Текст книги "Август"

Автор книги: Кнут Гамсун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

Да-да, в том-то и вся суть: Эдеварт, бывший хозяин, стал нынче слугой. За двадцать лет он так и не сумел подняться выше. Его ровесники в Поллене могли ещё припомнить, как он медленно, но верно поднимался от бродячего торговца до шкипера на большой шхуне «Хермине», от скупщика рыбы на Лофотенах до владельца усадьбы в Фусенланнете, под конец и вовсе до полленского коммерсанта с весьма значительными средствами – а теперь вот он стал подёнщиком у своего бывшего юнги. Бывают же такие невезучие люди. Ни уважения, ни почёта! Теперь Йоаким-староста и Поулине со своей лавкой вроде как придавали ему веса, и это ему, перед которым открывались некогда столь блестящие перспективы.

Жена его держалась более стойко, она не стала подряжаться ни на какую службу, а просто разгуливала без всякого дела. В последнее время она обратила своё благосклонное внимание на уважаемых людей Верхнего Поллена, она посетила ленсмана и обоих холостяков, доктора и пастора, она просто желала засвидетельствовать почтение, раз уж прибыла в Норвегию, точнее, в Поллен, она заглянула буквально на пару минут, просто из вежливости, как это принято везде...

Бедная, бедная Лувисе Магрете, она привела в порядок своё платье, она красиво причесала волосы, она подкрасила лицо, нацепила сережки с эмалью, она много чего навидалась и наслушалась за минувшие годы, и язык у неё был хорошо подвешен, да-да, милости просим, да-да, миссис, садитесь, пожалуйста, не побрезгуйте нашим скромным обедом, всё так, но гостям из Америки не следует слишком часто наносить свои визиты, возможно, не следует даже и приходить во второй раз, ведь речь шла о знати, населяющей Верхний Поллен, они здесь привыкли к утончённому обращению среди себе подобных, а она выражала свои мысли слишком уж прямолинейно, в ней не чувствовалось добропорядочности, её фусенланнское наречие перемежалось негритянскими словечками...

И по этой причине вскоре настал такой день, когда даже и ей самой осточертела знать Верхнего Поллена. Они сидели и курили длинные трубки в присутствии дамы, благородные люди так себя не ведут, порой они бранились, играли в карты, тут же стояли бутылки с выпивкой – и всё это, решительно всё в присутствии дамы! Вот так оно выглядело, здешнее благородство, и было оно ничуть не похоже на то, к которому она привыкла, словом, это благородство ей не подходило.

И в самом деле, Лувисе Магрете Доппен утратила прежнее положение, жизнь изменила её, изрядно помотав. Теперь она нигде не была бы на своём месте, она терпела неудачу, где бы ни появлялась, даже в доме у своей дочери и своего зятя, агента пароходной компании.

Теодор и Родерик в первый раз повезли почту из Поллена к пароходному причалу. Это было очень важное событие, и вообще день был знаменательный. Почты набралось не так уж много, и весила она почти ничего: несколько писем от самой почтмейстёрши, адресованных её поставщику, денег и ценностей никаких, только эти несколько писем, засунутых в большой почтовый мешок, а мешок, в свою очередь, уложен в здоровенную кожаную сумку, закрытую на казённый замок.

Возле лодочных сараев собрался кой-какой народ, чтобы понаблюдать за отплытием. Развозить почту – это совсем не то, что сходить из-за какого-нибудь пустяка на вёслах в Нижний Поллен, это занятие придаёт человеку вес. Теодор с превеликой торжественностью поднял на борт кожаную сумку и закрепил наплечный ремень вокруг основания мачты, как то предписывала инструкция. Получилось очень кстати, что Рагна, его жена, крикнула с берега:

– Ты это зачем?

Теодор в ответ:

– Ты хочешь знать, зачем я привязываю сумку? Затем, что так полагается. Если с нами, служащими, что-нибудь приключится, почта всё равно должна уцелеть, а для того её надо привязать.

Хоть у Теодора и не было золотого шнура на зюйдвестке, он производил очень значительное впечатление. Они отсутствовали ровно сутки и на другой день вернулись в Поллен с почтой, мало того, с ними в качестве пассажира приехал и Август.

Да, он приехал вместе с ними. Август был в зените славы, он сразу спросил у Поулине, кому они все обязаны этими, последними событиями? Ей-Богу, городок вполне может по поводу открытия почты заложить в его честь памятный камень. Ведь он совершил поистине геройский поступок, а что, интересно, сделали ленсман или пастор? Спросите чего полегче!

Кто-то выкрикнул от прилавка:

– А для меня нет писем? Я прямо жду не дождусь. Хорошенько посмотри.

Но почты прибыла самая малость, всего несколько писем в огромном мешке. Август высказался по этому поводу:

– Ну что ж, для начала очень даже неплохо, но жители ведут себя просто по-дурацки: дожидаются писем, а сами никому не пишут. Взгляните-ка: вот одно письмо, вот другое, и ещё газета для Йоакима, в другой раз наверняка писем будет больше, народ как войдёт во вкус, как начнёт писать письма, так и будет писать о погоде и обо всякой ерунде, и вот тогда дела у почты пойдут на лад!

Поулине тем временем открывает маленький запечатанный пакет и вдруг громко восклицает.

– Что случилось? – спрашивает Август.

– Ты прав, – отвечает она, – для начала очень даже неплохо! Пришли твои деньги по страховке!

По всей вероятности, у Августа при таком известии перехватило дыхание, но он решил сделать вид, что его это ничуть не занимает, и даже равнодушно зевнул.

– Ну что ж, пришли так пришли, – говорит он, – да и то сказать, особой спешки не было.

Однако на какое-то время Август приумолк, не иначе, что-то обдумывал. Он расписался в получении, пересчитал деньги и сунул в карман. Денег оказалось довольно много, Поулине не могла удержаться и завела разговор на эту тему.

Август:

– По-твоему, это много денег? Разве какие-то жалкие несколько тысяч называется много денег? Они, конечно, мне понадобятся, более того, часть из них я должен послать в Гамбург. У меня когда-то было много денег, когда я жил в стране, которая называется Перу, в Южной Америке. Поглядела бы ты на мои стада, сотни тысяч голов! Конечно, они не все были мои, так что зря ты ухмыляешься, дорогая моя Поулине!

– Я вовсе не ухмыляюсь.

– Так как я не люблю хвастать и говорить лишнего, то скажу тебе, что моего скота там была только половина, а вторая половина принадлежала президенту этой страны. Тебе это трудно понять, но в тех краях вместо короля правит президент, и, скажу я тебе, этот президент был очень достойный человек. Я с ним прекрасно ладил, а под конец он определил меня на серебряный рудник, у него было три таких рудника, и под началом у меня оказалось две тысячи рабочих...

Тысячи и тысячи тысяч мелькали в голове Августа, и он говорил о них без умолку. На прилавке у Поулине стояли весы, и Августа тут же осенила мысль, что жалованье своим рабочим он не выдавал, а просто отвешивал, тысячи, десятки тысяч...

– А куда же девались твои стада? – не без ехидства спросила Поулине.

– Стада, говоришь? Ты, верно, не читала в газетах про страшную непогоду двенадцать лет назад, её ещё называли катастрофой, хотя нет, врать не хочу, может, это было не двенадцать, а всего лишь одиннадцать лет назад... Но уж такая была буря, с громом и с землетрясением, и с неба валились звёзды, ты просто в жизни не видела ничего подобного.

– И ты сам был при этом?

– А как же иначе! Когда я всё видел собственными глазами... А вот президентский сын, тот ни капельки не боялся, он просто стоял, и курил сигареты, и улыбался, а время от времени отпускал какую-нибудь шуточку... Мне же он сказал: «Да, Август, не придётся тебе больше приглядывать за стадом». И вот это была чистейшая правда. Стадо?! Благослови тебя Бог, но с неба свалилось никак не меньше четырёхсот звёзд, и хоть были они невелики собой, но подожгли всё моё стадо, и каждая отдельная животина занялась огнём и сгорела. На тысячи миль от этого места разило палёным мясом, а тысячи людей в соседней стране, которая зовётся Эквадор, ослепли от чада, потому что ветер дул в их сторону. Я узнал это позднее, благо я там был в курсе всего. Да, я много чего повидал на своём веку, но такое чудо... удивительно, что ты об этом не читала, ведь все газеты писали, постараюсь не забыть и расспросить об этом Йоакима.

Поулине никак не уследит за ходом его рассказа и досадует. Она снова опускает Августа на землю, задав такой вопрос:

– А ты где пропадал две недели?

Август, с полнейшим самообладанием:

– Что уж, мне нельзя съездить на юг и переговорить с добрыми людьми? Они слишком затянули эту историю с почтой, вот мне и пришлось побывать у амтмана и в полиции.

– Уж верно, ты им хорошенько всыпал?

– Не без того. И почему они, спрашивается, так мешкали? Я послал им все бумаги со всеми подписями и всё объяснил, чего ж им ещё надо?

Поулине занята своими мыслями.

– А Эдеварт хочет снова вернуться в Америку, – говорит она.

– Эдеварт? Да, наверно, хочет.

– Помоги удержать его дома. Мы с Йоакимом хотели посоветоваться с тобой, может, ты что-нибудь придумаешь... Ну что ему понадобилось в этой Америке? Если он сейчас туда уедет, мы совсем потеряем его, и никогда больше он не станет человеком на этой земле. Ну, что скажешь, Август?

– Никуда он не уедет, – говорит Август.

– Не уедет?

– Нет! Потому что этого нельзя допустить! – энергично восклицает Август. – Разве для него здесь мало дел? У меня куча всяких планов, а кроме того, время от времени мне надо выезжать за границу, и кто, как не Эдеварт, сможет управиться здесь с моими делами?

Поулине не перечит. Ей нет дела до Августовых выдумок и хвастовства. Хотя поди разберись, где у Августа правда, а где ложь. Он действительно получал время от времени письма из-за границы, и пусть даже никогда не отвечал на них, телеграмм он рассылал великое множество, причём самолично относил их на телеграф, будто они Бог весть какие важные. Что же прикажете думать Поулине? На конвертах адресованных ему писем она собственными глазами много раз видела гамбургские, копенгагенские или мадридские штемпели.

VII

Август направился к Каролусу. Он извинился перед ним, за то, что не принёс деньги за участок до своего отъезда. Каролус не хочет говорить об этом, он спрашивает, куда это Август ездил. Август отвечает, что ездил по важным делам, настолько важным, что они занимали все его помыслы. Раз такое дело, Каролус просто не знает, о чём и говорить, да и Ане Мария хранит молчание. Снова заговорил Август:

– Дело в том, что я получил телеграмму из Альстахёуга – вы ведь помните, оттуда ещё Петер Дасс ездил на чёрте верхом аж в Копенгаген, – а коль скоро я получил такую телеграмму, мне надо отправляться в путь.

– Господи помилуй, – пробормотала Ане Мария словно бы в великом страхе, а может, вовсе и не в страхе, а в великом любопытстве.

– Я должен оставить всё как есть и отправляться.

– А зачем ты им понадобился? – простодушно спросил Каролус.

Август отрицательно помотал головой:

– Нет и нет, об этом не должна знать ни одна живая душа, так что лучше даже и не спрашивайте. Эта тайна скрыта под семью чёрными печатями.

У Ане Марии глаза прямо округлились, она, как бы защищаясь, поднесла ладонь к лицу и промолвила:

– Сдаётся мне, я начинаю тебя бояться!

На самом-то деле хитрая Ане Мария ни капельки не боялась.

Молчание. Август сидел как неживой, он даже не моргал, и его светло-голубые глаза утратили всякое выражение. Но потом он, вероятно, решил дать обратный ход, улыбнулся и сказал:

– Да я совсем и не страшный!

– Нет, нет, Август совсем не страшный, – подхватил и Каролус, после чего завёл речь с этим зловещим человеком всё равно как говорят с привидением: – Ведь Август отсюда родом, в детстве мы росли вместе с ним. Уж и не пойму, Ане Мария, какой бес в тебя вселился. Хочешь, я сяду к нему поближе, могу даже пощупать его.

Август снова начинает говорить:

– Конечно же я ничего вам не скажу, да и хвастать мне бы тоже не хотелось, но могу признаться вам, моим старым знакомым, что очень доволен своей поездкой в Альстахёуг, я получил там очень важное известие!

Каролус, с боязливым любопытством:

– А ты не мог бы рассказать, о чём идёт речь?

– Не могу, – отвечает Август, – но кое-что я вам всё-таки открою: я должен опасаться восемнадцатого дня следующего месяца.

– Вы только послушайте! – восклицает Ане Мария и опять подносит к лицу ладонь, словно защищаясь.

Вмешался случай, который разрядил напряжённую обстановку: дверь распахнулась и в комнату вошёл Теодор. Он в родстве с Ане Марией и потому часто здесь бывает, а сейчас и вовсе бродит от дома к дому, чтобы покрасоваться в новой должности, в должности почтаря.

– Чего тут случилось? – спрашивает он. – У вас у всех такой странный вид.

Никто не отвечает. Что касается Августа, так тот вообще всю свою жизнь презирал Теодора и один раз на рыбалке даже чуть не выбросил его за борт. Теодор был самым ничтожным из людей, которых Август знал, поэтому он и не подумал обсуждать при нём важное сообщение из Альстахёуга. Август запустил руку в карман, достал оттуда толстую пачку денег за страховку, все бумажки одна к одной, кивнул и сказал:

– А вот и твои деньги, Каролус.

Каролус с притворным равнодушием отвёл глаза.

– Это деньги за твой участок, – поясняет Август.

– Ах, вот оно что, – бормочет Каролус.

Зато глаза Теодора широко распахиваются. Тощий и оборванный Теодор в жизни не видел такой толстой пачки денег, у него невольно вырывается:

– Это что ж, всё деньги?

– Ты бы лучше помалкивал, Теодор, – отвечает Август с непонятной резкостью. Вообще-то он ничего не имел против того, чтобы бедняк увидел его деньги и понял, с кем имеет дело, за ночь эта весть разойдётся по всему Поллену. При виде денег даже Ане Марию словно током пронзило, и она вполне пришла в себя, потрясённая этим зрелищем. Когда Август начал отсчитывать купюры, она поняла, что происходит нечто радостное для их семьи.

– Ох уж этот Август! – промолвила она.

– Да уж! – присоединился к ней и Каролус. – Мало того что я остался должен ему свою долю за невод, так он ещё и рассчитывается со мной за участок до последнего шиллинга.

– Смотри, Август, за что ты ни возьмёшься, всё тебе удаётся. А ещё ты организовал для нас почту...

Тут в разговор вмешивается Теодор, ведь это он зарабатывает свой хлеб на почте, это он представляет здесь полленскую почту.

– Да-да, – говорит он, – все жители Поллена должны порадеть для нашей почты. А что до меня, так я состою на службе, и ни одно письмо не пропадёт, пока я хожу с почтовой сумкой.

Каролус бросает взгляд на жену и спрашивает, не осталось ли у неё чего-нибудь в кофейнике? Если, конечно, Август не побрезгует... Но Август как раз собрался идти, у него совсем нет времени, ему просто необходимо уйти, ему надо ещё кое-что сделать...

– Да, тебе много чего надо сделать!

– И я вам расскажу, что именно, если только вы пообещаете мне молчать.

– Неужто мы не понимаем? Да мы ни словечком не обмолвимся.

– Ты это про что? – спрашивает Теодор.

Время от времени Эдеварт наведывался домой со стройки, а однажды воскресным утром Лувисе Магрете даже переслала ему весточку: что вот, мол, она совсем одинокая, что и Бог и люди – все её покинули и что она хотела бы с ним поговорить.

Эдеварт не так уж чтобы поспешил на её зов, он пришёл только после обеда; по дороге повстречал Августа и попросил составить ему компанию.

– Я знаю, чего она хочет, – сказал Эдеварт, – но ничем не могу ей помочь.

– Ты ступай вперёд, а я приду немного погодя.

Август быстро понял: у супругов получилась размолвка. Они не так уж редко говорили друг другу недобрые слова, некоторое время назад Лувисе Магрете вообще закатила истерику с визгом и криком, верно, на то была какая-нибудь особенная причина.

Август, исполненный уверенности и достоинства, потому как денег у него теперь было навалом, поднялся к ним в две их маленькие комнатки, что над кофейней.

– Вот хорошо, что ты пришёл, Август! – развязно воскликнула Лувисе Магрете.

Эдеварт выглядел смущённым и угрюмым, каким, собственно, и был всегда. Он сидел, уставясь в пол.

– Скоро прибудет строительный материал для моего дома, – сказал Август, чтобы хоть как-то разрядить обстановку, – а я всё ещё не вывел фундамент.

– Вот как? – безразлично произнёс Эдеварт.

– Я пришёл попросить, чтоб ты мне подсобил.

– Как пожелаешь, – с готовностью откликнулся Эдеварт.

Но Лувисе Магрете тотчас добавила:

– Уж ты-то всегда найдёшь себе дело, потому что ты настоящий мужчина. А я знай торчу в Поллене безвылазно.

– Ох, миссис Эндрюс, – смеётся Август, – ты ведь не хочешь сбежать от мужа?

– А что мне здесь делать и что здесь делать моему мужу? – отвечает она возбуждённо. – Мы пробыли здесь уже семь недель. Разве не довольно?

– Ну да, Лувисе Магрете хочет съездить к себе в Доппен, – произносит Эдеварт.

– Так, небольшая поездка. Чтобы чуть-чуть размяться.

– Верно, – говорит Эдеварт, – но нам ведь надо собрать денег на билеты в Америку, так что надо экономить.

– Экономить – это конечно, но зачем, спрашивается, ты вообще сюда приехал? Мы вполне могли остаться там, где жили.

– Где жили? Так ты же сама хотела уехать с фермы.

– При чём здесь ферма? Я имею в виду Америку. Мы могли найти сотню других мест. И родня у нас там есть.

– Получилось так, – медленно и протяжно отвечает Эдеварт, – что мне вдруг захотелось домой. Это просто чувствуешь, и всё тут.

Лувисе Магрете обращается к Августу, как к третейскому судье:

– Да, вот так он сидел и говорил мне, сколько раз говорил, что ему тоже тоскливо, и, хоть мы вполне могли бы жить в больших городах, он непременно желал домой. Неужели он не мог просто написать домой письмо и получить ответ, как делают все люди?

– Не мог я писать, – бормочет Эдеварт, – просто не мог, покуда нам так плохо жилось. Я всё ждал и ждал, когда нам станет лучше.

Лувисе Магрете:

– Не так уж и плохо нам жилось. Что в Ла-Кроссе, что в Дулуте. Ты хорошо зарабатывал на лесопильне, мы могли одеваться не хуже других, иногда ходили в театр, а по воскресеньям ездили на поезде за город – уж и не знаю, чего тебе там не хватало.

Август сидел и слушал; этот бродяга, этот перекати-поле вполне разделял мнение Лувисе Магрете, он тоже считал поведение Эдеварта неумным. Да и ответ Эдеварта прозвучал как-то глупо и неубедительно:

– Ну да, я побывал и на лесопильне, и в деревне жил, и в городе, но я нигде не видел такой красоты, пока не вернулся сюда.

– Куда сюда? – переспрашивает Лувисе Магрете. – В Поллен, что ли? Это в Поллене-то красота?

– Для меня красота, – отвечает он.

Лувисе Магрете рассмеялась, она продолжает смеяться, даже поняв, что Эдеварт и в самом деле растроган, как-то по-детски растроган.

– Ну тогда я на своём веку вообще ничего красивого не видела! А во Флориде? А в Техасе? Да просто голые прерии и то красивее, чем здешние места!

Эдеварт вдруг рассвирепел из-за подобного неуважения к его родным краям:

– Перестань трещать!

– Ха-ха-ха! – вырывается у Лувисе Магрете. Бояться ей нечего, здесь присутствует посторонний человек, более значительный, чем Эдеварт, и, уж наверно, он не бросит её в беде. Она его помнит ещё со времён Фусенланнета, тому уже целая вечность, но он и сегодня выглядит точно так же; он не изменился в мыслях, этот старый, непостоянный и невозмутимый человек, ей доводилось несколько раз говорить с ним за эти дни, и она увидела, что он как никто другой может понять это её вечное беспокойство, это отсутствие привязанности. Более удачного участника сегодняшнего разговора и представить себе трудно. У них одинаковые интересы, одинаковая тяга к перемене мест, одинаковый восторг при виде небоскрёбов и бурного движения на улицах, одинаковая жажда жизни и деятельности, событий и приключений.

– Не знаю, Август, как это тебе покажется, – продолжает она, чувствуя себя оскорблённой, – когда муж говорит с женой таким тоном. В Америке я никогда ничего подобного не слышала. Он велел мне перестать трещать!

Август:

– Да, так вот что я хотел сказать: если уж миссис Эндрюс так приспичило съездить в Доппен, чего ради ты возражаешь?

– Ну-ну, – говорит Эдеварт.

– Она просто хочет повидать усадьбу, где родилась, что ж тут такого удивительного?

– Так она уже там побывала, всё повидала, а вот остаться там не захотела, хотя раньше эта усадьба принадлежала нам. А теперь в Доппене хозяйничают чужие люди.

– Остаться там?! – восклицает Лувисе Магрете. – Ты ведь не думаешь, будто мне хочется, чтобы меня там похоронили?

– Но ведь ты оттуда вышла.

– Как тебе это нравится, Август? Я оттуда вышла!

Август спрашивает:

– Скажи, Эдеварт, тебя смущают расходы?

– Да.

– Ну, миссис Эндрюс, тогда можешь сегодня же вечером отправляться почтовым пароходом, – возвещает Август. – С шиллингами затруднений не будет.

Лувисе Магрете прямо оживает на глазах, солнечный свет разливается по её лицу, она опять становится бойкой, указывает кивком головы на Эдеварта и произносит:

– Вот как говорит мужчина, если он настоящий мужчина, уж он-то не скажет: перестань трещать!

Август, не выходя из роли посредника:

– А теперь уймись, миссис Эндрюс.

– Уймусь, уймусь. Мне просто стыдно, что посторонний человек слышал, как он со мной разговаривает.

Эдеварт медленно поднял на неё глаза и ответил:

– Видит Бог, мне на моём веку доводилось и похуже разговаривать с людьми, нежели я разговариваю с тобой.

– Ты слышишь, ты слышишь, Август? Он опять за своё!

Лувисе Магрете была крайне возбуждена, измучена, длительная праздность, а может, и другие, более интимные причины сверх всякой меры наполняли её горечью; она поддалась чувству слепой несправедливости, порой её ужасно терзала мысль, что она, как ни крути, намного старше своего мужа, что ей недолго осталось быть красивой, что подступает старость и пора безумных ночей канула в прошлое. Разве сам он во время их дальних странствий не напоминал ей множество раз о том, какое у неё было раньше милое и невинное лицо: «А ты ещё помнишь, Лувисе Магрете, когда ты впервые прибежала к лодке босиком, в одной юбке и сорочке? Идём со мной, помоги мне спасти овечку, она застряла там, на скале, а уж до того славная овечка, да и шерсть у неё замечательная! А брови у тебя какие были! Господи, какие пушистые брови, да разве одни брови, и глаза тоже, меня прямо в жар бросило...»

За минувшие годы он, верно, не раз говорил подобные глупости, ну чепуха да и только, настоящей леди не пристало слушать такие речи. Невинность? Это у матери с тремя детьми от первого брака!.. Ха-ха-ха! И эти разговоры насчёт бровей! В Америке она никогда ничего подобного не слышала. В жар его, видите ли, бросило! Какие вульгарные разговоры! Кстати, брови у неё и по сей день точно такие же, но разве теперь его бросает от них в жар?

– Он что, снова за своё? – в полном отчаянии спросила она Августа.

Эдеварт хотел что-то возразить, но Август остановил его, опять беря на себя роль посредника:

– Да будет тебе, Эдеварт!

Она достала пудреницу, припудрила нос и, обратясь к Августу, сказала свою обычную фразу:

– Это не для красоты, а для свежести! Красота меня теперь не слишком занимает, я с самого приезда хожу в том же платье, в каком приехала, у меня, правда, есть ещё одно, но и всё.

Молчание.

– Ладно, лучше я помолчу. Не то мне снова напомнят, что когда-то я ходила босиком, в одной юбке и сорочке.

Было ясно, что Лувисе Магрете вот-вот закатит истерику, её коричневые губы побелели, глаза заблестели каким-то необычным блеском.

– Он часто говорит, что мы с самого начала вели себя как безумные, – продолжала она без тени смущения, – говорит, у нас всё началось с греха, а потому не может так продолжаться.

Август:

– Да будет тебе!

– Но моего мужа никто в Америке и не находил, мне пришлось выдумывать всякую всячину, чтобы снова туда попасть. Он исчез, и его до сих пор не могут найти. А к тому же мы с ним были в разводе...

– Верно, верно, миссис Эндрюс.

– Стало быть, ничего греховного мы и не совершали. Это он мне всё говорил, что мы начали с греха, так оно и шло год за годом, но ведь не может грех продолжаться всю жизнь!

– Ну хватит...

Лувисе Магрете выронила из рук пудреницу, и она подкатилась к ногам Эдеварта, тогда он встал и подал ей пудреницу. В этот миг выражение неудовольствия мелькнуло у неё на лице. Она словно испугалась, что Эдеварт станет заглаживать случившееся и что они снова помирятся.

– Замолчи! Брось эту пудреницу! – взвизгнула она и разразилась истерическими рыданиями.

Август растерялся, поглядел по сторонам и явно решил, что ему лучше уйти отсюда. А Эдеварт кивнул и промолвил:

– Так я и знал!

Теперь правота была на его стороне. Да, Лувисе Магрете тоже приходилось несладко, тупое долготерпение Эдеварта угнетало её и доводило до истерики. Конечно, всякий может догадаться, что он желает ей зла. Её сотрясали судорожные рыдания, выглядела она ужасно, лицо у неё исказилось, и нос был мокрый от слёз, и вообще... но Эдеварт молчал, то есть про себя он, может, и смеялся, и был рад, что у неё перекосилось лицо, но не хотел ни сказать, ни сделать что-нибудь, чтобы оно приняло прежнее выражение.

Лувисе Магрете храбро снесла своё унижение, она выпрямилась и взяла себя в руки.

– Не уходи! – крикнула она Августу. – Посиди ещё немножко, сейчас у меня всё пройдёт, ничего такого не случилось, просто я немного вышла из себя. И не бойся, что я вдруг начну кричать, хотя мне и кажется, будто и Бог, и люди отвергли меня, но кричать я не стану!

Эдеварт сидел грузный и молчаливый, ведь он мог хоть немного помочь ей, например сказав доброе слово или погладив по волосам, если, конечно, у него было сердце. А она, которая всё время, всю жизнь остерегалась поминать своих детей от первого брака, лишь бы не причинять ему ненужную боль...

Лувисе Магрете сдержала слово, она больше не кричала, только всхлипывала, и прошло немало времени, прежде чем она успокоилась.

Вот как всё кончилось.

Эдеварт вернулся к себе в Новый Двор, а Лувисе Магрете начала складывать свои вещи, дорогие баночки с мазями и флакончики с чудодейственными каплями. Словом, не такой уж великий багаж погрузила она в почтовую лодку, да и вообще для неё всё это, должно быть, странно выглядело; день уже клонился к вечеру, грести предстояло всю ночь, чтобы к утру оказаться у пароходной стоянки. Холодный, ночной бриз задувал над Полленом.

А несколько часов спустя из Нового Двора приходит долговязый мужчина и пробирается к лодочным сараям. Ночь на дворе и тьма, мужчина ищет лодку, но никакой лодки здесь нет, а есть шлюпка от большого рыбачьего баркаса. Мужчина взволнован, он спешит, а потому и не размышляет, он садится в шлюпку, подгребает к баркасу, втаскивает в него шлюпку и отвязывает чалку, а потом садится на вёсла, пару огромных вёсел.

И получается, всё получается, баркас идёт очень тяжёло, мимо мыса, мимо островов. Мужчина гребёт много часов подряд, зачем-то ему надо к пароходному причалу, он хочет вовремя подгрести, и встать, и помахать рукой. Разлука недолгая, недели всего на две, но ему непременно хочется помахать, так он решил. Лишь бы успеть вовремя, восток уже начинает светлеть, но в работе он как лошадь, знай себе гребёт да гребёт.

И конечно же он опаздывает и уже издали видит дым из трубы, пароход берёт курс в открытое море. Он складывает вёсла и сплевывает. Слишком долго он размышлял, прежде чем спуститься к лодочным сараям, да и то сказать, против судьбы не попрёшь. Он снова сплёвывает, утирает лоб, приводит себя в порядок. И вдруг застывает в изумлении: дым повернул, он дугой повис в воздухе, дуга всё больше и больше смыкается, теперь это уже не дуга, а кольцо. В чём дело? Пароход не выходит в море. Он возвращается к причалу, описав дугу. Человек снова налегает на вёсла, гребёт, он ещё успеет; он ещё придёт вовремя.

И однако же он не поспевает, не поспевает обойти последний мыс. Ах, если бы он тогда не положил вёсла на эти несколько минут. Теперь же ему остаётся лишь глядеть на кольцо дыма над морем.

Вот так и закончилась вся эта история.