Текст книги "Август"

Автор книги: Кнут Гамсун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

XVIII

А вот Эдеварт не стал выходить с неводом. Выйди он, быть бы ему самым сильным в рыбацкой артели, но Йоаким настоял на том, чтобы Эдеварт оставался дома и караулил усадьбу и хлев. Поди знай, какая лихая компания может ещё к ним нагрянуть.

За своё легкомыслие Августу пришлось расплачиваться новым приступом болезни. Его идея относительно невода, его тяжкие раздумья о том, как бы уговорить людей, сломить их сопротивление, не стоили ему особого труда, для него это было сущей ерундой. Даже и то обстоятельство, что он послал Теодора с телеграммой от имени старосты Йоакима Андреасена, труда не стоило. Зато холод и сырой воздух опять подорвали его здоровье.

– Ну, что я говорила! – ворчала Поулине.

– Ты говорила, он говорил, все говорили, уж молчала бы ты лучше, Поулине, – ворчал Август в ответ. Он был обескуражен, он был крайне огорчён возвращением болезни, это отрывало его от всяких дел, которые он хотел уладить, и грозило повторением приступов кашля, тягостных ночей, а главное, необходимостью вымаливать капли, которые Эдеварт берёг как зеницу ока.

– Молчала бы ты лучше, Поулине! – говорил Август. – Как бы, по-твоему, уладилось дело, не встань я с постели и не наведи порядок? Тогда б у тебя в хлеву с каждым днём становилось на одну животину меньше.

Поулине фыркала:

– В конце концов, в этой стране есть ещё ленсман и вообще правительство.

– Нету, – устало отвечал Август, раздосадованный её упрямством. – А теперь ты должна как можно чаще приносить мне кружку кипятка. Я буду его пить.

О, Август был человек стойкий, упрямый и стойкий, он желал пить крутой кипяток, чтобы как следует пропотеть.

Он снова вспомнил о своём плане учредить в Поллене ярмарку и обсуждал эту идею с Эдевартом. Август возлагал большие надежды на тир и собирался закупить целую партию ружей и револьверов, которые можно выдавать напрокат либо просто продавать, чтобы молодёжь научилась обращаться с оружием.

– Если б я не успевал выстрелить первым, – говорит он, – меня б уж давно на свете не было.

Эдеварт кивает в ответ.

– Так что в этом я разбираюсь. Но вот насчёт тира... будем брать крону за входной билет, а за патроны отдельно. И пусть они ещё платят за обучение, мы ведь в своё время тоже учились стрелять. А ещё мы могли бы соорудить хорошую карусель, я объясню тебе, как она устроена.

Эдеварт опять кивает.

– Дай мне подумать, что нам ещё нужно. Как насчёт канатных плясунов?

– Годится, – говорит Эдеварт.

– Значит, нужен канат. У Поулине в лавке есть тонкий и есть толстый. Ты же знаешь, я много чего умею, а вот этому искусству так и не выучился. Но можно научить мальчишек, вон мальчишки у Каролуса – им ведь уже достаточно лет, их я и натаскаю.

– Думаешь, они согласятся? – спрашивает Эдеварт.

– А почему бы им не согласиться?

– Потому, что Ане Мария не позволит. Она трясётся над ними не знаю как.

– Так я ж ничего плохого им не сделаю.

– А если они упадут?

– Никуда они не упадут. Мы начнём обучение над самой землей. В конце концов это я сосватал ей мальчишек, им только на пользу пойдёт, если они чему-нибудь выучатся. А что ты скажешь насчёт бокса, как в Англии и в Америке, – такая распрекрасная штука. Но здесь об этом нельзя и думать, мы ещё не такие цивилизованные.

Август ни минуты не сомневался в том, что его ярмарка станет большим развлечением для молодёжи. Он вспоминал и вспоминал всевозможные аттракционы, например лотерею, недоставало только обезьяны. А вот о торговле и товарах, которые следовало продавать и покупать на ярмарке, он вообще не упоминал.

И всё время, лёжа в постели, он ждал вестей из залива. Какой они взяли курс, то ли вдоль побережья на запад, то ли прямо на север, к острову Фуглё. Он начал потеть от своего лечения кипятком, обмяк, потерял аппетит, ещё больше исхудал, но голова у него работала как прежде.

– Ещё немного, – сказал он Эдеварту, – и мы получим вести от наших рыбаков. У Йоакима лёгкая рука, я рад, что отправил его туда. Если даже он загородит не больше двух-трёх тысяч мер сельди, впрочем, не буду преувеличивать, скажем, пятьсот или даже двести, то и тогда это будет благодать Божья для каждого рыбака. Сколько их вышло-то? Эдеварт не знал.

– А когда они вышли?

Эдеварт и этого не знал, надо подумать.

– Ну ты вообще ничего не знаешь.

Эдеварт грузно сидел рядом и отнюдь не был согласен с Августом, а у того поднялась температура, и товарищ его раздражал. Презрительно фыркнув, он сказал без обиняков:

– Я смотрю, у тебя дела куда хуже, чем у меня, потому что ты проворонил всю свою жизнь. Может, ты, по крайней мере, знаешь, не было ли в округе новых случаев грабежа?

– Что-то я не слышал. Они, верно, ещё не доели быка и живут не тужат.

– Темень у тебя внутри, вот что я скажу. Почему в тебе не горит тот свет, какой есть во мне? Скоро появится сельдь и всё такое прочее.

– А тебе почём знать?

Не иначе это была великая тайна Августа, поэтому он просто сказал, что знает и всё тут. Может, всё дело было в том, что он часто спрашивал о направлении ветра и штормах в Атлантике, может, его уверенность и основывалась на этих скудных сведениях. Август всегда полагался на чудо, и чем скорее оно произойдёт, тем лучше. О нет, он не любил ничего случайного, такого, что может получиться так, а может и эдак, не говоря уже о чём-то неопределённом, о рядовом случае. У него всё было известно наперёд. Есть дело, надо его выполнить. – Скоро придёт сельдь, а пока дай мне мои капли.

Эдеварт не отвечает, он уходит к себе в комнату.

Август:

– Ты что, оглох? Капли-то вроде бы мои.

– В бухту вошла лодка, – говорит Эдеварт.

– Лодка?

– А в ней трое. И лодка-то Родерика!

– А что я говорил! – восклицает Август. – Гружёная?

– Доверху!

– Вот так! – кричит Август. – Я как раз ждал их не сегодня-завтра!

Эдеварт продолжал докладывать:

– Похоже, там сидит кто-то из тех, что с неводом... Народ спешит к лодочным сараям.

Август, вслед за ним:

– Заперли, заперли, а что я говорил!

Эдеварт обернулся, мгновение помешкал, потом без долгих слов схватил приятеля и отнёс его обратно в постель.

Август:

– Я только хотел глянуть!

Эдеварт, возвращаясь к окну:

– Нельзя же так, ты совсем потный!

– Не твоё дело! – вопит Август, внезапно разъярившись. – Какое ты имеешь отношение к этой лодке? Это я послал их забрасывать невод.

Эдеварт, спокойно:

– У лодочных сараев полно женщин. А вот и Ане Мария спускается со своими приёмышами.

– Заткнись! – ярится Август. – А лодка что, так и не швартуется?

– Уже пришвартовалась. В ней Каролус и оба почтаря.

Оказалось, что лодка пришла с сельдью, и в Поллене была великая радость и великое ликование. Но привезла она сельдь не из загороди, а пойманную сетью, стало быть, лучше сортом, роскошная такая сельдь, жирная, отборный товар.

А невод они и не ставили, тут Август ошибся, это старый Каролус закупил груз сельди и тем спас Поллен. Он по-прежнему расхаживал с полным кошельком и забрался за четыре прихода отсюда, к северу, там людей кормило море, а деньги пока ещё не утратили своей ценности, там он и закупил у рыбаков весь их дневной улов и выложил за него большие деньги. Старый Каролус снова оказался на высоте, ещё никогда он не пребывал в лучшем настроении. Когда рыбаки принялись набивать цену, Каролус сказал: «О деньгах речь не идёт, мне надо погрузить улов. И ежели Каролус из Поллена вам ещё не знаком, гляньте, вот он перед вами». Этими словами он настолько поразил рыбаков, что они начали говорить ему «вы» и «капитан», Каролус выглядел в их глазах поистине волшебником. «Помоги нам Господь, до чего же богат должен быть этот человек!» – твердили они.

Жизнь в селении сразу наладилась, небо над Полленом просветлело, у детей, женщин и мужчин снова появилась еда, они ели сельдь и запивали её водой, полленцы окрепли и начали жить по-новому. После того как Родерик и его отец несколько дней были заняты только едой, они снова начали возить почту к пароходному причалу и обратно, по дороге в церковь снова можно было увидеть людей, и никто больше не предавался разрушительному разгулу. И ещё заметная перемена: люди подняли голову, начали улыбаться, и пение псалмов у ручья прекратилось. Единственным человеком, который был всё так же обращён к Богу и хранил в себе страх Божий, оставалась Рагна, Теодорова жена, в ней словно что-то надломилось. Люди качали головой, глядя на неё, и все как один находили, что она явно перебарщивает.

Августа конечно же глубоко огорчало, что Поллен спасла не загородь в заливе. Но что стряслось с Йоакимом, почему он не запер косяк? В залив вошла сельдь, тут он не мог ошибиться, просто найти её никто не сумел. Когда он прознал, где находится артель с неводом, то телеграммой посоветовал им искать подальше к северу, обойти вокруг острова Сенья, туда и обратно. Эдеварту он сказал:

– Понимаешь, надо бы мне самому идти с ними, а я тут валяюсь больной! И всё же ни одна лодка, гружённая сельдью, не пришла бы в Нижний Поллен, не догадайся я послать их с неводом. Просто диву даёшься, как много надо времени, чтобы выздороветь. Я не то чтобы жалуюсь, жаловаться – это не по-христиански, но никогда ещё время не тянулось для меня так долго.

Несколько дней спустя произошло событие, которое Август счёл знамением, адресованным ему лично: почтовая лодка пришла с зерном. Не сказать, чтобы так уж много было зерна, но, как ни крути, двенадцать мешков она привезла, а на пристани дожидалась ещё дюжина мешков с картошкой. Когда Август получил это известие, глаза его засияли бледной голубизной от радости и умиления.

– Вот тебе и ответ на телеграмму к амтману, – сказал он Эдеварту, – я ведь знал, что это поможет.

– А чего ты ему написал? – спросил Эдеварт.

– А я написал, что если нам и сейчас не помогут, то я отправлю телеграмму самому королю. И отправил бы, не побоялся!

Вот теперь в Поллене была еда для всех ртов, было зерно из Гульдалена, из Тотена, картошка с Хедемарка и от озера Мьёса, зерно смололи, а картошку подмешали к муке, чтобы вышло побольше. Вот только хлеб, выпеченный из этой смеси, имел скверный обычай плесневеть, хотя и не терял вкуса, покуда оставался свежим, он был даже более сытным, чем городской хлеб, а вдобавок избавлял от расходов на мясо. Не потому, что мяса не было, нет и нет, раз была сельдь, было, так сказать, и мясо. Каролус самолично ходил из дома в дом, выяснял, как обстоят дела, и задолго до того, как сельдь подошла к концу, он, изрядно наполнив свой кошелёк, снова отправился на закупку сельди. Ему это доставляло удовольствие.

Да, жить в Поллене и впрямь стало отрадно.

Даже болящий скиталец становился всё крепче и бодрей, хоть и не слишком быстро. Трудно было отрицать, что время, когда он наконец-то вполне выздоровеет, снова встанет на ноги и начнёт верховодить в селении, приближалось очень медленно. Он честно и смиренно лежал в постели день за днём; те шесть месяцев, которые доктор наложил на него в виде домашнего ареста, быстро подходили к концу, от них оставалось так мало, что при других обстоятельствах он пренебрёг бы этим остатком, а теперь вот исправно долеживал, не проявляя ни малейших поползновений нарушить предписание. Зато он с большой охотой рассуждал на религиозные темы и твердил, что считает себя великим грешником; в один прекрасный день он даже признался, что совершил несколько убийств. Да-да, так и сказал: несколько убийств. Эдеварт заметил: «Ты ж говорил, что никого не убивал». Август: «Ну и что? Говорил, потому что боялся. Я не смел признаться в этом, я был слишком болен и слишком близок к смерти. Откуда тебе это знать? Ты ведь куда лучше меня, ты никогда не сделал ничего дурного. Я и так рассказал тебе слишком много. Сейчас другое дело, сейчас, когда настали светлые дни и я понимаю, что смерть мне не грозит, я расхрабрился. Кстати, а почему ты думаешь, что убить кого-нибудь так уж страшно? Разве лучше, чтоб убили тебя?»

Подобные высказывания свидетельствовали о том, что вера Августа в Бога начала ослабевать, да и смерти он почти перестал бояться. Теперь он без прежнего волнения рисовал себе ужасы того света.

Впрочем, Август и теперь не считал, что выздоровел полностью.

– Ты ничего не слышал про миссис Эндрюс? – спросил он как-то у Эдеварта.

– Нет.

– А ты не думаешь, что для тебя было бы лучше, окажись она здесь?

– Как это «здесь», когда она в Америке?

– Не понимаю, как ты можешь обходиться без неё, – сказал Август.

– Почему не понимаешь?

– Нет, уж лучше я помолчу. Больной человек вообще не должен так много говорить, прости, Господи, мои грехи.

Август лежит и молча разглядывает свои руки, ласково поглаживая их и сплетая пальцы.

– Чёрт знает, сколько времени требуется, чтобы снова встать на ноги, – в двадцатый раз повторяет он. – Я вот чего думаю: а что, если мне прочесть молитву?

– Молитву?

– Эта мысль только что пришла мне в голову, когда я лежал сложив руки. Но навряд ли это мне что-нибудь даст.

– Навряд ли, – соглашается Эдеварт.

– Вот и я говорю, чтобы в молитве был прок, надо пойти к католическому священнику, получить у него отпущение за все прошлые грехи и начать жизнь сначала. Вот в этом есть прок. Они имеют великую силу перед Богом, эти люди, я в этом сам убедился. А ты, стало быть, не тоскуешь по миссис Эндрюс? Просто диву даёшься, когда поглядишь, как рассуждают некоторые люди. Эх, был бы я на твоём месте!

Эдеварт молчит.

Не получив ответа, Август начинает злиться, к нему снова вернулось привычное легкомыслие, сейчас он расположен потолковать о греховных радостях.

– Я прекрасно тебя понимаю, Эдеварт! – вдруг восклицает он. – Если вдуматься, ты совсем перестал быть человеком, того и гляди помрёшь! Раз я так говорю, можешь мне поверить. Каким ты был в своё время сумасбродом, а теперь-то, теперь-то погляди на себя – овца овцой.

Но поскольку даже этот выпад не заставил Эдеварта разомкнуть уста, Август сообщил, что давным-давно выздоровел бы, если б с Эдевартом можно было поговорить. И пусть теперь он убирается на все четыре стороны, нужды в нём больше нет. Об этом и речи быть не могло. Эдеварт никуда не ушёл. Он был человек солидный, верный и преданный, он поговорил с Поулине, и оба решили, что надо терпеть. Они уже знают, что этот больной может встать, выйти из дому в непогоду, на холодный ветер, ещё не успев оправиться от болезни. Вдобавок Эдеварту следовало неусыпно следить, чтобы безумный пациент не принимал по собственному разумению огромные дозы капель. Поулине сказала: «Вы только поглядите, как он изображает из себя ухаря, которому всё нипочём». Короче, стало ясно, что Поулине стремится укротить Августа, одолеть его, хотя и непонятно, с какой именно целью.

Итак, она пришла к Августу и сказала:

– Ну, как ты себя чувствуешь? Между прочим, тебе опять письмо.

– Заграничное?

– Нет, по-моему, ещё одно письмо от цементной фабрики.

– Ну положи его вот сюда. Значит, мы получили цемент.

– Я думаю, они пишут, что хотели бы получить деньги.

– Деньги? – переспросил Август с довольным видом. – А ну-ка вскрой его и посмотри, чего они хотят. Так-так. А ты, Эдеварт, достань мой бумажник.

Взяв бумажник, он начал рыться в нём, перебирая разные бумаги и пёстрые лотерейные билеты со множеством цифр.

– А ты чего разулыбалась? – вдруг спросил он у Поулине.

– А как ты думаешь? – ответила она вопросом на вопрос.

Август:

– Вот если б на этой цементной фабрике хоть что-нибудь понимали в иностранных деньгах, то я бы послал им всего лишь одну из этих бумажек, и они были бы рады-радёхоньки. Но сейчас придётся тебе, Поулине, оплатить цемент. Сколько надо-то? Глянь в письмо, сколько они хотят. Ничего страшного, я заплачу по счёту.

Поулине не стала особенно сопротивляться, она сказала, что и сама может оплатить цемент. Но при этом добавила, что тогда от его акций почти ничего не останется.

– Каких таких акций?

– Банковских, каких же ещё!

Август не мог не улыбнуться её святой простоте и поглядел на неё с большой симпатией, словно на свою невесту.

Поулине, желая объяснить:

– Счёт на очень много денег.

– Так ведь и цемента очень много, – сказал Август.

– Верно, – согласилась Поулине, – но, если ты оплатишь весь этот цемент, от твоих акций вообще ничего не останется. Вот что я хотела сказать.

Август:

– Господи, Поулине, радость моя, я ведь вложил в эту фабрику пять тысяч крон.

– Да, ты вложил пять тысяч крон, они так и лежат, никуда не делись.

– Пять тысяч крон от Оттесена, хозяина невода, на строительство фабрики рыбной муки! – рявкнул Август.

– Верно, – сказала Поулине, – но это был взнос, а из взносов я не выплачу ни кроны.

Август больше не смотрит на неё с симпатией. Он её просто не понимает. Её странная фраза остаётся загадкой для него.

– Значит, ты не заплатишь из взносов? – спрашивает он кротко.

– Не заплачу, – говорит она решительно. – Люди, которые внесли деньги в банк, должны иметь возможность получить их обратно и не потерять при этом ни единого шиллинга.

– Ха-ха-ха! – хохочет Август. – В жизни не слышал ничего более забавного. По-твоему, лучше платить из акционерного капитала, лишь бы ничего не потерять?

– Да, – кивает Поулине.

– Вот оно что! – устало говорит Август. – Раз так, оплати счёт моими акциями.

– Тогда у тебя ничего не останется, – говорит Поулине, вроде как с глубоким сочувствием.

Август, ошарашенно:

– Ты, случайно, не обсчиталась?

– Вот уж не думаю. Впрочем, можешь прийти сам и всё пересчитать.

– Если память мне не изменяет, у меня пятьдесят акций, не так ли? – спрашивает он.

Поулине:

– Даже больше, у тебя их шестьдесят. Пятьдесят, которые сначала числились за Эдевартом, и десять твоих собственных.

– Точно, я совсем забыл про свои десять. Видишь, дорогая Поулине, оно и получается шесть тысяч крон. Неужто я истратил так много за такой короткий срок?

– Похоже на то, – отвечает Поулине. – Ты, верно, и сам помнишь, как швырял деньги направо и налево? Я знаю по меньшей мере трёх человек, которым ты помог обзавестись домом. А может, их было и больше.

– Наглая ложь! – взрывается Август.

– А Родерик? А Николаи? А человек из Флатена, уж и не ведаю, как его зовут.

– Есть о чём говорить, – откликается Август. – Какие-то жалкие несколько сотен. Да там и тысячи не наберётся!

Поулине продолжает:

– А сколько ты потратил, когда ездил на юг?

Август, смеясь:

– Ещё что?

– А ещё ты покупаешь быков.

– Быков? Нет, тебя и впрямь занесло. Один-единственный бык, – говорит Август пренебрежительно. – Вот поглядела бы ты на сотни тысяч быков и коров, которые были у меня в стране под названием Перу! А однажды мне довелось пасти аж два миллиона быков. Было это в Австралии. Там я не делал ни единого шага пешком, а знай себе разъезжал верхом по всяким делам, в моём распоряжении были десяток лошадей, седла в серебре...

– Молчал бы ты лучше, – говорит Поулине.

– Молчать? А ты приходишь ко мне и заводишь разговор про одного-единственного быка!

– Ну конечно, для тебя это пустяк! – ехидно соглашается она. – Но тут уж всё одно к одному! А кроме того, есть ещё такое, что хуже всех бед, вместе взятых. Ты знаешь, про что я говорю?

– Нет, – весело отвечает Август, – но мне сдаётся, что я купил в твоей лавке слишком много коринки.

Поулине, вполне серьёзно:

– Нет, просто ты поручился за слишком много ненадёжных займов.

Август задумывается. Хмурит брови и задумывается.

– Н-да, – говорит он, – вполне возможно, об этом я как-то и не подумал. Мне что, надо за них платить?

– А ты сам как считаешь? Ведь ты же отвечаешь за них.

Август задумывается ещё глубже, мрачнеет, потом лицо его снова оживляется, и он говорит:

– Да плевать я хотел на эту ответственность!

– Смотри, как бы потом плакать не пришлось! – отвечает Поулине.

– Я – и плакать? Ну уж ты скажешь!

По мере того как Август шёл на поправку, его всё трудней было удержать в постели, неуёмная жажда деятельности не давала ему покоя; он требовал, чтоб ему позволили одеться и сесть, хотя стены у него в комнате были щелястые и от дверей, как и от стен, тянуло сквозняком. Таким манером он подцепил насморк и нещадно чертыхался по поводу очередной болезни, не переставая, однако, строить всё новые и новые планы. Организацию аптеки и ярмарки в Поллене он отодвинул на более позднее время, а вот фабрикой готов был заняться хоть сейчас. И Август пожелал узнать, что думают об этом Эдеварт и Поулине.

Ну, Эдеварт не возражал против фабрики, но цемент лежал тем временем у пароходной пристани, и как прикажете доставить его на место без самой большой шхуны в Поллене, той, что ушла с неводом?

Для Августа это было плёвое дело – он решил незамедлительно отозвать шхуну от берегов острова Сенья.

Поулине фыркнула:

– Много о себе думаешь, Август. Неужели ты решил, что шхуну можно гонять туда и сюда? Ты бы хоть команду спросил.

– Нечего и спрашивать, – отвечал Август, – когда они вышли в море с моим неводом.

– А разве они не откупили его у тебя давным-давно?

– Откупить-то откупили, но до сих пор не выложили за него ни единого эре.

– Разве что так... – сказала Поулине, сдаваясь. И впрямь дьявольски трудно переговорить этого человека, этого сумасброда, он всегда сумеет выкрутиться. У неё есть, конечно, старший брат, но он только стоит рядом да слушает, как Август расправляется с ней, и Йоаким в отъезде, а в одиночку с этим хвастуном ей не сладить. А что, если привлечь на свою сторону Ездру? О, Ездра был сильный мужик, он мог верёвки вить из этого хвастуна, Поулине прямо видела, как он это сделает.

Желая выиграть время, она сказала:

– Что ни говори, но фабрика должна подождать, пока ты не встанешь окончательно на ноги.

– Встану, встану – сказал он, – но до того, как мы начнём стройку, мне надо ещё много чего провернуть. Ты, Эдеварт, возьми за бока Теодора, чтобы он отнёс две телеграммы: первая – чтобы шхуна с неводом немедля вернулась, а вторая – чтобы заказать стройматериалы. – Он огляделся по сторонам с победоносным видом: – Ты всё ещё сомневаешься, Поулине, что я знаю своё дело?

Поулине кислым голосом ответила, что она вообще не думает о том, что он знает и чего нет, пусть даже и не надеется. Но она хочет ему посоветовать не слишком суетиться. Разве у него есть деньги, чтобы достроить фабрику?

Сколько хочешь. Во-первых, пять тысяч в банке, а потом мы фабрику акционируем. И банк подпишется, и управа тоже, он съездит на юг и посмотрит, не поддержит ли их правление округа, он и сам приобретёт изрядную долю акций...

– Стоп, Август, не спеши! Твоё счастье, что ты в это веришь, но ни один из тех, кого ты назвал, не пожелает купить твои акции!

– Ты только послушай, Эдеварт, выходит, и я сам тоже не куплю?

– Ну, пожелать ты, может, и пожелаешь, – заметила Поулине, – но вот смочь не сможешь.

Неужели даже столь весомый удар не заставил его призадуматься? Какое там! Конечно, он получил такую оплеуху, что даже голова у него поникла, но он не стал скрежетать зубами, а, напротив, промолвил с подчёркнутым дружелюбием:

– Сдаётся мне, Поулине, ты ни разу не задумывалась над тем, что я могу, а чего нет.

Но Поулине в своём ожесточении продолжала наносить удары один за другим: например, она поставила здоровенный знак вопроса против цифры «пять тысяч». Может ли он ими распоряжаться? Нет, дорогой мой Август, это ещё неизвестно. Всё зависит от того, за сколько ссуд, полученных разными людьми, ему придётся отвечать. Так что не спеши, Август!

– Ну ладно! – Услышав такие слова, Август выпрямился, к нему вернулось присутствие духа, и он сказал с превеликой беззаботностью: – Ну ладно, но раз такое дело, тогда и староста Йоаким, и Каролус, и все остальные должны возместить мне мою долю расходов на невод. Вот и деньги появятся!

Поулине:

– Я смотрю, ты хочешь пустить на ветер каждый грош, который заработаешь, чтоб тебе самому ничего не осталось. Ты, случайно, не спятил?

– Не люблю держать деньги в сундуке! На кой мне они?

– Ну, к примеру, чтоб было на что похоронить по-христиански!

За эти несколько дней Август почти выздоровел, стал, как и прежде, общительным и дерзким, плевать он хотел на христианство, поэтому он надменно отвечает Поулине:

– Я не собираюсь ложиться в землю, я хочу, чтоб меня сожгли.

Поулине в ужасе ловит ртом воздух. Ей доводилось слышать, как Йоаким читал в своих газетах о сжигании покойников и о множестве других безбожных выдумок. Эта мысль вызывает у неё содрогание, она и думать не желает про людей, которые губят таким образом свою бессмертную душу.

– Тебе этого не понять, – говорит Август, – а я это знаю по Индии, там покойников сжигают, но индусы не становятся от того менее блаженными.

Поулине обращается к старшему брату:

– Просто стыд и срам слушать такие речи! Можно подумать, что он сам приехал из Индии!

– Отчего ж, можно и подумать, – откликается Август. – Я приехал и оттуда, и отсюда, я приехал изо всех мест, которые есть на земле, и таким останусь. А что до Индии, то я и там побывал, меня отлично знает и Великий Могол, и все его принцессы, можешь не сомневаться! У меня до сих пор стоят десять, а то и все шестнадцать чемоданов и сундуков во дворце, и ключи от них у меня!

– Помолчал бы ты, Август! – в полном отчаянии восклицает она, чуть не плача от беспомощности и гнева. – Ну что ты за человек, если можешь так врать?! Вот что я хотела бы тебя спросить! Или ты не человек, а злой дух, про которого мы читали, как он вселился в стадо свиней. Но теперь я хочу каждому, кто придёт ко мне, выплатить его деньги, которые он пожелает получить за свои акции. Уж можешь мне поверить! А когда я выплачу всем до единого, не останется никаких акций и никакого банка. Ты понял? Никакого банка. Я разорю тебя дотла за твои дурацкие речи и за комедию, которую ты тут с нами разыгрываешь. Можешь тогда жить за счёт селения, меня это больше не касается. Тебе наверняка придётся жить за его счёт, но я из-за этого плакать не стану, с какой стати, и не надейся даже!

Поулине бежит прочь, она растеряна и возмущена, на лице у неё какое-то дикое выражение, и вообще она не похожа на себя. Дверь так и остаётся стоять настежь.

– Совсем спятила, – говорит Август. Однако немного погодя он просит Эдеварта сходить и посмотреть, не случилось ли с ней чего.