Текст книги "Следствие защиты"
Автор книги: Клиффорд Ирвинг
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)
– Мне бы не хотелось произносить эти слова при публике, сэр.
– Ваша честь, пожалуйста, проинструктируйте свидетельницу, как ей следует реагировать на требования обвинения.
– Вы можете отвечать, мадам, – сказал судья Бингем.
– Я назвала Клайда коксакером и лживым сукиным сыном, потому что он обещал, что больше не будет нюхать кокаин, и не сдержал обещания.
– А вы сами не принимаете кокаин или марихуану, миз Баудро?
– В давнем прошлом я немного курила марихуану. Моя работа требует большого нервного напряжения. Кокаином я никогда не пользовалась.
Глаза Альтшулера приобрели чернильный цвет, и взгляд их был жутким, как у глубоководной рыбы.
– А не раздаете – или даже не продаете – ли вы кокаин некоторым вашим личным знакомым в ночном клубе “Экстаз”?
– Нет, я не делаю этого.
– Назовите точное время вашего прибытия из “Гасиенды” в дом доктора Отта вечером седьмого мая.
– Дайте подумать … Мы уехали из ресторана где-то около одиннадцати часов. Так что это было, скажем, близко к одиннадцати тридцати.
– Вы поднялись наверх с доктором Оттом?
– Да.
– Вы занимались с ним сексом, не так ли?
– Да, он настаивал.
– Вы имеете в виду, что вам не хотелось этого?
– Нет. Я имею в виду, что… правильно – я этого не хотела.
– Он настаивал, а вы не хотели. Он был пьян и находился под действием кокаина, а вы были трезвы. Уж не пытаетесь ли вы убедить нас, что при подобных обстоятельствах он был способен принудить вас к сексу?
– Да, это так.
– Он угрожал вам физической расправой, если вы не пожелаете это делать?
– Нет. Он попросту толкнул меня на кровать.
– Но ведь вы знали, еще когда поднимались с ним по лестнице, что он намеревался заняться с вами сексом, не правда ли?
– Нет, не знала.
– Вы решили, что он желает, чтобы вы просто уложили его спать?
– Я думала, что он хочет поговорить.
– А внизу, в гостиной, вы поговорить не могли?
– Я уверена, что могли бы. Но он хотел подняться наверх. Я чувствовала жалость к нему.
Неожиданно – и к удивлению Уоррена – из глаз Джонни Фей хлынули слезы.
– Сэр, – сказала она, – мне, разумеется, не следовало подниматься с ним наверх и ложиться в постель, чтобы заняться сексом. – Голос ее дрогнул. – Мне стыдно, что я сделала это, но я не идеальный человек. Люди не всегда делают правильные вещи в любой час дня и ночи.
Альтшулер заколебался. Со свидетельницами, подобными Джонни Фей, он, как правило, действовал так: проникал в их характеры, вызывал у присутствующих сомнение в достоверности их рассказов и добивался решения задачи с тем же отвращением, с каким человеку порою приходится прочищать засорившуюся канализацию. Но в данном случае свидетельница сгибалась под каждым ударом, словно гибкий прут. Да, ее девушки-официантки тыкали грудями в лица мужчин; да, она курила марихуану; да, она назвала Клайда коксакером; да, она легла с ним в постель. А теперь вот появились слезы.
– Значит, в тот вечер вы занимались сексом вопреки вашему желанию? – спросил Альтшулер. – Доктор Отт вас изнасиловал?
– Нет, он не смог этого сделать. Потому-то он и разозлился.
– Он не сумел ничего сделать, и это заставило его рассердиться?
– Да, сэр.
– Он ударил вас по лицу?
– Да.
– Вы испугались, когда он вдруг рассердился и ударил вас?
– Немного.
– И поэтому вы бросились вниз по лестнице, чтобы взять свою сумочку, не так ли?
– Я оделась и быстро сошла вниз. Мне нужна была моя сумочка, потому что в ней лежали ключи. Я хотела уехать.
– Вы оставили свою сумочку на диване в гостиной? На этом вы настаиваете?
– Да.
– Вы знали, что ваш пистолет также находится в сумочке, не правда ли?
– В то время я об этом не думала.
– Вы всегда носили пистолет с собою, не так ли?
– Да.
– А разве вы не сказали нам, что вечером седьмого мая вы не знали о том, что пистолет находился в вашей сумочке?
Иисус! – подумал Уоррен, да Боб в отличной форме!
– Я не говорю, что …
– Стоп! Ваш ответ да или нет, миз Баудро?
Джонни Фей вытерла глаза и обернулась к судье Бингему:
– Ваша честь, это все равно, что спросить меня, бью ли я по-прежнему мою собаку. Я не могу сказать просто “да” или “нет”, чтобы при этом ответ получился искренним. Я хочу отвечать честно, но он не дает мне такой возможности.
– Отвечайте так, как сможете, – сказал судья.
– Тогда мой ответ будет таким: я знала, что мой пистолет находится в сумочке, но тогда я об этом не думала.
А держится она неплохо! – подумал Уоррен. Этот поединок стоило посмотреть. Однако Уоррен и сам толком не знал, за кого он болеет.
– Она ответила вам, – сказал судья. – Продолжайте, мистер Боб.
– Когда вы спустились вниз по лестнице в гостиную и взяли свою сумочку с лежавшим в ней пистолетом, за вами, как вы, миз Баудро, сказали, последовал доктор Отт. Но ведь вы могли бы прямо тогда же и покинуть дом, не так ли?
– Клайд спустился по лестнице раньше, чем я успела взять сумочку.
– Вы говорите нам, что были трезвы, и в то же время заявляете, будто не могли взять сумочку и выйти или выбежать за дверь, прежде чем пьяный мужчина выбрался из кровати и, спотыкаясь, спустился по многоступенчатой, длинной лестнице?
– Он был прямо за моей спиной.
– Как далеко от вас?
– Не знаю. Я не оборачивалась. Я слышала позади его шаги и крик.
– И он загородил вам дверь так, что вы не могли выйти?
– Нет, тогда он этого не делал. Это произошло намного раньше.
– Миз Баудро, в первые минуты после случившегося ваша память обо всем этом была достаточно свежа?
– Да.
– А разве – менее чем через сорок минут после убийства – вы не говорили сержанту Руизу, что доктор Отт загородил вам выход сразу же после того, как вы спустились по лестнице?
– Да.
В течение полутора часов Альтшулер обыгрывал тему ее прежнего противоречивого заявления Руизу. Джонни Фей признала, что она, по-видимому, действительно сказала эти слова Руизу, однако факты в них были отражены неточно. Она находилась в замешательстве. Она, вероятно, тогда была уверена в свежести своей памяти, но фактически находилась в состоянии шока.
– Итак, – сказал Альтшулер, – вы взяли с камина кочергу, чтобы ударить доктора?
– Нет, сэр.
– Вы не брали эту кочергу?
– Да, конечно. Но я взяла ее потому, что Клайд мне угрожал.
– Вы собирались защитить себя с ее помощью?
– Да.
– Вы имеете в виду, что хотели убить его той тяжелой железной кочергой или причинить ему серьезные телесные повреждения, не так ли?
– Нет, сэр. Я имела в виду не дать ему подойти ко мне.
– А затем он эту кочергу у вас отнял?
– Да.
– Он был пьян и безумен от наркотиков, а вы были трезвы, и, тем не менее, он оказался способен вырвать ее из ваших рук? Вы никак не могли от него увернуться?
– Да, он сумел это сделать. И нет, увернуться я не смогла.
– И тогда он загородил вам путь к двери?
– Нет, сэр, не тогда. Он толкнул меня на диван.
– И затем вы выхватили пистолет из сумочки?
– Нет, сэр. Нет, пока он не поднял кочергу и не сказал, что убьет меня ею.
– Это когда он бросился на вас через всю комнату, не так ли?
– Да, сэр.
– И вы выстрелили в него дважды, когда он наступал на вас, так было дело?
– Нет, сэр. Он ненадолго остановился. Он стоял спокойно на месте, и я сказала: “Не подходи ближе, Клайд, иначе я выстрелю в тебя”.
– К тому времени вы уже взвели пистолет?
– Нет, сэр, я его не взводила.
– Но когда вы достали пистолет из вашей сумочки, вы же сняли оружие с предохранителя, чтобы оно могло стрелять, не так ли?
– Я, должно быть, сделала это, не думая.
– Вы сказали, что вы очень хороший стрелок, верно?
– Да, в цель на учебном полигоне.
– В какую часть тела доктора Отта вы целились?
– В плечо.
– В левое плечо или в правое?
– В левое, как мне кажется.
– Покажите нам, как вы держали пистолет. Попросту воспользуйтесь для этого вашим пальцем, направив его на меня. Вы можете встать с кресла, если так вам будет удобнее.
После паузы – в течение которой никакого протеста не последовало – Джонни Фей встала и подняла руку, сжав кулак и выставив вперед указательный палец. Локоть ее при этом был согнут.
– Ваша рука не была выпрямлена?
– Нет, сэр.
– Но разве выстрел не получается более точным, если рука находится в выпрямленном положении?
– Да, конечно.
– А разве на учебном полигоне “Американский Запад” вы стреляли не с выпрямленной и вытянутой вперед рукой? Когда стремились поразить цель?
– Да.
– Словом, согнув руку в локте, не рисковали ли вы тем, что ваш выстрел, который, как вы сказали был направлен в левое плечо жертвы, мог сместиться на несколько дюймов в сторону, и вместо этого пуля пробила бы сердце доктора?
– Я не думала о риске. Я была очень испугана.
– Вы знали, что спусковой рычаг вашего пистолета противозаконно подпилен, отчего оружие превратилось в полностью автоматическое, – вы знали это, не правда ли?
– Я знала про рычаг. Но я не знала, что это противозаконно.
– Вы нажали на курок три раза, верно?
– Нет, только один. Но пистолет продолжал стрелять.
– Вы промазали с первого выстрела, не так ли?
– Я не знаю.
– Вы, очевидно, имеете в виду, что хотели промазать с последнего выстрела? Выстрелить два раза: в голову и грудь жертвы, – а затем промазать, так чтобы казалось, будто вы выпускали пули наугад?
– Нет, сэр. Этого я не имею в виду. Я говорю о том, что как не знала тогда, так не знаю и теперь, какие две из трех выпущенных мною пуль попали в него.
– Миз Баудро, разве не факт, что вы могли бы пробежать мимо доктора к входной двери и найти безопасность в своей машине?
– Нет, сэр, потому что я находилась на диване.
– Разве не факт, что вы вполне могли воспользоваться вашим оружием, чтобы удержать доктора на расстоянии, пока будете пробегать или проходить мимо него?
– Нет, сэр. Даже если бы я была в состоянии это сделать, он мог размозжить мне голову кочергой, пока я пробегала бы мимо.
– А вы не думаете, что человеческая жизнь заслуживала подобного риска?
– Я не могла тогда думать столь ясно.
– Вы решили, что лучше убить его – и дело с концом?
– Нет, сэр.
– Разве не факт, что он и не брал в руки той кочерги?
– Нет, сэр, он взял ее.
– Разве не факт, что отпечатков ладоней нет на кочерге потому, что, застрелив доктора Отта, вы сами подняли кочергу и прислонили к ней пальцы жертвы?
– Нет, сэр. Это абсолютно не факт.
– Признайтесь, миз Баудро, – не потому ли вы решили убить доктора Отта, что разозлились на него за отказ жениться на вас?
– Нет, и это неправда.
– А что правда, миз Баудро?
– Правда то, что я застрелила его в целях самообороны. Что, если бы я этого не сделала, он, вероятнее всего, убил бы меня. Даже наверняка убил бы.
– О! Что же из двух вариантов вы выбираете? “Вероятнее всего” или “наверняка”? Вы вовсе не уверены в этом, не так ли?
– Тогда я была уверена, – сказала Джонни Фей, – что он наверняка бы меня убил.
– Я понимаю это так, что теперь подобной уверенности у вас нет?
– По-прежнему есть. Он наверняка сделал бы это.
– Но мгновение назад вы употребили выражение “вероятнее всего”, не так ли?
– Да, я это сделала.
– Значит, в уме у вас существует сомнение?
Джонни Фей глубоко вздохнула:
– Сэр, с того самого дня седьмого мая, когда это случилось, я нахожусь в мучительном состоянии. Я не сплю ночами. У меня не было ненависти к Клайду. Отнять жизнь у другого человеческого существа – это самое страшное из всего, что может сделать человек, а если отнимаешь жизнь у того, кого ты когда-то любила, даже если ты и не собиралась его убивать, жизнь твоя навсегда превращается в ад. Так что, конечно, в уме моем существуют сомнения – и их великое множество. Ужасные мгновения. Иногда я плачу ночи напролет. Но всем своим сердцем я убеждена в одном – за исключением того шанса, где я сама могла быть убитой, – другого выбора у меня не было.
По темным, розоватого цвета пятнам, выступившим на лице Боба Альтшулера, Уоррен заключил: обвинитель понял, что присяжные купились на этот “охотничий рассказ”. Но теперь уже до самой своей заключительной речи Альтшулер мало что мог бы сделать. И он отпустил свидетельницу.
Почти целых два часа адвокаты обвинения и защиты гоняли Джонни Фей взад-вперд между собой: Уоррен заделывал трещины в сфабрикованной ею истории, а Альтшулер искал, где бы пробить новую дыру. Затем, после иронического “У меня больше нет вопросов к свидетельнице”, произнесенного Бобом, и вслед за самоуверенным выкриком Уоррена “Защите нечего добавить!” – все закончилось.
Сразу же, как только пробило пять тридцать, утомленный судья Бингем постучал своим судейским молоточком.
– В понедельник утром, – объявил он ради присяжных и прессы, – я выступлю с напутствием к членам суда. Затем мы выслушаем заключительные речи обоих адвокатов. Защита выступит первой. Обвинение потом, поскольку на нем лежит бремя доказательств.
Судья повернулся к двенадцати постоянным присяжным и двум чередующимся.
– В течение этого уик-энда не читайте никаких газет. Если вы почувствуете, что вам просто необходимо ознакомиться с международными новостями, со страницами, посвященными спортивным известиям, или, наконец, вы захотите почитать “Пинатс” и “Гарфилд”, то попросите кого-нибудь из членов ваших семей вырезать оттуда все, что там будет написано по поводу настоящего процесса. Пожалуйста, постарайтесь не смотреть телевизионных новостей. И не обсуждайте самого дела с вашими родственниками или друзьями. Вы начнете обсуждение в понедельник днем. Поскольку никто не в состоянии предсказать, сколько времени это займет, советую вам захватить с собой ваши спальные принадлежности на тот случай, если вам придется тут заночевать. Не здесь, – судья улыбнулся, – мы вовсе не так уж и бессердечны. Я имею в виду – в отеле. Ну а теперь: счастливого вам уик-энда!
Присяжные вышли цепочкой. В зале суда остался затхлый запах человеческого пота. Уоррен, еще прежде, чем они с Риком встали из-за стола защиты, заметил представителей прессы, кивающих в их сторону и вот-вот готовых устремиться к ним. Он поднял руку, не подпуская их близко.
– Никуда не уходите, – предупредил он Джонни Фей.
После этого Уоррен отвел Рика в опустевшую ложу присяжных. Еще раньше он дал приятелю задание внимательно проследить за их реакцией во время прямого и перекрестного допроса свидетельницы.
– Она держалась отлично, – сказал Рик. – Настоящая ракетница! Эта женщина сама по себе является аргументом в пользу закона о контроле над оружием.
– Мы впереди или отстаем?
Рик на время задумался, затем взгляд его просветлел:
– Я бы назвал это ничьей в последней четверти. Мяч в глубине их территории. Наше дело – их остановить. Защита значит “за щитом”, – нараспев произнес Рик.
– Спасибо. Только скажи мне – поверили они ей или нет?
– Некоторые поверили, некоторые нет. Женщины были настроены наиболее скептически. Когда будешь произносить заключительную речь, адресуй ее женщинам. Я сделал кучу заметок. Ты хочешь, чтобы мы встретились завтра и поработали над ними?
– Сделаем это в воскресенье, – ответил Уоррен. – Завтра я еду за город.
– Молодчина! – сказал Рик. – Отдохни. Езжай на пляж. Зарой свою голову в песок. Проветри мозги.
25
Над автострадой плыли волны летнего зноя. Во все стороны от дороги простиралась ровная буро-коричневая земля. Какой-то острослов сказал: “Техас – это такое место, где смотришь дальше, но видишь меньше, чем где бы то ни было на земле”.
Голова Уоррена побаливала. Суд по делу Джонни Фей Баудро, где Уоррену была известна виновность подзащитной, но где он обязан был бороться за свободу своей клиентки, близился к завершению. Дальше следовало продолжение процесса по делу Гектора Куинтаны, где, наоборот, Уоррен знал о том, что его клиент невиновен, но не мог этого доказать. Живущая собственной жизнью жена Уоррена, покинувшая его ради другого мужчины, внезапно передумала и теперь хотела вернуться. А сейчас, в это субботнее утро, рядом с Уорреном в его “БМВ” сидела Мари Хан и вертела в руках магнитофонную кассету. Что бы я сделал с удовольствием дальше – так это сел бы в самолет и улетел на Бали. Один, подумал он.
Уоррен постарался загнать мысль о Чарм в глубь своего мозга. Не думать о ней! Не думать о слоне!
Сегодня рано утром он навестил Гектора. Из-за постоянных переживаний лицо мексиканца сделалось совсем серым, а на щеках появились багровые пятна. Уоррену хотелось сказать: “Я работаю ради тебя, я делаю все, что могу. Не сдавайся!” – но слова, что рождались в его уме, казались какими-то рыхлыми, лишенными существа.
– Ну, как дела? – спросил он.
– Я плохо сплю, – ответил Гектор.
– Тебя кто-то постоянно будит?
– Нет. Это я. Я сам.
– Скоро все закончится, – пообещал Уоррен, – Может быть, на следующей неделе.
– Я хочу вам кое-что рассказать, – проговорил Гектор. – У меня это уже давно на уме. Ведь я вас обманываю.
– В чем же? – спросил Уоррен, и сердце его застучало значительно быстрее.
– Та продуктовая тележка… Тогда, давно, вы меня спросили, не украл ли я ее? Я сказал, что нашел. – Гектор грустно покачал головой. – Это единственное, что я соврал.
Мое сердце попросту разобьется, если этот человек сядет в тюрьму, подумал Уоррен.
Он пообещал заехать в воскресенье и прихватить с собой газету.
Мари поставила кассету, которую она взяла в это путешествие: какофония чернокожей души с тяжелым басовым ритмом.
– Окажи мне любезность, – попросил Уоррен, – посмотри в “бардачке”. Мне кажется, там есть что-то Вивальди.
Мимо промчался дорожный указатель: “Виктория 10, Бивилл 56”.
Вивальди немного утешил Уоррена частью из Le Quattro Stagioni, “Времена года”. Четыре времени года – четыре периода жизни. Детство, часто называемое юностью. Зрелость. Увядание. Смерть. Неужели и смерть – это один из периодов жизни? Иногда кажется, что так оно и есть.
Уоррен был великодушным, незлопамятным человеком. Его натура полностью подходила для его профессии. Адвокат больше, чем кто бы то ни было, должен научиться прощать. Забыть – намного труднее. Но и это нужно делать. Жизнь течет, словно река, и вода ее недолго помнит о том, как билась она о скалы в своем верхнем течении. Основной вопрос в том, чего ты хочешь в действительности.
Нет, не наказать Чарм, подумал Уоррен. Это было бы жестоко. Я все еще люблю ее. Что бы это ни значило.
Партнерство и сотрудничество. Материальность, красота, долговечность. Когда Чарм сказала ему, что любит другого мужчину и должна разорвать их брак, эти слова возникли в мозгу Уоррена. Он не произнес их: в уме его они были чем-то большим, чем просто словами. Ум его, боровшийся за сохранение непрерывности в эпицентре столь уродливой путаницы, подсказал ему, что они открывают путь к тому, чтобы заявить, что в глазах вечности наша жизнь, конечно, не более чем жалкое химическое явление, но она, тем не менее, может обладать непрерывностью. Непрерывность способна иметь форму, структуру. Форма же и структура – это все, что у нас есть для борьбы с демонами небытия, для того, чтобы прожить свои годы с чувством скромной, застенчивой гордости. Человек не может просто так выбросить из своей жизни целых восемь лет, если у него есть шанс вернуть их и сделать своим основанием. Но я молод, подумал Уоррен, я могу начать сначала. Я могу отыскать непрерывность, даже если моя жизнь расколота на части. В книге тоже есть части, и все же она представляет собой нечто целое. Просто существуют жизненные периоды, они очень разные, но они связаны друг с другом.
Ему нравилась Мари, она доставляла ему радость – любви между ними пока не было. Он еще не любил ее, но мог бы полюбить. И со временем, если он отдастся своему чувству, он ее непременно полюбит. Уоррен хорошо понимал это.
“Голнад 8, Бивилл 38”.
– Ты в порядке? – спросила Мари, приподнявшись на сиденье, чтобы достать термос, в который она налила “Gatorade”.
– Все нормально, – ответил Уоррен.
– Как твоя головная боль?
– Почти прошла.
Такие маленькие беседы, прерывающие наши мысли, помогают нам сохранить в себе разум и дают нам почувствовать себя любимыми. Жаль, что я не могу рассказать ей все, подумал он, впустив ее в свое сердце и ум. Но мы никогда не сможем сделать этого. Мы можем только намекнуть.
Можем поделиться друг с другом, но мы не в состоянии стать единым существом.
И не только с Мари. Уоррен не винил в этом ни ее, ни себя самого. Все мы, люди, чертовски одиноки.
“Милый” – называла его Мари. Она была нежна, нуждалась в нежности, но пока мало о ней просила. Мари не возражала против того, чтобы у него была своя жизнь. Чарм этого не допускала. Я мог бы быть счастлив с Мари, подумал Уоррен. Одинок и счастлив. Но слово “счастье” больше подходит для подростков, популярных песен и идиотов. Назовем это удовлетворением. Я мог бы дожить с нею до самой старости, и мы не узнали бы друг о друге ничего, кроме того, что каждый из нас пожелал бы сообщить другому. Будут только намеки, которые станут улавливаться органами наших чувств, но не знание. И, возможно, так даже лучше. Я мог бы делать свою работу, воспитывать сына Мари и завести с нею собственных детей. Меня ожидала бы спокойная, легкая старость. Река должна течь. На ней встретятся и пороги, и водовороты, но она будет судоходна. Мне придется выслушать множество загадок, а Мари привыкнуть к моему храпу. И мне больше не нужно будет покупать новую камеру.
Ум Уоррена постепенно спускался с горных высот. Бивилл был уже неподалеку.
– Ты переживаешь насчет своего суда? – спросила Мари.
Да, меня тревожит то, что моя подзащитная будет признана невиновной. Меня это не просто тревожит. Сводит с ума, мысленно сказал он себе.
– Все это очень сложно, – ответил он вслух.
Она больше не задавала вопросов. Уоррен был ей за это благодарен: спасибо тебе, милая.
Вчера вечером на выходе из зала суда Джонни Фей схватила Уоррена за руку.
– Ну, как идут мои дела?
– Посмотрим, – жестко сказал он. – Может быть, они вам и поверят.
Глаза Джонни Фей стали узкими.
– Вы постарайтесь произнести хорошую речь в мою защиту.
– Может быть, Рик выступит с заключительным словом?
– Нет. Я хочу, чтобы это сделали вы. Я вам верю.
Да. Это была его обязанность. Он согласно кивнул.
Теперь, в это субботнее утро, Уоррен ехал в Бивилл, чтобы найти человека по его прозвищу. Человека этого там могло и не быть. Он мог находиться там какое-то время, а потом уехать. Без него, как понимал Уоррен, суд мог вынести обвинительный вердикт по делу Куинтаны. Кучка косвенных доказательств, но именно их-то порою труднее всего опровергнуть. В центре этого стояла поколебленная очевидица, но оставалась еще улика с пистолетом, зажатым в руке Гектора. Пистолет никуда не денешь.
Они приехали в Бивилл в одиннадцать часов утра. Это был старый городок скотоводов на севере Кинг-Ранч. Совсем недалеко от Одэма и Корпус-Кристи, где из Джонни Фей воспитали нынешнего монстра. Уоррен подумал о ее “маме”, к которой Джонни Фей до сих пор была “лояльна”, и о “папе”, который управлял “Эксксоном”, а по воскресеньям заклинал адский огонь и серу. Каковы эти люди были в действительности? Что они сделали с ней? Или чего не сделали? Что покривилось в ее мозгу? Этого ему никогда не узнать.
Уоррен съехал с автострады на развязку и свернул на центральную улицу города. Они проехали мотель, супермаркет, кегельбан. Нигде никаких автостоянок, никаких высотных зданий. Кроны дубов и орехов-пеканов никли в пыли перед маленькими кирпичными домиками с частоколом и выжженными солнцем газонами. Уоррен заметил бильярдную и автостанцию.
– В бильярдной, пожалуй, больше шансов, – сказал он Мари, – поэтому первой я проверю автостанцию.
Он сделал то же самое, что делают мальчишки, съев сначала овощи и жареный картофель, а бифштекс из грудинки оставив на потом.
За стеклами машины стоял удушливый зной. Молодой чернокожий качал бензин, а белый, мужчина лет пятидесяти, сидел за кассовым аппаратом перед гудящим вентилятором и разбирал кредитные карточки.
Уоррен, в кроссовках, потертых джинсах и рубашке без рукавов, сунул в зубы зубочистку и сказал:
– Здрасьте.
– Здравствуйте.
– Жарко сегодня.
– Да уж точно.
– Парень из этого города: некоторые люди в Хьюстоне называют его Джим Денди. Он здесь?
Мужчина за кассой ухмыльнулся, обнажив желтые зубы.
– Ты из полиции?
Уоррен почувствовал себя кем-то вроде Гари Купера или Джимми Стюарта из старого вестерна. Обстановка была подходящей. И диалог древним, как мир.
– Да нет, черт возьми! – сказал он. – Я адвокат. Пытаюсь помочь Джиму выпутаться.
– Да, Джим Денди здесь. Был здесь, по крайней мере.
Уоррен достал двадцатидолларовую бумажку из нагрудного кармана и взял карту Мексики со стеллажа рядом с кассовым аппаратом.
– Я думаю, это мне пригодится. Оставь сдачу себе, приятель.
Владелец автостанции взял двадцать долларов, открыл кассовый ящик и отдал восемнадцать долларов сдачи Уоррену.
– Это не Хьюстон, – сказал он. – Джим Денди у Китти Мери. Китти Мери ты тоже знаешь?
– Нет, сэр, – ответил Уоррен.
– Маленький домик на Дикэбл-стрит. Возвращайся назад, проедешь несколько кварталов после Уолгрина и повернешь направо. Предпоследний дом на улице, перед которым стоит разбитый “чеви-пикап”. Рабочая смена Китти Мери в “Макдональдсе” начнется не раньше вечера, так что она, скорее всего, сейчас дома.
– Как его настоящее имя? – спросил Уоррен.
– Чье?
– Джима Денди.
– Это и есть его настоящее имя. Его зовут Джим Денди. Это имя, которое дано ему при рождении, поэтому мы его так и зовем.
Уоррен тихо рассмеялся.
– Как вы уже догадались, я его раньше никогда не видел. Есть что-нибудь такое, что мне следовало бы знать?
– Да, Джим Денди так беден, что ему приходится занимать на воду, чтобы расплакаться. А Китти Мери до такой степени уродлива, что при одном ее виде покойник сбежит из морга. Так что если ты человек верующий, то можешь считать, что Господь оказал им милость, соединив их вместе. Кроме этого, что ты еще хочешь узнать?
– Ничего, – ответил Уоррен. – Спасибо.
– Заезжай, сынок. Хороший у тебя автомобиль. Уже много пробежал?
Минуты три Уоррен побеседовал о своем “БМВ”, а затем снова вышел в зной улицы и нырнул в машину.
Еще через две минуты он уже стучался в дверь предпоследнего дома на Дикэбл-стрит. Задний бампер черного грузовика имел над стертой выхлопной трубой надпись, которая гласила: “Если любишь Иисуса, не забудь посигналить”. Сам дом выглядел так, будто в любое время мог развалиться, стоило лишь пнуть ногой одну из его прогнивших серых досок. Женщина лет сорока с резиновыми розовыми бигуди, выщербленными зубами и клочком черных волос, торчащих на кончике ее носа, открыла дверь с решетчатой сеткой. Дверь отчаянно простонала – шурупы давно вывалились из стены. Уоррен протянул профессиональную карточку, восемнадцать долларов сдачи, оставшиеся у него после покупки карты Мексики, и спросил насчет Джима Денди.
– Этот старый пьяный пес все еще валяется в кровати, – сказала она, – но, видно, у меня силенок маловато, чтобы вытащить его оттуда.
Джим Денди сидел за кухонным столом, допивая вторую бутылку холодного пива из упаковки, которую Мари прихватила в ближайшем супермаркете. Теперь Мари была на улице с Китти Мери, объяснявшей ей, как выращивать томаты и салат-латук. Задрав ноги на кухонный стул и тоже с бутылкой пива в руке, Уоррен сидел напротив Джима Денди за расшатанным столом.
* * *
Джим Денди соответствовал описанию, данному Шивой Сингх, но не больше, чем многие другие мужчины: около сорока лет, совершенно расхлябанный, длинноволосый и толстопузый. Он, по всей видимости, уже несколько дней не брился. Кожа его лица, просвечивавшая сквозь щетину, сильно напоминала линолеум. От Джима пахло вчерашним пивом и немытым телом. Он был в военной рабочей куртке со споротыми знаками отличия и в таких дырявых джинсах, что они наверняка показались бы супермодными где-нибудь в Беверли-Хилс. Уоррен понял, что на Джиме, скорее всего, была его собственная одежда, за исключением, может быть, лишь недельных белых носков, которых у него, возможно, было две пары.
– Я еще раз повторяю, приятель, – сказал Уоррен, опуская ноги на пол, – пока ты трезвый и в состоянии соображать. Ничего плохого с тобой не случится. Никому и дела нет до того, что ты взял бумажник. Но ты должен признаться в этом и рассказать обо всем, что ты видел. Вот и все.
– Это не пойдет, – ответил Джим Денди.
– В чем же проблема? Можешь смело говорить мне.
– Я потратил те деньги.
– А причина, по которой ты это сделал?! У тебя же нет лицевых счетов в банке – вот почему ты их и потратил. Да плевать им на такую ерунду! Если ты, конечно, приедешь в Хьюстон.
Джим Денди, не переставая, тер свои руки, словно пытался их согреть. Он то и дело бросал случайные взгляды то на Уоррена, то в окно на женщин во дворе.
– Я не могу этого сделать, – сказал он.
– В таком случае ты в глубоком дерьме, приятель. Тогда полиция обязательно захочет узнать, что ты сделал с теми деньгами.
– А откуда они узнают, что эти деньги у меня вообще были?
– Я им скажу, – ответил Уоррен.
– И ты, парень, сделаешь такую гадость?
– Мне некуда деваться. Моему подзащитному угрожает смертный приговор.
– А как же я доберусь до Хьюстона? – спросил Джим Денди.
– Со мной, – рассмеялся Уоррен, – и прямо сейчас. Я там содержу что-то вроде маленького отеля. У меня уже проживает парочка амиго. Ты будешь в числе приглашенных и задаром. Бесплатное пиво до самого дня суда и бесплатная еда в течение всего времени проживания.
Джим Денди смерил Уоррена взглядом с ног до головы и нахмурился.
– Я не стану есть ничего такого, что прыгает, ползает или лазает по деревьям. И я не положу в рот ни одного кусочка, которого не сумею опознать.
– Супермаркет находится прямо за углом. Можешь покупать продукты там. Я плачу.
– А как же Китти Мери?
– Она будет дожидаться тебя здесь. Она-то ведь никуда не собирается уезжать, правда?
– Хорошо … Я дал себе слово, что проживу здесь до самой смерти, да и ты похож на честного человека. О'кей!
– Давай так: хвост трубой, расцелуйся на прощание со своей женщиной, забирай остатки пива и присоединяйся к нашей компании.
По дороге на север, к Хьюстону, имея на заднем сиденье Джима Денди и приоткрыв окна, чтобы избавиться от ароматов его тела, Уоррен спросил:
– Почему ты вернулся в химчистку и забрал одежду?
– Был пьяный, – ответил Джим Денди, – в тот момент мне это показалось неплохой мыслью.
– Вещи подошли?
– Не совсем. Были немного маловаты.
– Я слышал: у тебя их украли?
– Да нет, черт побери! Я их продал за десять баксов, – сказал Джим Денди. – Они были слишком шикарные для меня и, как мне кажется, приносили несчастье. В том парне, который их у меня купил, понаделали кучу дырок. Его застрелили насмерть в той же самой миссии. За свою жизнь я натворил много такого, чего мне, пожалуй, делать не стоило, и при этом в большинстве случаев я был так пьян, что потом даже ничего не мог вспомнить. Я думаю, что старуха-судьба наконец-то задумала со мной расквитаться, – может быть, кто-то искал именно меня. Вот почему я и вернулся назад в Бивилл.