Текст книги "Дар Астарты: Фантастика. Ужасы. Мистика (Большая книга)"

Автор книги: Коллектив авторов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 43 страниц)

Л. Г. Моберли
НЕОБЪЯСНИМОЕ

Петли на воротах были заржавлены и, когда они за мной закрылись и замок щелкнул с резким звуком, я невольно вздрогнула. Этот звук напомнил мне старую историю о замках и тюремщиках и я невольно оглянулась на пригородную дорогу, по которой я пришла – ничего менее внушающего страха, как эта обыкновенная дорога, нельзя было себе представить. Я должна была осмотреть дом № 119 по Глэзбрикской площади в далеко не поэтичном пригороде Прильсбори, где мы с мужем решили поселиться ввиду того, что местность эта считалась здоровой и находилась в недалеком расстоянии от Лондона, куда ежедневно должен был ездить муж. Я была приятно поражена комфортабельным видом домов, окружающих площадь и, хотя палисадник перед домом № 119 был в состоянии крайнего запустения, все же, идя по дорожке, заросшей травой, я уже думала о том, что это можно легко исправить.

Как подобает людям его звания, управляющий рассыпался в похвалах дому, и я действительно должна сознаться, что он был прав, так как № 119 был очаровательным домиком, прекрасно расположенным, очень удобным, с прекрасным садом позади. Всюду лежала пыль толстыми слоями, так что ваши ноги тонули в ней, а свет еле пробивался сквозь окна…

– Я удивляюсь, что дом довели до такого состояния, – сказала я, когда мы остановилась в прекрасной большой спальне наверху.

– Мы нашли… – начал он, но вдруг покраснел и оборвал начатую фразу. – Миссис Дайтон нашла нужным… – затем он спокойно начал объяснять, как можно бы было привести дом опять в порядок.

Вдруг мой взор упал на маленький столик, который стоял около стены у камина. Это был простой восьмиугольный столик на трех ножках, какие обыкновенно встречаются в гостиных, но он был совершенно необыкновенной работы, и я прошла через комнату, чтобы поближе полюбоваться его резьбой. Вся его поверхность была покрыта инкрустациями, которые представляли собой переплетенные цветы и листья, а в каждом из восьми углов был изображен маленький аллигатор головой наружу. И, когда свет падал на них, чешуйчатые тела казались живыми, и маленькие зловещие головки с маленькими злыми глазами, казалось, шевелились. Я вздрогнула и отошла от стола, голос управляющего, казалось, доходил до меня издалека.

– Стол принадлежит к дому, – говорил он.

Я не думаю, что он повторял эти слова часто, но в тумане, который овладел мной, мне казалось, что он, подобно попугаю, повторял: «Стол принадлежит владельцу дома». Потом туман рассеялся и я услышала спокойный голос управляющего, хотя меня коробила его бледность:

– Вы устали, сударыня?

Я провела рукой по лицу:

– Не знаю, но мне кажется, что здесь душно, мне сделалось даже немного дурно, и потом, какой здесь страшный запах, которого я раньше не заметила.

– Вентиляторы были приведены в порядок совсем недавно, – быстро вставил мой путеводитель. – Мне кажется, что запах, который вы замечаете, происходит оттого, что дом был долго заперт и что деревья солнечного света не пропускают.

То, что он говорил, звучало совершенно благоразумно и, когда он отворил окно, то запах исчез совершенно и я оправилась. Но все же я решила, что раньше, чем нанять дом, я заставлю еще раз проверить вентиляторы.

Уходя, я вспомнила опять о резном столике и спросила:

– Как могли прежние обитатели дома оставить такую редкость? Если я найму этот дом, то, конечно, я не оставлю его в спальне, а поставлю его на видном месте в зале.

Молодой человек посмотрел на меня со странным выражением и попрощался.

Я была уверена, что мы наймем домик и мой муж, который на другой день пошел со мной, вполне разделил мое восхищение.

Окна были открыты. Странного запаха больше не было и солнце светило, отвечая нашему настроению. А что касается стола, то муж мой, как и я, совсем был очарован им и не мог понять, как люди в полном уме могли оставить такую драгоценность.

– Тем лучше для нас, – сказал Хью[12]12
  В исходном русском пер. вместо «Hugh» – несуразное «Гут».


[Закрыть], гладя инкрустированную поверхность стола, и пальцы его бессознательно останавливались на голове одного из аллигаторов, голова которого была так искусно сделана, что можно было содрогнуться от его отвратительного вида.

– Боже мой, Мэй, они как живые, мне даже показалось, будто они шевелятся, – и Хью отскочил от стола и уставился на него испуганными глазами.

– Скоро я начну видеть призраки среди белого дня, – сказал он и рассмеялся.

Затем мы пошли дальше. Через две недели мы уже въезжали в наше новое жилище.

Дом был вычищен сверху донизу, сад приведен в надлежащий вид. И когда в это прекрасное майское солнечное утро мы вошли в наш дом, который был наполнен запахом сирени, врывавшейся в открытые окна из сада, мы решили, что проживем здесь всю жизнь.

– Этот стол слишком хорош для спальни, мы его снесем вниз, в гостиную.

– Да, пожалуй, – сказала я рассеянно, потому что думала о коврах и занавесках. – И кстати, открой окна, так как здесь все же странный запах.

Хью взял маленький столик и я вернулась к своим размышлениям, как вдруг ход моих мыслей нарушил пронзительный крик Хью. Я бросилась вниз и увидела мужа лежащим на полу; столик стоял возле него, по-видимому, неповрежденный.

– Ничего, – сказал он, стараясь успокоить меня, – вероятно, угол ковра попал мне под ноги. Мне показалось, что что-то проскользнуло между моими ногами. Слава Богу, что я не сломал шею и что столик остался цел.

Да, столик был цел, аллигаторы были невредимы и только зловеще скалили зубы.

– Противные создания, – сказал Хью с содроганием, когда я помогла ему перейти в гостиную, – малый, который вырезал их, был настоящий художник.

– Нужно будет подрезать эти кусты перед окном, – сказал он мне на другой день после своего приключения, втягивая воздух, – здесь пахнет растениями – кусты слишком густы. Боже, это что? – и он выпрямился на диване: стол аллигаторов, стоящий у окна, издал страшный треск. Признаться, я также вздрогнула, так громок был звук.

– Как смешно, – сказал Хью, враждебно поглядывая на чудную резную работу, – я ненавижу вещи, которые заставляют нас вскакивать, и это был какой-то страшный треск, похоже на… на – никак не пойму, на что – Мэй, скажи же, на что?

– Он не похож на что-нибудь, что я когда либо слышала, – ответила я. – Может быть, это особенное дерево – но теперь, раз я знаю, что этот стол имеет свои причуды и фокусы, я уже не буду больше так пугаться.

После этого прошло приблизительно два дня – как вдруг, спустившись в кухню, чтобы заказать обед, я нашла нашу всегда аккуратную кухарку в состоянии полного расстройства: волосы были растрепаны, платье в беспорядке, точно она только что встала с постели.

– Перестаньте плакать, Мария, я ничего не понимаю.

– И никто не поймет, – возбужденно возразила она, – это совсем нехорошо, и ни в одном приличном доме не должны стучаться такие вещи – никто не выдержит этого, я всегда была довольна вами, но это…

– Мария, перестаньте, наконец, говорить вздор и объясните, в чем дело – что ж случилось?

– Случилось достаточно, – сказала она дрожащим голосом и испуганно оглянулась, как будто она ожидала увидеть кого-то дверях. – Если бы я упала – я сказала бы, что это был кошмар – но это было наяву.

– Но что же случилось, наконец, скажите же, о чем вы говорите?.

– Я не знаю, – был совершенно неожиданный ответ, – если б я знала, что это, я бы могла вам сказать, но я, как новорожденное дитя, ничего не знаю, – и она вздрогнула – видно было, что это был неподдельный ужас.

– Мария, – сказала я серьезно, – мне не хочется предполагать, что вы…

– О, я не выпила, сударыня, – ответила она вежливо, опять оглядываясь, – но я до утра не засыпала и не смела пошевелиться, думала, что оно меня схватит.

– Кто вас схватит? – и я почувствовала, как дрожь пробежала по моей спине, когда я заметила выражение ее глаз.

– Я не знаю, – повторила она. – Я только знаю, что лежала с открытыми глазами и слышала, как пробило два часа и вдруг… – она придвинулась ко мне и опять задрожала, – и вдруг моя дверь открылась – я ее не замыкаю на ночь, она открылась настежь и вошло – вошло…

– Что? – вскричала я, когда она остановилась.

– Не знаю, что это было, я только слышала, будто кто скользит по полу – скользит или шлепает, я не могу объяснить, что я слышала, я не смела зажечь свечу и лежала, дрожа всем телом, пока оно проползало по полу.

– Мария, как это нелепо, – сказала я, хотя при ее рассказе я опять почувствовала дрожь по спине. – Должно быть, кошка вошла в вашу комнату.

Но это приключение все-таки взволновало меня и я почувствовала облегчение, когда в этот же вечер Джек Вилдинг, старый друг Хью, пришел к обеду. Это был очаровательный человек, который изъездил весь свет; <он> был очень умен и запас его рассказов был неисчерпаем.

Окна были открыты настежь. Был чудный майский вечер, воздух был насыщен ароматом цветов, как вдруг в это благоухание примешался тот самый запах, который мы несколько раз замечали и который я никак не могла определить. Когда он пронесся по комнате, наш гость внезапно выпрямился и страшный серый цвет покрыл его бронзового цвета лицо.

– Боже мой, что это?! – сказал он. – Ведь это тот самый запах, тот самый!

Он словно застыл и в напряженном молчании я услышала звук, который навел на меня бесконечный ужас. Я не могу описать этот звук только как отдаленный рев – это был какой-то отдаленный, зловещий звук.

– Вы также слышите? – спросил Джек Вилдинг шепотом и, когда он встал, его лицо было мертвецки бледно и большие капли пота выступили на его лбу.

– Вы слышите? И запах тот же. Боже мой, если я подумаю, что мне придется опять пройти через это болото, я сойду с ума!

Его слова, его интонация так мало походили на нашего здравомыслящего веселого друга, что Хью и я в изумлении смотрели на него. Не было никакого сомнения, что его ужасное волнение – по каким причинам оно ни произошло, – было вполне искренним.

– Что с тобой, старый друг? – сказал ласково Хью. – Правда, что здесь страшный запах – мы думали, это скверная вентиляция.

– Вентиляция! – Джек хрипло засмеялся и, проведя рукой по лбу, перевел растерянный взгляд от Хью на меня.

– Это кошмар – это кошмар средь бела дня, – сказал он, озираясь. – Я могу поклясться, что это тот же запах болота аллигаторов в Новой Гвинее – там, где… – и он остановился. – Я слышал, как проклятые бестии ревели. Но, конечно, это только странная галлюцинация.

Он говорил надтреснутым голосом и бледность еще покрывала его лицо. Хью успокаивающе положил руку на его плечо, между тем как я задумалась о реве, который я только что слышала.

– Ты, вероятно, смотрел на этот прелестный маленький стол и это напомнило тебе про аллигаторов.

Джек посмотрел на маленький стол, но отшатнулся, когда увидел эти головы в рамке листьев и цветов.

– Проклятые бестии, – сказал он все еще нетвердым голосом. – Вы оба подумаете, что я старый дурак, – и он опустился в кресло.

– Однажды я прошел со своим другом по болоту аллигаторов. Было темно и болото кишело этими отвратительными дьяволами. Их запах слышался везде. Было темно и бедный Дастон еле выговаривал слова, и в темноте они его стянули с бревенчатого моста, – тут голос его оборвался и никто из нас долго не мог выговорить слово.

– Я ни за что не оставил бы этот стол в моем доме, – начал было Джек спокойно. – Что касается меня, то я хотел бы вычеркнуть всяких аллигаторов из моей памяти!

Он встал.

– Разрешите мне пойти в мою комнату. Покойной ночи.

Он только что встал, сделал несколько шагов, как вдруг споткнулся и, не найдя опоры, грузно упал на пол. Что-то выскользнуло из под его ног, я увидела темное тело, потом сверкнуло что-то серебристое и все исчезло. Пока Хью помогал встать вашему гостю, я все еще бессмысленно смотрела на то место, где это тело промелькнуло.

– Я споткнулся о что-то, – сказал Джек в замешательстве.

– Это была наша противная кошка, – ответил Хью, голос его звучал спокойно и весело. – Она всегда там, где не нужно. Мне так жаль, друг мой, что это тебя так расстроило.

Когда на другое утро Анна принесла мне чай, она первым долгом уронила весь поднос с посудой, а затем разразилась рыданиями. Хью не было – он пошел провожать своего друга на станцию и я была одна.

– Я больше здесь не останусь – ни за что на свете, – стонала Анна. – И кухарка тоже. Ни одну ночь больше мы здесь не останемся.

– Это вас напугала кухарка, – я старалась говорить строго и убедительно, но сама далеко не была спокойна, вспоминая то нечто, что выскользнуло из-под ног Джека вчерашним вечером. – Я думала, что Вы слишком разумны, чтобы из-за пустяка делать историю.

– Пустяк – о Боже! – и Анна моя, безукоризненная и спокойная, упала на стул и снова зарыдала.

– Что ж вас испугало? – спросила я спокойно, невзирая на то, что чай разлился по всему ковру, а хлеб и масло валялись рядом. – Ну, скажите.

– Мы спали вместе прошлую ночь, – и Анна подняла испуганное лицо, – кухарка и я. Мы закрыли дверь на ключ, но все-таки оно вошло, – взвизгнула она.

– Что вошло, Анна? – спросила я спокойно, хотя сердце у меня сильно билось. – Я полагаю, что кошка была в комнате, и она вас так испугала.

– Нет, это была не кошка, – сказала она испуганным шепотом и, несмотря на все мои усилия быть спокойной, я чувствовала, что все мои волосы становятся дыбом. – Нет, оно было больше двадцати кошек и оно ползло и шлепало по полу… Мы боялись зажечь свечу, – простонала она, – но шторы не были совсем спущены и мы видели что-то темное с белой полосой, и оно ползло по полу.

– Довольно, Анна, – сказала я, – я переговорю с барином.

– А пока никто в этом доме не будет спать, – заявила Анна; и действительно, служанки настояли на своем и нам пришлось решить вопрос так, что мы их отпустили на два дня и взяли поденщицу. Но в четыре часа эта женщина вышла ко мне с побледневшим лицом и объявила, что не останется ни на минуту больше.

– Я не привыкла, чтобы держали таких животных, – говорила она.

– Но у нас ведь только одна кошка, – ответила я.

– Кошка кошкой, а собака собакой – и хотя они не очень приятны – но я против них ничего могу сказать. Но те животные, которые выползают из кладовых и шлепают по кухне на животе – держать их не полагается! Кто их любит, пусть любит, но я не останусь здесь больше!

Она не была пьяна, и мне не осталось больше ничего, как заплатить ей деньги и отпустить ее, что я и сделала. Затем я протелефонировала Хью, что приеду в город и что мы пообедаем там. Когда я ему все рассказала, он только засмеялся и сказал, что это, вероятно, прислуга настроила миссис Дженкинс и чтобы я не давала себя морочить. Но когда мы вернулись в десять часов домой и Хью открыл нашу дверь – зловоние, которое так встревожило Джека, хлынуло на нас и я, дрожа, в ужасе отступила.

– О, Хью! Мне так страшно.

– Глупости какие, одна чепуха, – начал было Хью, втягивая меня за собой в дом и затворяя дверь, которая закрылась с резким звуком. – Ты не должна… – но тут его фраза оборвалась и он схватил так судорожно мою руку, что я еле устояла на ногах.

– Что-то проскользнуло между моими ногами, – сказал он, повторяя слова Джека. – Я почти упал. Ну, задам же я кошке.

Больше он ничего не сказал. Леденящий ужас, очевидно, охватил и его, и мы стояли, цепляясь друг за друга, и смотрели на лестницу, по которой в сумерках с быстротой молнии скользило большое тело. Другое медленно выползало из дверей гостиной, а из столовой слышалось страшное шлепанье, шипение, – кровь моя застыла.

Наконец я овладела собой и громко закричала:

– Хью, убежим, убежим скорее.

Но ничто не могло его заставить пойти ночевать к нашим соседям; он говорил, что всякий разумный человек посмотрит на нас, как на сумасшедших, если мы заговорим о таких небылицах. И пришлось переночевать в маленьком доме в саду, который был предназначен для садовника.

Когда на другое утро, при ярком солнечном свете, мы вошли в наш дом, нам все происшедшее ночью показалось диким сном, как вдруг в одном углу я увидела плоскую голову, в которой сверкали два зловещих глаза и дьявольская насмешка открывала два ряда отвратительных зубов. Хью тоже видел эту голову и страшно побледнел – но вдруг она исчезла.

Тогда он бросился в гостиную и схватил маленький стол с чудной резной работой и с ужасающими головами аллигаторов.

– Что ты хочешь сделать? – спросила я боязливо.

– Я сожгу эту дьявольскую штуку, – ответил он злобно.

– Но при чем тут столик? – начала я, однако Хью только злобно усмехнулся.

– Не знаю, но я больше не желаю рисковать нашим спокойствием.

И он унес столик в сад, обложил его соломой и зажег его. Мы молча смотрели на огонь, пока не осталась только куча золы. Тогда Хью сказал:

– Да пропади всякая дьявольщина, а теперь пойдем к управляющему.

Но от управляющего мы ничего не узнали: он с деланным удивлением смотрел на нас и вежливо отвечал нам.

– Я сжег этот дьявольский столик и никто больше не увидит его. Это было подло со стороны ваших господ оставлять такую вещь в доме!

С этими словами Хью вышел из конторы, и мы вернулись в наш дом, в котором больше никогда не проявлялись признаки колдовства. Но долго я не могла забыть все пережитое – и оно все же остается для меня необъяснимым.

Может быть, вы сумеете найти объяснение всему этому?

Эдмон Пилон
ТАЙНА ЗАМКА

Не успел аббат Тетю вернуться в свой церковный домик, как чей-то громкий взволнованный голос позвал его из сада. Выйдя на площадку, он узнал старую Нанон, кастеляншу соседнего замка, запыхавшуюся от быстрой ходьбы.

– Господин кюре, наш барин умирает. Возьмите святые дары и пойдемте в Яблонную…

Аббат Тетю быстро привел в порядок свой туалет, поднялся в свою комнату, захватил все, что требуется, и в полумраке надвигающихся сумерек двинулся вслед за Нанон по прекрасной замковой дороге, обсаженной дубами.

Через короткое время они уже были в виду парка, сквозь растительность которого ясно различались замковые башенки и остроконечная крыша. Вследствие поразительного изобилия яблонь, усадьба и замок носили название Яблонной, которых, впрочем, в Нормандии имеется несколько. Но величайшей достопримечательностью Яблонной служили не бесчисленные яблони и не сам замок, отличавшийся архитектурными красотами; самой поразительной и достойной удивления вещью в этом месте было не жилище, а его обитатель, владелец усадьбы, замка и окружающего поместья.

Уже почти восьмидесятилетний старик, маркиз де Форже за последние десять лет безвыходно оставался в пределах Яблонной. Со впавшими глазами, с отросшей до пояса бородой и высохшим, словно восковым лицом, он проводил все дни в своей комнате, созерцая три портрета, висевшие над его кроватью. Никто не смел потревожить его уединение. Кругом царила гробовая тишина, точно все вымерло, и даже ветер, казалось, затихал при приближении к замку, чтобы шелестом ветвей и листьев яблонь не нарушать царящего покоя. Одна только старая Нанон бесшумной тенью скользила по замку, стараясь хоть до некоторой степени придать ему жилой вид… Мрачное, безмолвное царство смерти и забвения…

Три портрета, висевшие над кроватью старца, действительно достойны были созерцания. На главном из них изображена была женщина в костюме времен наших прабабушек. На ней был корсаж небесно-голубого цвета, отделанный газом, и тюлевый передничек, расшитый цветами. Ее плечи были обнажены; лучистые белокурые волосы, по тогдашней моде, свисали дивными локонами вокруг лица. Темно-синие глаза, белая, будто прозрачная кожа, маленький, алый, как гвоздика, ротик…

На втором портрете был изображен сам маркиз де Форже, в кудрях, в высоком галстуке, шелковом жилете и кафтане, стянутом в талии. При взгляде на этот портрет сразу чувствовалось, что когда-то маркиз был красавцем. Третий портрет принадлежал молодому офицеру колониальных войск в расшитом мундире, аксельбантах и орденах. В его чертах было много сходства с маркизом де Форже.

Войдя в комнату, аббат Тетю с трудом разглядел в полумраке лежащего старика. И только, когда раздался слабый голос последнего, аббату удалось, наконец, всмотреться в его лицо.

– Господин аббат, – проговорил умирающий, – конец мой близок. Я уже сделал все необходимые распоряжения, и смерть, так долго отворачивавшаяся от меня, наконец пришла. Но перед уходом в иной мир я хочу исповедаться. Эта исповедь, господин аббат, представит меня в совершенно ином свете, чем вам могло казаться. Но, так как я совершенно ослабел, то вам расскажет все Нанон, посвященная во все особенности моей жизни…

Несколько смущенный этим вступлением, аббат Тетю осторожно положил святые дары на стол и уселся поудобнее в кресло, готовясь слушать эту странную исповедь.

Старый маркиз де Форже хранил молчание; за него же говорила Нанон.

– Прежде всего, господин кюре, я должна сказать вам, что, за исключением одного большого преступления, жизнь маркиза была во всех отношениях примерной. Поэтому я, не останавливаясь на всех второстепенных подробностях его прошлого, сразу перейду к тому его прегрешению, о котором мой господин всегда скорбел и с бременем которого ему тяжко уйти из этого мира… Чтобы уяснить себе все, потрудитесь, господин кюре, внимательно вглядеться в висящие перед вами три портрета; на первом изображен сам маркиз в молодости; на втором – его кузина Лаура, на третьем – младший брат маркиза, офицер, покрывший себя славой в африканской армии и раненый сабельным ударом в лицо в сражении при Изли; на портрете виден даже шрам… Юношу звали Фирменом. Вернувшись домой с похода, он безумно влюбился в мадемуазель Лауру, которая в то время уже была невестой моего господина, маркиза Кирилла… Оба брата, Фирмен и Кирилл, не менее, чем их кузина Лаура, были чрезвычайно импульсивными, пылкими натурами. Никто из них не был способен на уступки и самопожертвование в области чувства… Это послужило и причиной ссоры. И вот как-то раз, когда они повздорили сильнее обыкновенного, маркиз Кирилл ударил Фирмена по лицу… Молодой офицер недаром сражался в Алжире и ежечасно рисковал своей жизнью; у него была горячая кровь и решительная рука. Не говоря ни слова, он выхватил шпагу, швырнув другую к ногам старшего брата. И вот здесь, совсем близко, в большом зале Яблонной, кровные братья заперлись и скрестили оружие… В те времена, господин аббат, я была только молоденькой камеристкой мадемуазель Лауры… Давно уже это было, но я помню все так ясно, как если бы это случилось вчера. О, какой ужасный момент! Мадемуазель Лаура, уловив шум, подбежала к двери и стала прислушиваться к тому, что происходит между кузенами. Она была бледна, как смерть, и задыхалась от сильного сердцебиения. Я поддерживала ее… Нам казалось, что в зале дерутся бесноватые… Слышен был скрип стиснутых зубов и тяжелые удары кавалерийских сабель… Мы долго ждали, целую вечность. Наконец, до нашего слуха донесся глухой стук как бы свалившегося тела… Тогда мадемуазель Лаура лишилась сознания и упала ко мне на руки. В таком состоянии нашел ее маркиз Кирилл, выйдя из зала…

У него был безумный взгляд, с ужасом отворачивавшийся от окровавленных рук. Точно преследуемый злыми духами, он бросился бежать. Видя его в таком состоянии, я поняла, что Фирмен убит… Но необходимо было во что бы то ни стало скрыть все происшедшее, ибо дело шло о чести и достоинстве двух древнейших родов. С тысячью предосторожностей мы перенесли мадемуазель Лауру в ее комнату, где вскоре привели ее в чувство. Но самое страшное предстояло еще впереди. Надо было какой бы то ни было ценой скрыть все следы преступления и спрятать тело Фирмена… Маркиз Кирилл выбрал самый темный из погребов замка, где в течение нескольких часов рыл глубокую яму. Когда она была готова, мы облачили тело Фирмена в его парадную форму; перенесли его в погреб и здесь оказали ему последние почести… Помолившись за упокоение его души, мы его похоронили; я держала фонарь, а маркиз работал лопатой… Мадемуазель Лаура стояла на коленях и плакала… О дальнейшем, господин аббат, вы, вероятно, осведомлены по слухам, носившимся в народе: говорили, будто после ссоры, происшедшей между братьями, месье Фирмен вернулся в Африку, где пал, сраженный пулей кабила. Затем разнеслась весть, что мадемуазель Лаура ушла в монастырь… Но для всего мира осталась тайной истинная причина смерти Фирмена и преступление моего господина…

Пораженный всем услышанным, аббат Тетю склонился над умирающим и спросил его, правдив ли рассказ Нанон. Маркиз де Форже, как бы в подтверждение, опустил затуманенный взор… Тогда священник помолился и дал умирающему отпущение грехов. Но когда аббат захотел совершить обряд соборования, он в ужасе попятился: маркиз был мертв…

Не прошло и двух месяцев, как новый владелец замка приступил к ремонту здания. Рабочие, рывшиеся в погребах, нашли там скелет со шпагой на истлевшем ремне. По этому поводу было много разговоров, но тайна Яблонной была известна только старой Нанон и аббату.