Текст книги "Кошачий глаз"

Автор книги: Клод Авелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

3

Они прошли через столовую. В шкафах – фарфор и серебро, и везде, везде картины. Везде Ван Гог. Единственным украшением библиотеки были стеллажи под потолок, сплошь уставленные книгами. Должно быть, собрание отца или деда мадемуазель Сарразен. Все трое сели за большой пустой стол посредине комнаты. Симон поставил перед собой элегантную сумку и положил пачку бумаг. Бело вопросительно посмотрел на Блонделя.

– Я прочесал весь сад, – сказал Блондель. – Тут почти все дома с садами. За садом старательно ухаживают. Там есть даже статуя, вот отсюда видно. Это Диана…

– …Охотница, – прибавил Симон.

– Потрясающая эрудиция! – фыркнул Бело.

– Стараемся вас не осрамить, шеф, – серьезно сказал Блондель.

– Я бы предпочел, чтобы ты нашел стилет или нож, одним словом, орудие преступления. С хорошенькими отпечатками пальцев. Нет ли чего-нибудь такого в колчане Дианы?

– Скульптор даже не потрудился его выдолбить, – страдальческим голосом произнес Блондель. – Поиски в гараже тоже ни к чему не привели. Кроме спортивного автомобиля, там ничего нет. А что за чистота! Нигде ни следа грязной тряпки или пустой банки! Мы в первый раз занимаемся убийством одинокой женщины. Интересно, они все такие?

– Думаю, такая педантичность может нам дать представление о характере жертвы. Еще что-нибудь есть?

– Нет.

– Тогда займешься доходами мадемуазель, и немедленно. Где-то здесь в бумагах я видел чековую книжку…

– Вот она, – сказал Симон.

Чековая книжка была выдана очень солидным частным банком. Бело показал ее Блонделю.

– Ты знаешь, как за это взяться, а если тебе будут мешать, обратись к Гайярде. – Блондель вышел. – Теперь твоя очередь, Симон. Где фото, которое ты мне показывал?

Симон взял из пачки бумаг белый прямоугольник и перевернул другой стороной.

– Оно стояло на камине в ее комнате.

– В ее комнате? – спросил Бело, разглядывая здоровое, мускулистое, как у спортсменки, тело.

– Да. Судя по узкой кровати, она жила там одна.

– Странно, поставить собственную фотографию в одном купальнике к себе в комнату. Как это называется?

– Нарциссизм.

– Именно. Странная, однако, была эта мадемуазель Сарразен. А теперь приглядимся к кавардаку, который мы тут застали. Если преступник что-то украл, то что?

– В самом деле, что? Все содержимое ящиков перевернуто вверх дном и в секретере, и в ночном столике. На полу черт знает что: постель, драгоценности, бумаги. Я начал работать, как только отвалили эти из отдела криминалистики.

– Ты сказал – драгоценности?

– Да, в шкатулке.

– Ты наткнулся на кольцо с большим бриллиантом?

– Их там целая куча. А еще браслеты, ожерелья.

– Надеюсь, ты запер комнату? – Симон достал из кармана ключ и отдал его Бело. – Поставим там кого-нибудь на всякий случай. А что в других комнатах?

– Кроме комнаты прислуги – все нежилые, и очень давно. А ведь на свете полно людей без крыши над головой!

– Зато никто не посягает на их жизнь. А на третьем этаже?

– Чердак, вернее – чердаки. И ни пылинки. Чемоданы, ящики, всякий хлам.

– А что у тебя в сумке?

– Мелочи прекрасной дамы. Календарик. Ни в субботу, ни в воскресенье никакой встречи не предусмотрено. Водительские права. Ну и так далее. Кроме того, связка ключей Я попробовал все: от калитки, от входной двери, от гаража и от машины – с медальоном святого Христофора, покровителя путешественников. К сожалению, он охраняет только на дорогах…

«У него мой способ мышления, – подумал Бело. – Его мать не зря боялась моего влияния. После смерти отца ему не пришло бы в голову стать полицейским, если б не я. Я его не заставлял. И все-таки хорошо, что так вышло».

4

– Войдите, Бело, – сказал из-за своего стола комиссар Пикар, шеф следственной группы, которую называли группой асов. – Прошу оказать мне честь и сесть напротив меня. Кстати, я только что слушал по телефону хвалебные гимны в твой адрес. Это длилось целых пять минут.

– И кто же пел гимны?

– Ага, тебя это интересует! Трюфло, подай господину комиссару стенограмму телефонного разговора.

– Пожалуйста, господин комиссар, – сказал Трюфло, образцовый секретарь, известный как своей лысиной, так и исключительной добросовестностью.

– Это Тевене из Лиона так разливался на твой счет, – сказал Пикар.

– Я только что с ним беседовал, – заметил Бело.

– Он мне говорил, – вспомнил Пикар.

– Ты виделся с Блонделем? – спросил Бело.

– Не только с Блонделем, со всеми. А толку? Может, ты прольешь свет на это дело? Я пока никого не жду, однако вскоре на нас обрушится пресса. Но сначала прочти стенограмму. Комплименты в свой адрес пропусти.

Бело пробежал глазами первые фразы, которых, но правде говоря, было немного, и начал читать:

Тевене: Вы в Париже серьезно отнеслись к делу мадемуазель Сарразен, если бросили на него Бело.

Пикар: А вы в Лионе – несерьезно?

Тевене: Как к убийству – конечно, серьезно. Но как к загадке… Разгадка, мне кажется, – вопрос времени.

Пикар: Правда?

Тевене: Вся эта история с чемоданом просто высосана из пальца. Я полчаса пробовал припереть парня к стене. Поскольку версия по-детски наивна, он повторял ее без труда, как автомат. Все остальное звучит фальшиво. Характер знакомства с жертвой, разница возраста, среды…

Пикар: Каковы ваши выводы?

Тевене: Я как раз хотел вам их изложить. Думаю, сам Жан-Марк, убив любовницу, отрубил у нее руку и, завернув в китайский халат, положил в чемодан, который купил или украл в любом гардеробе. Предполагаю, что он хорошо обдумал, как откроет его в присутствии семьи. Да, это ужасно, зато его версия выглядит правдоподобнее: замена, месть. Словом, парень рассуждал так: «Они никогда не поверят, что я могу быть таким подлецом или сумасшедшим, чтобы…» Алло!

Пикар: Я слушаю вас с огромным интересом. Когда вы собираетесь нам его прислать?

Тевене: К сожалению, у меня нет свободных двух инспекторов.

Пикар: Завтра я пришлю вам одного из своих.

Тевене: Не хотел бы обременять вас просьбами, но…

Пикар: Но пределом мечтаний был бы сам Бело, верно?

Тевене: Вы угадали.

Бело просмотрел последние строчки стенограммы. В них речь шла о кнедликах и пулярках из Нантюа.

– Ну, и что ты скажешь?

– Прикажи выдать мне необходимые бумаги.

– Трюфло, готовы бумаги для комиссара?

– Вот, пожалуйста.

Вместо слов благодарности Бело улыбнулся.

– Я выеду вечером. Ты не мог бы направить кого-нибудь на улицу де ла Ферм вместо Симона?

– Как с этим, Трюфло?

– Конечно, можно послать Тюссена или Малькорна.

– Пусть идет Тюссен. А теперь рассказывай, Бело.

Когда в первом часу дня Бело пришел в кабинет Пикара вторично, шеф института судебной медицины, подвижный доктор Дампьер, принес результаты вскрытия трупа.

– Надо признать, вы меня не балуете банальными случаями, – сказал доктор. – А сегодня мне достался действительно смачный кусок – это для специалиста. Я не говорю об отрубленной руке. Какой-то сумасшедший или извращенец отрубил ее топориком. Я беседовал по телефону с Боннтетом, он был очень удивлен, что рана, нанесенная посмертно, может так кровоточить. Конечно, может даже много часов, если она нанесена в область гипо… то есть я хотел сказать…

– Мы столько лет ваши постоянные читатели, что в вашей терминологии для нас нет загадок, – сказал Пикар.

Дампьер не любил, чтобы его прерывали.

– …я хотел сказать, что свисающая рука создает для этого просто идеальные условия. Все это я написал в своем отчете и, конечно, не для этого поднялся к вам. Речь идет о ране в спине, которая послужила причиной почти мгновенной смерти. Из глубины моей памяти в связи с ней выплыло одно сочное выражение, которое я слышал, еще будучи студентом. Мы обязаны им старому Фарабефу. Вы слыхали о Фарабефе?

– Фарабеф? – Пикар задумался, потом обратился к Бело:

– Слышал?

Бело отрицательно покачал головой.

– Нет, мы не слыхали о Фарабефе, доктор. Он никогда не фигурировал в ваших отчетах.

– В этом тоже не фигурирует. Это было бы несерьезно. Очень острый предмет, которым воспользовался убийца, – я считаю, что это нож для разрезания бумаги, – вошел между позвонками – седьмым шейным и первым спинным, разрезав сразу две артерии. А знаете, как Фарабеф окрестил такой удар? «Удар ревнивого стилета!»

VI
Огюста

1

За время своей работы Бело уже трижды бывал в Лионе. Ему нравился город и лионские коллеги. Их сдержанность, которая может поначалу показаться враждебностью, с течением времени переходит в дружеское отношение. Среди доброжелательных лиц можно было спокойно работать. Некоторые считали, что дело тут в особой коммуникабельности Бело. «Что посеешь, то и пожнешь», – отвечал он.

Пообедал Бело в вагоне-ресторане. Приехал он уже в сумерки. Несмотря на это, он решил, удостоверившись, что в гостинице для него заказан номер, отправиться прямо на улицу Вобан. Завтра с раннего утра он серьезно возьмется за дело. Ему необходимо успеть на ночной поезд до Парижа. Утром в среду он должен быть на набережной Кэ-дез-Орфевр.

Бело, любивший одиночество, никак не думал, что кто-то может его ожидать. Поэтому он очень удивился, увидев на пороге отеля улыбавшегося Сенвиля.

– Я первый столкнулся с этим делом, – сказал Сенвиль. – И да здравствует отрубленная рука, если благодаря ей я могу пожать вашу!

– Вы словно по книжке читаете, – ответил Бело. – Я тоже рад, что мы встретились. Не случилось ли со времени беседы наших шефов чего-нибудь новенького?

– Врач обследовал парня.

– Что, нервы сдали?

– Да, сразу, как открыли чемодан. К тому же он жаловался, что приехал из Парижа сильно простуженный.

– Ну и что?

Сенвиль пожал плечами.

– Да, сильная простуда, но можно обойтись без больницы, даже без сиделки. Я на машине, хочу вас потом похитить. Мои дети вас обожают!

По дороге он описал Бело всю семью Берже, особо остановившись на бабушке и Жан-Марке, «которого комиссар Тевене не без основания подозревает».

– Мне хотелось бы с ним побеседовать, пока по закону он только свидетель, – сказал Бело.

Тяжело дыша ртом, потому что нос был заложен, Жан-Марк спал в своей камере. Он лежал одетый, но без плаща и шарфа, потому что помещение отапливалось. Когда полицейский открыл дверь, он, как и утром, вскочил с криком «Нет», дико озираясь по сторонам.

– Вставай, – сказал Сенвиль. – Пойдешь с нами.

Шествие открывал Сенвиль, а замыкал Бело, внимательно разглядывавший молодого человека. Большинство полицейских считали, что они исчерпали все, что можно было сказать о подозреваемом, но ни словом не обмолвились о его внешнем виде. Юноша хрупкий, элегантный и, судя по описаниям Сенвиля, не похож ни на кого из семьи Берже. Даже выражение обреченности, с которым он очнулся, разбуженный полицейскими, не испортило его милого, привлекательного лица. Вот и причина, почему он понравился богатой, не первой молодости женщине. Интересно, кто из них больше выиграл.

Когда они сели в одном из кабинетов, Бело сказал:

– Я приехал, чтобы забрать вас в Париж.

Жан-Марк выглядел, как зверек, попавший в капкан. Он хотел что-то крикнуть, но простонал только:

– Вы не имеете права!

– Почему? – без злости спросил Бело.

– Запереть меня тут, как зверя, как раз после того, что случилось…

– А что случилось, мой мальчик?

Вопрос и тон, которым он был задан, запутали Жан-Марка.

– Ну… чемодан… И отрубленная рука… моей невесты… Моей невесты! – Он зарыдал. – Вы не представляете… Никто не представляет!..

– Я приехал за вами потому, – сказал Бело, – что почти все произошло в Париже, и только в Париже мы можем распутать это мрачное дело. Мы должны иметь вас под рукой.

Жан-Марк перестал всхлипывать и искоса посмотрел на Бело.

– Понимаю. Значит, вы не считаете, что я… – Он запнулся. – Мы выезжаем сегодня?

– Завтра.

– Можно мне пойти домой, лечь?

Бело встал, Жан-Марк тоже. Сенвиль озабоченно следил за каждым его движением.

– К сожалению, это невозможно, – сказал Бело. – Вы понимаете, пресса. Для журналистов нет ничего святого. Тут вам будет спокойнее.

– Да, пресса, – промолвил Жан-Марк. – Хорошо.

Он молча проводил комиссара взглядом до самой двери. Оба полицейских вышли и сели в машину.

– Да, вы умеете работать, ничего не скажешь, – вздохнул Сенвиль. – Выпьете у меня рюмочку?

– Мне бы хотелось крепкого кофе, – ответил Бело. – Без чашечки хорошего кофе я не смогу уснуть.

2

Он не мог заснуть без кофе, но просыпался всегда легко. Уже ранним утром он хрустел рогаликом, запивая его горячей жидкостью, мало напоминающей тот напиток, которым его угощал Сенвиль, и одновременно проглядывал местные газеты. Пресса подняла такой шум вокруг отрубленной руки, словно вся история случилась здесь. Старая госпожа Берже взяла на себя всю тяжесть общения с репортерами. Она описала сцену с чемоданом холодно, точно, как в пьесе Мериме. Молодая госпожа Берже, мать Жан-Марка, осталась в тени. Несмотря на это, ее фотографию поместили в газетах вместе с информацией о кольце. Имя особы, для которой кольцо было предназначено, не упоминалось. Имелись два фото мадемуазель Сарразен – одно групповое, на каком-то приеме, на другом она была одна. Газеты поместили и фотографию Жан-Марка двухлетней давности, очень удачную, с одухотворенным загадочным взглядом. Упоминалось, что ни лионская, ни парижская полиция не представила никакой версии относительно личности убийцы.

От Сенвиля Бело узнал, что комбинат Сен-Поликарп начинает работу в восемь тридцать. Без четверти восемь он был на улице Дюмон. Измученный мужской голос спросил:

– Кто там?

– Извините, пожалуйста. Я комиссар криминальной полиции, приехал из Парижа.

Дверь распахнулась, и Бело увидел невысокого человека с утомленным лицом. Это был Леонар, смотревший на Бело, как на избавителя.

– Вы арестовали убийцу?

Из столовой вышли Жонне и Эмилия, тоже с напряженными лицами. Только на лице бабушки не отражалось ничего, кроме нескрываемого любопытства.

– К сожалению, нет, – ответил Бело. – Разрешите войти?

– Что же будет? – простонал Жонне. – Что будет?

Со вчерашнего дня он постарел на десять лет, только похудеть не успел. Эмилия выплакала все слезы. Она безнадежно смотрела перед собой, нижняя челюсть у нее дрожала. Братья не успели застегнуть воротнички. Зато бабушка была в отличной форме.

– Так вы из Парижа… Проходите, – заговорил Жонне. – Можно любить Лион, и что из того! Как какое-нибудь серьезное событие, сразу Париж! Столица, столица…

На столе стоял завтрак.

– Все так, как вчера, – прошептал Жонне. – Как вчера.

– Только Жан-Марка нет, – неживым голосом произнесла Эмилия.

– И чемодана, – уточнила бабушка. – Может, присядете?

– Вы очень любезны, – сказал Бело, садясь.

– А теперь познакомимся. Я, естественно, бабушка. А это мать мальчика. Это отец, а это дядя. Моя внучка провела ночь у соседей. Что касается моего внука, то ни у кого не хватило простой человечности, чтобы сообщить нам о его состоянии.

Близнецы старались не пропустить ни слова и напряженно ждали, что скажет комиссар.

– У вас остынет кофе, мадам. Не смущайтесь моим присутствием. С вашим внуком все нормально. Вчера его осмотрел врач. Он не нашел ничего ни в легких, ни в бронхах.

– Слава Богу! – воскликнула Эмилия.

– Я приехал, чтобы забрать его в Париж, – продолжал Бело. – Его присутствие там обязательно.

– Налить вам кофе? – спросил Жонне.

Бело кивнул, а бабушка спросила:

– Может быть, вы позволите нам увидеться с Жан-Марком перед отъездом? Кстати, он и сам мог бы добраться до Парижа, – прибавила она.

– Он – главный свидетель, – сказал Бело, – и поэтому…

– И поэтому ему полагается эскорт? Значит, свидетелям уже не присылают повестки? Их приводят за ручку?

– Мы охраняем их от всяких неожиданностей, – со стоическим спокойствием ответил Бело, чувствуя напряжение, зависшее в воздухе.

– Вы думаете, преступник хочет убить Жан-Марка? – спросила Эмилия ровным голосом. Только челюсть у нее задрожала еще сильнее.

Жонне кусок не лез в горло, хотя он сутки ничего не ел. Леонар, поняв наконец, о чем идет речь, воскликнул:

– Конечно, конечно! Убийство этой несчастной, отрубленная рука, чемодан – только первый акт трагедии. Теперь пришла очередь Жан-Марка.

– Если он будет следовать нашим указаниям, ничего плохого не случится, – ответил Бело.

– Что это значит? – невозмутимо спросила бабушка. – Жан-Марк вам что-нибудь сказал? Или кому-нибудь из ваших коллег, которые тут вчера были?

– Нет, ничего не сказал по той простой причине, что сам пока ничего не знает. Возможно, его враги хотят его сначала запугать, а потом поставить в безвыходную ситуацию.

– Именно, именно! – радостно поддакнул Леонар. – Жан-Марк нигде не будет чувствовать себя в такой безопасности, как в руках полиции.

– Извините, комиссар, – сказал Жонне, взглянув на часы. – Вы, наверное, знаете, что мы с братом работаем на шелкопрядильном комбинате. Нам, к сожалению, пора выходить. Шеф, господин Кузон, с таким сочувствием отнесся к нашему горю! Нам нельзя пренебрегать своими обязанностями.

– Мне хотелось бы немного поговорить с вами о Жан-Марке, – сказал Бело.

– А вы встречали родителей, которые знают своих детей и могут о них говорить? – с усмешкой спросила бабушка.

– Да. Например, вас.

Бабушка опешила.

– Своих детей я, может быть, и знаю, – произнесла она задумчиво, – но Жан-Марка…

Вскоре к ней, однако, вернулся ее обычный тон.

– Зачем вам чья-то помощь, если он сам у вас? – спросила она резко. Бело встал. – Еще минуточку! Мои сыновья уходят, а Эмилии надо отдохнуть. Правда, Эмилия?

– Да, мама, – ответила Эмилия. – До свидания, господин комиссар. Напомните, пожалуйста, Жан-Марку, чтобы он захватил с собой шарф.

Жонне и Леонар обменялись печальными взглядами и попрощались с Бело так, как будто это он нуждался в сочувствии. Бело остался один на один с бабушкой.

– А вы любопытны, господин… – начала бабушка.

– Бело, Фредерик Бело.

– Вы любопытны, Фредерик.

– Такова моя профессия, госпожа Берже!

– В том-то и дело. Вы можете быть опасны.

– Для невиновных – нет.

– Возможно, но для подозреваемых… А ведь не все подозреваемые – преступники. Не забывайте об этом, Фредерик. Я доверяю вам этого мальчишку. У него душа художника! Ему кажется, что его никто не понимает, даже я! А я-то его как раз понимаю. Мы сделаны из одного теста.

3

«Странно, – подумал Бело, садясь в служебную машину. – Никто из членов семьи не упомянул об утренних газетах. Или никто не чувствовал потребности их прочитать? Ну, братья, возможно, купили газеты по дороге на комбинат, но она? Она, которая беседовала с журналистами, она, описавшая им всю эту чудовищную сцену с мельчайшими подробностями? А тебе казалось, что она тщеславна».

В ювелирной мастерской господина Шенелона сцена с журналистами разыгралась совсем иначе, чем в семье Берже. Госпожа Шенелон потеряла сознание, а господин Шенелон позвонил на улицу Вобан. Никогда он не продавал «кошачьего глаза»! Что за вздорная мысль! Огюсту он никогда ни в чем не ограничивал, и с первых шагов она стала поступать, как ей Бог на душу положит. Понятно, единственная дочь!

Он, Дидье Шенелон, воспитывался с братьями Берже в одном монастыре, и дружеские отношения сохранились у них на всю жизнь. А потом и их дети подружились: еще малышами играли вместе, потом ходили вдвоем в театр, в кино, ездили в горы и, наконец, укатили в Париж. Короче говоря, Огюста в прошлом году заявила, что Жан-Марк ей нравится, и прибавила: «Возможно, мы даже поженимся». Он учился в Академии изящных искусств, а все Шенелоны высоко ценили художников. Жан-Марк когда-то нарисовал для него образцы украшений в египетском и византийском стиле и сделал это, по его, Шенелона, мнению, прекрасно, однако от вознаграждения категорически отказался. Он был такой деликатный и, казалось, Огюсте далеко не безразличен. Но ни на Рождество, ни на Новый год она не сказала о нем ни слова. Когда мать спросила ее, приехал ли Жан-Марк домой на праздники, она ответила: «Не знаю, меня это не волнует». Потом она вернулась в Париж, чтобы продолжить учебу, и ни в одном письме не упомянула Жан-Марка.

– С ума можно сойти! – добавил господин Шенелон. – Наш постоянный клиент, комиссар Тевене, заверял меня, что наша дочь не будет замешана в эту мерзкую историю, а тут вдруг из Парижа приезжает комиссар специально, чтобы со мною увидеться.

Шенелон был человеком простого происхождения, с красным, возможно, от избытка эмоций, лицом. Он принял Бело в своей квартире, находившейся над магазином. Комнаты напоминали квартиру мадемуазель Сарразен: тот же прекрасный вкус, только вместо современных полотен на стенах висели старинные портреты в роскошных рамах.

Бело успокоил встревоженного отца, объяснив ему свой приезд в Лион так же, как и семье Берже. О «кошачьем глазе» он не сказал ни слова. Ему показали, хотя он об этом и не просил, фотографию Огюсты. Она оказалась приятной, миловидной девушкой. Адреса она не изменила, он остался тот же, что и тогда, когда старая госпожа Берже писала ей по поводу колечка с «кошачьим глазом». Этого эпизода супруги Шенелон не знали.

Вернувшись на улицу Вобан, Бело позвонил Пикару и сообщил обо всем, что ему удалось узнать в Лионе. Симону он велел отправиться на улицу д’Асса, 80, к симпатичной Огюсте Шенелон.