Текст книги "Следствие защиты"

Автор книги: Клиффорд Ирвинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Клиффорд Ирвинг
Следствие защиты

Истинная справедливость, как и любовь на всю жизнь, редка, но не невозможна. Обе, в сущности, зависят лишь от мужества и упорства просвещенной личности.

Жан ле Мальхансье

Знать и любить другого человека в течение почти пятидесяти лет – это, пожалуй, самое большое удовольствие, какое только может предложить нам судьба. Эту книгу я посвящаю своему лучшему другу Берни Уолу, хорошо известному в нашем городе.

1

В Хьюстоне, административном центре штата Техас, в начале зимы 1985 года мелкий воришка по имени Верджил Фрир нашел способ, как нажиться за счет магазинов компании “Кмарт”. С помощью нелегально приобретенного электронного пистолета он, перебивая код, значительно понижал цены таких товаров, как дорогостоящее рыболовное снаряжение или газонокосилки, покупал эти вещи в одном из филиалов “Кмарта”, а затем сдавал их в другом, получая разницу. Как и большинство жуликов, которым случается выдумать что-то реально осуществимое, Верджил Фрир проделывал эту операцию слишком часто. В конце концов его, разумеется, поймали и посадили в тюрьму.

Верджил был маленьким, жилистым человечком с выцветшими глазами, пожелтевшими зубами и полупрозрачной, словно у медузы, кожей. Казалось, жизнь совершенно придавила его, превратив в существо смиренное и жалкое. Сосед по камере, деревенский детина, жующий табак, выслушав его, сказал: “А, это все фуфло!” – и ободренный Верджил отправился наводить справки среди знающих людей, обитателей Харрисской окружной тюрьмы.

– Мне нужен по-настоящему смыленный адвокат, – говорил он. – Толковый. Только вот денег у меня маловато, поэтому желательно, чтобы он был помоложе. И лучше, чтоб это был какой-нибудь местный парень.

Он нанял Уоррена Блакборна, двадцатидевятилетнего адвоката по уголовным делам, который был еще только в начале пути к вершинам своей профессии. Отец Уоррена, покойный судья Юджин Блакборн, в свое время считался протеже самого Линдона Джонсона и в юридических кругах получил широкую известность под прозвищем Джин-Максимум, чему обязан был тем приговорам, которые он выносил преступникам, имевшим глупость угодить под юрисдикцию техасского суда и быть осужденными по законам этого штата.

Верджил слышал, что Уоррен Блакборн был вылеплен совсем из другого теста – друг обездоленных, поборник милосердия, но вместе с тем человек настырный и дело свое знает.

Холодным январским утром молодой темноволосый адвокат в кожаной спортивной куртке и вельветовых брюках сидел напротив Верджила в одной из приемных комнатушек тюрьмы округа Харрис. В воздухе стоял запах вареных мясных голов и дезинфицирующих средств. В тюрьме содержалось более трех с половиной тысяч мужчин, облаченных в рыже-коричневые комбинезоны и тапочки без каблуков, и две сотни женщин, которых отнюдь не красили серые платья в полоску, – все эти люди либо ожидали начала судебного разбирательства, либо временно пребывали здесь до перевода на постоянное место в тюремный комплекс Хантсвилла. Стены тюрьмы были выкрашены желтой краской и во множестве хранили на себе отпечатки пальцев и целых ладоней.

Уоррен Блакборн сказал Верджилу:

– Если вы будете откровенны со мной, мистер Фрир, то я смогу вам помочь. Если же вы начнете лгать, – то я, черт побери, повидал на своем веку немало хитрецов, так что еще один вряд ли удивит меня чем-то новым. И в этом случае за решетку угодит именно ваша задница, а вовсе не моя.

Верджилу адвокат сразу же понравился. Самоуверенный, спокойный, красноречивый и проницательный, он не был похож на тех болтливых юристов, которые постоянно твердят “можете не беспокоиться” и сроду не потрудятся даже объяснить толком, какие острые шипы и ловушки поджидают тебя в дебрях закона. Отличный парень, решил Верджил, и с хорошим образованием. Честный мужик. Тот человек, что мне нужен.

– Клянусь Господом Богом, что буду говорить вам истинную правду обо всем, о чем бы вы меня ни спросили, – уверил Верджил. – Только, пожалуйста, вытащите меня отсюда, иначе я просто сойду с ума. У моей жены рак, она лежит в больнице. Если я не вырвусь домой, мои детишки подохнут с голоду.

Уоррен посочувствовал, расспросил обо всем подробнее, задал необходимые вопросы:

– Верджил, были у тебя раньше судимости?

Смутившись, Верджил стыдливо признался, что несколько лет назад в Оклахоме был осужден за вождение автомобиля в нетрезвом состоянии, получил шесть месяцев и был выпущен под залог, а позднее привлекался за подделку нескольких чеков и провел девяносто дней в окружной тюрьме.

– Это чепуха, всего лишь мелкие правонарушения, – заключил Уоррен, – так что давай посмотрим, что я смогу для тебя сделать.

Они договорились за небольшую плату.

Уоррен навел справки в госпитале Бен-Тауб и удостоверился, что Фрир не врал: жена его действительно ожидала операции по поводу рака кости.

Это опечалило молодого адвоката, но вместе с тем внушило ему доверие к своему клиенту. Уоррен облачился в темный костюм и отправился к помощнику окружного прокурора, в ведении которого находилось дело. Помощник прокурора швырнул на металлический стол выданную компьютером распечатку, где числились две прежние судимости Фрира. Он потребовал двадцать тысяч долларов залога.

Уоррен грустно покачал головой.

– Разве вам не хочется спокойно спать по ночам? У парня это первое уголовное преступление. Его жена лежит в Бен-Таубе, кроме того, у него на руках четверо малолетних детей. Неужели вы думаете, что при таких обстоятельствах он может сбежать? Дайте этому несчастному негодяю шанс.

Помощник прокурора с большой неохотой согласился на сумму в пять тысяч долларов. С помощью поручителя, который был ему кое-чем обязан, Уоррен вызволил Верджила Фрира из тюрьмы.

В один из ветреных зимних вечеров Уоррен навестил Фрира за городом, где этот маленький человек жил в ветхом передвижном автофургоне вместе с четырьмя своими светлоглазыми оборванцами-малышами и несколькими дворняжками. Верджил вышел навстречу в рабочем комбинезоне и в красной форменной фуражке с эмблемой “КАТ – дизель”. Он работал там автомехаником, а за его детьми днем присматривала полногрудая, с незакрывающимся ртом девица по имени Белинда. Пока собаки рычали, валяя в пыли какие-то кости, а беспризорные дети хныкали и тузили друг друга, Верджил обратился с мольбой к своему адвокату:

– Если я сяду в тюрьму, позаботиться о моих детишках будет некому. Государство упрячет их в какой-нибудь из этих ужасных сиротских домов. Мистер Блакборн, это наверняка убьет мою бедную жену. Вы сами женатый человек, неужели вы не понимаете, что я сейчас чувствую? Вы согласились мне помочь. Свой жестокий урок я уже получил сполна.

Мне встречались субъекты и похуже Верджила, подумал Уоррен. Использование электронного пистолета для хищений из “Кмарта” – это немногим серьезнее простого воровства из магазина и вряд ли может быть сопоставимо, например, с вооруженным ограблением.

Положась на Господа Бога, Уоррен решил, что Верджил никогда не смог бы ограбить или убить кого-то. Он заслужил свой шанс на исправление.

Дело Фрира попало в 299-й окружной суд, к судье Луиз Паркер. Лу Паркер, как она себя называла, была едва ли не самым суровым и непреклонным судьей во всем округе Харрис. Уоррен начал хлопотать о “согласованном признании вины”, затягивая время и надеясь на то, что подвернется какой-нибудь благоприятный случай. И он дождался: несговорчивый второй заместитель Лу Паркер, который требовал для Верджила Фрира семи лет тюремного заключения, неожиданно перешел из окружного суда в частную фирму. Его место заняла молодая чернокожая женщина по имени Нэнси Гудпастер, недавняя выпускница Бейтского юридического колледжа при Хьюстонском университете. Она была честна и честолюбива, но буквально завалена делами, назначенными к слушанью.

В ее маленьком офисе, доверху набитом грудами всевозможных документов и штабелями папок с делами, Нэнси Гудпастер и Уоррен начали новый раунд переговоров о “согласованном признании”.

– Фрир ведь у нас впервые привлекается к судебной ответственности, не так ли? – осведомилась помощник судьи. И сама же себе ответила: – Ну конечно, впервые. Я не обнаружила в его досье никаких материалов, касающихся его прежних судимостей.

Компьютерная распечатка, на которой значились два мелких оклахомских преступления Фрира, была засунута куда-то очень далеко, а может быть, даже и вовсе утеряна.

Слегка напуганный, Уоррен переменил тему разговора.

– Если бы вы могли ограничить наказание условным осуждением и денежным штрафом, – сказал он, – это было бы прекрасно. Жена этого человека вот-вот может умереть от рака. На иждивении его четверо малолетних детей. Я не просто поверил ему на слово. Я проверял это. Он ни разу мне не солгал. Позвольте заметить, что ныне это большая редкость.

Из разговоров в судейских кругах Нэнси Гудпастер знала, что Уоррен считается пунктуальным и заслуживающим доверия адвокатом. Она сдалась, предложив в качестве наказания Фриру тридцать дней условного осуждения плюс оплату судебных издержек и штраф в пятьсот долларов. Сделка получилась – лучше не придумаешь.

Уоррен еще какое-то время поволновался, а затем вернулся к Фриру, который, ожидая его на скамье, грыз свои и без того обкусанные ногти.

Уоррен сурово посмотрел на него.

– Верджил, ты хочешь сохранить за собой свою нынешнюю работу?

– Да, сэр.

– А ты не собираешься еще раз попадать в неприятную историю?

– Нет, с этим покончено!

Уоррен постарался поглубже заглянуть в то, что, как он надеялся, было душой Верджила Фрира. За три года работы молодой адвокат уже вдоволь налюбовался и на жуликов и на преступников. Их взгляды, как правило, бывали либо уклончивыми, либо, наоборот, удивительно холодными и открытыми. Но взгляд Фрира был особенным: это были глаза человека встревоженного, но простодушного и совершенно сбитого с толку. Жизнь сдала ему никудышные карты. Уродливый маленький человек, слабый, но живучий. И у него доброе сердце – ведь он, как мог, заботился обо всех этих шумливых редкозубых ребятишках с их бледными личиками и горящими глазами.

– Можешь ты поклясться на Библии, Верджил, и вообще – всем, что для тебя свято, включая головы твоих малолетних детей, что ты больше никогда не пойдешь на преступление?

– Да, сэр, я клянусь в этом.

– Ты должен исправиться, потому что ради тебя я подставил под удар свой собственный зад.

Уоррен рассказал Фриру о предложении государственного обвинителя и добавил:

– Советую тебе согласиться с приговором, Верджил. Воспитывай своих детей и молись о здоровье жены. Подписывай быстрее, покуда я не вспомнил о своем религиозном долге и не передумал.

Документ, который следовало подписать, был свидетельским показанием, данным под присягой обвиняемым Верджилом Фриром в поддержку своего условного осуждения. Уоррен тоже поставил там подпись – и, короче говоря, едва эта бумага попадала в руки закона, утверждение приговора было уже делом техники. Аффидевит[1]1
  Аффидевит – письменное показание, подтвержденное присягой. – Здесь и далее примечания переводчика.


[Закрыть] гласил, что Верджил Фрир никогда ранее к судебной ответственности не привлекался.

Уоррен продолжал быстро подниматься по служебной лестнице. Он и не вспоминал о Фрире, пока тот через восемь месяцев сам не напомнил о себе событием, случившимся ночью на автомагистрали к северу от города, где Верджил Фрир был арестован при попытке ограбления автофургона, перевозившего телевизоры. У Верджил при себе оказался пистолет 38-го калибра. Он успел обменяться шестью бешеными выстрелами с группой полицейских, прибывших на задержание, прежде чем был ранен в ногу и принужден к сдаче оружия.

Весьма дотошный молодой помощник окружного прокурора, изучая полное досье Фрира, обратил внимание на очевидную странность, касавшуюся последнего приговора. Он сказал Верджилу:

– А ну-ка взгляни сюда, на свое письменное заявление в связи с прошлогодним делом о хищениях в “Кмарте”, где ты клянешься, что не имеешь других судимостей. Значит, ты солгал, мешок с дерьмом?!

– Да, но так велел мне сделать мой адвокат.

Когда Уоррен узнал об аресте Фрира, он опустил голову и закрыл лицо ладонями. Конечно, он мог бы блефовать, утверждая, что Фрир никогда не говорил ему о своих судимостях. Однако еще одна ложь при подобных обстоятельствах – это было больше того, что он мог бы вынести.

В тот вечер, придя домой, он обо всем рассказал своей жене Чарм, молодой женщине, обладавшей изящной фигурой и твердыми убеждениями. Под своей девичьей фамилией Кимбал Чармиан работала репортером в местной независимой телекомпании. Домом четы Блакборн было красное кирпичное приземистое строение на Брейс-Байю, с маленьким, окруженным бананами прудиком во дворе. Стоя в тени над прудом, Уоррен созерцал безучастность Вселенной.

– Я чувствую себя абсолютным дураком, – сказал он. – Ради человека, которого я наверняка никогда бы больше не встретил, я поставил на карту всю свою карьеру.

– Ты думал, что он станет считать себя твоим вечным должником, – спокойно, с некоторой укоризной сказала жена Уоррена. – Ты попросту забыл о человеческой природе.

Несколькими днями позже в районной прокуратуре Уоррен узнал, что жена Верджила Фрира скончалась семь месяцев назад. В передвижной домик сразу же вселилась большегрудая, с незакрывающимся ртом Белинда, чтобы делить с хозяином его неопрятную постель. Двух своих старших детей Верджил отослал на жительство к их тетушке-алкоголичке в Форт-Уэрт, а обоих младших сдал в государственный приют для сирот, где ему пообещали организовать их усыновление.

О Господи! – подумал Уоррен. Где были мои глаза? Ведь я не новичок в своей профессии, не ребенок, ну как же я мог так ошибиться?

Он был формально как юрист защиты обвинен в лжесвидетельстве, повлекшем за собой тяжкие последствия, – в уголовном преступлении, поскольку разбирательство проводилось официально, в судебном порядке. Если бы Уоррена признали виновным по этой статье, он был бы навсегда исключен из юридической корпорации. Однако Джин-Максимум был известен в кругах и повыше, чем Фаннин, 201 – офис окружного суда. Униженный, противный самому себе в гораздо большей степени, чем кто-то в этом суде мог представить, Уоррен прибыл туда с мертвенно-бледным лицом раскаявшегося грешника и все-таки сумел обернуть дело в свою пользу: обвинение в лжесвидетельстве, повлекшем тяжкие последствия, было заменено на мелкое должностное преступление класса А – соучастие в ложном свидетельстве, данном под присягой. Стороны сошлись на условном осуждении сроком один год.

Надев свой самый скромный серый костюм, Уоррен предстал перед судьей Лу Паркер, поскольку правонарушение имело место именно в ее учреждении. Облаченная в судейскую мантию, судья Паркер сидела в большом кожаном кресле за судейским столом, прямая, как столб, и ласково перебирала своими короткими, словно обрубки, пальцами золотую цепочку, на которой болталось ее пенсне. Судья Паркер говорила мужским голосом с сильным южнотехасским акцентом. Она назвала Уоррена “позором всего юридического сословия, положившим черное пятно на светлую память отца, выдающегося юриста”.

В расположенном на восьмом этаже, лишенном окон и освещенном флюоресцентными лампами зале судебных заседаний, где присутствовал постоянный аммиачный запах, лишь слегка перебивавший запахи человеческого пота, юная Нэнси Гудпастер с заслуженным удовольствием начала зачитывать вслух строки обвинительного приговора.

Но судья Паркер нараспев произнесла:

– Мистер Блакборн, прежде чем я рассмотрю официальные рекомендации штата, мне хотелось бы от вас самого услышать, в чем вы видите свою вину и почему вы считаете, что мне не следует обрушивать на вашу склоненную голову такой приговор, который обрек бы вас на три года тюремного заключения. Мне бы не хотелось еще раз выслушивать ту сентиментальную чушь, какую вы, адвокаты, обыкновенно подбрасываете мне, когда хлопочете за какого-нибудь подлого пса, продающего кокаин детям. Попробуйте ответить, юрист. Ведь вы претендуете на звание служителя закона.

На протяжении всей судебной процедуры Уоррен имел мрачный вид, однако голова его вовсе не была склоненной. Он испытывал то же самое чувство, какое в подобных случаях испытывают многие преступники: скорее раздражение по поводу того, что они позволили себя поймать – из-за собственной глупости и детской доверчивости, – чем сожаление о нарушенном соглашении с обществом.

Любое подхалимство в такую минуту означало бы потерю всякого уважения к себе. Уоррен расправил плечи и сказал:

– Даже в том случае, когда клиентом адвоката является подлый пес, продающий детям кокаин, мы обязаны делать все, что в наших силах, чтобы ему помочь. Но я зашел слишком далеко. И я поверил в его печальную историю. И теперь я испытываю чувство стыда, но не только потому, что, являясь служителем закона, пошел на ложное свидетельство, но еще и потому, что ошибся в своей оценке человека, – и я сожалею об этом сильнее, чем ваш суд в состоянии себе представить.

– Вы закончили, адвокат? Это все, что вы хотели сказать?

– Да, ваша честь. И для меня это немало.

Нахмурив брови, судья Паркер скрепила своей подписью то соглашение, которое было достигнуто между Уорреном и окружной прокуратурой. Однако от себя лично Лу Паркер добавила, что поскольку теперь он несет условное наказание сроком один год, то чтобы в течение этого года его ноги не было в Харрисском окружном суде.

Несмотря на мрачные протесты Уоррена, жена его все же присутствовала в зале, когда Лу Паркер приговорила подсудимого к годичному изгнанию. Уже позднее дома, в спальне, Чарм, сбрасывая туфли, с горячностью заявила:

– Судя по тому, что я слышала, – а мои источники информации заслуживают доверия, – если каждого адвоката, подписавшего ложное свидетельство, будут приговаривать к годичному осуждению и если будет осужден каждый обвинитель, отказавшийся признать улику, способную повредить его системе обвинения, то в скором времени они могут превратить Харрисский окружной суд в некую автомобильную стоянку! И эта самодовольная сукина дочь прекрасно понимает это.

– Родная, я знал, что делаю, – сказал Уоррен, – и теперь поплатился за это.

– Ты объясняешь все слишком просто. Я думаю: не исключено, что причина, по которой ты помог Фриру, лежит немного глубже, чем тебе представляется.

Глубже? Ведь Уоррену хотелось спасти горсточку человеческих жизней. Он поинтересовался, что Чармиан имеет в виду.

Она ответила:

– Я полагаю, что все адвокаты иногда думают: “Итак, если бы не милость Божия…” Я хочу сказать, Уоррен, что ты оказался слабым. Ты считаешь, что ошибся в оценке другого человека, но ведь тебе и не следовало выдвигать свое суждение о нем на первое место. Адвокат не имеет права брать на себя роль судьи или суда присяжных. Ты сделал это, потому что тебя не устраивает сама система. Ты болезненно переживаешь то обстоятельство, что люди вообще попадают в тюрьму.

– Не все, – пробормотал Уоррен. – Самых больших негодяев следует отправлять куда-нибудь подальше, где они уже не смогли бы причинить зла людям. Может быть, на какую-нибудь станцию на Марсе, в какую-нибудь внеземную Австралию.

Он почувствовал, что старается уйти от затронутой женой темы. Чарм поступила точно так же.

– Я говорю вовсе не о злодеях, – сказала она. – Большая часть твоих клиентов – обычные проходимцы. В девяти случаях из десяти они совершают либо что-то ужасно ошибочное, либо на редкость глупое. Закон гласит, что если они виновны, то должны быть отправлены в тюрьму на определенное количество лет. Ну, а ты обязан действовать в соответствии с законом. Если же тебе не нравится это делать, если ты слишком за них переживаешь, то, может быть, тебе и впрямь не стоит работать адвокатом по уголовным делам?

Уоррен хотел быть адвокатом не потому, что адвокатом был его отец, а потому, что он верил в то, что может быть хорошим адвокатом. Даже учась в юридической школе, он уже понимал, что не хотел бы провести свою жизнь, подписывая деловые контракты или став советником-консультантом в баталиях между алчными людьми, хотя таким путем он мог бы разбогатеть. Уоррен мечтал бросить вызов всей процессуальной системе. Он сознавал, что человек не в силах противостоять ураганам или вступать в борьбу с непостижимой волей Господа, но он верил в то, что закон призван исправлять дисбаланс, возникающий из-за разгула грубых страстей, из-за попустительства и дурных людских деяний. Вот почему он избрал область уголовного права.

– Господи Иисусе! – проворчал он и обратился к жене: – Оставь меня в покое, если это тебя не затруднит. Я и так чувствую себя каким-то дерьмом. Я не нуждаюсь в советах бросить мою профессию.

– Этого я не говорила, – заметила Чарм, однако отступилась и оставила эту тему.

В течение всего года своего официального позора Уоррен каждый месяц обязан был отмечаться у должностного лица, осуществлявшего надзор за условно осужденным.

Грош мне цена, если я все это время буду прозябать, решил Уоррен. Я использую этот год на то, чтобы заняться тем, о чем всегда мечтал.

От случая к cлyчаю он проводил частные расследования для другого адвоката, своего старого приятеля по имени Рик Левин. Он начал посещать гимнастический зал и занялся тяжелой атлетикой. Увлекся изучением изысканной кухни.

Его офис на Монтроз был одноэтажным деревянным строением, выкрашенным белой краской, жилым коттеджем, перестроенным под юридическую контору. Уоррен начал свою карьеру в компании юных законоведов, деливших большую квартиру в современном здании, расположенном в деловой части города, однако бесцветность самого здания пересилила в Уоррене дух товарищества. Когда год назад, незадолго до случая с Верджилом Фриром, он отыскал этот коттедж, то сразу же туда переселился. В своем офисе, задрав ноги на стол, за время своего условного осуждения Уоррен прочитал “Сто лет одиночества”, почти всего Достоевского, несколько романов Фолкнера и книги Мерилин Френч и Бетти Фридн, чтобы попытаться понять, в каком направлении изменяется наш мир. Он изучил “Изысканную кухню” и Джулию Чайлд, сделав кучу пометок на полях. Летом Уоррен на месяц съездил в Мексику, где прошел интенсивный курс испанского языка в маленькой школе под названием “Интеридиомас”, расположенной в горном городке Сан-Мигель-де-Альенде.

Чарм удалось выкроить недельный отпуск из своей репортерской службы и прилететь, чтобы присоединиться к мужу. Они поселились в маленькой гостинице на узкой мощеной улочке, где пурпурные бугенвилии взбирались к их балкону, с которого открывался вид на собор, выстроенный в восемнадцатом веке каким-то индейским фантазером-архитектором по почтовым открыткам, изображавшим Шартр[2]2
  Имеется в виду знаменитый готический Шартрский собор XII – XIII вв. в г. Шартр (Франция) с богатейшим скульптурным убранством.


[Закрыть]. В городе аромат цветов мешался с запахом ослиного помета. Холодными дождливыми днями супруги Блакборн под перезвон церковных колоколов и лай бродячих собак занимались любовью. Уоррен впоследствии вспоминал эту неделю, как лучшее время своей супружеской жизни, даже лучше их медового месяца, проведенного в Мауи.

Чарм сказала:

– Ты отличный мужчина. Когда все это закончится, ты будешь просто великолепен.

Срок изгнания истек. Уоррен появился в здании суда, чтобы возвестить миру, что он вновь готов к адвокатской практике. Все, кроме судей и обвинителей, встретили его дружелюбно и по-приятельски. Но он нуждался в работе – в клиентах, а не в компаньонах на ленч. Иногда ему перепадали дела, связанные с незначительными правонарушениями или мелкими преступлениями против закона о наркотиках, однако большую часть времени он просиживал в своем офисе, аннотируя книги по кулинарии и просматривая очередные тома “Американской судебно-криминальной хроники”.

Чарм устраивала обеды для адвокатов и их жен и мужей. Уоррен готовил телятину по-монастырски и цыплят в вине. Обеды получались веселыми и оживленными. Рик Левин – коренастый, черноволосый, с распушенными усами, горбатым носом и уже наметившимся брюшком – мрачно пошутил:

– Может быть, вам следовало бы открыть ресторан?

– Если бы я не знал, что ты наверняка попытаешься растолстеть в кредит, то так бы и сделал, – ответил Уоррен.

Уоррен и Рик учились вместе сначала в средней школе Ламара, затем, в 1977 году, были выпускниками Остина, а впоследствии одновременно заканчивали южнотехасский юридический колледж в Хьюстоне. Рик стал адвокатом, специализирующимся на делах, связанных с наркобизнесом, и свои гонорары получал буквально на вес: по 500 долларов за марихуану, по 5000 – за кокаин. Он был владельцем четырех скаковых лошадей, которые содержались в конюшне близ Луизианы. Двух из них он назвал именами своих детей. Третья получила прозвище Золото Акапулько, а последняя – Белая Леди.

Однажды, после очередной вечеринки, Уоррен выманил Рика на открытую террасу.

– Положим, один раз я допустил промах, но ведь я все еще прекрасный адвокат. Неужели люди не помнят этого?

– Как мне представляется, – сказал Рик, – твои потенциальные клиенты, должно быть, думают, что некоторые судьи немного предубеждены против тебя. И, вполне возможно, что так оно и есть. Каждый мечтает получить какое-то преимущество, а не то, что может послужить помехой. Я понимаю, что это бред собачий, но людей не переделаешь.

Уоррен понял: Рик обо всем этом что-то слышал. Может быть, он, Уоррен, действительно стал бы помехой для клиента. Эта мысль неприятно поразила его.

Возможно, мне недостает твердости. Именно это, как он догадался, и пыталась тогда сказать Чарм. Вполне вероятно, что для моей профессии требуется обладать дубленой кожей и вовсе не иметь сердца. Уоррен вспомнил об одном полузащитнике из “Хьюстон ойлерс”, которого несколько лет назад он защищал в процессе по делу о хранении наркотиков. Футболист сказал ему:

– Видите вон тех новичков из тренировочного лагеря? Они появляются на поле в семь часов утра и бегают кругами до семи вечера. Что касается меня, то я прихожу сюда в десять и уже в три иду домой. И они все равно выдыхаются, а мне хоть бы что. Они просто не в состоянии сообразить, в чем дело. Понимаете, о чем я говорю? У них нет чего-то – не знаю, как назвать, – что есть во мне.

Уоррен вынужден был задуматься, а есть ли это самое, как бы оно ни называлось, в нем самом? Но вместе с тем он вспомнил нобелевскую речь Уильяма Фолкнера, в которой этот старый писатель сказал, что наша задача на земле не просто выжить, а победить.

– Я сумею победить, – поклялся Уоррен.

И, чтобы доказать и тем, кто равен ему, и тем, кто лучше, что одна-единственная ошибка в оценке другого человека не повлияла ни на его профессиональное мастерство, ни на его уважение к закону, он начал добиваться работы в суде.

Хьюстон – единственный из больших городов, где не существует института общественных адвокатов. Если обвиняемый заявляет, что он слишком беден, для того чтобы нанять себе защитника, судья сам назначает адвоката, услуги которого оплачиваются из общественных фондов. Каждый день в восемь часов утра голодные адвокаты оставляют под рукой у судьи свои визитные карточки, а затем толпятся вокруг координаторов суда, которые заведуют распределением уголовных дел между ними.

Некоторые из адвокатов, недавние выпускники юридического колледжа, работали прямо в кафетерии, расположенном в цокольном этаже здания, где самый высокий их гонорар не превышал стоимости пережаренного гамбургера и чашечки жидкого кофе, и, тем не менее, они все равно хватались за предложенную судом работу в надежде приобрести профессиональный опыт. Старые адвокаты брались за это, лишь когда воротнички их рубашек заметно поизнашивались и когда от них за версту начинало нести дешевым табаком. Когда Уоррен был помоложе и понахальнее, он сравнивал таких старых юристов с грифами, рыскающими в поисках падали. Теперь он стал намного снисходительнее. Он превратился в одного из них.

Такой работой Уоррен занимался в течение двух лет. Это была борьба за выживание. Ни разу ему не пришлось принять участие в каком-нибудь судебном процессе: все дела были связаны с досудебным улаживанием конфликтов. Однажды Уоррен нечаянно подслушал, как адвокат-поденщик говорил судье: – Заплатите мне триста долларов, и я заставлю этого парня признать себя виновным, – причем проделаю это так, что комар носу не подточит, – в противном случае за сто пятьдесят долларов вы получите уже совсем другого обвиняемого, который попросту пошлет к черту вашу книжку с приговорами. А заодно и вас, ваша честь!

Уоррен проводил свои дни, торгуясь, словно лавочник с североамериканского базара. Он вел дела пьяных водителей, бродяг, наркоманов и мелких перекупщиков краденого – всяческого отребья улиц и гетто. Суд был переполнен делами, назначенными к слушанию, – приговоры выносились моментально, нередко механически заученные наизусть. Большая часть речей каменнолицих судей порождалась памятью компьютеров. Обвинители были бесстрастны и амбициозны. Милосердие требовало времени. А как раз его-то ни у кого и не было.

Случались дни, когда Уоррену хотелось от отчаянья разбить кулаки о стены судебных залов. Я адвокат по уголовным делам, с горечью думал он. Только здесь я могу блистать и именно такую работу больше всего люблю. И ради такого сукина сына, как Верджил Фрир, я от всего этого отказался. Уоррен стал подавленным, угрюмым. Его лицо постепенно начало утрачивать свойственную ему свежесть молодости.

Однако по-прежнему в своих грезах наяву, подобно любовнику, чья равнодушная возлюбленная страшно далека от него, Уоррен продолжал лелеять тайную мысль, что, если он будет усердно и хорошо работать, то каким-нибудь образом все равно пробьет себе дорогу туда, где находился прежде, – до того, как солгал, чтобы спасти своего клиента, который ныне отбывал тридцатилетний срок в Хантсвилле за вооруженное ограбление и покушение на жизнь полицейского и чьи неряшливые, вздорные, узкоглазые дети, которых так жалел Уоррен, были выброшены на общую мусорную свалку жизни. Если я проживу достаточно долго, подумал Уоррен с вновь нахлынувшими на него чувствами оскорбленного достоинства и стыда, настанет день, когда я отправлюсь хлопотать и за них.