Текст книги "Кошачий глаз"

Автор книги: Клод Авелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

XIV
Две стороны медали

1

– Вы чуть не подрались? – с интересом спросил Пикар.

Жан-Марк, чтобы успокоить комиссара, а заодно и себя, попробовал улыбнуться.

– Ах, господин комиссар, я просто неудачно выразился. Я как раз ушел, чтобы не произошло ничего такого. Сами знаете, милые бранятся…

Мерсье тяжело дышал.

– «Чуть не подрались», – повторил Пикар, не желавший ничего слушать. – Объясни-ка поподробнее, что ты имел в виду. До сих пор ты упорно твердил, что ваша последняя встреча носила самый идиллический характер, что ты пошел к ней только для того, чтобы попрощаться перед отъездом. Верно?

– Я это и собирался сделать, господин комиссар! Так и должно было все произойти. А получилось по-другому только по моей вине! Я не понимал ее и не хотел понять! Даже здесь, в камере! И понял только сейчас, после всех этих наглых обвинений!

Симон и Блондель положили руки на плечи Мерсье.

– Что ты понял? – спросил Пикар. – Что она действительно хотела покончить с фальсификацией, хотела сделать это для тебя, по любви?

– Господин комиссар! – не выдержал Мерсье.

– Ни слова, Мерсье, иначе вас отведут в камеру.

Бело поднял два пальца. Пикар кивнул.

– А разговор, который ты нам вчера пересказывал, – спросил Бело, – когда она просила прощения, обещала покончить с мошенничеством, в ближайшее время обвенчаться с тобой, уехать в Голландию – он произошел именно в то роковое воскресенье, а не на неделю раньше, как ты утверждал, верно?

Жан-Марк посмотрел на него с таким изумлением, как будто увидел волшебника.

– Да, правда. А как вы узнали?

– Это все, – бросил Бело Пикару.

– Зачем ты так идиотски солгал? – спросил Пикар Жан-Марка.

– Так как-то… Предыдущее воскресенье было таким приятным… Я послал телеграмму в Лион… Мне хотелось выбросить из памяти тот последний день…

– Когда вы «чуть не подрались», – раздраженно закончил фразу Пикар. – Если ты дальше будешь крутить…

– Нет, господин комиссар, нет! Она позвонила мне утром, чтоб я пришел в середине дня. Калитка была отперта. Я замкнул ее за собой. А двери она открыла мне сама. На ней был прелестный халатик. Она взяла меня за руку и сказала: «Идем». Поднявшись на вторую ступеньку, она повернулась. Она часто так делала, чтобы быть со мной одного роста и смотреть прямо в глаза. Взяв меня за лацкан пиджака, она сказала мне все то, о чем я вам уже говорил. Потом, не ожидая моего ответа, произнесла почти сурово: «Сейчас же идем наверх!» Мы поднялись на третий этаж. Там в камине догорала моя копия. Я хотел ее спасти, но Югетта так резко захлопнула дверцу, что чуть не сломала мне палец. Я впал в бешенство и стал кричать: «Давай уж тогда уничтожим все!» Я порвал холст, разломал палитру, растоптал тюбики. «Ты не хочешь со мной работать, относишься ко мне, как к слепому орудию!» – выкрикивал я. А она повторяла растерянно: «Ты что, с ума сошел? Ведь это я делаю для тебя!»

Роли поменялись. Теперь Мерсье кричал:

– Ложь! Неправда! Велите ему замолчать!

Однако никто не мог бы заставить замолчать возбужденного Жан-Марка.

– Я не верил ей, не мог поверить, – продолжал он. – Мы отправились в ее комнату. «Иди ко мне», – сказала она. Я не хотел. Я вынул из бумажника ее фотографию в купальном костюме и поставил на камин. «Ты любишь только себя», – сказал я. Тогда она сорвала с пальца колечко с «кошачьим глазом» и бросила в ящик с бельем. «Уходи!» – резко сказала она. Потом воскликнула: «Не уходи, я тебе запрещаю!» – «Я стольким тебе обязан, что ты имеешь право силой задержать меня», – ответил я. Ее лицо словно заледенело. Иногда она могла быть страшной. «Дурак», – процедила она сквозь зубы. Мне показалось, что она хочет меня ударить. «Не прикасайся!» – закричал я и, чтобы ее напугать, взял со столика нож для разрезания бумаги.

– Скотина! – взорвался Мерсье. – Этот ножик я сам сделал из немецкого снаряда и послал ей с фронта в подарок!

– Возможно, но это не имеет значения! – пробормотал Жан-Марк. – Я не собирался им воспользоваться. Когда она сделала такое движение, словно хотела дать мне пощечину, я заслонился одной рукой, а другую вытянул, чтобы ее оттолкнуть. Я уверен, что не дотронулся до нее! Она только взглянула на меня удивленно, а я, застыдившись, убежал на улицу.

Жан-Марк начал всхлипывать. Пикар молчал несколько минут. Мерсье, от которого все ждали нового взрыва, удивленный тишиной, неотрывно смотрел на Пикара.

– Тогда она была уже мертва, – сказал наконец тот.

– Ничего подобного! – с глубокой убежденностью ответил Жан-Марк. – Возвращаясь пешком в гостиницу, я позвонил ей из какого-то кафе. Она взяла трубку…

– Исключено, – сказал Пикар.

– Клянусь, господин комиссар! Но она не сказала ни слова, как я ни просил!

Пикар посмотрел на Мерсье, знаками дававшего понять, что это он подошел к телефону. Жан-Марк тоже обратил внимание на его жесты.

– Так это он не позволил ей говорить со мной?

– Нет, – ответил Пикар, открывая папку с документами. – Она уже была мертва.

– Так, значит, он ее убил?

– Нет. Ты.

– Как это? Если бы даже, допустим, я порезал ее ножиком, то это не могло вызвать серьезных последствий! Но я даже не почувствовал, что коснулся ее! К тому же она бы крикнула… Или застонала…

– Она умерла. Вот заключение медицинской экспертизы. Ты попал ножом в особое место; рана, нанесенная туда, приводит к мгновенной смерти.

– Но была бы кровь, поток крови! – воскликнул Жан-Марк в ужасе.

– Необязательно. Она не сразу упала и, когда ты выходил, производила впечатление живой. Это тоже характерно.

Жан-Марк заломил руки. На его лице было написано отчаяние.

– Господин комиссар, может, я ее только ранил? – спросил он, всхлипывая. – Может, это он ее добил? Не побоялся же он отрубить ей руку!

Мерсье не шелохнулся.

– Нет, это ты убил, – сказал Пикар.

Жан-Марк зашатался в кресле.

– Что ты сделал с ножом? – донеслось до него откуда-то издалека.

– В первую же канаву, – прошептал он и, как тогда на улице Дюмон, рухнул на пол.

– Тюссен, Бешамп, – приказал Пикар, – отнесите его в тюремную больницу. Мне он больше не нужен.

2

Жан-Марка вынесли. Казалось, кабинет опустел, хотя там оставалось еще шесть человек. Мерсье облегченно вздохнул и положил ногу на ногу. Он уже ничем не напоминал буйного сумасшедшего, и его щегольской белый костюм не был похож на смирительную рубашку.

– Я вам бесконечно благодарен, господин комиссар, что вы позволили мне услышать эту мерзкую исповедь. Она многое для меня прояснила, – сказал он.

Пикар не ответил. Он закрыл папку с документами, касающимися вскрытия, и сидел неподвижно, с отсутствующим выражением. Бело тоже молчал. Трюфло, отложив перо, подпер щеку рукой. Рядом с ним стояли Блондель и Ривьер. В этой сцене было что-то нереальное, словно кабинет заполняли восковые фигуры. Мерсье, однако, не пожелал мириться с ролью манекена.

– Итак, – начал он, – с моей стороны было бы наивно думать, что вы после истории с фальшивками выпустите меня на свободу. Верно ведь?

Пикар только рукой махнул, как бы говоря: «А вы что воображали?»

– Даже если бы я представил доказательства, что сам был обманут? – не сдавался Мерсье.

Пикар не мог удержать усмешки и сухо прибавил:

– Еще есть отрубленная рука. Надругательство над трупом, с точки зрения закона.

– А если я сделал это только из любви? – Он глубоко вздохнул и сделал такое движение, словно хотел встать.

– Сидите, – сказал Пикар. – Наш разговор не окончен. Комиссар Бело хочет вам кое-что сообщить.

Бело вынул из бумажника толстый конверт, который он вчера получил от Малькорна.

– Это письмо, – сказал он, – обращено к нам, хотя тут и нет фамилии адресата. Вы хорошо знакомы с автором и даже издали узнаете почерк.

Блондель и Ривьер снова встали за спиной Мерсье, который напряженно следил за Бело, достававшим из конверта бумагу.

– Дата точная. «Вербное воскресенье, 19.30», – сказал он. – Прошлая неделя. День убийства.

Он стал читать вслух, очень отчетливо, без какой-либо определенной интонации.

«Поскольку с момента пробуждения меня мучат злые предчувствия, я считаю, что должна написать о своих подозрениях. Если они подтвердятся, не думаю, чтобы кто-то, кроме полиции, имел возможность перевернуть весь дом, в том числе и библиотеку. Это письмо я спрячу в одну из книг.

Вчера вечером я была на открытии „Утки-Баламутки“, нового ресторана, который Поль открыл на улице де Мартир. Я всегда была с ним искренна. Как бы мы иначе находили общий язык? Чем больше у человека тайн, тем больше ему нужен друг, с которым можно быть откровенным. Сегодня я пришла к выводу, что Поль со мной искренним не был.

Я люблю Жан-Марка. Сомнений в этом быть не может. За долгие дни и месяцы я проверила истинность своего чувства. Да, я люблю его бесконечно. Все, что было в прошлом, не может с этим сравниться. Я сказала ему, что хочу выйти за него замуж. Он не поверил. Сегодня вечером я скажу ему, чтобы он покончил с фальшивками. Это убедит его в серьезности моих намерений. Мне стыдно, что я не ввела его в свой круг, скрывала от друзей. Я попрошу у него прощения. Мы немедленно поженимся. Небо Ван Гога благословит нас. Пусть он рисует что хочет и как хочет. Возможно, из него выйдет толк. Мне надо скорее заплатить компенсацию всем, кто приобрел фальшивки. Копии так хороши, что дело вряд ли бы раскрылось само собой, но я боюсь доноса. Донести может только Поль. Кроме нас троих, об этой истории никто не знает. О своем решении я сказала Полю вчера вечером в его квартире на втором этаже. Под предлогом, что ухожу, я покинула зал и попросила его, чтобы он на несколько минут поднялся со мной наверх. Мне кажется, он сразу догадался, о чем пойдет речь. С начала нового года наши отношения испортились. Я никогда никого, кроме него, не любила, хотя, по правде говоря, уже давно не любила и его. У него могло быть сколько угодно женщин. Я не придавала этому значения. Он видел, что я к нему охладела, но был спокоен, потому что я не любила никого другого. Вначале Жан-Марк казался ему подарком судьбы. Идея торговать копиями исходила от него. Мысль, что он не сможет брать из моих денег столько, сколько пожелает, была выше его сил, а я была уже не так богата, как прежде. Он сказал, что нам с Жан-Марком ничего не грозит, что всю практическую сторону дела он берет на себя. Я согласилась и, если честно, почувствовала облегчение. Я боялась, что Поль рано или поздно заставит меня продавать картины из коллекции. Я не считала большим грехом обводить вокруг пальца так называемых коллекционеров, для которых иметь дома картины знаменитых художников – вопрос престижа, не больше. Уже после первой удачной пробы я вошла в азарт. Для меня это было такой же затягивающей игрой, как для Поля – рулетка. Я видела, как рождался Ван Гог! Жан-Марк мастерски пользовался его техникой. Не стану, однако, анализировать свои чувства. Когда я сказала, что не буду больше торговать фальшивками, Поль впал в неописуемую ярость. Я боялась, что он меня убьет. Дело было не только в деньгах. Он понял, что я по-настоящему полюбила Жан-Марка. Конечно, у себя он убить меня не мог. Но здесь, в доме, от которого у него есть ключ? Поразмыслив, я поняла, что он собирается с нами обоими покончить одним ударом и сделает так, чтобы подозрение в убийстве пало на Жан-Марка. Когда я уходила из „Утки-Баламутки“, он сказал: „Смотри! Если ты будешь упрямиться и лишишь меня денег, вы оба поплатитесь!“ Я хочу увидеться сегодня с Жан-Марком, поговорить с ним. К тому же я не хочу быть одна, я, так любившая одиночество! Я давно завещала свое состояние и коллекцию Национальному музею. У меня осталась только жизнь. Если я умру насильственной смертью, то, независимо от улик, знайте: убийца – Поль Мерсье!»

3

Бело стал складывать листочки в конверт. Казалось, это занятие поглотило его полностью. Пикар смотрел на Мерсье, лицо которого побагровело. Он закусил нижнюю губу и не произносил ни слова.

– Что скажете, господин Мерсье? – спросил Бело.

Веки Мерсье задрожали, но на губах появилась ироническая ухмылка.

– Представляю, как бы я влип, если бы вы не зачитали эти бесспорные показания в моем присутствии!

– Ваше присутствие тут – не случайность, – заметил Пикар. – Можно считать, что вы как следует влипли!

– Вы пришли, чтобы ее убить, правда? – тихо сказал Бело. – Ах, ради Бога, не изображайте ярость! Тут уже нет никого, кого бы вы могли запугать. Она была умная женщина и сама догадалась, что так будет. Вы убили бы ее, а потом ждали бы на улице де ла Ферм прихода парнишки, как ждали на улице Бонапарта. Он вошел бы в дом, вы – за ним, поймали бы его «на месте преступления» и вызвали полицию, верно?

– И вы не нашли бы этого письма? – спокойно спросил Мерсье. – И парень признался бы в убийстве? Я должен был повредиться в уме, чтобы так поступить.

– Вы повредились в уме, – сказал Бело. – К тому же вам и в голову не приходило, что может быть какое-то письмо. А может… Может, весь этот разгром в квартире вы учинили в поисках письма, а не колечка? Да, вы повредились в уме, и тут нечему удивляться! Вы хотели совершить убийство и направить подозрение на кого-то другого, а между тем кто-то другой уже убил и направил подозрение на вас, воспользовавшись ножом, который сделали вы!

– Вы хотите обвинить меня в намерении убить, опираясь на письмо ослепленной женщины, которая хотела меня погубить? Ни один суд не удовлетворится подобной «уликой»! Вы правы лишь в том, что я хотел отвести от себя ложные подозрения. А разве невиновный не может защищаться? Если бы не рука в чемодане – жаль, что я не отрубил ту, которая писала всю эту мерзость обо мне, – вы уверены, что схватили бы убийцу?

– Мы доложим префекту полиции о вашем плодотворном сотрудничестве, – сказал Пикар. – Он пришлет вам в тюрьму благодарственное письмо.

– Вы беситесь, потому что не можете обвинить меня в убийстве. – Мерсье усмехнулся. – Слава Богу, что не можете!

– Да, – сказал Пикар, – у вас действительно есть причины благодарить Бога. Трюфло! Вызовите двух караульных, пусть отведут господина Мерсье в наш ночной ресторан! Все положенные бумаги будут готовы утром.

– Я не взял ничего из дома, – сказал Мерсье. – Ни пижамы, ни обычного костюма.

– Смокинг – ваша рабочая одежда. А что до пижамы… Чистая совесть позволит вам спать спокойно.

Двери открылись. Мерсье, уверенный в своей победе, взглянул на Пикара с нескрываемой ненавистью. Предвкушая свой триумф, он добавил:

– Я тут долго не задержусь. В этом бесценном документе, с которым вы так носитесь, говорится о выплате компенсации тем, кто купил копии. Уже завтра мой адвокат попросит господина Браве, нотариуса покойной, чтобы ее последняя воля была как можно скорее исполнена. А в этом случае, я полагаю, все претензии ко мне отпадут сами собой.

– Позаботьтесь об этом господине, – сказал Пикар караульным.

Старший отдал честь и, рявкнув: «Слушаюсь», – вынул из кармана наручники.

4

– Ну, теперь поезжайте бай-бай, – сказал Пикар Блонделю и Симону. – Приказываю вам хорошо выспаться. Уже четыре утра.

– Спасибо, – ответил Блондель. – Ну и скотина этот Мерсье!

– Можно подумать, Берже симпатичнее! – воскликнул Симон, который не мог забыть смерти Огюсты.

– Берже. – Блондель печально вздохнул. – Из такой приличной семьи и такой способный! Вам не кажется, господин Бело, что эта женщина его развратила?

– Если уж мы говорим о влиянии женщин на него, – ответил Бело, – то была только одна, которая могла сделать из него прекрасного человека.

– Кто это?

– Его бабушка.

– Ох, шеф! – воскликнул Блондель. – Бабушка!

Они рассмеялись и пожали друг другу руки. Дело было закончено. Бело и Пикар, несмотря на усталость, не могли расстаться. Трюфло приводил в порядок свои записи.

– Дорогой Трюфло, не достанете ли вы где-нибудь бутылочку пива? – спросил Пикар. – Здесь такая жара!

– К сожалению, это невозможно. Разве что открыть окно?

– Откройте, пожалуйста.

– Некоторые считали его виновным, потому что у него в чемодане была рука любовницы, – вслух размышлял Бело. – Другие по этой же причине считали его невинным. Он считал виновным Мерсье, потому что тот положил руку в чемодан. А теперь мы узнаем, что один нечаянно убил, а другой нечаянно не убил.

– Вы думаете, Мерсье сухим выйдет из воды? – спросил Трюфло, занимавшийся перед окном дыхательной гимнастикой.

– Азартные игры и ночные рестораны не являются смягчающими обстоятельствами, – сказал Бело. – Судьи не относятся к тем, кто просаживает деньги в злачных местах.

– Если б Господь сделал меня судьей… – начал Пикар.

– Ты выражаешься, как Мерсье, – прервал его Бело.

– Большое спасибо за комплимент. Если б Господь сделал меня судьей, я обоих бы наказал прежде всего за вранье, и оба получили бы одинаковый срок.

При этих словах Трюфло отвернулся от окна.

– Если вы разрешите мне высказать свое мнение, – робко произнес он, – то вранье вранью рознь. Молодой Берже не всегда лгал – он мечтал. Как бы писал свою жизнь заново.

– Меня удивляет ваша снисходительность, Трюфло, – серьезно изрек Пикар. – А мне от свежего воздуха расхотелось спать. Это плохо. Как раз пора в постель.

– Я хотел бы сперва проучить одного из своих коллег, – сказал Бело.

– А что я такого сделал? – встревоженно спросил Пикар.

– Речь не о тебе, а о комиссаре Тевене. Во вторник вечером…

Пикар хлопнул себя по лбу.

– Напрочь забыл! Тевене просил позвонить ему сразу, как мы закончим дело, безразлично, днем или ночью. Соедините меня с его квартирой, Трюфло. Говорить с ним будешь ты. Он тебя любит.

– У господина Тевене пока никто не подходит к телефону, – сказал Трюфло через минуту.

Пикар и Бело взяли трубки. Некоторое время слышались долгие гудки.

– Алло! – произнес наконец заспанный голос. – Тевене слушает.

– Извините, вас беспокоит Фредерик Бело по инициативе Пикара, который тоже у телефона.

– Ты мне за это заплатишь! – прошептал Пикар, прикрыв ладонью трубку.

Тевене уже проснулся.

– Какие новости?

– Вам придется уйти на пенсию, – серьезно сказал Бело.

– Что-о?!

– Вы обещали это сделать после нашего прекрасного обеда во вторник.

– Я? Обещал?

– Вы сказали: «Если американец существует…»

– Так он существует? – потрясенно спросил Тевене.

– Он не настоящий американец, но тем не менее существует. Он у нас.

– Быть не может! Но… убийца все-таки молодой Берже?

– Да, – несколько менее уверенно ответил Бело. – Да.

– Ну, – сказал Тевене, – вы мне вернули веру в себя!