Текст книги "Кошачий глаз"

Автор книги: Клод Авелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

IX
Оказывается, что все – это не все

1

Вот уже тридцать часов, с момента появления газет, в которых говорилось о «тайне кровавого чемодана», носильщик Люсьен Жирар, примерный семьянин, отец двоих детей, чувствовал себя королем Лионского вокзала. Он этот чемодан нес, бежал с ним, забросил его в вагон, а внутри лежала рука, женская рука! Узнав об этом, он потерял сон и аппетит. Странно, ведь он был на войне и видел, как разорванные снарядами тела его друзей повисали на деревьях. Но в том и заключается разница между войной и миром, что в мирное время единственное украшение деревьев – это листва и птицы. К тому же о его друзьях не писали на первых страницах газет. Сообщалось просто: «на фронте без перемен». Его здешние приятели прекрасно его понимали. Когда вчера пришел первый репортер и спросил: «Где тот носильщик, который нес чемодан?», Жирар был еще на вокзале, хотя работа кончилась. Кто бы, прочитав такое известие, сидел дома? Он хотел побеседовать с приятелями, но, увидев репортера, подал друзьям знак, что его тут нет. Тогда Бесперто, тертый калач, скроил мину «ах, какая жалость» и сказал: «Вообразите себе, он как раз сегодня утром уехал в Ланды по случаю первого причастия своей племянницы! Он, конечно, будет огорчен, что не встретился с вами!» Эту трогательную историю рассказывали репортерам целый день.

Теперь Жирар и Бело, чокаясь полными рюмками, смеялись над выдумкой Бесперто.

– Ваше здоровье! – сказал Жирар.

– И ваше!

Они сидели в маленьком тихом кафе недалеко от вокзала. Жирар рассказывал. Когда поезд до Марселя тронулся, он подумал: «Если так каждый клиент станет натягивать мне нос, придется отдать детей в приют!» Потом этот случай как-то выпал у него из головы. И вдруг во всех газетах появилось сообщение об убийстве и о «кровавом чемодане»! Такое с ним случилось впервые. Однажды трое полицейских задержали его тележку. Двое схватили чемоданы, а третий вцепился ему в плечо. Но тогда речь шла просто о наркотиках. Отрубленная рука – совсем иное дело!

– Да, – вспомнил Жирар, – когда этот парень уехал, не расплатившись, я бродил по вокзалу до полуночи, ждал, что водитель заметит свою ошибку, вернется, а я ему расскажу, что и как, и, может, мне за это что-нибудь перепадет. Правда, чемодан был легкий…

Жирар прервался. Пусть господин комиссар его извинит, если у человека что-то лежит на сердце, ему хочется об этом рассказать. А как свидетель он может сообщить, что, когда полицейский позвал носильщика, этот молодой человек стоял совершенно обалдевший. Один чемодан был на мостовой, другой, тот, «кровавый», он держал в руке. Глядя на него, он повторял: «Чемодан… Чемодан…» Жирар описал свой марафон. Повезло тому парню, что ему попался такой резвый носильщик, иначе он точно опоздал бы на поезд.

– Да, ведь есть еще полицейский! – вспомнил Жирар. – Тот, который меня позвал!

– Вы его знаете?

– Конечно, это Рауль. У него как раз сегодня дежурство.

Они возвратились на вокзал.

– А вот и Рауль! Я его вижу! – воскликнул Жирар.

Рауль Ляруа с двенадцатого округа припомнил, что вроде бы видел автомобиль, но клясться в этом не стал бы. Зато он с полной уверенностью мог сказать, что молодой человек махал руками и кричал. «Стойте! Стойте!»

«Он знал, что водитель его не услышит, значит, ничем не рисковал», – подумал Бело, садясь в полицейскую машину. И все-таки, сам не зная почему, он верил в правдивость этого эпизода.

2

Пикар и Трюфло приготовили для него обед, состоящий из бутербродов, пива и кофе. Жуя бутерброды, Бело рассказывал, что́ ему удалось узнать от носильщика. Трюфло записывал, а Пикар слушал. Как только Бело вернулся на набережную Кэ-дез-Орфевр, Пикар сообщил ему три новости: что вскрытие трупа Огюсты подтвердило отравление, что ее отец приезжает в Париж завтра утром и просит встретить его на вокзале и что шеф Мальбранш хочет вечером собрать на совещание весь отдел.

В дверь постучали. Вошел Кавальоли. Кава был нелюдим, лучшая голова во всем отделе криминалистики. Он положил перед Пикаром листок бумаги.

– Вот первые результаты.

Беседуя с ним, Пикар невольно начинал говорить так же отрывисто.

– Отпечатки?

– Берже, Сарразен.

– Других нет?

– Нет.

– Пепел?

– Крашеное полотно и рама.

– Ван Гог?

– Оригинал или фальшивка. Эксперты разберутся. Есть подпись.

– Подпись? – переспросил Пикар.

Бело рассмешили слова «оригинал или фальшивка».

– Кто же бросит картину Ван Гога в огонь? Подумайте! Да еще в доме коллекционера!

Кавальоли пожал плечами, как бы говоря: «Это вне моей компетенции».

– Все-таки необходимо проконсультироваться с экспертами, – обратился Пикар к Бело. – Спасибо, Кава, можешь идти.

– Остальное – потом, – бросил Кава, уходя.

– Приведите подозреваемого, – сгоряча гаркнул Пикар и тут же поправился: – Приведите, пожалуйста, свидетеля.

Несмотря на сожженные холсты, он назвал его свидетелем.

3

Бело любил сам с собою заключать пари. На этот раз он сам с собой поспорил, что Жан-Марк станет озираться, ища Огюсту. Казалось бы, в этом не было смысла. Все равно выиграет он. Но Бело всегда отождествлял себя с тем, кто предлагает пари.

Он выиграл, едва открылись двери. Убедившись, что Огюсты в кабинете нет, Жан-Марк опустил глаза и пошел к своему обычному креслу.

– Садитесь, господин Берже. – Пикар говорил так же сухо, как всегда, хотя и пытался придать своему голосу дружелюбный тон. – Я вынужден сообщить вам новость, которая может причинить вам боль. Однако эта новость не ухудшает вашего положения, скорей наоборот.

Лицо Жан-Марка просветлело.

– Американец нашелся?

– Нет. Сегодня днем мадемуазель Огюста Шенелон покончила с собой.

Жан-Марк поднял на Бело глаза побитой собаки. Ничего не прочитав на его лице, он повернулся к Пикару. Он ждал продолжения. Продолжения не последовало. Полицейские смотрели на него с любопытством.

– Как это произошло? – спросил наконец Жан-Марк.

– Она отравилась, – ответил Пикар, показав пальцем на лежащую перед ним бумагу.

Казалось, при этих словах до Жан-Марка дошел смысл случившегося. Глаза его остановились.

– Огюста… – произнес он потрясенно.

Пикар постучал по бумажке.

– Она оставила записку. «Простите за все. Пусть меня простит Жан-Марк».

Воцарилась глубокая тишина, нарушаемая только уличным шумом.

– За все? – повторил Жан-Марк.

Пикар показал ему клочок бумаги.

– Это ее почерк?

– Да, – прошептал Жан-Марк.

– Что она такого вам сделала, чтобы решиться на самоубийство?

Жан-Марк, наклонившись вперед, смотрел на Пикара невидящими глазами. Было очевидно, что он поглощен какой-то мыслью. Неожиданно взгляд его ожил.

– Он был ее любовником! – воскликнул Жан-Марк.

– Кто? – в один голос спросили Бело и Пикар.

– Американец!

Жан-Марк уже не сдерживал полета своей фантазии.

– Американец! Так называемый американец! Все ясно, господа! Когда Огюста узнала об истории с «кошачьим глазом», она почувствовала себя оскорбленной и решила увидеться с мадемуазель Сарразен. Югетта мне об этом рассказывала. Огюста была в таком состоянии, что Югетта не решилась впустить ее в квартиру. Огюста угрожала мадемуазель Сарразен, но та не отнеслась к ее словам серьезно. Огюста показалась ей безобидной. Но тот, кто мог быть покинут Югеттой, как Огюста покинута мной, стал ухаживать за Огюстой и, при своей броской внешности, быстро добился успеха. А потом он втянул девушку в свой злодейский план. Это, конечно, не было трудно, потому что ревность – губительное чувство. Не могу утверждать, что убийство было совершено с ее согласия, но раз она покончила с собой и просила у меня прощения, значит, в ее планы входило облить меня грязью, даже упрятать в тюрьму!

– Никто не кончает с собой, когда его желания исполняются, – спокойно заметил Пикар.

– Смотря каким образом! – воскликнул Жан-Марк. – Разве она могла предвидеть, как все это будет? А тут в газетах – история об отрубленной руке и чемодане. Ее охватил ужас! Каждого бы охватил. Вы ее сюда вызывали, господин комиссар? – Жан-Марк не дал ему времени ответить. – А может, она сама позвонила вам, почувствовав отвращение к чудовищу, которому слепо доверилась? По мере того как приближалось время идти в полицию, ее все сильнее охватывала паника. Она приняла наркотик. Огюста в жизни не принимала наркотиков, она была сильной и здоровой девушкой. Я никогда не порвал бы с ней, если б не был уверен, что она – сильная личность! К тому же мы оба были сторонниками абсолютной свободы, мы нравились друг другу, нам хорошо бывало вместе, но никогда нас не связывала настоящая любовь! Огюста прекрасно отдавала себе в этом отчет. Она поняла, что позволила себе поддаться ревности, порожденной вовсе не сильным чувством! Кроме того, – Жан-Марк едва поспевал за мыслями, роившимися у него в голове, – подменив чемоданы, этот тип уже у нее не появлялся. А она не имела понятия, ни где его искать, ни когда они снова встретятся. Ей стало ясно, какой это страшный и подлый человек. Она почувствовала себя потерянной, одинокой, брошенной! А может… – Жан-Марк с трудом проглотил слюну. – А может…

– Трюфло, – сказал Пикар, – дайте господину Берже воды.

Жан-Марк выпил глоток и стал часто дышать ртом.

– А может… – повторил Пикар его слова.

– А может, это он вынудил ее написать записку и отравиться? – выпалил Жан-Марк и закрыл глаза.

В комнате снова воцарилась тишина.

– У тебя есть вопросы? – спросил Пикар Бело.

– Нет, – ответил Бело.

С закрытыми глазами и умиротворением на лице Жан-Марк выглядел, как чудом спасенный от смертельной болезни. Неожиданно Пикар расхохотался. Он откинулся на спинку кресла и хохотал, хлопая в ладоши. Наконец сухой неприятный смех затих.

– А теперь поговорим о живописи, – бесстрастно сказал Пикар.

4

– О живописи? – спросил Жан-Марк, глядя на Бело.

– О живописи. – Бело усмехнулся.

– Вы хорошо знаете квартиру мадемуазель Сарразен, – начал Пикар, счастливый, что закончилась путаная часть допроса. – Чердаки вы знаете? Отвечайте!

– Да, – ответил Жан-Марк, сбитый с толку.

Пикар был уверен, что парень хотел бы вернуться к самоубийству Огюсты и дальше строить домыслы.

– О комнатах наверху вам известно?

– Да, господин комиссар.

– Вы там расположились?

– Нет, господин комиссар.

– Я не имею в виду, что у вас там была спальня. Этого вам, конечно, не требовалось.

– Я не провел там ни одной ночи, клянусь вам! – прервал комиссара Жан-Марк.

– Вы можете также поклясться, что не провели там ни одного дня?

– Конечно, провел, и не один.

– Это помещение было устроено специально для вас?

– Нет.

– Без сомнения, да, – сказал Бело. – Жилые комнаты устроены на чердаке полгода тому назад, не больше.

– Мадемуазель Сарразен хотела, чтобы я там работал.

– Вот видите! – сказал Пикар. – Наконец-то мы до этого дошли.

– «Ты тратишь время на чужие произведения, тогда как можешь создавать свои, – сказала она. – Но этому надо учиться, как любому другому ремеслу. Я устрою тебе хороший уголок для занятий». Мне хотелось заработать много денег, чтобы впоследствии не быть всем обязанным жене. У Пижона в мастерской я не смог бы заработать столько, сколько получил бы за оригинальные произведения. К тому же она часто повторяла: «Честолюбие коллекционера – не только и не столько в том, чтобы собирать картины известных художников. Это только вопрос денег. Намного важнее открыть новый талант. Я хочу сделать для тебя то, что доктор Гаше сделал для Ван Гога».

– Та-ак, – протянул Пикар. – Вот именно, Ван Гог. Там, наверху, находятся документы, связанные с Ван Гогом. Правда, комиссар?

– Ну, там есть много книг и про других художников, – миролюбиво ответил Бело. – Но, в самом деле, наверху найдена большая папка с репродукциями картин Ван Гога, испещренными надписями и пометками. Может быть, господин Берже объяснит нам, что это такое?

Жан-Марк, подражая Пикару, сухо рассмеялся.

– Я никогда не занимался этим. Хотя комнаты устроены для меня, но мадемуазель Сарразен ими тоже пользовалась. Она перенесла туда свой архив, говорила, что у нее в доме слишком мало места.

– На таком чердаке можно было устроить не две, а шесть комнат! – сказал Бело.

– Ома хотела быть рядом со мной, господин комиссар. Иногда она смотрела, как я работаю, иногда листала свои книжки, помечала что-то на репродукциях.

– А в чем, собственно, заключалась ваша работа? – спросил Пикар. – Как художник обретает мастерство в своей профессии?

Жан-Марк понемногу обретал почву под ногами. Он уже хотел прочесть двум полицейским лекцию, но юношеская несдержанность и детская досада взяли верх.

– Я не зачеркиваю современной живописи, – начал он. – Однако молодые художники зачастую довольствуются одним талантом, не шлифуя мастерство. А те, кто относится к искусству серьезно – это слова мадемуазель Сарразен, – как музыканты, должны пройти через этюды. Для художника лучшая школа – это копирование. Все начинали с копирования мастеров! Какое удовольствие наблюдать, как копия постепенно приближается к оригиналу! Это все, господин комиссар.

– Нет, не все, – сказал Пикар. – Вы начали копировать. Кого?

– Ван Гога! – ответил Жан-Марк, не скрывая, что вопрос комиссара показался ему глупым. – Конечно, Ван Гога! Это доставляло ей удовольствие.

– Позвольте мне сделать одно замечание, господин комиссар! – прервал его Бело. – Господин Берже очень интересно рассказывал нам об упражнениях молодого художника. Но, – он повернулся к Жан-Марку, – не очевидно ли, что в вашем случае это копирование было нужно как пятое колесо в телеге? Неужели мадемуазель Сарразен действительно считала, что подобные упражнения вам необходимы? Вам, гениальному копиисту, специалисту высочайшего класса, гордости Пижона? Не лучше ли было склонить вас к собственным поискам?

Жан-Марк поднял голову с вызывающим выражением.

– Она это делала, господин комиссар. Я рисовал что хотел и как хотел. А если она выбрала Ван Гога, то не только для своего удовольствия, но и потому, что считала мою манеру письма слишком гладкой, любовь к деталям – излишней. У Ван Гога художник может научиться свободе!

– В таком случае вам надо еще долго учиться, – заметил Бело. – Ваша любовь к деталям заставила вас скопировать даже подпись Ван Гога.

– Я тренировался, господин комиссар!

– Спасибо за информацию.

– За какую информацию? – не понял Жан-Марк.

– Вы подтвердили, что на ваших работах имелась подпись Ван Гога.

– И таким образом копии превратились в фальсификаты, – поставил Пикар точку над «i».

Жан-Марк растерялся.

– Это не имело значения, господин комиссар! Я ведь их потом сжег! Вы, наверное, нашли в камине пепел?

– На этот раз вы не лжете, – сказал Пикар. – В камине есть обрывки холста.

– Вы спалили все копии? – спросил Бело.

– Да, клянусь вам!

– А зачем? Почему вы не сохранили лучшие?

– Мадемуазель Сарразен велела мне их сжечь. Я слушался ее во всем.

– А собственные картины вы тоже сожгли? – спросил Бело, не давая Жан-Марку передохнуть.

– Нет. Они в гостинице «Марсель».

– Да, я видел. Господин Беда мне показывал.

«Автор ожидает похвал», – подумал Пикар. Бело сразу откликнулся на эту немую просьбу.

– Я не разбираюсь в живописи, но ваши картины приятны для глаза, – сказал он. – Что о них думала мадемуазель Сарразен?

– Они очень, очень ей нравились, господин комиссар! Если б не ее одобрение, я бы не написал всего. Она говорила: «Еще придет твой час!»

– Так почему же она не повесила у себя ни одной вашей работы?

Жан-Марк закусил губу, но вскоре ответил:

– Вы же видели ее квартиру! На стенах сплошь шедевры. Она не могла снять Ренуара или Сислея, чтобы повесить меня.

– Это было бы неплохим поощрением. А наверху, у вас? Там ведь были голые стены! Она могла там повесить ваши лучшие работы? Или по крайней мере расставить их на мольбертах?

– Она никогда этого не делала, – прошептал Жан-Марк.

– Даже на мольбертах? Место на стене – это уже к чему-то обязывает, но на мольберте… – Жан-Марк молчал. – А на полу, возле стены, вы не могли их поставить, хотя бы где-нибудь в углу чердака, чтобы не тащить все к господину Беда? Он засунул ваши полотна на антресоли. Жалуется, что они занимают много места.

Жан-Марк поднес руку ко лбу. На его лице было написано отчаяние.

Пикар ударил кулаком по столу.

– Слушай, Берже, хватит крутить. Две потайные комнаты использовались для фабрикования фальсификатов. Твои собственные картины – предлог, алиби, не больше. И не клянись, что ты все сжег! Где фальшивки? Запомни: завтра все эксперты Парижа приступят к изучению коллекции мадемуазель Сарразен. Если они не найдут ни одного фальсификата, значит, вы с «невестой» спрятали их в другом месте! Где? Ты скажешь или нет? Так или иначе, ты будешь осужден за фальсификацию. Завтра в Нейи будут не только эксперты, но и репортеры из всех газет мира. Кто-нибудь да пронюхает, куда ты сплавил своих поддельных Ван Гогов!

Жан-Марк начал всхлипывать.

– Я не спалил все копии, потому что Югетта сказала: «Можешь спокойно ехать в Лион, я ими займусь…»

Пикар твердо гнул свою линию.

– А это поле брани? – спросил он. – Растоптанные тюбики? Сломанная палитра? Разодранные полотна? Это не твои делишки?

– Нет! Клянусь вам!

Пикар взглянул на Бело, который только пожал плечами, и обратился к Трюфло:

– Пусть этот милый юноша будет где-нибудь поблизости, вскоре я с ним встречусь. «Простите за все!» – бросил он в сторону Жан-Марка. – Оказывается, все – это не все!

X
Две необычные женщины

1

Караульный вывел Жан-Марка.

– Трюфло, – сказал Пикар, – обзвоните журналистов. Я хочу, чтобы завтра на первых страницах газет и журналов появилось известие о фальсификации. Моего имени не упоминайте. Я пошел к шефу.

Тем временем Бело отправился на встречу со следственной группой. Ему надо было как можно скорее увидеть Симона в связи с Огюстой или Тюссена с Блонделем в связи с Жизелью. Он застал всех троих. Тюссена сменил на улице де ла Ферм Малькорн. Заметив, что Симон угнетен, Бело начал беседу с Тюссена и Блонделя. К тому же предмет разговора с Симоном был более деликатным.

– Похоже, вы ничего не нашли, – начал Бело. – Или я ошибаюсь?

– Вы никогда не ошибаетесь, шеф, – ответил Блондель. – Но, хоть наши поиски и были бесплодными, этой очаровашке Жизели не удалось нас провести. За каждым нашим шагом она следила своими вылупленными глазами, полагая, что имеет при этом убийственно презрительное выражение. После того, как мы ничего не нашли, она так очевидно расслабилась, что стало ясно: свою добычу Жизель укрыла где-то в другом месте. Мы спросили, нет ли у нее собственной квартиры. Она ответила, что всегда жила у хозяев. Я все-таки пошел в контору по найму Ле Беллес. Секретарша нашла в картотеке ее карточку и сказала: «Да, да! Мадемуазель Жизель Шарпентье живет на улице Фондари, 37, 15-й округ». Было уже слишком поздно, чтобы нанести туда визит, но, если вы дадите разрешение, шеф, мы с Тюссеном завтра с утра туда отправимся.

– Конечно, – сказал Бело. – А вы уверены, что Жизель не улизнет из Нейи?

– Малькорн запер ее в комнате, а сам спит у телефона.

– Ступайте за ордером на обыск. А потом – бай-бай! Желаю приятных снов!

Оставшись наедине с Симоном, Бело спросил:

– Что у тебя?

Симон еще не пришел в себя от двух потрясений: обморока Огюсты, а затем ее смерти, но силился говорить непринужденно:

– Консьержка, которая иногда у нее убирала, – изящная, ухоженная молоденькая женщина. Смерть мадемуазель Шенелон сильно на нее подействовала. Беда в том, что она никогда не заглядывала в письма и бумаги, которые всюду валялись у Огюсты. Думаю, это правда. Огюста хорошо ей платила, даже баловала ее. То блузку подарит, то шарфик. Они часто разговаривали, но никогда не касались личной жизни. Она знала Жан-Марка, хотя никогда не перемолвилась с ним ни одним словом. Огюста упоминала его, но мельком. «Господин Берже придет сегодня вечером раньше меня», «Господин Берже останется у меня на выходные дни» – вроде того. Она заметила, что между Рождеством и Новым годом мадемуазель Шенелон часто плакала. Потом вроде бы успокоилась. К Огюсте стали заходить другие молодые люди, но ни один не сделался постоянным гостем. Их фамилии консьержка не знает. Потом появился Франсуа, высокий брюнет. Он часто посещал Огюсту. Я спросил, не видела ли она его вчера после моего ухода. Она, извинившись, сказала, что не обратила внимания на мой визит, но видела, как Франсуа и Огюста вместе вышли из дома в обеденное время. Как Огюста вернулась домой, она не заметила. Если бы не эти чертовы пасхальные каникулы, я бы поискал Франсуа в университете. Может, господин Шенелон его знает?

– Маловероятно, – ответил Бело. – Я возлагаю надежду на прессу.

– А что, Берже уже сообщили? – тихо спросил Симон.

– Да. Его это не удивило.

Бело пересказал ему вкратце беседу с Жан-Марком. Симон сдерживался как мог, – устав запрещает прерывать начальника, – но по его жестам было ясно, что взрыв неизбежен.

– Что за подлец! Подумать только! Он имел счастье спать с этой девушкой, мог остаться с ней на всю жизнь, а единственное объяснение ее последних слов и само убийства, которое он нашел, – это то, что она была любовницей и сообщницей убийцы! Надо было подсунуть ему это «итак…». Он вцепился бы в него как репей!

– Успокойся, ради Бога. Что до «итак…», то «простите за все» хватило ему с лихвой для самых нелепых выдумок. Я понимаю твой праведный гнев, но, если хочешь опровергнуть какую-либо гипотезу, надо сначала указать на ее слабые места, а потом выдвинуть другую, более убедительную. Пока мы не прочтем страницы, начинающейся с «итак…» и кончающейся словами «простите за все», каждый домысел, самый неправдоподобный, может оказаться правдой, даже если тот, кто его высказывает, далек от идеала.

– Извините, – сказал Симон.

Бело расслабился.

– Скажу тебе кое-что в утешение. На чердаке у мадемуазель Сарразен этот самый Берже копировал картины и подпись Ван Гога.

Зазвонил телефон. Симон взял трубку и передал ее Бело.

– Звонит Трюфло, – доложил он. – Господин Пикар срочно вызывает вас к господину Мальбраншу.