как выветренное дерево, тихо покачиваемый волнами…

Уильям Хоуп Ходжсон
МОРСКОЙ КОНЬ

 
«В морской глубине мчатся кони;
Их хвосты длинны и мощны.
Гей-гей! Гей-гей!»
 

I

– Как же ты поймал его, деда? – спросил Небби. В течение недели он задавал этот вопрос каждый раз, когда слышал, что старик напевает старую балладу о морских конях, впрочем, неизменно обрывая пение после первого же куплета.

– Кажется, конь-то был слабоват, Небби; я хватил его топором раньше, чем он успел уплыть, – ответил дед. Он выдумывал с неподражаемой серьезностью и спокойствием.

Небби соскочил со своей удивительной лошадки-палочки, просто вытянув ее из-под себя, осмотрел ее странную голову, похожую на единорога и, наконец, показал пальчиком на то место зубчатой шеи своей игрушки, с которого соскочила краска.

– Ты здесь ударил его, деда? – спросил ребенок.

– Да, да, – ответил дед Закки, взяв лошадку и разглядывая контуженное место. – Да, я здорово ударил его!

– И конь умер, деда? – спросил мальчик.

– Гм! – ответил старик, ощупывая всю лошадку. – Не умер и не жив, – сказал он. Он открыл искусно сделанный подвижной рот коня, посмотрел на его зубы из косточек, потом погладил пальцем по шее морского чудовища. – Да, – повторил старик, – конь ни жив, ни мертв, Небби. Смотри, никогда не пускай его в воду; пожалуй, он там оживет, и тогда прощайся с ним!

Может быть, «старый водолаз Закки», как его звали в соседней деревне, боялся, что вода не окажется полезной для клея, которым он приклеил большой берестяной хвост, по своему выражению, к «корме» удивительного животного.

Туловище лошади он вырубил из большого четырехфутового куска мягкой желтой сосны и прикрепил к нему упомянутый хвост. Ведь это был настоящий «морской конь», выловленный им на дне моря.

Долго пришлось ему работать над своим произведением; он делал его на водолазной барке во время отдыха, и это создание было плодом его собственного богатого воображения и доверия Небби. Дело в том, что Закки ежедневно придумывал бесконечные и удивительные истории о том, что он видел на дне моря, но изо всего, что сочинял старик, Небби больше всего любил удивительные рассказы о диких, неукротимых морских конях. Началось с того, что Закки бросил о них случайное замечание, основанное на отрывке старой баллады, а потом сам придумал еще несколько подробностей.

Расспросы Небби подсказывали ему много нового и скоро повествования водолаза о морских конях стали занимать долгие зимние вечера. Ему постоянно приходилось вспоминать все с самого начала, с того первого раза, когда он увидел коня, который пощипывал морскую траву, и кончать встречей с маленькой дочкой Марты Теллет, мчавшейся на морской лошадке.

После этого к рассказу о конях стали примешиваться все дети, которые отправлялись из деревни по длинной-длинной дороге на кладбище.

– А я буду ездить на морских конях, деда, когда умру? – однажды серьезно спросил Небби.

– Да, да, – рассеянно ответил Закки, покуривая трубку.

– А может быть, я скоро умру, деда? – с горящими глазками снова спросил Небби. – Ведь многие маленькие мальчики умирают. Правда?

– Молчи, молчи, – сказал дед, внезапно поняв, о чем говорит ребенок.

И вот, после того, как Небби много раз выказал желание умереть, чтобы кататься на морских конях и скакать на них кругом своего деда, пока он работает на дне моря, Закки придумал лучший выход из затруднения.

– Погоди, Небби, я достану тебе морского коня, наверно достану, – сказал он как-то. – И ты будешь ездить на нем по всей кухне.

Предложение старика понравилось мальчику, и он перестал жаждать смерти.

Целый месяц Небби встречал старого Закки вопросом, поймал ли он коня или нет.

А Закки усердно работал над четырехфутовым куском желтой сосны. Он вырубал коня, руководствуясь собственными предположениями насчет внешнего вида морских лошадей, придавая своему произведению маленькое сходство с рыбкой морским коньком и делая добавления, которые внук подсказывал ему своими вопросами: «Что за хвосты у морских коней? Такие ли, как у настоящих лошадей или как у рыб? Есть ли у них подковы? Кусаются ли они?»

Небби особенно интересовался этими тремя пунктами. Вот почему дед снабдил странное создание своих рук настоящими костяными зубами и подвижной челюстью, двумя неуклюжими ногами и закрученным хвостом.

Наконец, лошадь была окончена, и последний слой краски на ней высох, стал тверд и гладок. В этот вечер, побежав навстречу деду, мальчик еще издали услышал голос Закки.

– Гей, гей! гей, конек! – кричал он и щелкал кнутиком.

Небби пронзительно крикнул и в безумном восторге кинулся ему навстречу. Он понял, что дед, наконец, поймал-таки морского коня. Очевидно, животное было непослушно. Подбежав к деду, Небби увидел, что старик откинулся назад, натянув поводья узды, которые, как Небби смутно разглядел в темноте, были привязаны к морде какого-то черного чудовища.

– Стой, стой, – кричал дед и размахивал в воздухе кнутиком.

– Поймал! Поймал, деда?

– Да, – ответил старик, очевидно, уставший от борьбы с конем. – Погоди, теперь он будет смирный. Возьми. – И старик передал поводья и кнутик взволнованному и даже отчасти, напуганному внуку. – Тише, тише! Погладь его.

Небби дотронулся до лошади и нервно отдернул руку.

– Да ведь конь-то мокрый! – вскрикнул он.

– Да, – ответил дед, стараясь скрыть свое торжество. – Он прямо из воды.

И действительно, «деда» сделал последнее художественное усилие – окунул лошадь в воду.

Вынув из кармана платок, Закки вытер коня и при этом слегка шипел, точно успокаивая его.

Через несколько минут Небби уже сидел на своей лошадке-палочке, размахивая плеткой, и кричал:

– Вперед! Гей-гей!

Дед стоял в темноте и смеялся счастливым смехом, потом вынул трубку, набил ее и, покуривая, громко запел:

«В морской глубине мчатся кони…»

II

Прошло несколько дней; раз вечером Небби, встретив старого Закки, торопливо спросил его:

– А ты не видал, деда, маленькой дочки Джен Мелли? Ездит она на морских конях?

– Да, – рассеянно ответил дед. Потом, вдруг поняв, что значил этот вопрос, прибавил:

– А что же случилось с дочерью миссис Мелли?

– Умерла, – спокойно ответил Небби. – Миссис Кей говорит, что в деревне опять начала свирепствовать лихорадка.

Небби говорил весело; за несколько месяцев перед тем в деревне был повальный тиф, и тогда Закки взял внука с собой на барку, чтобы спасти его от заразы. Мальчик наслаждался жизнью на море и, молясь Богу, часто просил Его послать в деревню болезнь: ему так хотелось снова очутиться на водолазной барке.

– И мы будем жить на море, деда? – спросил он, шагая подле старика.

– Может быть, может быть, – ответил старый Закки, и в его голосе прозвучала тревога.

Дед оставил Небби в кухне, а сам пошел в деревню за сведениями; когда же он вернулся, то упаковал платье Небби и его игрушки в начисто выстиранный холщовый мешок из-под сахара и на следующий же день отвел внука на барку. Всю дорогу Небби скакал на своей морской лошади. Он даже смело проехал на ней по узкому переходному мостку; правда, старик шел позади его, готовясь поддержать в случае нужды, но мальчик не видал признаков заботливости деда и не знал, что ему могла грозить опасность.

Нед, состоявший при насосе, и Бинни, смотревший за воздухопроводной трубкой и сигнальной веревкой, радостно встретили мальчика.

Жизнь на водолазной барке нравилась Небби; «деда» тоже наслаждался присутствием внука; были довольны и его помощники. Ребенок принес к ним образ их собственного детства. Только <одно> беспокоило Неда и Бинни: Небби то и дело забывался и ездил на своем морском коне через воздухопроводную трубку.

Нед серьезно говорил по этому поводу с Небби, и мальчик обещал помнить его слова, но скоро позабыл о них. Барку вывели на мель и бросили якорь рядом с буйком, который служил границей подводных работ деда. Стояла прекрасная погода, и водолаз решил оставить барку на этом месте, пока море не «испортится». В таких случаях, на берег за провизией посылали тузик.

Жизнь на воде казалась Небби праздником. Когда мальчик не катался на своем коне, он или разговаривал с Недом и Бинни, или стоял подле лестницы, ожидая, чтобы медный шлем деда вынырнул из воды, а воздухопроводную трубку и сигнальную веревку осторожно вытянули на палубу. Иногда Небби распевал балладу о морских конях и при этом пристально всматривался в воду. Казалось, мальчик считал эту песню чем-то вроде заклинания, которое могло вызвать морских лошадей на поверхность.

Каждый раз, когда тузик возвращался с берега, приходили печальные вести о том, что тот или другой отправились по «длинной дороге»; Небби больше всего интересовали дети.

Едва дед выходил из-под воды, Небби принимался нетерпеливо суетиться около него, ожидая, чтобы Нед отвинтил его громадный шлем. И тогда раздавался неизбежный вопрос: видел ли деда маленькую дочку Андрью? Или сына Марти? Катались они на морских конях?

– Конечно, – отвечал дед и каждый раз глубоко вздыхал, понимая, что названный ребенок умер и об этом узнали на барке, пока он был на дне.

III

– Смотри, Небби! – сердито крикнул Нед. – Смотри, если ты еще раз наступишь на трубку, я изрублю твою лошадь на растопку!

Действительно, Небби опять забылся. Хотя, вообще, он хорошо относился к замечаниям Неда, но теперь остановился и сердитыми, пылающими глазами посмотрел на него. Намек на то, что его морской конь деревянный, глубоко огорчил мальчика. Он никогда не допускал подобной ужасной мысли, – даже и после того, как однажды, во время отчаянной скачки, морской конь натолкнулся носом на борт барки и с его морды соскочил кусок краски, обнаружив безжалостное дерево.

Небби просто воздерживался смотреть на пораненное место; свежее воображение ребенка помогло ему считать, что все осталось по-прежнему и что он, действительно, ездил на настоящем морском коне. Небби даже не попросил деда поправить беду. Закки всегда чинил его игрушки, но «этого» починить было нельзя.

А теперь Нед сказал ужасную вещь, сказал так прямо, так ясно! Небби дрожал от злобы и жестокой обиды. Он стоял и придумывал, как бы поскорее отомстить Неду за это жестокое оскорбление. Вдруг мальчик увидел воздухопроводную трубку, из-за которой все вышло. Да, он может взбесить Неда. Небби повернул своего коня и помчался к трубке. Со злобной умышленностью он остановился на ней и стал бить по проводнику воздуха большими передними ногами своего странного чудовища.

– Ах, ты – чертенок! – проревел Нед, не веря собственным глазам. – Чертенок!

Небби продолжал бить ногами лошади по трубке, бросая на Неда вызывающие и свирепые взгляды. Терпение Неда истощилось; он толкнул ногой морского коня, тот пролетел через всю барку и с силой ударился о ее борт; Небби взвизгнул, но скорее от невероятного раздражения, чем от страха.

– Я брошу эту дрянь в море! – сказал Нед и побежал, чтобы выполнить страшное святотатство. В следующее мгновение что-то вцепилось в его правую ногу, и маленькие, очень острые зубы впились в его голую икру под закрученными панталонами. Нед вскрикнул и грузно опустился на палубу.

Между тем, Небби уже рассматривал черное чудовище, о котором он грезил днем и ночью. Стоя на коленях, он с горем и с гневом увидел повреждения, причиненные ударом Неда. Ведь на голых ногах преступника были башмаки с гвоздями! Нед стонал, но Небби не жалел его. Досада и раздражение мешали ему жалеть своего врага. Он даже желал Неду смерти.

Винни тоже бранился. Он кинулся к воздушной трубке (это было счастливо для старика Закки) и стал работать поршнем, громко жалуясь на небрежность своего товарища. Его воркотня достигла слуха Неда, который вспомнил о своих обязанностях и ужаснулся; ведь он совершил самое великое преступление помощника водолаза – бросил нагнетательный насос!

Стоя за работой, Нед одной рукой двигал поршень, а другой ощупывал следы от зубов мальчика. Кожа была еле повреждена, но раздражение Неда все еще не улеглось. Вот Винни начал осторожно вытягивать веревку и воздушную трубку, старый Закки медленно поднимался по длинной веревочной лестнице.

Водолазу захотелось узнать, что случилось и почему в первый раз в жизни доступ воздуха к нему прекратился. Ему объяснили…

Дед схватил Небби и ударил его своей мокрой мозолистой рукой. Ребенок не заплакал и ничего не сказал; он только крепче прижал к себе свою морскую лошадь. Дед бранился; Небби все молчал. Старик переоделся и снова подошел к внуку.

Лицо Небби было очень бледно; в его глазах стояли слезы, но это нисколько не смягчало взгляда, которым он смотрел на деда и на все кругом. Закки в свою очередь посмотрел на мальчика, посмотрел на морскую лошадь и придумал средство заставить Небби смириться. Он должен пойти и попросить прощения у Неда за то, что хотел его съесть (дед постарался подавить улыбку). Если он не сделает этого, у него отнимут морского коня.

Но Небби не двинулся с места, и в его синих глазах заблестело еще большее раздражение, и слезы высохли в них. Дед задумался; скоро новая мысль родилась в его голове. Хорошо, он отнесет морского коня обратно, на дно моря; он там оживет, уплывет. Если Небби не попросит прощения у Неда, он никогда больше не увидит своего любимца. Голос Закки звучал грозно.

В синих глазах мальчика промелькнул оттенок испуга, но сейчас же исчез. Он не поверил деду. Во всяком случае, Небби не сошел с трона своего безграничного гнева. С диким мужеством поджигателя кораблей мальчик решил, что, если дед действительно сделает такую ужасную вещь, он, Небби, станет на колени и попросит Господа Бога убить Неда. В маленькой детской душе разгорелось желание мести. Да, он станет на колени подле Неда и будет громко молиться Богу, чтобы Нед заранее знал о близости своей гибели.

– Конь деревянный, – сказал Небби, глядя на деда с горьким и болезненным торжеством. – Он не может ожить!

И в приступе разочарования Небби зарыдал, вырвался из слабо державшей его руки деда, побежал на корму, спрятался в каюту, залез под лавку. Он не вышел к обеду и долго, упорно молчал.

После обеда он выполз на палубу, заплаканный, но непоколебимый. С ним был и морской конь. Взрослые смотрели на него и видели, что мальчик принял какое-то решение.

– Небби, – сурово сказал Закки, – пойди и сейчас же попроси прощения у Неда, не то я унесу с собой морского коня, и ты никогда больше его не увидишь… И другого не принесу.

Небби молчал и не двигался.

Это повторялось много раз. Небби не мог отделаться от негодования; он не спускал глаз с того места своего чудовища, с которого башмак Неда сбил краску.

– Нед злой, гадкий, – вдруг сказал Небби в новом приливе злобы.

– Молчи! – крикнул по-настоящему рассерженный дед. – Ты мог поправить дело, а теперь я дам тебе хороший урок.

Он поднялся, вырвал морского коня из рук внука и подошел к веревочной лестнице. Скоро дед снова превратился в чудовище, закрытое резиновым покровом, с куполообразным шлемом на голове. Медленно и с торжественностью, подобающей ужасной казни, дед намотал бечевку на шею морского коня и подошел к борту барки, держа его под мышкой. Он начал спускаться по ступеням веревочной лестницы; вот над водой остались только его плечи и медный шлем. Небби с мукой в глазах смотрел на них. Морской конь смутно рисовался в воде, и мальчику казалось, что это черное существо колеблется. Конечно, конь уплывет. Потом плечи и, наконец, и большая медная голова исчезли, и только лестница слегка подергивалась да трубка надувалась, говоря, что кто-то двигался там далеко-далеко в полутемной воде. От деда Небби знал, что на дне моря «всегда вечер».

Ребенок всхлипнул раза два, но без слез, и около получаса пролежал ничком, глядя вниз. Несколько раз он видел, как что-то темное проплыло, быстро и странно пошевеливая хвостом. И Небби начал тихонько напевать:

«В морской глубине мчатся дикие кони…»

Но призыв не подействовал, не вызвал морского коня на поверхность, и, пропев куплет раз двенадцать, Небби замолчал. Теперь он ждал деда. В нем зародилась одна смутная надежда и все росла, росла. Может быть, дед привяжет коня, и он не уплывет? И, может быть, деда принесет его с собой, когда вернется? Небби чувствовал, что он охотно, охотно попросит прощения у Неда, если только деда опять принесет с собой его дорогое сокровище.

Закки дал сигнал; он начал подниматься; Небби дрожал, наблюдая за тем, как воздухоносная трубка и сигнальная веревка навертывались на свои катушки. Вот и большой купол шлема неопределенно наметился в воде; скоро он показался над поверхностью; вот вышли и громадные плечи водолаза и… Небби увидел, что у деда не было ничего в руках. Мальчик смертельно побледнел. Деда, действительно, отпустил морского коня!

На самом же деле Закки привязал игрушку к одному из толстых стволов морских трав на дне моря, чтобы конь предательски не всплыл на поверхность.

Бинни снял с деда его водолазный костюм, а Небби повернулся к Неду с бледным, как мел, лицом, на котором его синие глаза положительно горели. В то же мгновение Закки сказал Бинни:

– Да, я накрепко привязал коня.

И гнев Небби внезапно упал под наплывом одной сладкой надежды. Он подбежал к Закки.

– Он ожил, деда? – спросил мальчик, задыхаясь, и на его личике выразилось ожидание.

– Ну да, – с напускной суровостью ответил Закки. – Ты потерял его. Он все плавает да плавает кругом.

Глаза Небби загорелись; новая идея в его детском уме приняла совершенно определенную форму. Дед смотрел на внука притворно суровыми глазами и поражался, до чего мало подействовали на мальчика, как он предполагал, уничтожающие известия об окончательной потере морского коня. Небби ни одним словом не обмолвился деду о планах, которые рисовались в его смелой детской головке. Раза два он открывал было губы, чтобы задать ему несколько вопросов, потом снова замыкался в молчании, инстинктивно понимая, что неосторожные слова могут пробудить подозрения в деде. Небби снова подкрался к борту барки, лег ничком и стал смотреть в воду. Его гнев почти совершенно исчез под наплывом новой чудной идеи. Он хотел просить Бога поскорее убить Неда, но теперь все изменилось, хотя, конечно, в своей дикой душе мальчик не простил виновного. Конечно, он никогда, никогда не простит Неда, будет помнить о его грехе «веки вечные», пожалуй, до следующего дня. Но как удивится этот преступный Нед, когда он снова увидит коня!