Текст книги "Манхэттенский ноктюрн"

Автор книги: Колин Харрисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Мне, разумеется, следовало связаться с Кэролайн, чтобы поговорить с ней о Хоббсе, и то, что она не позвонила мне после нашего визита в Малайзийский банк, заставляло меня испытывать облегчение и тревогу одновременно. Я желал увидеть ее еще раз (да-да, и желал еще раз трахнуть ее – это сулило неземное блаженство, достичь которого можно было лишь украдкой), но при этом задавал себе вопрос, не будет ли благоразумней поставить точку, пока я не зашел слишком далеко. И как знать, быть может, она опередила меня, быть может, это именно она покончила со мной. Мне представлялось, что она вполне могла это сделать без всяких извинений или объяснений; в ее теплой груди царил холод, и если уж быть честным с самим собой, то приходилось признать, что и это ее качество привлекало меня. Тем не менее такой поворот казался маловероятным, принимая во внимание ее намеки На какую-то таинственную проблему и попытки втянуть меня в ее жизнь. Но, возможно, она нашла, что я ничего собой не представляю в постели, или ее жених снова появился на сцене. Я понятия не имел, как часто они виделись, где и при каких обстоятельствах; терялся в догадках, не узнал ли он обо мне – вот этого мне весьма хотелось бы избежать. Как правило, именно молодые люди особенно подвержены вспышкам ревности. Мужчины постарше, удостоверившиеся в неверности женщины, конечно, тоже приходят в ярость, но воспринимают подобные ситуации более разумно. Молодые люди склонны искать оружие, те, что старше, – выпивку. Так что я мог испытывать вполне обоснованное беспокойство при мысли о Чарли, молодом, крепком и здоровом и к тому же знающем, где меня найти.

Если я и пребывал в некоторых сомнениях относительно того, что будет дальше с Кэролайн, то твердо знал, что мне следует вернуться в Малайзийский банк и просмотреть хранившиеся там видеокассеты все до единой. Я сам не знал, верю ли я, что Кэролайн изводит Хоббса какой-то видеозаписью и отрицает это. Но и просто отбросить эту версию я тоже не мог. А что, если взять и спросить ее напрямик о той пленке, которая нужна Хоббсу? Вряд ли это было разумно, ведь я ее еще недостаточно хорошо знал. Лучше всего, размышлял я, упорно действовать в одном направлении, то есть пытаться понять, что же, собственно, нужно самой Кэролайн. А для начала я решил посмотреть «Ротовое отверстие» и «Минуты и секунды», второй и третий крупнобюджетные фильмы Саймона Краули. По своему стилю и содержанию оба не имели ничего общего с отрывочными видеозаписями, которые я просмотрел, однако и в них чувствовалось пристальное внимание к бесконечным способам, с помощью которых люди терзают друг друга. Была ли между ними еще какая-то связь? Об этом мне оставалось только гадать.

Что касается Лайзы, то она нисколько не замечала моего беспокойства, ведь у нее самой как раз наступило трудное время. Она много плавала; каждое утро она потихоньку выскальзывала из дому и бежала в оздоровительный клуб, где проплывала по сорок—пятьдесят кругов. Все это свидетельствовало о том, что ей предстояла серьезная операция. Однажды вечером, когда дети уже спали, а она умывалась перед сном, я спросил, так ли это.

Повернув намыленное лицо, она отрывисто выдохнула:

– Пересадка пальца.

Какая-то несчастная потеряла большой палец. Пациентка была женщиной тридцати семи лет, работавшей директором инвестиционной компании с капиталом в пятьсот миллионов долларов. Большой палец на левой руке ей отрезало лодочным винтом, когда она прошлым летом ныряла со скубой в Канкуне. Палец сохранить не удалось. Операция была рискованной и напрямую зависела от психологического состояния пациентки. Лайза показала мне историю ее болезни, где кроме обычных записей была еще и фотография руки с начисто отрезанным большим пальцем и множеством мелких разрывов ткани.

– Фото сделано через три недели после того, как с ней это случилось, – пояснила Лайза.

Когда рана зажила, на то место, где был палец, пересадили кусок кожи из паховой области.

– Завтра будет палец? – спросил я.

Лайза кивнула. Ей предстояла операция, поистине эпическая по своим масштабам, длительностью не менее восьми часов. Только двум или трем хирургам было по силам совершить такое. И завтра с шести утра Лайза приступит к «работе над женским пальцем, час за часом она станет тщательно соединять сухожилия, вены и нервы. По сути дела, операция представляла собой трансплантацию, когда реципиент является одновременно и донором. Для пациента одна ампутация заменялась другой, и если операция окажется неудачной… бросьте, микрохирург Лайза Рен не халтурит в операционной, не зря же она заранее плавала столько кругов подряд.

– И все это под микроскопом?

– Да. – Она вытерла лицо. – Сначала тыльный и ладонный сосуды-артерии, затем нейроваскулярные пуки.

– И тогда палец снова оживет?

– Мы надеемся. Потом кость и сухожилия, суставные капсулы и кожу.

– Ты покажешь им класс.

Она пожала плечами:

– Мне нужно сделать несколько новых линз.

– Микроскоп поцарапан?

– Нет, у меня зрение меняется.

– Ухудшается?

– Совсем чуть-чуть. Но я предпочитаю иметь дополнительную разрешающую способность, четкость.

– Ты собираешься сделать великое дело, – сказал я ей. – Ты всегда справляешься с этим и всегда делаешь великое дело.

На следующее утро Лайза ушла рано, и я решил, что если моя жена может пришить палец к руке, то я могу снять трубку. Я позвонил Кэролайн и сказал ей, что хочу посмотреть остальные ленты.

– А какие ты уже видел? – спросила она.

Ее голос спросонья звучал хрипловато. Вспомни, как поздно она встает, сказал я себе, а это значит, что она не спит до глубокой ночи.

– Мусорщиков, двух юристов в поезде, Клинтона, сходящего с ума.

– А номер шестьдесят семь?

– Что там было?

– Руанда.

– Да, и эту тоже.

Я слышал, как Джозефина спускается по лестнице с Салли и Томми.

– А номер три?

– О чем это?

– Люди в тюрьме. Она короткая.

– Нет.

– Когда ты хочешь заняться этим?

– Сегодня. Сегодня днем.

Кэролайн пообещала, что организует мне доступ в банк.

– Ты мог бы после зайти ко мне, – предложила она.

Сегодня у меня не было охоты встречаться с ней.

– Завтра, – пообещал я.

– Но завтра ты должен подготовить свой обзор, – запротестовала она, – значит, сегодня у тебя свободный день.

– По правде говоря, нет.

– Имей в виду, меня это страшно огорчит.

– Сомневаюсь.

– Не боишься, что я сбегу с первым встречным?

– С Чарли?

– А может, с полицейским. Я люблю полицейских.

– Это должно быть забавно.

– Я на это способна… ты меня еще не знаешь.

– Вот это точно, – сказал я и подумал о Хоббсе. А насколько хорошо ему удалось ее узнать?

В комнату вбежала Салли.

– Пап, нам пора в школу! – завизжала она.

– Сейчас, солнышко.

– Это твоя дочь? – спросила Кэролайн прямо мне в ухо.

– Да, – сказал я в трубку. Салли взобралась мне на колени. – Вы позвоните в банк насчет меня?

– Да. Итак, мистер Рен? – добавила Кэролайн.

– Что?

– Делайте скорее свою колонку.

Да, сказал я себе. Да. Но сначала мне надо было отвести Салли в школу. Эта обязанность была весьма приятной, ведь, отправляясь в путь длиною в девять кварталов, я словно уходил от всяческих неприятностей, с которыми успел соприкоснуться. Попрощавшись с Джозефиной и Томми, мы с Салли отправились по привычному маршруту: Салли вприпрыжку, а я степенно, всю дорогу держа ее за руку. Когда мы шли мимо низкой стены, я подсадил ее наверх, чтобы она могла маршировать по ее краю, высоко поднимая ноги. От удовольствия Салли пришла в невероятное возбуждение и настолько увлеклась, что, забыв, где она находится, перестала смотреть себе под ноги и свалилась прямо мне на руки. Затем мы вышли на Восьмую авеню. Там перед одной из прачечных был жутко грязный фонтан, в котором плавали не то четыре, не то пять полудохлых и нагонявших тоску золотых рыбок. Мы, как всегда, понаблюдали за ними, и я объяснил Салли, что китайцы появились из страны, которая называется «Китай», а потом мы миновали пекарню, где на окне часто сидел старый жирный кот и, жмурясь от удовольствия, грелся на утреннем солнышке. Затем мы осмотрели тающий снег и пробежали мимо киосков с прессой – журналы с радостью сообщали о катастрофах, спровоцированных скандалах и набивших оскомину причудах знаменитостей – и, наконец, добрались до небольшого частного детского сада, куда ходила Салли.

Сад выглядел как храм просвещения и радости. Для детей он, по-видимому, таковым и являлся, но для родителей утренняя экскурсия туда была обременительным ритуалом. Несмотря на то что в Манхэттене любой человек, по идее, может, если пожелает, сохранять статус незнакомца, на практике все оказывается совсем не так. Родители разглядывают друг друга, изучают чужие шмотки, супругов и машины. Оценивают. И как у детей возникают мгновенные симпатии и антипатии друг к другу, в точности то же самое происходит и с их родителями, но раздражение, суждения и эмоции взрослых замаскированы вежливостью, диктуемой правилами поведения. Большинство детей приводят в сад матери, которые делятся на два лагеря: к первому принадлежат прирожденные карьеристки, одевающиеся в деловые костюмы и туфли-лодочки, оставляющие своих детей в саду с предписанным общественным мнением чувством вины; второй составляют женщины, работающие внештатно, занятые неполный рабочий день, и домохозяйки; у них больше времени, и тем не менее они взирают на женщин, имеющих профессию и работающих по специальности, со смешанным чувством зависти и материнского превосходства. В каждой из этих двух групп своя иерархия и свои каналы распространения слухов и сплетен. Но между родительницами имелись и различия иного рода. У одних это был первый ребенок, другие были беременны вторым, третьи – благодарю покорно – покончили с этим делом. Кто-то состоял в счастливом браке, кто-то – нет; некоторые были разведены; были среди них и лесбиянки, и такие, которые жили с двумя мужчинами, и бог знает кто еще. Несколько папаш, включая меня, регулярно закидывавшие своих чад в детский сад, понимали, что матери одобряют наше участие в воспитании своих детей или считают, что мы бездельники, или и то и другое одновременно. И действительно, ни один из отцов, занятых настоящей убийственной работой в крупных компаниях, никогда не отводит детей ни в школу, ни в детский сад. Они должны быть в офисе к семи утра и двигать рычаги управления обществом.

Я проводил Салли на второй этаж и напомнил, что надо повесить пальто. В классной комнате воняло рыбой, и в самом деле, у учительниц Патти и Эллен на поддоне лежал красный луциан, совершенно дохлый.

– Мы собираемся его красить! – сказала Салли, потянув меня за руку.

– Да, – подтвердила Патти, добродушная женщина лет сорока. – Дать тебе рабочий халат?

Салли надела желтый халатик и принялась макать толстую кисть в красную краску. Идея заключалась в том, чтобы сначала покрасить рыбу, а потом прижать к ней лист бумаги. После этого рыбу надо было вымыть и подготовить для следующего «художника».

Патти некоторое время наблюдала, как Салли красит рыбу, а затем, повернувшись ко мне, негромко сказала:

– Мистер Рен, я хотела бы показать вам, что вчера нарисовала ваша Салли.

Она раскрыла папку Салли, куда та складывала свои рисунки, вытащила один и показала мне. На листе бумаги я увидел пять прямых как палки фигур: мама, папа, Салли, Томми и Джозефина. У всех были огненно-красные колтуны вместо волос, судорожно трясущиеся тонкие ручки и ножки и широкие – до ушей – улыбки.

– Я всегда спрашиваю детей, что они рисуют, – сказала Патти. – Так вот, Салли рассказала мне, кто есть кто на ее рисунке. Тогда я поинтересовалась, а что это за черная штуковина, – она указала на черную, похожую на паука, закорюку рядом с палкообразной Джозефиной, – и Салли заявила, что это пистолет, который Джозефина хранит в своей сумке.

Я оторопело посмотрел Патти в глаза, похолодев от ужаса.

Патти кивнула:

– Я потом еще раз ее спросила: «А это что такое?» – и она снова ответила то же самое.

– Боже правый! – Я тысячу раз видел эту сумку. Джозефина вечно выуживала из нее разное барахло: какие-то снадобья, религиозные брошюрки, ингаляторы от астмы, старые письма и прочую чепуху того же сорта. Сумка всегда лежала на одном и том же стуле в гостиной, где часто бывали дети.

– Я сочла, что вы должны быть в курсе, – сказала Патти.

– Ну разумеется!

– Мы собирались вызвать вас в школу, но я знаю, что вы и миссис Рен поздно приходите домой…

Я кивнул:

– Теперь я должен выяснить, правда ли все это.

Патти с удивлением взглянула на меня. Она давно работала в школе, повидала на своем веку немало разных родителей и предпочитала, скажем так, доверять их детям.

Лайзу нельзя было тревожить, в то время как она разглядывает через операционный микроскоп свежесрезанный тридцатисемилетний большой палец руки, пытаясь сообразить, как лучше соединить его с тридцатисемилетней культей этого пальца. Мы, конечно, позже обсудим с ней и Джозефину, и ее пистолет, но сейчас мне предстояло самому выяснить отношения с Джозефиной. Из школы я направился прямо домой, от злости изо всех сил шваркнув калиткой. Подумать только, я потратил столько усилий, чтобы оградить свою семью от всяких там психов и кретинов, и вдруг оказывается, что в моем собственном доме Джозефина пять дней в неделю спокойно укладывает в сумку не что иное, как заряженный пистолет. Я нашел ее в гостиной, где она натягивала Томми на ногу резиновый сапожок, а он, сидя на ее необъятных коленях, наблюдал за движениями больших черных рук.

– Вы что-нибудь забыли? – спросила она.

– Нет, Джозефина. Просто я отвел Салли в школу, и учительница показала мне ее рисунок. На нем были и вы, и еще некая штучка, про которую Салли сказала учительнице, что это пистолет. Тот самый пистолет, который вы храните у себя в сумке.

Джозефина окаменела, глядя на меня широко открытыми глазами. Томми вертел в руках второй сапожок.

– Скажите мне прямо, Джозефина, да или нет? Есть в вашей сумке пистолет или нет?

– Ну…

– Джозефина, ответьте на мой вопрос!

– Да.

Слов у меня не нашлось.

– Я ношу его с собой только ради безопасности. – Она надела на Томми второй сапог. – Иногда, вы знаете, я возвращаюсь домой очень поздно, а сейчас на людей так часто нападают и грабят, ну, я и стала ходить на уроки, чтобы знать, что с ним делать. Понимаете, я хотела просто как-то защититься…

– Джозефина! Но ведь кто-то из детей мог вытащить его из сумки и выстрелить! Черт меня побери совсем!

– Но дети никогда не лазят в мою сумку, они знают, что им не положено этого делать.

– Допустим, но как же тогда Салли узнала о пистолете?

Ответа на этот вопрос у Джозефины не было. Она потупила глаза, не зная, куда деваться от стыда, и я подумал, что Салли могла углядеть пистолет, пока Джозефина, открыв сумку, что-нибудь искала в ней.

– Дайте мне взглянуть на него.

– На глазах у Томми? – спросила Джозефина.

Я отвлек внимание Томми кубиками «Лего» и двинулся на кухню вместе с Джозефиной. Она запустила руку в сумку и вынула пистолет, держа его дулом вниз. Он был огромный и безобразный, им вполне можно было забивать гвозди. В детстве я палил из пистолета по воронам в лесу и даже как-то раз подстрелил одну, ее голова превратилась в клуб кровавого тумана и черных перьев.

– Боже мой, Джозефина, это же тридцать восьмой калибр!

– Я очень осторожна.

– Он заряжен?

Она смотрела на меня.

– Отдайте мне пули.

Она не отвечала.

– Я требую, чтобы вы их отдали, Джозефина! Я не смогу пойти сегодня утром на работу, зная, что в доме есть заряженный пистолет.

Она раскрыла пистолет и вынула из него пули, передав их мне по одной. Черная рука, кладущая пули в белую руку. Саймон Краули мог бы запечатлеть этот момент на кинопленке. Я ссыпал их в карман.

– А в сумке нет?

Джозефина покачала головой.

– Точно?

– Да. Я бы не стала врать насчет этого.

– Неужели вы воображали, что мы будем счастливы, узнав, что вы каждый день приносите к нам в дом заряженный пистолет? Нет, конечно же нет, Джозефина! И ведь вы в какой-то мере лгали, разве не так? Бога ради, Джозефина, ну кто вы после этого есть, черт возьми?

Она молчала. В принципе и я, выговаривая ей, чувствовал себя довольно скверно.

– Джозефина, послушайте, вы для детей – просто находка. Они обожают вас. Мы считали большой удачей, что вы с нами, и всегда старались выказать вам свою признательность…

– Вы и Лайза были очень добры ко мне.

– Я хочу, чтобы вы продолжали работать у нас. Вы нам нужны. Но вы никогда не должны приносить пистолет в наш дом. Слышите — никогда! Я не собираюсь попусту терять время, Джозефина! Учтите, если пистолет еще хотя бы раз появится в этом доме, считайте, что вы уволены – сразу и без вопросов. Мне крайне неприятно вам это говорить, но все будет очень просто.

Она тихо плакала, закрыв руками глаза и скривив губы. Мне захотелось немного ее утешить.

– Джозефина, я знаю, у вас никогда не было и мысли подвергнуть детей хотя бы малейшей опасности, но я не могу этого допустить. Я вовсе не собираюсь проверять вашу сумку, карманы или что-то еще, если, конечно, вы дадите мне слово, что это больше не повторится.

– Я больше не принесу сюда пистолет, – бормотала она сквозь рыдания. – Я сделала большую ошибку. О-о-ох, Лайза так на меня рассердится!

Это была чистая правда. Я вернулся в гостиную, крепко обнял Томми и расцеловал его на счастье, вглядываясь в это счастливое личико ни о чем не ведающего ребенка; щеки у него были перемазаны соплями и красным соком, создавшими липкую основу для зеленых крошек хрустящих фруктовых колечек, съеденных на завтрак. О мой чудесный, чудесный мальчик! Окружающий мир и собственный отец не стоят тебя! Я еще раз поцеловал его и на мгновение почувствовал, что мне хочется плакать. Потом я поднялся, схватил портфель и выскочил за дверь. Пули позвякивали в кармане, как деньги. Мог ли я там же на месте действительно уволить Джозефину? Наши дети, искренне любившие ее, не знали никакой другой приходящей няни. Каждый день, когда она собиралась уходить домой, они бросались к ее толстым ногам и крепко обнимали ее на прощание, а Салли требовала от Джозефины «помадный чмок» – огромный след звонкого поцелуя, который оставляли на ее щечке красные губы Джозефины и который красовался там до вечернего купания. Она была для детей второй матерью – терпеливой, строгой, справедливой, неутомимой. Наняв ее, моя жена, как обычно, приняла отличное решение. Мы знали сколько угодно других семей, где отношения с приходящими нянями складывались ужасно, был даже один случай, когда муж, рано придя домой, застал такую картину: дети смотрели видеофильм Барни, а нянька получала маленькие сексуальные радости от общения с газовиком из «Кон Эд».[4]4
  Consolidated Edison – крупнейшая газовая и электрическая компания США.


[Закрыть] Но Джозефина – это совсем другое дело, и многие родители тактично наводили справки относительно того, когда мы «освободим» ее и сколько мы ей платим. (В Америке белый человек по-прежнему владеет черным, давайте это признаем, хотя бы по секрету от самих себя.) Фактически само существование Джозефины представляло собой своего рода вызов мне как родителю; она гораздо чаще подтирала попы моим детям, гораздо чаще кормила их, гораздо чаще водила на прогулку, чем это делал я. Ей платили за ее работу, а не за любовь, но она отдавала свою любовь моим детям щедро и бесплатно; и время от времени я думал, что ее любовь не менее, а, может быть, и более сильна, чем моя. Она, безусловно, была гораздо терпимей и, конечно, намного теснее соприкасалась с мелочами их жизни, чем я. Мы с ней очень редко разговаривали друг с другом откровенно и серьезно, предпочитая вместо этого поддерживать беседу на уровне банальностей – погоды, новостей, но я испытывал к ней странное чувство. Каким-то образом любовь моих детей к Джозефине преломилась в моем ревнивом и скупом на чувства сердце и задела его, но я не мог признать это открыто. Мы оба понимали, что силы истории сотворили абсолютно различные судьбы и улучшить эту ситуацию может только взаимное уважение людей. Она – гордая женщина с чувством собственного достоинства, и я рад этому, ведь это означает, что ее жизнь не бессмысленна. Мне ничего не было известно о ее прошлом, но иногда они с Лайзой беседовали, делая что-то на кухне, хотя я воображал, быть может, и напрасно, что в эти минуты они из белого работодателя и черного работника превращаются просто в двух беззаботно болтающих женщин. Несколько лет назад Джозефина сообщила Лайзе, что она родила пятерых детей; трое из них принесли ей одно разочарование, один погиб во время пожара в притоне наркоманов. Ее первый муж, за которого она вышла совсем юной, бил ее так же, как и сына, того самого, который сгорел потом в притоне. Они развелись. Второй муж Джозефины, от которого она родила троих детей, был старше ее и скончался от прогрессирующего диабета. Лайза подозревала, что он был ее единственной настоящей любовью, так как купил ей небольшой домик в Порт-о-Пренсе, где Джозефина мечтала дожить остаток дней. Своего нынешнего мужа Джозефина выбрала не под влиянием страсти, а скорее из прагматических соображений, зная о его внутренней порядочности и экономической надежности. По правде говоря, если у Джозефины еще и сохранилась какая-то страсть, то объект ее оставался для нас тайной. Порой она спокойно сидела у окна, читая свою Библию при свете дня. Ее вера в Бога, которая казалась мне по-настоящему искренней, была непоколебима до такой степени, что всегда заставляла меня задумываться, была ли она выкована страданием или только проверена им. Я считаю, что милосердие – это дар, но самый неуловимый и трудный для понимания из всех, и Джозефина, медлительная, молчаливая, суеверная, была одна из милосерднейших женщин, которых я когда-либо видел. В глубине души я понимал, что она более деликатный и тонкий человек, чем я. Да, могу повторить и знаю, что говорю: есть в ее сумке пистолет или его там нет, Джозефина Браун – человек более тонкий и деликатный, чем я; и среди прочих моих переживаний по этому поводу меня мучила мысль, что мои правильные и необходимые действия добавили ей ненужную порцию страданий.

Единственным, что мог мне предложить Бобби Дили в то утро, оказался арест какого-то выжившего из ума старикана, нападавшего на детей со шприцами, из чего, надо признаться, можно было состряпать весьма интересный материал, особенно потому, что старик этот оказался католическим священником, лишенным духовного сана, но только вот жертвы, к сожалению, разбежались по всему городу, а это неизбежно означало сплошную беготню, тогда как я собирался посвятить вторую половину дня Малайзийскому банку. Поэтому я уступил этот материал, и газета отрядила на него молодую пуэрториканку, которая в ближайшие года три обещала стать не хуже других. Я не возражал, на мне была история удалившегося от дел кони-айлендского забивателя гвоздей, поставленная в номер на следующий день, и я хотел побеседовать с молодцами из компании, занимающейся сносом зданий, которая производила работы в доме номер 537 по Восточной Одиннадцатой улице. Эта фирма, насколько я запомнил из досье, которое показала мне Кэролайн, называлась «Джек-Э Демелишн кампени», и я разыскал ее у черта на рогах в Квинсе, неподалеку от стадиона Ши, на одной из тех улочек, где тротуары исчезли, а деревья спилены до половины, где взгляд повсюду натыкается на разбитые вдребезги автомобили и выпотрошенные грузовики, а парни в комбинезонах с измазанными тавотом руками ездят на БМВ по восемьдесят тысяч долларов, и здоровенные собаки спят в маленьких будках, перед которыми в пыли громоздятся кучкой цепи, и знаки «СТОЯНКА ЗАПРЕЩЕНА» указывают, что «ЭТО КАСАЕТСЯ ИМЕННО ВАС». «Джек-Э Демелишн кампени» представляла собой грязный участок, забитый кранами и желтыми бульдозерами, испещренными оспинами ржавчины, в дальней части которого стоял трейлер, служивший конторой. Зачастую в подобных местах занимаются тем или иным незаконным бизнесом – обычно угнанными машинами, – и я задавался вопросом, соблаговолит ли руководство ответить на мои вопросы, но прораб Мак-Гайр, мужчина лет пятидесяти пяти, с засохшей струйкой табачной жижи на подбородке, рассмеялся, стоило мне только представиться.

– Ну вы, блин, даете, командир! Сам Портер Рен! И прямо здесь, у меня! Я прочитываю каждую вашу заметку! – Он до изнеможения тряс мне руку, и я уже начал было сомневаться, что мне когда-нибудь удастся от него отлипнуть. – Сюда, сюда, пожалуйста! Садитесь. – Он порылся в куче разного барахла, наваленного на его столе, и выудил оттуда газету за прошлую неделю: «МАТЬ СОЖГЛА СВАДЕБНОЕ ПЛАТЬЕ». – Помните, это о женщине, у которой застрелили дочь? Ну там еще было про свадебное платье? Ах, чтоб мне ни дна ни покрышки!

Я спросил его, не помнит ли он тот случай, когда нашли труп Саймона Краули.

Он так энергично закивал головой, будто своим вопросом я его обидел:

– Да как же я могу забыть такое? Мой сын его нашел… голова как раздавленный помидор, бедного мальчика аж даже вырвало при виде этого.

Я попросил его рассказать, как вообще происходит снос здания.

Мак-Гайр кивнул:

– Да, вот, значит, как это делается. Ну, вы не забывайте, что мы связаны там всякими инструкциями и прочей чепухой. Мы осматриваем здание. Проверяем, нет ли где каких-нибудь старых чертежей… почти всегда оказывается, что ни у кого нет никаких планов. Может, там было что-то вроде частичного ремонта или реконструкции, или еще чего, лет двадцать назад, но эти здания были как близнецы. Ну, потом мы, конечно, прикидываем, как разломать его на части. Иногда приходится разбирать его этаж за этажом, особенно если в доме много стальных конструкций или места маловато. А еще нужен участок для покатого настила и грузовик, чтоб избавиться от разбитого камня. А в других случаях мы разбиваем его ядром, крепящемся к крану, а потом сгребаем все бульдозерами. Если дом слишком большой, то есть высокий очень, ну, тогда приходится применять особые способы, к примеру, резку автогеном, а иногда и взрывные работы, ну и всякое такое. Мы не вникаем в эти дела… этим занимаются большие шишки. А тот дом, о котором вы говорите, ну что это за дом? Шесть этажей? Нет, мы его просто осмотрели, отправили, знаете ли, бригаду, проверить, не осталось ли там чего. К примеру, украшения на притолоках какие-нибудь необычные. Иногда мы снимаем арматуру, двери, ну всякое такое, или каминную облицовку, или полку – в общем, все, что можно спасти и продать. Люди, знаете ли, любят покупать даже старые радиаторы. Я вот, например, их прямо не перевариваю, уж очень они грохочут. А еще мы из куч битого камня вытаскиваем всякие медные детали, и чтобы достать эту медь, приходится разбивать стены. Перила еще бывают необычные, ну просто сил нет с ними расстаться, или там симпатичное арочное окно… его, правду сказать, уже давно пора списать, но кому-то, видите ли, втемяшилось в голову иметь у себя такое. А потом мы сразу ставим навес со стороны тротуара.

– Кроме вас в такие дома кто-нибудь входит?

– Конечно, много всякого народа. – Он сунул руку в нагрудный карман, выудил оттуда огрызок сигары и сунул себе в рот.

– Кто?

Он вынул сигару изо рта.

– Газовики приходят отключить газ, из «Кон Эд» ребята вырубают электричество. Страховой агент шастает по всему дому, проверяет, может, мы где проглядели какую-то деталь конструкции, которая, блин, возьмет да и свалится кому-нибудь на голову, так что потом костей не соберешь, вот мне, например. Ну, потом, конечно, воду надо отключить… обождите минутку.

Мак-Гайр повернулся к селектору и заорал:

– Бекки, поди посмотри, что мы делали на Восточной Одиннадцатой, шестнадцать или семнадцать месяцев назад, а лучше принеси мне папку с документами на подготовительные работы. – Он посмотрел на свою сигару. – Сейчас мой сын руководит работами. – Тут ему принесли документацию. – Ara, вот он. Август, два года назад. Сначала мы выставили окна. Таковы правила. Чтоб стекла не разлетались. Давайте-ка посмотрим… отключили электричество, компания, которая обслуживает лифты, спустила свой ящик за пару дней до того, как мы начали его сносить…

– Спустили кабину?

– То-то и оно… ведь лифт, прослуживший семьдесят лет, никому не нужен; поэтому мы убеждаем компанию по обслуживанию лифтов сбрасывать их вниз, на дно шахты, а мы потом заваливаем их сверху. Судите сами: большую часть времени подвальный этаж на рабочей площадке стоит полный битого камня, потому что хозяин не хочет рисковать; масса детишек прибегает и ползает вокруг огромной ямищи, за которую вам по закону могут предъявить иск, даже если вы обнесли ее забором, – ну как вам это понравится? Поэтому-то мы и заваливаем все это хозяйство камнем, а сверху еще закладываем довольно много кирпичей. Если за это заплатят, то кирпичную закладку мы покрываем бетоном. А позже, если на этом месте соберутся строить какое-нибудь здание, им придется выкапывать все это дерьмо.

– Не слишком ли много трудов?

– На самом деле нет, потому что в любом случае все равно нужно вынимать грунт под опоры здания. Некоторые из новых опор уходят в глубину футов на пятьдесят—шестьдесят. Так что пятнадцать—двадцать футов битого камня – невелика проблема.

Я кивнул, но ничего из услышанного не имело отношения к моему делу.

– Следовательно, все совершается в таком порядке: забор, отключение всего, что подлежит отключению, осмотр страховым агентом и потом снос?

– Не-а, сначала надо получить разрешение.

– Понятно.

– Дальше имеющий лицензию дезинсектор должен уничтожить крыс.

– На той строительной площадке повсюду были крысы, – сказал я.

– Ну, это просто, вы платите этому спецу, чтобы он сказал, что уничтожил крыс, и все, – подмигнул он мне.

– А что потом?

– Ну и у города, само собой, тоже есть инспектор.

– И все это делается в строгой последовательности?

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, все всегда выполняется в одном и том же порядке?

– Нет, бывает, воду отключают раньше электричества, а могут и электричество отключить раньше воды. Ну, знаете, и страховой агент точно так же может явиться на несколько дней раньше или позже, да как угодно. Теперь смотрите, мы знаем всех парней вплоть до министерства строительства. Это удобно. Нам более или менее удается добиться того, чтобы были все отметки о проверках, прежде чем мы начнем сносить.

– Ну и шок, наверно, был, когда нашли тело.

– Как вам сказать… я был во Вьетнаме, а там еще и не такое видел… но мой сын… – Он отвел глаза. – Он на пару дней взял отгул.

– А вы-то что думаете об этом? Как тело попало в кучу разбитого камня?

Мак-Гайр рассмеялся:

– Это и копы хотели узнать.

Я ждал, что он скажет дальше.

– Я-то? Я думаю, во-первых, его не было в доме, его спустили с крыши. Там была веревка.