Текст книги "Манхэттенский ноктюрн"

Автор книги: Колин Харрисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Но тут, сквозь музыку и шум сотен голосов, до меня снова донесся разговор сидевших позади меня женщин. И я, откинув голову и глядя в потолок, ясно расслышал: «…и она заявила, что просто стояла там у светофора, на углу Бродвея и Хаустона, и этот черномазый с резиновой шваброй как шлепнется прямо ей на переднее стекло, а это было прошлым августом, и он, представляешь, был без рубашки…»

– Неужели?

– Точно! – взвизгнула одна из собеседниц. – Представь, его грудь и соски расплющились на мокром стекле.

– Бывает же такое, – взволнованно выдохнула другая. – Ну просто не верится!

– А она смотрела… ну, то есть понимаешь, и подумала, что…

– Нет! Быть того не может!

– Так ты знаешь, она открыла дверь и велела ему влезть!

– Боже мой, какой ужас!

– Я сказала ей: «Элис, ну как ты додумалась до такого? Ведь он же мог…»

– Она его что, взяла с собой?

– Она готова на все… то есть я согласна, она, конечно, не красавица, но…

Я перестал их слушать и, обежав глазами зал, неожиданно обнаружил, что женщина в белом платье смотрит в мою сторону. Она улыбнулась своему приятелю или мужу, извинилась, а потом, как ни странно, направилась прямо ко мне, держа в руке бокал с вином. Вблизи она была столь хороша, но в ее лице я заметил озадачившую меня решимость. Темные брови, светлые волосы собраны в пышную прическу. Нитка жемчуга. Грудь, высоко вздымавшаяся под плотно облегавшим ее шелковым платьем, цвет которого при ближайшем рассмотрении оказался не белым, а персиковым – чарующим и привлекательным. Я не мог поверить, что она намерена побеседовать именно со мной, однако она улыбнулась мне, подойдя совсем близко, словно старому знакомому, села рядом, положив ногу на ногу, и повернулась ко мне лицом.

– Знаете, мистер Рен, – сказала она глубоким гортанным голосом, – ваша фотография просто отвратительна.

Я заглянул в глаза, сиявшие голубизной:

– Та, что врезана в мою колонку?

Она кивнула:

– На ней у вас слишком тощая шея.

– Что делать, там я такой, каким был несколько лет назад, в дни моей ушедшей юности.

– Надо сделать новую. – Она улыбнулась.

Я молча кивнул в знак благодарности.

– Я иногда читаю вашу колонку, – сказала она.

– Я рад.

Она сидела достаточно близко, думаю, затем, чтобы я понял, на какие места она наносит духи.

– Но должна вам сказать, – она нахмурилась, – это не очень хорошо, то есть вы всегда прекрасно пишете и все такое, – легкий жест заменил ей недостающие слова, – но, мне кажется, плохо, что вам приходится бывать в таких местах, где обязательно случается что-нибудь ужасное. Вы, должно быть, видели немало страшных вещей, не так ли?

Мне и раньше задавали этот вопрос и, как правило, каким-то игривым тоном, будто я должен был перечислять собеседнику городские ужасы, вроде того, как в зоосаде Центрального парка белых медведей учат забавляться с пластиковыми игрушками. Но с другой стороны, мы живем в такое время, когда трагическое общими усилиями превращено в развлечение. Так, можно во время обеда наблюдать по телевидению в реальном времени, как падают бомбы, как ловят беглеца и как вполне искренне гогочет настоящий убийца.

– Не без того, видеть кое-что приходилось, – снисходительно ответил я, быстро осушив свой стакан. – Но если вы читаете мою колонку, то и так все знаете.

– Да, конечно. – В ее голосе послышалось легкое раздражение – Я вот только хотела спросить: как вам удается раскопать то, что вы раскапываете?

Я пожал плечами.

– Стало быть, вы действительно умеете вызвать людей на откровенность.

– Да, пожалуй.

– Каким образом?

Я взглянул на нее:

– Обычно им самим хочется мне что-то рассказать, а скорее всего, не именно мне, а просто выговориться.

Она задумалась над моими словами.

– Вы не обидитесь, если я спрошу, как вас зовут? – сказал я.

– Ох, простите, я ведь не представилась. Кэролайн Краули.

Пристально глядя на меня, она, казалось, пыталась прочесть в моих глазах, нет, не узнавание, а осознание важности того факта, что она решила назвать мне свое имя.

– Что… – Я запнулся.

– Да? – Было видно, что это ее забавляет.

– Что привело вас сюда?

Она снова сделала неопределенный жест:

– Банк моего жениха ведет какие-то дела с одной крупной компанией, которой, насколько я понимаю, принадлежит ваша газета. Кажется, так.

Я посмотрел на ее жениха. И снова мне почудилось в нем что-то юношеское, возможно, все дело было в его по-мальчишески тонкой шее или манере энергично и уверенно раскланиваться со своими приятелями из администрации. Мне вдруг показалось, что эта Кэролайн Краули немного старше своего жениха, но, с другой стороны, женщины под тридцать, как правило, мудрее мужчин того же возраста, так что, скорее всего, она просто держится более солидно. Тем не менее я чувствовал, что все не так просто. Если в действительности она была не старше его, значит, ее что-то состарило.

– …нет, я вовсе не думала как-то умалить достоинства вашей газеты, – сказала она, покачивая ногой. – У вас замечательная газета, поверьте. Мне, в общем, нравится такое… ну, что ли, этот бульварный привкус. Знаете, я, конечно, читаю «Тайме», там и наши, и международные новости, но в вашей газете есть еще кое-что… понимаете, какое-то ощущение реального города. Ну грубый наждак, что ли. Этого нет в «Тайме». – Она бросила взгляд на своего жениха, который, судя по его жестикуляции, говорил о теннисе, показывая, как он наносит удар справа.

– Ваш жених увлекается теннисом.

– Чарли? – спросила она. – Да. А можно я задам вам еще один вопрос?

– Конечно.

– Вам не приходит в голову, что любой ваш поступок можно было предвидеть заранее?

Я внимательно посмотрел на нее. Ее вопрос никак не был связан с нашей беседой.

– Я хочу сказать, что происходит все время одно и то же, разве не так? – спросила она, подняв темные брови. – С какими-то беднягами случаются ужасные, но тривиальные происшествия, причины которых также вполне заурядны, и вы спешите туда за достоверными сведениями, или что там вообще интересует репортеров, – и так изо дня в день, верно?

– Я отыскиваю интересные события. – Я отпил из стакана.

– А я слышала, что вы большой любитель расследований и занимаетесь теми случаями, где вам приходится серьезно копаться в чьем-то мрачном, грязном, жутком прошлом, ну там какого-нибудь политика или кого-то еще, и находить нечто важное… но важное именно в смысле расследования…

– А вам не кажется, что наш разговор стал излишне серьезен?

– Ну, – начала она, несколько смягчая тон, – если я и была грубой, это потому, что грубые вопросы, как мне кажется, всегда самые уместные.

– Вам нравятся грубые вопросы?

– Мм-хмм.

Я чувствовал, как алкоголь ударяет мне в голову.

– А тогда позвольте вас спросить, зачем это вам понадобилось выходить замуж за явно порядочного, интеллигентного, красивого, здорового и перспективного парня, как ваш жених, когда вы могли бы подцепить какого-нибудь никуда не годного психопата с гнилыми зубами, в желтой футболке, без счета в банке и с мозгами, начиненными немыслимой похабелью, с которым тем не менее было бы гораздо интереснее побеседовать и переспать.

Она в удивлении откинулась назад, полуоткрыв свой прелестный ротик.

– Вот так, – я качнул головой, – вот вам грубый вопрос. Я могу задать и другой. Могу, к примеру, спросить, долго ли еще я должен притворяться, что наш игривый разговор затеян просто так, без всякой цели. Женщины с вашей внешностью, бывая на вечеринках, не подходят вот так вот запросто к незнакомым мужчинам и не осуждают сначала их наружность, а потом – способ зарабатывать на жизнь, находясь при этом под защитой жениха и своей чарующей прелести. И все это без всякой причины, так, что ли?

Она сидела, уставившись на свои колени.

– Послушайте, – продолжил я, смягчаясь, – я просто хочу сказать, что если вам захотелось развлечься или пришла идея чем-нибудь заняться, ну скажем, серьезной беседой, а не молоть чепуху, как это принято на коктейлях, – прекрасно! Я готов. Весь день я – признаюсь, не без интереса – общался с лживыми болтунами, но здесь я не на работе, поэтому сделайте одолжение… кончайте с этим делом, ладно? И давайте приступим к тому, что на самом деле вам от меня нужно.

Она наконец подняла голову и посмотрела прямо мне в лицо. В ее глазах я не заметил испуга, в них мелькнула лишь искорка веселья.

– Я правда надеялась, что смогу поговорить с вами о важном деле, – сказала она совершенно другим, спокойным и звонким, голосом.

– О чем это?

– Это сложно… Я имею в виду, что на это нужно время.

– Понятно, – сказал я, хотя на самом деле ничего не понял.

– Можем мы поговорить? – спросила она.

– Конечно.

– Сегодня вечером?

– Вы это серьезно?

Она кивнула:

– Давайте уйдем прямо сейчас.

– И куда же мы поедем?

– Ко мне, примерно пятнадцать кварталов отсюда. – Она пристально посмотрела на меня. – Чарли мог бы остаться здесь.

Синева ее глаз соперничала яркостью с почтовым ящиком.

– Знаете, Кэролайн Краули, я вовсе не уверен, что нам вдвоем стоит покидать вечеринку.

Она провела пальцем по жемчугу, улыбнувшись как бы про себя. Она перестала разыгрывать из себя девочку и посмотрела мне в глаза немигающим взглядом.

– Должна ли я это понимать, – проговорила она хрипло, – как намек, что мы находимся под защитой вашей добродетели, а не моей?

– Да, именно так.

Нет, сказал я себе, дело тут не в сексе. У нее на уме было что-то другое. Возможно, из этого получится интересный сюжет. Я давно уже усвоил, что нельзя упускать ни единого шанса, если хочешь заполучить хороший материал. Я сказал ей, что отлучусь на несколько минут, нашел телефон и позвонил Лайзе, понимая, что уже поздно и она могла отключить звонок, чтобы не будить детей, ведь дом у нас совсем маленький. Включился автоответчик. Я пробормотал в трубку, что у меня встреча с кем-то и что мы отправимся куда-нибудь вместе выпить. Было ли это ложью? Отчасти да. Я не сделал, да и не собирался делать ничего такого, чтобы чувствовать себя виноватым, но солгать в данной ситуации мне было легче, чем объяснять, с какой это стати я уезжаю с вечеринки вместе с женщиной в персиковом платье, с которой познакомился несколько минут назад. Поэтому я и сказал, что еду выпить. Моя жена уже привыкла к таким звонкам, ведь это, по сути, часть моей работы, и обычно лишь требует, чтобы я всегда надевал нижнее белье и был дома к пяти тридцати или шести утра, когда дети влезают к нам в кровать. Салли и Томми, спотыкаясь в полусне, ковыляют в нашу комнату, заползают под одеяла, укладываются между нами и после этого иногда снова засыпают, распространяя по комнате сладкий запах детского дыхания, но чаще всего они начинают с шумом барахтаться под одеялом, не давая нам заснуть. Бывает, что я все-таки опять погружаюсь в сон – всегда беспокойный и неглубокий – и Салли некоторое время лежит, думая о чем-то своем, а потом перелезает через меня и спрашивает прямо в ухо что-нибудь вроде: «Пап, а у Ла-Тиши есть волосы на низу?» Ла-Тиша – это дочка Джозефины, вечно угрюмая чернокожая девица пятнадцати лет, ростом около шести футов. Я вполне допускаю, что у нее есть волосы «на низу», как говорит Салли, и еще я почти не сомневаюсь, что там вообще все тщательно обшарил какой-нибудь ее приятель. После этого я открываю глаза – примерно в две минуты седьмого, – вижу свою трех-с-половиной-летнюю дочь, широко открытыми ясными глазами наблюдающую, как ее небритый папочка восстает ото сна, словно из могилы (может быть, она, видя мои отяжелевшие веки, проблески седины в небритой щетине, интуитивно понимает, что я гораздо ближе к смерти, чем она), и видеть ее лицо вот так, рядом с моим, есть для меня величайшее в мире благо. А потом сюда является ее брат в пушистом желтом комбинезоне. Ему полтора года. Это гроза плюшевых медвежат и уже влюблен в свой пенис. Он радостно хихикает и фыркает, набрасываясь на меня, и тогда я беру обоих на руки и, изображая рычащее чудовище, создаю невообразимый шум, который одновременно и пугает их, и приводит в неописуемый восторг, а в это время моя жена, пользуясь случаем, незаметно проскальзывает в ванну. Ради таких моментов я пожертвовал бы чем угодно, даже своей жизнью.

И все же. И все же, когда я, повесив трубку, снова увидел Кэролайн Краули, стоявшую на ярком свету и весьма выигрывавшую в подобном освещении с номерком на манто и готовую покинуть зал, мои мысли приняли совершенно другое направление. Я не мог бы сказать, что я не был самим собой, вовсе нет, я был самим собой, просто ожило мое второе «я», то «я», которое стремится продолжить тайный диалог со всем, что есть порочного в человеческой природе. Есть люди, вовсе не стремящиеся избавиться от своих пороков, напротив, они даже находят в них некоторое очарование. Они счастливы, или, вернее, довольны. Они размахивают теннисными ракетками на залитых солнцем кортах, регулярно проверяют масло в моторе своей машины и смеются, когда смеется публика в зале. Они всегда в рамках дозволенного. Их не интересует, что может появиться из темного холодного омута человеческих возможностей.

На заднем сиденье такси было уютно и тепло после ночной прохлады, мы с Кэролайн слегка поеживались в накинутых на плечи пальто. Кэролайн смотрела прямо перед собой, словно меня не было рядом, и отрывисто давала указания шоферу. Затем она достала из сумочки кисет и небольшую пачку папиросной бумаги, взяла одну бумажку и насыпала на нее щепотку табаку. Распределив табак вдоль белого прямоугольника, она свернула ровную трубочку, потом лизнула свободный краешек бумаги и быстро заклеила легким движением пальца.

– Спорим, что вы пользуетесь деревянными спичками, – сказал я.

– Вы не в меру сообразительны.

Она вытащила из сумочки коробок деревянных спичек, вынула одну и с ее помощью подпихнула табак к тому концу сигареты, который, видимо, и зажигался. Она взглянула на меня. Уличные огни сумасшедшими искрами мелькали в ее голубых глазах.

– Девушки не любят, когда табак лезет в рот.

– Понятно.

Она приоткрыла окно со своей стороны и закурила. Я отметил, насколько у нее чистый и ровный голос, не искаженный никакими подвываниями и навязчивыми гнусавыми междометиями, которых я порядком наслушался за день; но и это, и ее привычка скручивать сигареты говорили о том, что родилась она не в Нью-Йорке и вообще не на восточном побережье. И только я вознамерился продолжить свой логический экскурс, как автомобиль остановился перед высоким жилым домом на Восточной Шестьдесят шестой улице, в двух шагах от Пятой авеню. Она наклонилась вперед и расплатилась с водителем. Привратник, в своей форме с медными пуговицами и эполетами напоминавший Наполеона Бонапарта, улыбнулся ей, как хорошей знакомой, бросив на меня злой взгляд. Я следовал за Кэролайн по мраморному холлу, отмечая про себя ее широкий шаг. Мы вошли в маленькую кабину лифта, отделанную медью и красным деревом.

– Как же я ненавижу приемы, – не вынимая изо рта сигареты, сказала Кэролайн и расстегнула свое манто.

Дверь лифта открылась в небольшое фойе с полированной черной дверью и мозаичным полом, где стояла пара ковбойских сапог. Картину довершал медный крюк, с которого свисало несколько зонтов.

– Ну, вот мы и пришли, – сказала Кэролайн, открывая дверь.

Я вошел и осмотрелся: на полу персидские ковры, белые стены, несколько картин, к которым я не проявил интереса, огромное окно с очертаниями западной части Манхэттена за ним. Квартира явно убиралась руками профессионалов, но мне не хотелось думать о больших деньгах и прикидывать, сколько она может стоить: сорок, пятьдесят или сто миллионов.

– Мы как, сначала поболтаем из вежливости, – спросил я, – или сразу перейдем к делу?

– Сразу. Садитесь вон туда. – Она указала на мягкое кабинетное кресло, в которое я и уселся. Она включила торшер; в его ярком свете ее платье казалось полупрозрачным.

– Прежде чем начать, давайте…

– Да? – спросила она.

– Вы пришли на вечеринку, увидели меня и неожиданно для себя решили втянуть меня в разговор, воображая, что я, как любознательный идиот, готов выслушивать что ни попадя ради жареных фактов?

– Да. – Она наблюдала за моей реакцией.

– Здорово.

– Я верю в неожиданности. – Она говорила стоя, и свет падал на ее голову, плечи, грудь.

– Скажите лучше, о чем вы хотели мне рассказать.

– Хорошо. Но рассказу предшествует показ.

– Стало быть, меня ждет показ?

Она направилась к камину, покачивая задом:

– А что, вы против?

– Отнюдь не против.

– Отлично, значит, несмотря на выпитое вами на вечеринке, вы сможете сосредоточиться. – Она взяла с каминной полки два больших конверта из манильской бумаги и, держа их перед собой, подошла к окну. Перед ней расстилался темный прямоугольник заснеженного парка, а за ним – огни Вест-Сайда.

– Вы ничего не знаете обо мне, так ведь? – спросила она, обращаясь не то к ночному городу, не то ко мне.

– Верно, – согласился я. – Вам около двадцати восьми, у вас несколько миллионов долларов, вы надеваете на приемы элегантные платья персикового цвета, вам не нравится моя фотография в газете, ваш жених играет в теннис и почти ничего не знает о страдании и горе, а ваш привратник, похожий на Наполеона Бонапарта, радуется вашему появлению и совсем не радуется моему. Но кроме этого, ничего.

– Должно быть, ужасно здорово быть таким умным, как вы.

– Эй, – окликнул я ее, – я тут!

Она молчала, и я вдруг подумал: а что, если та странная связь, которая установилась между нами, сейчас порвется? Тогда я скатился бы вниз, схватил на улице такси, постарался обо всем забыть и прибавил счет за такси к моим месячным деловым расходам. Но в этот момент она отошла от окна и протянула мне конверты. Я выбрал тот, что потоньше, а второй отложил в сторону. Развязав красный шнурок на клапане конверта, я вытряхнул из него две дюжины цветных фотографий размером восемь на десять. На первой было нечто напоминавшее тело мужчины в грязной одежде, лежащего вниз лицом на куче строительного мусора. Я просмотрел несколько других, снятых с десяти, пяти и двух футов и – самые неудачные – с двенадцати дюймов.

– Ясно, – кашлянул я. – Итак, это именно то, о чем мы говорим.

– Да, с этого мы и начнем.

– Мы с этого начнем?

– Да. – Она стояла надо мной, и я чувствовал ее запах. – Хотите еще выпить?

– А почему бы и нет? – пробормотал я.

– Виски или водку?

– Джин.

Вернемся к цветным фотографиям: от тела осталось одно название; оно выглядело так, словно почти все крупные кости в нем, включая череп, были раздроблены. Череп напоминал тыкву, всю зиму провалявшуюся на парадном крыльце. На одном из снимков было видно, что осталось от лица: полуоткрытый глаз, уставившийся в бесконечность, не замечающий собственного гниения. В тех местах, где рубашка была разорвана, на теле также виднелись явственные признаки распространяющегося разложения. На другой фотографии был запечатлен кусок изуродованной плоти, не поддающийся идентификации. Изображение было снабжено этикеткой: ТОРС, ВИД СПЕРЕДИ. Следующая фотография представляла собой крупный план перегрызенного запястья. Я быстро просмотрел фотографии. Мне приходилось сталкиваться с проявлениями бессмысленной человеческой жестокости после совершения преступления, однако в большинстве случаев на трупах обнаруживались только огнестрельные или ножевые раны. Тут все выглядело гораздо хуже и свидетельствовало о применении огромной физической силы. Я засунул фотографии обратно в конверт. Некто умер жалкой смертью: участок, заваленный камнями, тело, обилие мух.

– Это чтоб помочь вам войти во врата ада. – Кэролайн подала мне джин на серебряном подносе. Я взял стакан и выпил его маленькими глотками. Она стояла надо мной, куря уже другую самокрутку. – Загляните во второй конверт.

Я так и сделал. Внутри была полная копия полицейского дела о нераскрытом преступлении со смертельным исходом. Убитый был найден на пустыре, возле дома номер 537 по Восточной Одиннадцатой улице в районе, принадлежавшем девятому полицейскому участку, в ведении которого находится Нижний Ист-Сайд. Мне уже приходилось видеть подобные дела, хотя детективы, которые мне их показывали, никогда в жизни не признались бы, что помогали репортеру. Я быстро просмотрел пару страниц. Это был полицейский отчет с фотографиями: расчлененное тело молодого белого мужчины было обнаружено утром пятнадцатого августа на куче обломков кирпича и бетона возле большого жилого дома, предназначенного на снос, и снос этот продолжался уже пятнадцать дней. Дело было старое, с тех пор прошло семнадцать месяцев.

Я отхлебнул из стакана:

– Что-то маловато тоника со льдом, как я погляжу.

– Мне надо, чтобы вы напились, – отозвалась Кэролайн из-за моей спины, – и сразу станет ясно, хам вы или нет.

– У вас могут быть крупные неприятности за хранение таких документов.

– Я знаю.

– Детективы не позволяют другим копам совать нос в подобные дела.

– Да, – бросила она, – мне и это известно.

Я стал читать дальше. Бульдозер прошелся по телу один или, может быть, два раза, прежде чем бульдозерист заметил его; часть грудной клетки и живота были вырваны из тела стальными звеньями гусениц. Судя по лиловато-синему цвету спины, было ясно, что мужчина умер, лежа лицом вверх, а не вниз, то есть не в том положении, в котором был обнаружен труп. Но детективам не удалось установить, находилось ли тело внутри здания до сноса и было выброшено на землю во время разборки дома, или этого человека убили где-то в другом месте, а труп спрятали в каменной кладке. Если тело находилось в пустом здании, предположил я, значит, этот человек мог умереть в результате несчастного случая, скажем, от передозировки наркотиков. Второй вариант – что тело было засунуто в кладку уже после начала разборки дома – означал бы, что произошло тяжкое убийство: невозможно же, в конце концов, представить, что человек вырыл яму, убил себя, а затем спрятал собственный труп под глыбами кирпича и бетона. Тем не менее, продолжал я свои рассуждения, теоретически возможно, что человек совершил самоубийство или был убит случайно, а затем кто-то другой похоронил его под обломками кладки по любой из причин, по которым нью-йоркские психопаты совершают безумные поступки.

На трупе, говорилось дальше в отчете, были голубая тенниска, синие джинсы, заляпанные старой краской, нательное белье и красные носки. В карманах брюк обнаружены мелочь меньше доллара, билет подземки и пачка сигарет «Мальборо». В нагрудном кармане тенниски находился кусочек зеленого камня, в котором приглашенный полицией для консультации антиквар без труда узнал нефрит; этот осколок явно был отбит от резной статуэтки и не подходил ни к одной из известных фигурок, проданных или украденных в городе за последнее время. Ни на теле, ни рядом с ним не оказалось ни документов, ни бумажника, ни каких-нибудь других личных вещей.

Состояние трупа описывалось с помощью разных специальных терминов. Согласно продиктованному судебно-медицинским экспертом заключению, ткани уже достаточно разложились и были дополнительно повреждены бульдозером, так что установить точную причину смерти не представлялось возможным. Но зато некоторые причины можно было исключить, например, передозировку наркотиков. Или огнестрельное ранение; рентгеновский анализ показал, что пуль в теле, или, вернее, в том, что от него осталось, нет. Далее медицинский эксперт отметил, что не исключена возможность ножевого ранения в шею, но подчеркнул, что это «всего лишь предположение», и не только из-за повреждений, нанесенных бульдозером, но и в связи с наличием следов чрезвычайной активности крыс, часто имеющихся на трупах, обнаруживаемых на открытых местах. Отсутствие руки, например, вполне может объясняться набегом крыс, добавил эксперт. «На недавнюю деятельность крыс указывает также распространенная посмертная полосчатость и треугольные следы укусов», – говорилось в отчете. Значительность повреждений тканей тела бульдозером заставила медэксперта сосредоточить свое внимание на исследовании количества и стадии активности насекомых в мягких полостях трупа. Присутствие díptera pupae (куколок двукрылых насекомых) и домашних жучков свидетельствовало о том, что разложение началось за семь—десять дней до обнаружения тела. Глубокая инвазия личинок насекомых в полости рта, наружных слуховых проходах и анальном отверстии говорила о том же самом сроке начала разложения. В конце отчета стояли подпись и печать эксперта.

Я читал дальше. Я был вдрызг пьян и мог сейчас прочесть все, что угодно. В отчете подробно излагались вопросы детективов, касавшиеся охраны участка со сносимым домом. Фирма, занимавшаяся сносом домов, «Джек-Э Демелишн кампени» из Квинса, соорудила навес над тротуаром высотой четырнадцать футов из фанеры и массивных балок спереди и сзади здания, как того требовали постановления городских властей, и дополнительно натянула поверх него двойной ряд проволоки. Подойти к двойным парадным дверям дома можно было только через дверцу в передней стенке навеса над тротуаром. Подъезд на заднюю часть участка осуществлялся через секцию стенки навеса, оставленную без проволочной обмотки; с этой стороны завозили крупногабаритное оборудование. Ни передний, ни задний навесы явно не были повреждены, равно как и проволока и все цепи и замки, используемые для надежного закрытия проходов. Кто бы ни доставил труп на площадку, ему пришлось бы поднять и перетащить тело через проволоку на заднем навесе, а это представлялось маловероятным, принимая во внимание то, насколько трудна была подобная задача и как сложно было проделать все незаметно.

Как же в таком случае тело оказалось на площадке? То, что его сбросили с соседней крыши, было исключено, потому что тело лежало в середине участка, в добрых тридцати пяти футах от его внешней границы. Пролететь такое расстояние могло только тело, выпущенное из пушки. И даже если тело все-таки было каким-то образом сброшено с единственной соседней крыши, это не объясняло, как оно оказалось погребенным в кусках каменной кладки.

Таким образом, улики говорили о том, что тело уже находилось в здании до его сноса. Но и это объяснение порождало вопросы. Могли кто-нибудь отпереть двери – сначала в навесе над тротуаром, а затем двойные парадные, ведущие в само здание? Кореец, владевший этим зданием, не имел ни малейшего представления о том, как можно было попасть внутрь дома. Участок он приобрел недавно, предвидя снос дома, и так и не потрудился ознакомиться со зданием. Ну да, у него, конечно, были ключи от здания, ведь он поставил новые замки, и он дал их управляющему фирмы по сносу зданий, который заявил, что все шесть предыдущих вечеров провел дома в Форт-Ли, в штате Нью-Джерси, с ключами в кармане, в достойном обществе – он перечислил своих приятелей по боулингу, своих партнеров по покеру и партнеров по волейбольной команде, каковые показания были проверены. Были ли у него дубликаты ключей? Нет. Давал ли он ключи кому-нибудь? Ни в коем случае, приятель. У нас там наворочено оборудования для сноса зданий на полмиллиона баксов.

Кроме того, год назад и в самом здании были приняты меры предосторожности против местных любителей самовольно селиться в чужих домах: все окна нижнего этажа заложили цементными блоками. Никаких официальных заявлений об их взломе не было. Чтобы попасть в здание, требовалось разрешение владельца, и единственными, кого туда впускали, были представители различных коммунальных служб и компаний по обслуживанию, занимавшихся отключением воды, газа и электричества. Насколько было известно, последним побывал внутри здания прораб компании по сносу зданий, проверявший состояние конструкции в то утро, когда началась разборка дома. Произвел ли он тщательный – комната за комнатой – осмотр дома? – спросили детективы. Нет, просто заглянул на цокольный и первый этажи. Но, объяснил он, подняться выше было невозможно, поскольку лифт в здании был отключен, а ведущие на лестницу противопожарные двери заперты.

Крыша, мелькнуло у меня в голове.

Детективы расспрашивали и про крышу. Возможно, умерший пробрался на крышу дома 537 через крышу единственного примыкающего здания – дома 535, после чего умер там или, возможно, был убит, а убийца скрылся через дом 535. Однако управляющий дома номер 535 не припомнил ни одного входившего или выходившего из его здания человека, которого он не знал, и, кроме того, дверь, ведущая на крышу, была тщательно заперта, чтобы на нее не выходили дети. Ключ же был только у него.

Даже если тело каким-то образом очутилось на крыше дома 537 до разборки здания, оставался трудноразрешимый вопрос о деятельности крыс, отметил детектив. Судя по всему, тело подвергалось набегам крыс с момента смерти, то есть примерно в течение недели, а летом крысы не живут на крышах зданий, где слишком много солнечного света и тепла и недостаточно воды. И голуби не едят мертвечину. Правда, в городе иногда попадались вороны, но они не грызут мясо, они яростно долбят его клювами, пробивая в нем дыры, а затем отрывают его длинными узкими кусками, оставляя после себя совершенно другую картину повреждений. Кроме того, глаза не были выклеваны. Подобная информация, по-видимому, свидетельствовала о том, что тело не побывало на крыше разрушенного здания, а это, в свою очередь, могло означать, что тело было зарыто на участке и – принимая во внимание уже известные детали – что детективы окончательно зашли в тупик.

В следующем параграфе дела указывалось, что расовая принадлежность трупа и то, что еще можно было определить как его рост и вес, соответствовало заявлению о пропавшем без вести человеке, поданному женой покойного семь дней назад, восьмого августа, спустя два дня после того, как его видели в последний раз. Заявление было подано в девятнадцатом полицейском участке, находившемся в манхэттенском Верхнем Ист-Сайде. Жена опознала одежду и обручальное кольцо, снятое с большим трудом с левой руки трупа. Ей показали фотографию татуировки, обнаруженной в паху покойного, которую она тоже узнала. Еще ей показали кусочек нефрита, но о нем она ничего сказать не смогла. Потом ей было представлено тело. Опознание не оставило никаких сомнений относительно личности покойного, это был некто Саймон Краули, двадцати восьми лет, проживавший в доме номер 4 по Восточной Шестьдесят шестой улице.

Мне было знакомо это имя.

– Вы – вдова Саймона Краули?

– Да.

– Молодого человека, снимавшего фильмы?

Она кивнула.

– Черт побери! – Я не сделал колонку на этом материале, потому что в это время с головой ушел в статью о наркоторговцах в Гарлеме. – Вы были замужем за Саймоном Краули?

– Да.

Знаменитый молодой кинорежиссер.

– Я понятия не имел.

Кэролайн опустилась в кресло напротив меня.