Текст книги "Три изысканных детектива (сборник)"

Автор книги: Клод Изнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 49 страниц)

…Анна Марчелли разглядывала комнату. На полу громоздились стопки книг, рядом с колченогим столом приткнулось продавленное кресло, в углу была уродливая печь, а полосатое покрывало на кровати напоминало арестантскую робу. Глаз радовало только крошечное слуховое окошко: можно было облокотиться на подоконник и смотреть, как снуют люди по площади Сент-Андре-дез-Ар.

Анне казалось, что она в раю. Усталость и страх бесследно исчезли, растворились в ярком солнце этой апрельской субботы. Она сама удивлялась тому, как благотворно подействовала на нее атмосфера тесной комнатушки.

Матюрен, примостившись за столом, лихорадочно покрывал листы бумаги неровными строчками. Покусывая кончик пера, он замирал на секунду, потом снова принимался писать, бормоча:

– «Очей твоих темное золото…». Нет, не рифмуется. «Твоих очей жемчужное сиянье…». Да, хорошо. «Твоих очей жемчужное сиянье и бледный свет серебряной луны…».

Иногда он откладывал перо и рассказывал Анне о своей юности в Бордо, о мечте поехать в Париж, о ссоре с отцом, который настаивал, чтобы сын изучал право вместо того чтобы тратить время на всякую ерунду. Матюрен подчинился его воле и целый год жил на двести франков в месяц (пятьдесят франков – за комнату, сорок сантимов – бифштекс с бульоном). Каждое утро он шел в колледж, где зубрил законы. Но в конце концов срезался на экзаменах и бросил постылую юриспруденцию ради высокого искусства. Разгневанный отец резко сократил ему содержание, и Матюрену пришлось искать подработку: он побывал и носильщиком на рынке Лe-Аль, и истопником в префектуре, и расклейщиком афиш, и классным надзирателем…

– Быть может, мои пьесы все-таки когда-нибудь будут поставлены, кто знает… Главное – я ни о чем не жалею! Я был узником, точно джинн в бутылке – а теперь пробка вылетела! Мое богатство – свобода! – кричал он во все горло.

Анна подавила вздох. Свобода… А кто позаботится о еде, о керосине, об угле? Сырая картошка – это не еда.

– Эврика! – вдруг воскликнул Матюрен и продекламировал:

 
Твоих очей жемчужное сиянье
И бледный свет серебряной луны
Меня согрели и околдовали,
Как жар огня в объятьях зимней тьмы.
 

Он повернулся к Анне, ожидая одобрения.

– Очень красиво, – согласилась она. – Послушайте, я привыкла сама заботиться о себе. Я не буду мешать вашему вдохновению и вернусь домой за шарманкой. Благодаря вам ко мне вернулись силы. Я пойду петь, и, быть может, мне удастся немного заработать, чтобы купить еды нам на ужин.

– Мне бы не хотелось, чтобы о Матюрене Ферране кто-то мог сказать, будто он позволяет женщине содержать себя!

– Что вы! Я просто люблю свою работу. До вечера.

Дверь за ней закрылась.

– Увижу ли я ее снова? Я никогда не пользовался успехом у женщин. А жаль, такая прелестная крошка… «Твоих очей жемчужное сиянье… твоей груди упругое тепло…» Что у нас рифмуется со словом «тепло»?..

На первом этаже массивного дома на улице Гранж-Бательер в редакции «Пасс-парту» стояла обычная суматоха. Низенький, упитанный человечек с заложенной за ухо сигаретой спокойно втолковывал длинному субъекту в венгерке, сосавшему леденец.

– Любезный инспектор, позвольте вам заметить: читателей не интересует, что Пруссия отмечает семьдесят седьмой день рождения Бисмарка, что на двенадцать французов приходится одна собака, что рост австрийской великанши Розиты составляет двести сорок пять сантиметров… Тиражи нам это не поднимет! То ли дело симпатичное преступленьице… Вы понимаете, о чем я?

– Месье Гувье, я не дурак. Отныне, если вы заведете себе осведомителя в префектуре, его немедленно переведут в провинцию.

Исидор сладко улыбнулся инспектору Лекашеру.

– Мне на это плевать. Дворцовая площадь кишит осведомителями, выбирай любого. Наши читатели будут смаковать заметки о растяпах-полицейских, и все тут. Профессор, сотрудник музея естественной истории, убит выстрелом из револьвера, а его останками полакомились крысы! Отличная выйдет заметка, не хуже чем о взрывах, совершенных анархистами.

Инспектор Аристид Лекашер в ярости потряс коробочкой с леденцами, молча повернулся и пошел к выходу. Он был уже у дверей, когда заметил мужчину в черном пальто.

– Виктор Легри! Да что же это такое: вы ходите за мной по пятам!

– Добрый день, инспектор. Как поживаете? Вы, я вижу, держитесь стойко. Это вызывает уважение.

– Вы о чем?

– О сигаретах, – пояснил Виктор, кивая на коробочку с леденцами.

– А вы, месье Легри? Надеюсь, покончили с криминальными расследованиями? – язвительно поинтересовался инспектор.

– Я занимаюсь исключительно продажей книг.

– Не верю ни единому вашему слову, месье Легри. Вы готовы на все, лишь бы удовлетворить свое любопытство. Прощайте.

Виктор приподнял шляпу и направился в кабинет главного редактора.

Антонен Клюзель, он же Вирус, метался среди журналистов и типографов, раздавая указания.

– Месье Клюзель, куда поместить заметку о краже в музее Клюни? Ну, про охранника, который унес галльские монеты?

– Заткни ею какую-нибудь «дырку». А на первой полосе дайте заголовок крупным шрифтом:

«МЕСЬЕ БЕРТЛО [92]РАСКРЫВАЕТ СВОИ ТАЙНЫ!». Дети мои, мелинит и динамит – сосцы, питающие современность! Это интересует и сенаторов, и депутатов, и уличных торговцев! Пусть они думают об этом перед тем, как идти баиньки, пусть видят это в ночных кошмарах, пусть дрожат от страха днем! Элали, милочка, что это вы считаете ворон? Записывайте! И остальные – тоже! Мне нужно интервью Бертло. Все на штурм института, Сената, его дома! Делайте что хотите и как хотите – но вы обязаны добыть его авторитетное мнение по поводу происходящего в столице. Спросите, что он думает о завтрашнем дне, о послезавтрашнем, вообще о производстве взрывчатых веществ. И как насчет «Пособия для анархиста», которое продается повсюду, словно конфеты? Велика ли грозящая нам опасность? Что общего у наших анархистов с русскими нигилистами? Все на охоту! Вперед!

Антонен Клюзель, отдуваясь, промокнул лоб носовым платком, опрокинул рюмку коньяка и только тогда заметил Виктора:

– О, какие люди! Вы слышали? Мы не сидим без дела, а? Преступление – это именно то, что нужно читателю в мягких домашних тапочках, уютно устроившемуся в кресле. Что привело вас ко мне?

– Хотел уточнить одну деталь…

– Простите, но я ужасно спешу. Вирус должен набросать портрет Равашоля. Его вот-вот осудят, и он отправится на свидание с Шарлоттой. [93]Вжик – и голова долой! Легри, вы можете обратиться к Гувье. – И он выбежал из кабинета, хлопнув дверью.

Виктор, подойдя к Исидору Гувье, хлопнул его по плечу.

– Мсье Легри! – воскликнул тот, оборачиваясь. – Как поживает ваш детективный роман? Изнываю от желания прочитать его.

– Чем слабее огонь, тем нежнее будет мясо. Уверен, вы слышали о том типе, старьевщике из квартала Доре, которого нашли на рельсах у Орлеанского вокзала?

– Ну да. До сих пор неясно, то ли это несчастный случай, то ли самоубийство, то ли убийство. А что?

– Хочу узнать, стреляли ли в него.

– Ну-у, тело в таком состоянии, что работники морга могут до конца дней своих развлекаться, собирая его по кусочкам. Вообще, если хотите выяснить насчет огнестрельного ранения, спросите у мадам Ирмы. А кстати, а зачем вам это? Собираетесь добавить вкусную главу к своему роману?

– Спасибо за помощь, Исидор, я в долгу не останусь.

Жозеф сидел у себя в комнате и любовался вечным пером, которое Айрис привезла ему в подарок из Лондона. Конечно, он был рад, что участвует в расследовании на равных с Виктором и Кэндзи, но ему хотелось увидеться с Айрис, а это никак не получалось. Он задумчиво вертел перо в руках, мечтая о том, как напишет новый детективный роман с лихо закрученным сюжетом. А гонорар пойдет на покупку пишущей машинки – не хуже той, что у месье Мори. Только у Жозефа это будет не «Ламбер», а «Ремингтон». И юноша мысленно произнес текст рекламы, которую прочитал в газете «Иллюстрасьон»: «Невероятно простая в использовании, надежная, быстрая!».

Он решительно начертал на первой странице чистой тетради:

Вот уже пять лет Фрида фон Глокеншпиль безуспешно искала следы сокровища тамплиеров. Стояла полночь. На черном небе сверкали молнии. Внезапно ее мастиф принялся яростно рыть землю.

– Фу, Элевтерий! – прикрикнула она.

Всю дорогу до улицы Нис Жозеф придумывал, что же такое учуял пес, и в нем крепла уверенность, что это был человеческий скелет. Наконец он подошел к стоящему на краю пустыря дому. На фасаде белой краской было написано:

АХИЛЛ МЕНАЖЕ

Антиквариат и подержанные вещи

Чуть ниже висел листок бумаги с объявлением:

Закрыто

В случае необходимости обращайтесь в дом № 4

В страхе увидеть ту же картину, что и в лачуге Леонара Дьелетта, Жозеф осторожно толкнул дверь. Она оказалась незаперта.

Тут действительно царил беспорядок. А пахло, как в помещении, куда несколько дней никто не заходил.

«Видно, покупатели, если и забредут сюда, то случайно», – решил Жозеф, глядя на покрытые пылью груды хлама: тут были и деревянный манекен, и сундук моряка с откинутой крышкой, и медная плевательница, и изрядно траченная молью лошадка на колесиках, и несколько ночных ваз, и горшочки для горчицы. А еще наковальня, веер для андалузского танца и множество разнообразных тростей и тросточек: из слоновой кости, эбенового дерева, черепахового панциря и бамбука. Чаши с головами кошек тут не было.

Жозеф скрупулезно обыскал каждый угол, прежде чем признать поражение. Потом, поскольку владелец магазина и не думал появляться, вышел во двор, исследовал его и дошел до двухэтажной хибары. Бросив взгляд на навес, под которым печально стояли велосипед и шарманка, юноша поднялся по темной лестнице. Пятая ступенька громко скрипнула у него под ногами.

«Посланник» подскочил. Шаги… Кто-то идет сюда. Напасть первым? Он затаил дыхание.

Дверь была приоткрыта. Жозеф сделал шаг в комнату и застыл на пороге. Здесь все было перерыто, точно так же, как в хижине Дьелетта.

– Месье Менаже?

Юноша прошел во вторую комнату с узким окошком. Там царил полумрак. Из буфета все вывалено на пол, кровать в беспорядке.

– Месье Менаже, вы тут?

«Посланник», который стоял, вжавшись в стену, за открытой дверью, выскользнул из комнаты, поднялся по лестнице, бесшумно открыл чердачный люк. Детская забава для того, кто привык поддерживать себя в отличной физической форме.

Жозеф сделал еще пару шагов и увидел человека. Тот лежал на спине, одна рука закинута за голову. Остекленевший взгляд яснее ясного говорил, что он мертв. Жозефа прошиб холодный пот.

«О нет! – мысленно воскликнул он, – только не это, пожалуйста, нет!».

Стараясь справиться с отвращением и страхом, он осторожно протянул руку и взялся за пальто покойника. Вот оно – темное пятно крови на груди.

И тут Жозеф замер: ему послышался какой-то шум. Нет, все тихо. Он сделал шаг назад и снова услышал какие-то звуки. Юноша бросился к окну.

К лестнице шла темноволосая женщина в темной накидке.

Жозеф попятился, споткнулся, упал на пол, заполз под кровать. Голова у него кружилась, зубы стучали от страха. Мелькнула глупая мысль: «Тут, должно быть, полно клопов». Взгляд снова упал на труп Менаже.

«Успокойся, держи себя в руках», – сказал себе он.

Он услышал на лестнице легкие, явно женские шаги. Ступенька почему-то не скрипнула. «Ага, значит, эта дамочка частенько здесь бывает», – догадался Жозеф.

Вскоре он увидел маленькие ножки в ботинках. Женщина шла прямо на него. Она остановилась в нескольких сантиметрах от тела Менаже. Жозеф затаил дыхание. Ботинки развернулись и направились к двери. На этот раз ступенька протяжно застонала.

Жозеф выбрался из-под кровати и приклеился к окну: женщина уходила, толкая перед собой шарманку. Юноша бросился на улицу. Незнакомка направлялась в сторону улицы Шаронн.

«Посланник», выждав немного, спустился по лестнице, заглянул во двор, под навес: шарманка исчезла.

Скорее к велосипеду.

Так, один за другим, они достигли улицы Шаронн: женщина с шарманкой, служащий из книжной лавки и он, «Посланник».

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Воскресенье, 16 апреля, полдень

Мадам Баллю вынесла на улицу стул и теперь, запахнув теплое пальто, грелась на солнышке, наслаждалась заслуженным отдыхом и глазела на прохожих.

Появилась Эфросинья Пиньо с корзиной, полной яблок. Отдуваясь, поставила ее не землю.

– Бедняжка, что же вы таскаете такие тяжести? – с сочувствием заметила мадам Баллю. – Это очень вредно для почек.

– А то я не знаю! – раздраженно буркнула Эфросинья. – Я бы попросила сына помочь, да только он занят: крутит шуры-муры.

– Ну, это нормально в его возрасте, не все же ему за материнскую юбку держаться!

– А я что, против? Пусть ухлестывает за кем угодно, если ему так хочется, – проворчала Эфросинья, растирая поясницу.

– Ну-ну, полноте, я же вижу, как вы за него волнуетесь. Кстати, когда выйдет его новый роман? Я уже предвкушаю увлекательное чтение.

– Мой Жожо – лентяй, каких свет не видывал! Знаете, кого он обхаживает? Дочку месье Мори!

– Не может быть! – поразилась мадам Баллю.

– Еще как может! Представляете, что будет, если эти двое натворят глупостей? Придется мне нянчить внуков – полушарантонцев-полуяпонцев! [94]

– Так вы из Шаранты? Хорошо там, поди: устриц много.

– Откуда? Там нет никакого моря. Я погляжу, вы с географией не больно-то ладите.

– Да? Ну и ладно. Отличные яблоки у вас в корзине! Почем брали? Мне вот тоже дорого обходится эта дыра у меня под носом, – и она показала на свой рот. – Сколько в нее ни клади, все мало.

– Да вы угощайтесь. Яблоки я купила у знакомого торговца в Лe-Аль. Он мне их почти даром отдал.

Мадам Баллю не заставила себя упрашивать. Она взяла сразу несколько яблок и снова уселась, а Эфросинья подхватила корзину.

– Я бы вам помогла донести, но что-то притомилась, ноги прямо гудят, – произнесла консьержка.

– Не подскажете, где тут студия фотографа? – раздался незнакомый голос.

Эфросинья и мадам Баллю одновременно повернулись к женщине в черном шерстяном пальто и покачали головами.

– Здесь нет такой.

– Но мне дали этот адрес: улица Сен-Пер, дом восемнадцать!

Кумушки переглянулись.

– Должно быть, это какая-то ошибка, – предположила мадам Баллю.

– Да нет же, у меня и письмо есть для фотографа, который живет в этом доме!

– Погодите-ка! Это, наверное, для месье Легри.

– Отлично, значит, я пришла по адресу. На каком этаже он живет?

Эфросинья сомневалась, что Виктор дома. Насколько ей было известно, он отбыл в Девятый округ к той, кого именовал своим «предметом обожания». Быть может, дама передаст послание через месье Мори, «будущего тестя моего Жожо», добавила Эфросинья про себя.

Айрис оставила Иветту, чтобы открыть дверь. Кэндзи не было дома, но она пообещала передать ему письмо, как только он вернется. Эфросинья, инстинктивно симпатизируя приветливой, миловидной гостье, предложила ей кофе. Айрис попросила ее чувствовать себя как дома, извинилась и вернулась к постели больной.

– Вы далеко живете? – спросила Эфросинья.

– Я пришла сюда пешком с улицы Шарло, там живет моя матушка – она сдает стулья напрокат в Люксембургском саду. Ее там называют мамашей Талон. Ну, я и сказала себе: «Бертиль, ты сможешь убить одним выстрелом двух зайцев: и матушку навестить, и письмо передать».

– Вас зовут Бертиль? Красивое имя. А я Эфросинья. Раньше торговала зеленью, теперь служу тут кухаркой.

– Неужели? Вот так совпадение – я тоже кухарка. В доме семьи дю Уссуа.

– И сколько у вас едоков?

Бертиль принялась загибать пальцы:

– Шесть… нет, теперь пять. Один умер. Ну, и слуги, конечно.

– С ума сойти! А я-то жалуюсь, что мне тяжело на всех готовить…

– Ничего, я справляюсь. Хотя порой, конечно, приходится повертеться. То мясо потуши, то приготовь жаркое по-бургундски, то подай особый соус… Уж вы-то знаете, приготовить соус – такая морока. Зато правду говорят: под соусом любое блюдо сойдет.

– И что, ваши господа довольны?

– А то! Едят так, что за ушами трещит. И все толстеют. Немудрено – я готовлю луковый соус с мукой.

– Мне приходится сложнее – мадемуазель, которую вы только что видели, вообще не ест мяса, представляете! Только овощи! Вот и выкручиваешься – придумываешь всякие блюда, – пожаловалась Эфросинья.

– А вы попробуйте добавить в овощи чуток отваренного мозга, и увидите: все добавку будут просить, – посоветовала Бертиль и поднялась, несмотря на уговоры Эфросиньи посидеть еще.

«Голодное брюхо глухо», – вспомнил Жозеф известную пословицу. Он уже устал слушать грустные песенки итальянки.

Прогулка получилась долгой: от пригорода Сент-Маргерит аж до Латинского квартала. Девушка завела свою шарманку на площади Бастилии, а потом шла с ней до набережной Сены, под мостами, к Нотр-Даму – откуда спешно ретировалась, завидев полицейских.

На улице Эколь-де-Медсин она наконец остановилась у дома номер один и зашла в лавку, где торговали подержанной одеждой. Там итальянка пару минут поговорила с хозяином – папашей Бланкаром, которого чаще называли папашей Монако, и он прилепил ей на шарманку листочек с названием своей лавки. Жозеф понял, что это давало девице право стоять здесь столько, сколько ей заблагорассудится.

Он провел два часа, укрывшись за тележкой торговца фиалками, страдал от голода и жажды, но переносил трудности стоически, считая своим долгом найти объяснение ужасному зрелищу, которое открылось ему в доме Ахилла Менаже. Жозеф верил в Бога, и потому не боялся покойников – когда речь шла о смерти естественной. Но убийство – совсем другое дело! К тому же его мучило чувство вины оттого, что он вот так взял и бросил тело старьевщика. Наконец он не выдержал:

«Итальянка явно не собирается уходить. Если я потороплюсь, то успею позвонить в полицию и сообщить об убийстве».

«Посланник» отпрянул в тень арки. Какого черта этот сопляк ошивается здесь? Куда он вдруг побежал? Ах, в кафе. Понятно. Видимо, в туалет.

Он тоже не отказался бы от посещения этого заведения. Какая глупость с его стороны – обыскать все комнаты в доме старьевщика и упустить из виду сарай и навес! Эта омерзительная вещь, эта скверна – она внутри шарманки.

Жозеф подошел к телефону, висевшему на стене, нажал на рычаг и замер в мучительном ожидании. Наконец раздался резкий звонок. Жозеф снял трубку, зажал нос и гнусавым голосом произнес заранее заготовленную фразу:

– Алло? Это полиция? Инспектора Перо, пожалуйста… Да, это крайне важно. Его нет? У меня срочное сообщение. В доме номер четыре по улице Нис в квартале Попенкур обнаружен труп.

Он залпом выпил стакан гренадина и бегом вернулся на улицу Эколь-де-Медсин.

«Уф, итальянка по-прежнему тут. Слава богу. Ого! Да ей накидали кучу монет! Когда же она, наконец, уйдет?».

Когда девушка смолкла и направилась со своей шарманкой вниз по улице, Жозеф поспешил следом. Через полчаса они очутились на узкой и темной улочке Сен-Северен. Из приоткрытой двери дома донесся запах съестного. Жозеф заглянул в окно и сглотнул слюну, увидев людей, толпившихся вокруг двух здоровенных котлов и что-то накладывавших себе на тарелки. Итальянка, оставив шарманку снаружи, зашла к булочнику, купила хлеба на четыре ливра, заскочила к угольщику и в винную лавку. Затем пересекла площадь Сен-Мишель, миновала кафе, полное студентов и проституток, прошла, толкая перед собой шарманку, между верениц фиакров и омнибусов, остановилась у фонтана с барельефами, на которых были изображены драконы, сунула покупки внутрь шарманки и направилась в сторону площади Сент-Андре-дез-Ар.

В начале одноименной улицы она нырнула в подъезд покосившегося домишки.

Жозеф колебался. Зайти следом? Заговорить с ней? Но под каким предлогом? Или лучше подождать ее здесь? А может, вернуться на улицу Сен-Пер? Нешуточный голод заставил его выбрать третье.

«Посланник», радуясь, что парень, наконец, убрался, проскользнул в дом. Сердце его забилось сильнее: Вот она, шарманка, стоит под лестницей. Он уже протянул к ней руки, когда услышал чьи-то шаги на лестнице, и ушел ни с чем, вне себя от ярости.

Матюрен Ферран, растроганный тем, что Анна целый день пела на улицах, чтобы заработать им на ужин, спустился вниз, открыл чулан, закатил в него шарманку, запер и снова поднялся к себе.

В котелке уже варилась картошка, наполняя комнату аппетитным ароматом.

– Нарежьте хлеб, откройте вино. Ой, керосин почти кончился. Завтра куплю.

– О, прекрасная фея домашнего очага, вы моя принцесса! Ай! – Забыв про скошенный потолок, Матюрен ударился об него макушкой.

– Садитесь и поешьте, – приказала Анна, протягивая ему тарелку.

Котелок быстро опустел. Они отставили тарелки, поглядели друг на друга и расхохотались.

– Черт побери, оказывается, я просто умирал с голоду! Вы – моя счастливая звезда! Которая вот-вот закатится, – добавил он, заметив, что Анна клюет носом. – А ну-ка марш в кровать!

Дождавшись, пока он отвернется, она стянула с себя юбку и блузку и скользнула под одеяло. И, уже засыпая, почему-то вспомнила, как отец целовал ее в лоб и задувал свечу.

– Спокойной ночи, – прошептал Матюрен, устраиваясь в кресле поудобнее.

Лунный свет падал на стоящую на столе чашу, которую Анна забрала из дома старьевщика Менаже, и ее металлическое подножие отсвечивало серебром. Анна изо всех сил зажмурилась, но оранжевое пятно – огонек свечи – по-прежнему жгло изнутри веки. Она взглянула на чашу, и ей отчего-то стало очень страшно.

– Матюрен, вы не спите?

– М-м-м…

– Не могли бы вы лечь со мной рядом? Я ужасно замерзла.

– О… вы… вы уверены?

– Да.

Матюрен осторожно улегся в кровать. Его охватило непреодолимое желание обнять Анну.

А она, не подозревая о его чувствах, сразу успокоилась и принялась рассказывать ему о своих горестях: о смерти отца, об ужасной жизни в доме Менаже, о том, как его убили у нее на глазах и она украла чашу.

– Согрей меня, – прошептала она.

Рука Матюрена, гладившая ее волосы, скользнула ниже. Она вздрогнула, ощутив его длинные пальцы на своем плече, и крепче прижалась к нему. Кровать под ними скрипнула.

– Сейчас мы оба окажемся на полу, – выдохнул он.

Анна прижала палец к его губам.

«Памятник надо поставить тому, кто придумал жареную картошку!» – подумал насытившийся Жозеф.

Он скомкал пустой бумажный кулек, выбросил в урну и зашагал вдоль длинной вереницы фиакров, выстроившихся у бульвара Шарло.

На улице Фонтен Жозеф остановился под газовым рожком, тщательно вытер жирные пальцы и, поколебавшись, развернул письмо, которое Айрис, когда он вернулся на улицу Сен-Пер, попросила срочно передать Виктору: она сказала, что послание принесла кухарка из дома на улице Шарло.

«Я имею право знать, ведь мы с месье Мори и Виктором расследуем это дело вместе».

Господин фотограф!

Немедленно приходите, я должен рассказать вам нечто чрезвычайно важное. Но – услуга за услугу: я жду от вас по меньшей мере еще пять-шесть картинок из тех, что вы передавали мне.

Ваш покорный слуга,

барон Фортунат де Виньоль.

Жозеф присвистнул.

– Вот тебе и старый маразматик! В молодости, должно быть, не пропускал ни одной юбки!

Он сложил письмо и понял, что как ни устал, должен вернуться на улице Сен-Пер и рассказать Виктору обо всем, что случилось сегодня.

Его встретила Айрис, одетая в красивое кимоно, и, после того как они обменялись целомудренным поцелуем, пообещала, что, пока отца нет дома, она напечатает на его неприкосновенной пишущей машинке фирмы «Ламбер» пролог к «Кубку Туле».

Когда Жозеф постучал, Виктор надевал голубую рубашку с накрахмаленным воротничком и манжетами, шерстяные брюки и бархатный жилет. Он крикнул юноше, чтобы тот подождал пару минут, а когда открыл дверь, тот ахнул:

– Патрон, да вы шикарно выглядите! Постойте-ка, вы и бабочку надели? Ну и дела!

– Надеюсь, вы пришли не за тем, чтобы восхищаться моим внешним видом. Вам удалось встретиться с Менаже?

– Ну… можно сказать, что я с ним встретился, да только это дохлый номер.

– Что вы хотите этим сказать?

– По квартире старьевщика словно пронесся табун лошадей. И кроме того…

– Что такое?

– Он мертв. Получил пулю в сердце. Я анонимно позвонил инспектору Перо.

– И правильно сделали, – задумчиво произнес Виктор. – Мне жаль, что так вышло, Жозеф. Хотите чего-нибудь выпить?

– Нет, патрон, спасибо. И вот еще что. Пока я был у Менаже, туда приходила девушка. Увидела тело, испугалась и убежала. Она взяла с собой шарманку и бродила с ней по городу весь божий день. Она итальянка, поет неаполитанские песенки. Я проследил за ней и выяснил, что она живет в доме номер три на улице Сент-Андре-дез-Ар. Не знаю, имеет ли она какое-то отношение к этим смертям, но…

– Браво, Жозеф! Вы настоящий Шерлок Холмс. Может быть, чаша у девушки?

– Если так, мы это выясним. Завтра чуть свет я буду у ее дома. О, чуть не забыл! – и Жозеф вытащил из кармана письмо Фортуната.

– Должен признаться, патрон, я его прочитал, – виновато произнес он.

Виктор почесал затылок.

– Что ж, у нас общее дело и одна цель. Как вы смотрите на то, чтобы заскочить к старому развратнику?

– Патрон, он меня пугает. Эти его чучела в подвале и безумные речи…

– Что ж, если вы боитесь, я сам этим займусь.

– Боюсь?! Я?! После всего, с чем я сегодня столкнулся?

– Отлично. Тогда бегите к нему, передайте от меня подарок и внимательно выслушайте его рассказ. Постарайтесь заодно выяснить, есть ли среди членов семьи меткие стрелки и не ездил ли кто-нибудь из них в недавнем прошлом в Англию. А я отправлюсь на улицу Сент-Андре-дез-Ар. Как вам такой план?

– Я восхищен вашим организаторским талантом, патрон. А теперь мне пора, не то мать раскудахчется.

Решение Виктор принял быстро, но на душе у него было неспокойно. Таша. Она скоро вернется. Хватит ли у него решимости высказать ей все, что камнем лежит у него на сердце?

«Прекрати об этом думать. Твоя беда в том, что ты все анализируешь, пытаешься объяснить каждую мелочь, учитывая при этом только собственное восприятие. Пусть Таша выскажет свое мнение. Если между нами возникли какие-то вопросы, мы решим их вместе».

Он снял нарядный жилет и расхаживал по квартире, сжимая его в руке. Ревность снова запустила в него острые когти. Наконец он вышел, пересек двор и открыл дверь мастерской, заполненной сумеречными тенями. Зажег лампу, подошел к окну. На улице носились наперегонки мальчишки столяра, играли в «Кошку на дереве», [95]их звонкий смех метался между домами. Виктору не хотелось ужинать. В девять он развязал галстук и растянулся на кровати. Взгляд упал на знакомую подушку, у него перехватило дыхание, и он сердито смахнул ее на пол. Внезапно на смену ревности пришла злость, злость и обида на Таша, которая делала его несчастным.

Что он ей скажет? Что прочитал письмо, что все знает, но «ты свободна, дорогая, и можешь уйти к своему возлюбленному»? Вздор!

Он заставил себя сосредоточиться на таинственной чаше. Что в ней такого, из-за чего можно убить?

Кэндзи Мори, в небрежной позе сидя в кресле, смотрел на него с улыбкой и, казалось, вот-вот произнесет одну из своих любимых поговорок. Виктор резко отвернулся от портрета, написанного Таша пару лет назад. Что за нелепая мысль повесить его напротив кровати! Он встал, схватил одну из блузок Таша и набросил на картину.

В половине десятого Таша открыла дверь. Лампа едва освещала комнату. Таша подошла к кровати. Виктор спал, лежа на спине и закинув руки за голову. Он даже ботинки не снял. Таша пару минут стояла неподвижно, чувствуя, как сердце заходится от нежности, потом осторожно тронула Виктора за плечо. Он открыл глаза и сел.

– Это ты… Как прошла выставка?

Ей очень хотелось рассказать ему всю правду, но она обещала молчать.

– Ни одну из моих работ не купили, – произнесла она наконец.

Он смотрел, как она раздевается, и думал, как сильно ее любит. А потом сжал в объятиях и сказал себе: «Ты мне солгала».

– Мне пора, – Эдокси поправляла перед зеркалом шляпку, украшенную крупным бантом.

– Встретимся в четверг утром?

Она старалась выглядеть равнодушной, но не удержалась и расплылась в улыбке.

– Я тебе позвоню, милый.

Ей хотелось еще раз напоследок прижаться к Кэндзи, но она сдержалась, помня, как он не любит открытого проявления эмоций, и, послав ему воздушный поцелуй, упорхнула.

Как только дверь за любовницей закрылась, Кэндзи встал с постели, накинул халат и упал в уютное мягкое кресло. Он воспитывался в христианской семье, но был далек от догм и ритуалов. Жизненный опыт привел его к собственному пониманию той стороны бытия, о которой принято говорить полунамеками. Он мог часами наблюдать за видениями, созданными собственным воображением, но никогда не позволял пустым мечтаниям отравлять его жизнь. Контролировать чувства и эмоции и в то же время не перегораживать плотиной разума их вольный поток – таким было его кредо.

Кэндзи не спеша оделся и похлопал по карману, чтобы удостовериться в том, что блокнот с пословицами и афоризмами на месте. Ему не давало покоя словечко из письма Джона Кавендиша: оно трепетало в голове, взмахивая, точно бабочка крылышками, двумя слогами: Три-нил, Три-нил… Интуиция подсказывала Кэндзи уцепиться него и позволить провести себя в потаенный уголок памяти.

Он закрыл глаза и начал вспоминать. Путешествие в крытой повозке под проливным дождем. Китайское кладбище, возле которого колымага увязла в грязи. Радушный прием со стороны жителей кампонга, которые, угостив их ампо, танцевали тандак. [96]Он вспомнил и прелестную Пати, ее нежную кожу, смуглые плечи и груди, очертания пышных бедер под саронгом, густые волосы, украшенные цветами. Во всех историях, которые она рассказывала ему полушепотом, фигурировал крис – национальный кинжал с клинком ассиметричной формы, с помощью которого вершили правосудие. Тихий голос девушки смешивался с журчанием воды.

– Река Соло, – прошептал Кэндзи.

Он перелистал записную книжку и вспомнил книгу «Таинственные истории и неведомые народы» Виктора Тиссо: [97]

«Тринил. Деревушка на севере острова Ява, у подножия вулкана Лаву-Кукусан, на берегу реки Соло. В период муссонов река выходит из берегов, и Тринил часто страдает от наводнений…».

Кэндзи вздохнул. Ему никогда не забыть прелестное лицо своей первой женщины, хотя он провел с ней всего одну ночь. Уезжая от нее на рассвете, он обещал вернуться. Кто знал, что судьба занесет его северный остров, почти всегда окутанный холодным туманом…

Он встал, подошел к телефону, запросил Лондон и снова сел, размышляя об Айрис и Жозефе. И почему интерес дочери к этому юноше так его раздражает? Потому что он опасается, что тот может разбить ей сердце?

Зазвонил телефон. Кэндзи проинформировал собеседника о предмете своих поисков и продиктовал адрес лавки «Эльзевир».

Что ж, ответ на вопрос он получит только послезавтра. Придется подождать.