Текст книги "Бог лабиринта"

Автор книги: Колин Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Колин Генри Уилсон
Бог лабиринта

Боже, храни от напастей, – сказал он, – доброго парня, чей большой божий стручок только что спас ему жизнь. Боже, храни от напастей того, чей длинный божий стручок позволил заработать в один прекрасный день сто шестьдесят девять тысяч экю. Боже, храни от всяких бед того, кто благодаря своему длинному, большому стручку спас целый город от голода. И, ей-богу, я собираюсь написать книгу «О приключениях длинных стручков», как только появится время.

И действительно, он написал огромную книгу – и неплохую, нужно сказать – сопроводив ее рисунками, но, насколько мне известно, она еще не опубликована.

Франсуа Рабле, «Гаргантюа и Пантагрюэль», кн. 2, гл. 15.

Эсмонд Донелли умер в декабре 1832 года в возрасте восьмидесяти четырех лет. К концу жизни у него появилось много почитателей, с ним переписыывался знаменитый математик Гаусс, даже процитировавший высказывание Донелли в предисловии к пятому изданию «Исследований по математике». В одном из писем к Гауссу Эсмонд упоминает о магических свойствах числа 137. На днях в личном архиве мистера Халиде Нури я наткнулся на копию этого письма, и меня поразило необыкновенное совпадение: моя книга выходит в свет как раз через 137 лет после смерти Эсмонда Донелли. Это кажется мне добрым знаком.

История моего расследования обстоятельств жизни Эсмонда Донелли началась 10 апреля этого года. В январе на теплоходе я отплыл в Нью-Йорк, где началось мое лекционное турне по Америке: мне предстояло прочесть цикл лекций в университетах – от Флориды до Мэна и от Нью-Мексико до Сиэтла. Со мной в путешествие отправилось все семейство – жена Диана и трехлетняя дочь Морин (Мопси), но им не совсем удобно было разъезжать за мной по всей стране, поэтому они остановились у моих друзей в Нью-Хевене, где я обычно проводил уикенд, когда мне выпадал случай находиться поблизости на восточном побережье. После двух месяцев частых переездов сказалось напряжение подобной кочевой жизни. Чтобы как-то отвлечься от утомительного однообразия бесконечных переездов, я стал вести путевой дневник. Перечитав недавно эти короткие заметки, сделанные по горячим следам, я решил именно ими начать книгу о Донелли, полностью воспроизведя эти записи, не изменяя в них ни строчки.

10 апреля 1969 года

По восточному времени сейчас восемь тридцать утра, но для меня – пять тридцать, так как только вчера вечером я прилетел из Портленда, штат Орегон. Я лежу в постели гостевой комнаты университетского городка, пью чай и жую пшеничное печенье на масле, а уже в девять тридцать мне нужно быть на лекции, с которой я должен выступить перед ученым советом местного университета. Мне рассказали, что в этой комнате некогда останавливался Дилан Томас, учинивший скандал из-за того, что студенческая футбольная команда Койукука – мужского университета с другого конца города – спала на полу в коридоре и загадила рвотой умывальник. Можно позавидовать воистину неукротимой энергии этого человека! После девятинедельно-10 лекционного турне по Америке я был в состоянии полного нервного истощения. Я осознавал, что совершенно измотан: предметы вокруг меня приобрели какое-то странное, напряженное свойство. Я захватил с собой обычное зеленое туалетное мыло, которым меня снабдила предусмотрительная Диана: в мотелях и гостиницах вы всегда можете найти крошечные кусочки мыла, имеющие обыкновение выскальзывать из рук под душем в самый неподходящий момент. Когда я собрался взять в руки это привычное домашнее мыло, то застыл в изумлении, уставившись на него. Трудно передать словами мое состояние в тот момент. Мыло показалось мне каким-то необыкновенно зеленым, как малахит, каким-то размягченным, почти пушистым – будто на глазах оно разбухло и увеличилось в объеме. В подобные моменты окружающие предметы как бы обретают другое измерение или наполняются необычным смыслом: у них меняется твердость, цвет, запах, вкус… и еще что-то, в них проявляется новое, неизвестное качество, которое в человеческом существе обычно называют личностью или даже душой.

В такой полудреме я бесцельно слонялся по комнате, чувствуя себя, как новорожденный ребенок – совершенно беспомощным и, тем не менее, абсолютно счастливым. Когда я заварил чай, купленный в магазине Финдлейтера в Дублине, у меня на мгновение возникло ощущение, будто я растворяюсь в поднимающемся из чашки паре, и аромат чая показался каким-то экзотическим, наводящим священный ужас.

Такие турне просто убийственны. Мой агент предложил мне совершить подобное турне в следующем году, но одна только мысль об этом вызывает во мне отвращение.

Единственные отрадные минуты выпадают лишь тогда, когда в одиночестве я сижу в аэропорту и наслаждаюсь ароматным мандариновым соком и свежими гамбургерами. Иногда в такие моменты на меня нисходит истинная благодать и абсолютная отрешенность от повседневной суеты, и я почти физически ощущаю бескрайние просторы Америки, испытывая полное удовлетворение и душевный покой. Позавчера вечером на меня снизошло это чудесное настроение, когда я сидел в баре мотеля в Портленде, наблюдая в окне сквозь черную завесу дождя проносившиеся мимо огни автомобилей и сверкающую цветную неоновую рекламу. И еще мне всегда доставляет наслаждение разглядывать витрины книжных киосков в аэропортах, и я не премину задержаться перед ними, если даже в запасе у меня всего лишь несколько минут, а руки заняты кипой дешевых изданий в бумажных переплетах. Вчера в аэропорту О'Харе я купил «Разбушевавшегося Господара» Аполлинера – образчик сюрреалистической порнографии – и, в ожидании очередного рейса, с наслаждением погрузился в историю несчастной жизни мелкого прохвоста. И меня внезапно посетило озарение: ведь главное в моей жизни, впрочем, как и в жизни всякого писателя, – умение отвлечься от повседневных будней, держаться в стороне от суеты, даже если для этого потребуется жестокость или нигилизм. Мы не должны быть вовлеченными в жизненную прозу. Между нашим сознанием и окружающим миром существует очень простая зависимость. Окружающий мир несет нас по своему течению, а наш разум, как небольшой двигатель, способен вести утлое суденышко нашей судьбы наперекор течению… или, по крайней мере, удерживать его на месте. Пока двигатель работает, человек сохраняет душевное равновесие, но если мотор заглохнет, то человек уподобляется безвольной щепке, несущейся по воле рока.

Сегодняшняя лекция прошла успешно. На ней я рассказывал о природе поэзии и мистицизма. После лекции меня окружили с полдюжины студенток, затащили в кафетерий и забросали вопросами. Все они прочли мой «Дневник» (выпущенный американскими издателями под вызывающим названием «Сексуальные записки Джерарда Сорма», что было причиной судебного разбирательства в Бостоне, влетевшего мне в копеечку из моего скромного авторского гонорара). В основном, вопросы студенток касались героя книги Каннингама. Любопытно, что даже несовершенное воспроизведение этой необыкновенной личности в моем «Дневнике» сохранило ее неотразимую привлекательность. Мне бы очень хотелось увидеть Каннингама среди студенток этого американского колледжа: вне всякого сомнения он смог бы подыскать среди них подходящую пару. Но, к сожалению, самый агрессивный сексуальный Портленда мне довелось проводить семинар в окружении молоденьких студенток – передо мной развернулась великолепная панорама прелестных длинных девичьих ног, красота которых подчеркивалась мини-юбками. Но когда эти внешне соблазнительные импульс бесследно утонул бы в море девичьей чистоты и невинности. В университете красотки пригласили меня на ленч, я отчетливо осознал, познакомившись с ними поближе, что американские девушки совершенно не изменились с конца девятнадцатого века – со времен неискушенной девственницы Дейзи Миллер проникновенного психолога Генри Джеймса. Соблазнительные яблоки внешне выглядели весьма привлекательно, но, как оказалось, на деле были просто изготовленными из дерева муляжами.

Любопытное совпадение. Во время завтрака с Мервином Диллардом, деканом факультета английской филологии местного университета, он поинтересовался, известно ли мне что-нибудь об Эсмонде Донелли. Как выяснилось, Донелли – пресловутый ирландский распутник и повеса – современник Шеридана, бездумно промотавший жизнь, разбрасывая своих бесчисленных незаконнорожденных отпрысков по всему Гэлвею. Часть его переписки с Руссо опубликована в Берне около 1800 года под названием «Лишение девственниц невинности», и его семейство посчитало эту книгу грязной фальшивкой, оскорбляющей достоинство уважаемого рода. Недавно солидное издательство «Гроув Пресс» переиздало эту книгу в Америке с предисловием Мервина Дилларда. Я заверил Дилларда, что, хотя мне довелось жить в Гэлвее в течение семи лет, мне не приходилось ничего слышать о Донелли. Вероятно, он или совершенно забыт, или память о нем сознательно замалчивается его земляками и потомками.

Когда я вернулся в номер университетского общежития, меня уже ожидала свежая почта, доставленная моим литературным агентом, включая и небольшое письмо, на конверте которого значился обратный адрес издательства «Линден Пресс». Я воспроизвожу здесь это письмо полностью:

«Линден Пресс», Пятая авеню, 565, Нью-Йорк, 10016, 6 апреля 1969 года

Уважаемый мистер Сорм!

В последнем выпуске «Нью-Йорк Таймс Бук Ревью» сообщается о том, что вы читаете лекции в Америке. Из интервью с вами мне стало известно, что ваше турне скоро заканчивается, тем не менее, надеюсь, что это письмо вы успеете получить до отъезда из Америки.

Я с наслаждением познакомился с вашими «Сексуальными записками», как только они были опубликованы. На днях я вспомнил, что предисловие к этой замечательной книге написано вами в Мойкуллене. В «Мемуарах ирландского распутника», выпускаемых нашим издательством без купюр, Эсмонд Донелли описывает, как он соблазнил двух приемных дочерей священника из Мойкуллена – отца Риордана.

Зная о том, что вы хорошо знакомы с этой местностью, хотелось бы предложить вам написать предисловие к нашему изданию. Мы были бы также счастливы заказать вам книгу о Донелли, если у вас появится желание предпринять подобную работу.

В случае, если это письмо застанет еще вас в Америке, не сможете ли вы связаться со мной по телефону, чтобы мы встретились и обсудили эти предложения.

Надеюсь на скорый ответ.

Искренне ваш

Говард Флейшер

У меня оставался еще в запасе час времени до отъезда в аэропорт, и я позвонил по указанному в письме телефону. Разговор носил довольно дружественный характер, моего собеседника нисколько не смутило то обстоятельство, что до сих пор я ничего не слышал о Донелли. Я сообщил, что буду в Нью-Йорке в следующую пятницу, и мы договорились, что он встретит меня в аэропорту Кеннеди и отвезет к себе домой на Лонг-Айленд. Все эти необычные совпадения, связанные с именем Донелли, произвели па меня большое впечатление. Подобные вещи нередко случаются в жизни. На днях по радиоприемнику в автомобиле я впервые услышал имя русского поэта Ломоносова, а несколько часов спустя это имя попалось мне на глаза в энциклопедии, куда я заглянул в поисках совершенно других сведений. Эти совпадения меня поразили. Я еще более удивился, когда случайно заглянул в университетский книжный магазин и поинтересовался у продавца, нет ли у них чего-нибудь Ломоносова.

– Вам повезло: как раз вчера мы получили сборник его стихотворений.

Я купил книжку, прочел предисловие, и сразу же понял, что наткнулся на нового своего героя. Лет десять назад я бы отнесся к этому, как к суеверию. Теперь же я с готовностью подчиняюсь воле этих удивительных совпадений, как предначертанию неизбежной судьбы.

11 апреля. Аэропорт Уилкиз-Барре

Утром за десять минут до начала лекции декан факультета английской филологии передал мне корреспонденцию, среди которой было письмо Джима Смита из Сан-Франциско. Он сообщил, что Хельга Нейсе покончила жизнь самоубийством: она выпрыгнула из башни Беркли, каким-то образом ухитрившись забраться за оградительную проволочную сетку, проложенную там для предотвращения подобных несчастных случаев. Я чувствовал себя смертельно усталым, мне было невыносимо скучно, пока это письмо не попало мне в руки. Как только я его прочел, казалось, я пробудился от затянувшегося сна – всю мою скуку и усталость как ветром сдуло.

Я испытывал смутное чувство вины, хотя для этого не было никаких оснований. С Хельгой меня познакомил Джим на какой-то молодежной вечеринке, где собрались совершенно обнаженные молодые люди, причем, у девушек тела были ярко раскрашены разноцветными красками. Хельга была высокой, стройной, но довольно апатичной блондинкой. Накануне ночью она переспала с Джимом. Мы втроем провели пару часов вместе: ели рыбу с жареным картофелем, распили несколько бокалов вина в «Эдинбургском Замке», пока Джим распространялся об астрологии. Он сказал, что война во Вьетнаме продлится еще, по крайней мере, год, так как звезды сейчас находятся в конфликте. Хельга неожиданно заявила:

– С чего бы это звездам вмешиваться в человеческую жизнь, ведь она лишена всякого смысла? Все в мире происходит по воле слепого случая.

Когда я напомнил, что у меня завтра днем лекция в Беркли, она предложила подбросить меня гуда на своем автомобиле.

На следующее утро она пришла ко мне в отель и сказала, что всю ночь напролет читала мою книгу «Методы и способы самообмана». И в самом деле вид у нее был очень усталый: будто она действительно провела бессонную ночь. Я не люблю обсуждать свои произведения, но я видел, что она находится в крайне возбужденном состоянии, и попытался помочь ей. Более всего меня удивляло и поражало ее глубокое убеждение в том, что жизнь абсолютно бессмысленна. Для нее это – незыблемый постулат, такой же очевидный, как то, что вода – мокрая. Когда же я попытался оспаривать ее тезис о бессмысленности жизни, она возразила, что все это вычитала в моей книге, а именно: человеческие существа не способны быть честными даже перед самими собой, поэтому они смотрят на жизнь, как на игру, а на себя, как на протагонистов; они изобрели различные фантомы, которые назвали религией, философией и т. п., – она привела еще много других аргументов, доказывающих, по ее мнению, бессмысленность жизни. И все это она почерпнула из моей книги. Я попытался ей объяснить, что, с одной стороны, она совершенно правильно интерпретирует мою книгу, но, с другой стороны, она ее до конца не поняла, так как я занимаю разрушительную позицию только для того, чтобы расчистить почву для истинного познания реальной жизни и доказать, что мистические откровения не являются религией или философией, а под ними скрываются реальные ценности. Безнадежным, даже несколько раздраженным тоном она спросила:

– В таком случае, скажите, что же является в конце концов истинной реальностью?

Я ответил, что ей не нужно было бы даже спрашивать об этом, потому что она знала бы ответ, если бы внимательно прочла мою книгу. Когда вы испытываете жажду и делаете глоток холодной воды, то именно это ощущение струи свежей воды в вашем горле и есть истинная реальность, что совершенно не одно и то же когда вы просто говорите или думаете об этой воде. Людям только на опыте можно ощутить подобную чувственную (в отличие от физической) реальность. Как раз это я испытал недавно с тем куском домашнего мыла, то же самое происходит со мной каждый год с приходом новой весны. Я чувствую умиротворение, и во мне возникает ощущение реальности окружающего мира, который точно так же воспринимался Вордсвортом, созерцающим Темзу с Вестминстерского моста. И точно так же вы ощущаете глоток свежей, холодной воды в своем горле. Я сказал, что ее ощущение бессмысленности существования – это своего рода жажда истинной реальности, а ее нынешняя душевная опустошенность и отчаяние сродни настоящему голоду или жажде.

Я прочел лекцию в Беркли, и студенческий совет пригласил меня с Хельгой на ланч. А потом нам предоставили возможность взобраться на часовую башню и рассказали, что за последний год с этой башни совершено уже несколько самоубийств – на одно больше, чем с аналогичной башни в Стэнфорде. Вероятно, тогда и зародилась в ней мысль воспользоваться башней Беркли для самоубийства. Когда мы возвращались на машине в город, всю дорогу она неудержимо болтала. Потом сообщила, что ей нужно сделать кое-какие покупки, и попросила меня пойти с ней по магазинам. Я твердо сказал, что слишком устал и нуждаюсь в отдыхе, но пригласил ее отужинать со мной позже в «Китайском городе». В номере я почитал немного Гельдерлина и подремал до семи вечера. Она пришла ко мне в отель около восьми. Мы выпили немного вина в номере, а потом пошли в «Китайский город». Она сообщила, что провела остаток дни, гуляя среди доков, и мне стало понятно, почему она выглядела такой усталой и измотанной. Мы выпили калифорнийского вина, закусили мясом, и мне показалось, что она слегка расслабилась. Она начала делиться со мной своими проблемами, рассказала о своей жизни, о своем бывшем муже – гомосексуалисте, которого ей так и не удалось «перевоспитать», о своих случайных связях с другими мужчинами: она не могла устоять перед творческими людьми – поэтами, артистами, художниками или философами. Я начал осознавать истинные проблемы Хельги: лень, безделье, безволие, поиски приключений, тщетное ожидание того, что вдруг перед ней явится пророк и вмиг разрешит все мучившие ее вопросы. Когда мы заканчивали вторую бутылку «Алмедана», она стала проявлять ко мне повышенный интерес. Она призналась, что хотела еще в январе познакомиться со мной, когда я впервые приехал сюда. Она заверяла меня, что ей ничего от меня не нужно, кроме дружбы, ей просто хотелось бы иногда со мной переписываться, делиться своими проблемами и т. п. Я заверил ее, что постараюсь быть ей полезным.

– Я не собираюсь спать с вами, у меня есть с кем заниматься любовью, – сказала она.

Меньше всего мне хотелось бы переспать с ней, подумал я. Накануне вечером она показалась мне довольно привлекательной, и я даже позавидовал втайне Джиму, проведшему с ней ночь. Лет десять назад я обязательно переспал бы с ней, не задумываясь о последствиях. Теперь же мне было совершенно ясно, что она пытается обвести меня вокруг пальца, предлагая мне себя взамен того, что я могу дать ей. Мне не хотелось быть ее должником.

Мы провели с ней час в книжном магазине «Сити лайтс», поговорили с ее друзьями, а затем перешли дорогу и заглянули в кафе, где выпили еще немного вина. В полночь я твердо сказал, что мне надо идти спать – на следующее утро нужно рано встать, чтобы успеть на поезд в Пало Альто, где у меня лекция. Она ответила, что проводит меня до улицы Саттер, так как хочет подышать свежим воздухом. На углу Саттер я попытался усадить ее в такси, но она заявила, что хотела бы выпить еще чашечку кофе, чтобы немного прийти в себя и протрезветь. Таким образом с большой неохотой я позволил ей войти ко мне в номер (ночной портье – мой друг – ничего не сказал, только сочувственно подмигнул). Не думаю, что она намеревалась меня соблазнить. Она показалась мне такой потерянной и одинокой! Как бы там ни было, я решительно был настроен пресечь любые поползновения с ее стороны затащить меня в постель.

Она на несколько минут зашла в ванную, пока я готовил кофе. Затем я отправился умываться, а она разлила кофе по чашечкам. В ванной стоял сильный запах ее духов. Когда я вернулся в комнату, она уже лежала навзничь с закрытыми глазами на одной из сдвинутых вместе постелей. Лицо у нее выглядело бледным. Я спросил, как она себя чувствует, и Хельга ответила, что ей плохо, но она немного передохнет и через минуту все будет в порядке. Я поставил чашечку кофе рядом с постелью. Она благодарно протянула руку и погладила мою ладонь. Потом попросила:

– Пожалуйста, поцелуй меня… один только раз.

Я по-прежнему пытался выдержать покровительственный, отцовский тон, погладил ее по голове и сказал:

– Конечно же, хорошо.

И склонился над ней.

Рот у нее оказался мягким и чувственным, правда, нижняя губа была слегка шершавая и потрескавшаяся. Поцелуй меня взволновал – он подействовал подобно глотку свежей воды, о котором я недавно упоминал. Хельга издала легкий стон и продолжала лежать совершенно отрешенная и пассивная. Когда я попытался отстраниться от нее, она снова чуть слышно застонала – легкий звук исходил из глубины ее горла. Я сидел в очень неудобной позе – у меня заболела шея, и я закинул колено на край постели. Внезапно она задышала глубоко и ровно, как будто почувствовала облегчение, а ее ладонь, как бы случайно, коснулась моих брюк. Я мгновенно среагировал на это легкое прикосновение. Меня весь день мучило любопытство: что у нее под юбкой – чулки или колготки? Я понял, это мой последний шанс: если она носит колготки или у нее под трусиками пояс, то я немного помедлю ради вежливости, а затем предложу ей выпить чашечку кофе. Если нет… Ее бедра сразу же раскрылись, как только я коснулся ее колена, а затем моя ладонь двинулась вверх и достигла края чулка, где начиналась гладкая кожа бедра, затем – еще выше… и моя рука нащупала ее пах, и я обнаружил, что на ней нет трусиков. Вероятно, она оставила их в ванной. Она уже успела расстегнуть мне ширинку и обхватила рукой мой напряженный пенис. Затем я ощутил, как она сделала легкое движение навстречу моей ладони, лежавшей у нее между ног. Мне уже было все равно. Через мгновение я вошел в нее. Должен признать, я испытал острое наслаждение, чисто физическое – это было просто совокупление – мужчины и женщины вообще, безотносительно к их личностям. Она заключила меня в свои горячие объятия. Миг наслаждения был кратким. Оба мы так возбудились, что достигли оргазма одновременно через несколько секунд. Я немного задержался в ней и посмотрел ей прямо в глаза: она выглядела спокойной и умиротворенной. Она предложила:

– Давай разденемся и ляжем в постель.

Предложение выглядело разумным. Мы так и поступили. Но остаток ночи прошел далеко не благоразумно. Она получила от меня все, что хотела, а я получил то, чего так тщетно пытался избежать. Меня особенно поразило то, что она начисто была лишена способности любить. Она испытывала чисто сексуальное наслаждение совершенно отрешенно – такое мне приходилось наблюдать крайне редко, что, впрочем, лишний раз доказывает: не все развратные женщины обязательно фригидны. В паузах между совокуплениями она охотно обсуждала разные проблемы, касающиеся моей жизни, психологии, лекций и т. п. Мы вынуждены были разговаривать шепотом, чтобы не потревожить соседей в других комнатах.

На следующее утро, сидя в поезде, я на чем свет стоит проклинал себя за то, что не захватил с собой путевого дневника, так как у меня возникла внезапно потребность срочно записать очень важные мысли, только теперь пришедшие мне в голову. Я не собирался ложиться в постель с Хельгой, так как наперед знал, что ничего хорошего от этого свидания у нас с ней не останется в памяти – у нас с ней пет будущего. Вот почему я получаю такое наслаждение от Дианы, хотя женат на ней уже семь лет. Уже довольно долгое время я все пытаюсь осмыслить причины сексуального влечения. Почему же все-таки мужчина так жаждет всунуть свой вставший пенис в женщину? Должно же быть этому какое-то объяснение! Утверждать, что это просто инстинкт, – значит не сказать ничего. Когда Мопси была еще совсем грудным младенцем, мне было чрезвычайно любопытно понять, почему она сосет большой палец и одновременно держится за левое ухо. Затем я обратил внимание, что эта же привычка присуща и другим младенцам. Вероятно, она связана с кормлением материнской грудью: когда ребенок припадает к одному соску, то он автоматически тянется ручкой к другому, за который он принимает свое ухо.

Хельга рассказала мне любопытную историю. Она поступила в колледж очень скромной и благовоспитанной юной девушкой со Среднего Запада, придерживающейся строгих правил насчет добрачных сексуальных связей: мать ей постоянно твердила, что муж всегда сможет определить наверняка, взял ли он жену девственницей, и если она не окажется таковой, то тот ее обязательно бросит. С полгода она гуляла с разными парнями, позволяя им только невинные нежности, но немедленно пресекала их поползновения, когда они пытались посягнуть на ее девственность и снять с нее трусики. В начале выпускного года она подружилась с девушкой, сумевшей решить свои сексуальные проблемы с помощью искусственного влагалища. Это нехитрое приспособление привязывалось вокруг поясницы специальным пояском и походило на резиновую трубочку, крепившуюся на месте лобка и имевшую удлиненное входное отверстие, которое предварительно обязательно смазывалось оливковым маслом для лучшей имитации верхних губ женских гениталий. Хельга призналась, что не очень-то верила в действенность и практическую пользу этого устройства в решении своих сексуальных проблем: ее парень предупредил, что если она ему не отдастся, то он ее бросит. Тем не менее она использовало это средство, заняв его у подруги. К ее несказанному удивлению и облегчению, ее дружок совсем ничего не имел против такого соития. Они спали вместе в мотелях по уикендам. Правда, она настояла на том, что не будет снимать трусики на тот случай, если парень не сдержится и захочет проникнуть дальше положенных ему границ. Но, как она заверила, тот даже не предпринимал попытки перейти на нормальный половой акт, и она вполне была удовлетворена: он доводил ее до оргазма, лаская после того, как кончал сам. Затем она использовала это же самое приспособление еще с двумя другими дружками, убежденная, что сумела сохранить полностью свою девственность, пока однажды ночью не сняла сама это искусственное устройство и не попросила парня заняться с ней нормальной любовью.

Я вспомнил, что Диана также рассказывала мне нечто подобное о своих ранних сексуальных опытах. Однажды она поссорилась со своим парнем и, назло ему, переспала с совершенно незнакомым мужчиной, которого она впервые встретила накануне в полдень. Перед тем, как войти к нему в спальню, она предупредила, что девственница и хотела бы остаться таковой после ночи с ним. Тот без колебаний согласился на это условие, и они провели всю ночь до самого рассвета, нежно лаская друг друга, но избегая действительного соития.

Я внезапно осознал, что у меня в руках очень важный ключ к волнующей меня сексуальной проблеме. Понятно, почему тот мужчина охотно согласился на предложение Дианы. Перед ним стояла хорошенькая девушка с изящной стройной фигуркой и скромными манерами. Он жаждал познать ее. Она была для него подобна музейному экспонату с табличкой: «Не прикасаться!» У Мопассана есть рассказ о сбежавшем из тюрьмы преступнике, принявшем обличье девушки-служанки. Этот оборотень несколько месяцев помогал прекрасной женщине одеваться и раздеваться. Именно так мечтает каждый мужчина познать женщину, сидящую напротив него в метро или стоящую у прилавка фешенебельного магазина. Действительное же проникновение в ее влагалище играет для него самую незначительную роль – только как символ ее окончательной капитуляции. Он может просто глазеть на нее и воображать про себя: «Я ее поимел». Но действительно обладает ею в полной мере только тогда, когда проведет ночь в ее комнате, увидит, как она снимает с себя одежды, почувствует, как его руки нежно прикасаются к самым интимным частям ее тела, ощутит ее руки на своем теле, понаблюдает, как она одевается, причесывает волосы, накладывает на лицо косметику, узнает, какую зубную пасту она предпочитает. Сильное желание мужчиной-самцом женщины – это на самом деле жажда познать ее женственность… незнакомую, непознанную женственность, ее женскую сущность… все то, что ее окружает.

Меня всегда восхищал рассказ Клейста о маркизе фон О…, где повествуется о том, как русские солдаты захватили город и завладели юной графиней, пытаясь ее изнасиловать. Ее спас русский офицер. От перенесенного потрясения она потеряла сознание. Несколько месяцев спустя, к своему несказанному удивлению, она обнаружила, что забеременела, но была так уверена в своей невинности, что поместила в газетах объявление о поисках отца будущего ребенка. В конце концов, настоящий отец дал о себе знать. Им оказался тот самый молодой офицер – ее спаситель. У Клейста хватило мудрости завершить рассказ счастливым концом, большинство романтиков заставило бы ее совершить самоубийство из-за свалившегося на ее голову позора, а офицера – постричься в монахи из-за угрызений совести. Гете безоговорочно вынес суровый приговор рассказу Клейста, заявив, что он слишком абсурден, чтобы быть правдивым. Это безусловно свидетельствует о том, что Клейст гораздо глубже понимал человеческую природу, чем Гете – по крайней мере, что касается секса. Нельзя бездоказательно клеймить молодого офицера негодяем и распутником. Он спас героиню в духе благороднейших традиций рыцарей «Круглого стола». Когда она упала в обморок, он осторожно уложил ее на диван. Она лежала неподвижная и спокойная, будто спала. Его охватило любопытство, как же выглядит нижняя часть ее тела без одежды. Тем более, он знал, что сделать это очень просто: достаточно только задрать ей юбку до пояса, и она предстанет перед ним совершенно обнаженной – в те времена еще не знали трусиков. Он сделал это осторожно, боясь, как бы она не пришла в себя, скользнул рукой между бедрами и раздвинул ей ноги. Затем ему уже было все равно – проснется она или нет. Внезапно для него стало самым важным поскорее стянуть с себя тугие рейтузы и слить воедино их обнаженные тела. Он так и поступил и с удивлением обнаружил, что легко, без труда, сразу же проник в нее, мгновенно испытав оргазм. Пристыженный, он отпрянул от нее, ожидая, что прекрасная графиня зашевелится, но та продолжала лежать спокойно и неподвижно. Он быстренько привел в порядок ее одежду, затем поступил так же со своей (именно в такой последовательности), затем вышел и принес воды. Когда он вернулся, графиня уже сидела на диване и принялась горячо благодарить своего спасителя. Весь вопрос в том, подозревала ли она, что незнакомец лишил ее девственности, или нет. Но она была так потрясена случившимся, что ничего не заметила… Да, Клейст прекрасно понимал, что доведенное до крайности, возбужденное мужское любопытство, в неудержимом стремлении познать женщину, – как сухая почва, жаждущая влаги. Гете также кое-что понимал в этом. Что же еще, как не распаленное мужское любопытство, заставило Фауста соблазнить Маргариту? Она ведь была всего лишь простая крестьянская девушка, к тому же, не обладающая слишком броской красотой. И если бы он был для нее всего лишь доктором, то испытывал бы к ней исключительно отцовские чувства. Но она отличалась от него, он даже толком не представлял, что обычно носят крестьянские девушки под воскресными нарядами, а ему очень хотелось узнать это.