Текст книги "Жизнь Джейн Остин"

Автор книги: Клэр Томалин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

Все эти дела семейные отражаются в письмах тетушки, сестры, крестной, добропорядочной деревенской жительницы. Но отдельно от продвижений по службе братьев, от рождения их детей шла другая жизнь Джейн Остин. И она умудрилась эту свою жизнь – каждодневный писательский труд организовать с деловитостью и дисциплиной, которым могли бы позавидовать и ее братья-моряки. Знаменитое описание ее рабочих привычек из мемуаров ее племянника наделяет писательницу почти сверхъестественным умением трудиться, несмотря на помехи и сбои, то прерываясь, то начиная опять…

Она очень старалась, чтобы о ее занятии ничего не заподозрили слуги или гости, никто, кроме родственников. Она писала на маленьких листочках, которые легко было припрятать или прикрыть кусочком промокательной бумаги. Между передней и прочими комнатами находилась двустворчатая дверь, которая скрипела, когда ее открывали; Джейн возражала против того, чтобы ее смазали, поскольку так она знала, что кто-то входит.

Превосходная и вместе с тем несколько тягостная картина, скорее всего, верная лишь отчасти. Непонятно, как бы Джейн управлялась с правкой в таких условиях. Аккуратная и требовательная к себе, она не смогла бы пройтись по всей рукописи «Чувства и чувствительности», что-то исправляя и переписывая, пользуясь одними только листочками под промокашкой. Временами другие обитательницы коттеджа должны были оберегать ее тишину и покой с помощью каких-то более эффективных средств, чем скрипучая дверь. В конце концов, она могла работать у себя наверху или в гостиной ранним утром вместо музыкальных занятий.

Ободрение и практическая помощь пришли от Генри. В конце 1810 года издатель Томас Эджертон согласился напечатать «Чувство и чувствительность». Возможно, помогли армейские связи Генри, но все же Эджертон, получив от бывшего офицера рукопись некой безымянной леди, не настолько загорелся энтузиазмом, чтобы чем-либо рисковать. Он согласился выпустить книгу при условии, что автор сам оплатит типографские расходы, а также частично рекламу и распространение, сохранив при этом за собой права на произведение. «Напечатано на средства автора», – сообщается в первом издании «Чувства и чувствительности». На самом деле заплатили Генри и Элиза. В марте они вновь принимали Джейн на Слоан-стрит, где она начала вычитывать гранки.

Писательница надеялась, что книга выйдет в июне. Родственники и ближайшие друзья, такие как миссис Найт, были в курсе (Джейн ожидала, что ее патронессе должен понравиться образ Элинор), но она умоляла их сохранять ее авторство в секрете. Другая романистка, Мэри Брайтон, напечатавшая свою книгу в то же самое время, объясняла одной из подруг, почему она не хотела бы, чтобы ее имя стало известно широкой публике: «Чтобы на тебя указывали, узнавали и обсуждали, чтобы подозревали в гоноре и важничанье, чтобы тебя, как всех писательниц, сторонились самые непритязательные из представительниц нашего пола и ненавидели самые претенциозные из представителей противоположного! Дорогая, да я лучше сознаюсь в том, что я канатная плясунья»[169]169
  Шотландская писательница Мэри Брайтон, на три года моложе Джейн Остин, была автором романа «Самообладание», опубликованного в 1810 г. Джейн пыталась достать экземпляр этой книги весной 1811 г., хотя и говорила, что боится ее читать, опасаясь, как бы она не оказалась слишком умной и не предвосхитила ее собственный сюжет и характеры. Когда Остин наконец прочла роман в октябре 1813 г., то выяснилось, что ее страхи были беспочвенны. Лаура, одна из многочисленных «совершенных» главных героинь, которая устояла перед попыткой совращения, а затем и перед брачным предложением ослепительного полковника Харгрейва, проходит через множество злоключений. Своего апогея они достигают в Америке, где Лауре приходится совершить полный драматизма побег в индейском каноэ. Брайтон умерла в возрасте сорока лет при первых родах (замуж она вышла в девятнадцать). Она ожидала этого, даже заранее подобрала для себя погребальные одежды. Процитированное письмо подруге было приведено ее мужем в воспоминаниях, предварявших посмертное издание романа «Эммелина» (1819), в котором Брайтон горячо выступала против разводов.


[Закрыть].

Да, даме не пристало искать всеобщего внимания, однако то, что ее творение наконец печатается, вызвало у самой Джейн целую бурю чувств. «Нет, разумеется, никакое занятие не заставляет меня полностью отбросить мысли о Ч&Ч, – писала она Кассандре. – Я не могу забыть о нем, так же как мать не может забыть свое грудное дитя». В этих письмах слышится радостный искренний голос, больше напоминающий Марианну, чем Элинор, голос той самой девушки, что увлеклась Томом Лефроем пятнадцать лет назад. Как любой автор, Джейн страшилась реакции читателей, но в душе все же верила, что роман хорош.

Апрель подходил к концу, а издатель дошел лишь до девятой главы и первого появления Уиллоби. Это был еще даже не конец первой части. Генри торопил его как мог, но ему пришлось уехать по делам. Что же, за дело взялась Элиза. «Работа не остановится в его отсутствие, гранки будут отсылать Элизе». Знать, что Элиза беспокоится о выходе книги, что на нее можно положиться в отсутствие Генри, было важно для Джейн – у кузин была общая цель и общие интересы. Они всегда были подругами, теперь же их дружба стала только глубже и крепче, и они строили планы, как Элиза летом на пару недель приедет в Хэмпшир.

31 октября 1811 года в «Морнинг кроникл» появилось объявление о выходе «Чувства и чувствительности»: «Новый роман леди —…». Спустя неделю другая газета писала: «Выдающийся роман!» – а в конце ноября в газетных объявлениях он стал называться «интересный роман леди О—…». Кем бы ни была загадочная «леди О—…», она сослужила свою недурную рекламную службу. Мы не знаем, каким тиражом вышла книга, вряд ли больше тысячи экземпляров. Трехтомное издание продавалось по пятнадцати шиллингов, было распродано к лету 1813 года и принесло Джейн сто сорок фунтов дохода. Важность для нее этих денег – первых заработанных самостоятельно – могут, пожалуй, сполна оценить лишь те, кому доводилось жить в полной финансовой зависимости. Они означали не только успех, пускай пока и весьма скромный, но – свободу! Теперь она кое-что могла решать сама. Во всяком случае, дарить подарки и планировать свои поездки. Казалось бы, заведенный раз и навсегда порядок начал потихоньку меняться.

Задолго до того, как был распродан первый тираж «Чувства и чувствительности», Эджертон понял, что книга имеет успех, и выразил готовность купить следующее произведение Остин. Отклики были очень благожелательными, пусть порой и тяжеловесными: «Весьма приятный и занимательный роман» и «Хорошо написано; персонажи благородны, изображены свободно и обоснованно. События правдоподобны, чрезвычайно интересны и приятны, а развязка соответствует пожеланиям читателей»[170]170
  «Бритиш критик», май 1812 г., «Критикал ревью», февраль 1812 г.


[Закрыть]. Еще важнее, что книга очаровала бомонд, тех людей, которые формировали вкусы и взгляды. Ее обсуждали на званых обедах, в письмах друзьям и любовникам. Леди Бессборо, славившаяся умом и острым как бритва языком, приятельница Шеридана и принца Уэльского, сестра последней герцогини Девонширской, хоть и жаловалась, что концовка романа «дурацкая», сочла его крайне увлекательным. Юная наследная принцесса Шарлотта, которая в свои шестнадцать лет постоянно становилась источником споров между отцом, принцем-регентом, и живущей отдельно матерью Каролиной, находила, что «наши с Марианной характеры очень похожи, хотя я, разумеется, не так хороша… но та же опрометчивость, неосторожность etc. Должна сказать, книга очень меня заинтересовала». Влиятельнейшее семейство лорда Холланда также восхищалось романом. Несколько лет спустя в Палермо старший отпрыск лорда, морской офицер, говорил Чарльзу Остину, что «многие годы не выходило ничего сравнимого с „Гордостью и предубеждением“ и „Чувством и чувствительностью“».

В ноябре 1812 года Эджертон предложил за рукопись «Гордости и предубеждения» сто десять фунтов; Джейн надеялась на сто пятьдесят, однако согласилась, несомненно по совету Генри. Авторское право тогда, разумеется, выглядело иначе, чем сейчас: оно распространялось лишь на четырнадцать лет и, если автор был жив, продлялось еще на четырнадцать. «То, что рукопись покупают, освобождает Генри от многих хлопот, чему я очень рада», – писала Джейн Марте, подразумевая, что брату больше не придется вкладывать деньги. В письме Кэсс она вновь назвала роман «моим дорогим дитя». Его рекламировали как «произведение автора „Чувства и чувствительности“», продавали по более высокой цене в восемнадцать шиллингов и встретили в высшей степени благосклонными отзывами. Особый энтузиазм вызвал образ Элизабет Беннет. Шеридан рекомендовал книгу как одну из умнейших, что ему приходилось читать, – возможно, она напомнила ему о мастерстве диалога, которым и сам он владел когда-то… Во всяком случае, ему хватило великодушия признать и похвалить дарование более крупное, чем его собственное. Какой-то джентльмен из писательской братии сказал Генри Остину, что роман слишком остроумен и никак не мог быть написан дамой. Уоррен Гастингс откликнулся с таким восхищением, что в свою очередь вызвал восторг у Джейн. Свет читал, смеялся и покупал.

Но сохранявшая анонимность Джейн Остин оставалась в стороне от всей этой шумихи. Она находилась в Чотоне, вдвоем с матерью, когда роман «Гордость и предубеждение» увидел свет. Кэсс и Марта были в отъезде. Писательница отправила по экземпляру каждому из братьев и отпраздновала появление нового романа, сидя сырым январским вечером у камина и по очереди с миссис Остин читая первые главы мисс Бенн. «Она была изумлена, бедняжка! Скрыть этого она не смогла, но, похоже, ей очень понравилась Элизабет. Должна признать, мне она кажется самым восхитительным существом, которое когда-либо появлялось на страницах книги, и как я смогу выносить тех, кому она не понравится, – просто не знаю». Мисс Бенн и не догадывалась, как ей повезло!

Когда миссис Остин в следующий визит мисс Бенн взялась в свою очередь читать вслух, она слишком торопилась. По мнению дочери, «хотя она превосходно понимает характеры персонажей, говорить так, как они должны, не может». Джейн порой выводила из себя решительная, упрямая мать, привыкшая распоряжаться, несмотря на свой возраст. Ей обязательно нужно было настоять на своем даже в оценке и толковании сочинений своей взрослой дочери.

Анонимность, сколь бы она ни подобала леди, имела свои существенные недостатки. Любой автор мечтает поговорить о своей только что вышедшей книге, но подле Джейн не оказалось никого подходящего. Она писала Кассандре об опечатках, а также о том, что по недосмотру заставила Беннетов самим подавать себе ужины. А еще признавала: «Кое-где „сказал он“, „сказала она“ сделали бы диалог более непосредственным». Поскольку в Чотоне не было никого, с кем ей бы хотелось все это обсуждать, Джейн, несмотря на распутицу, ходила гулять в Олтон – это, по крайней мере, позволяло избегать материнских визитеров…

Первой она решила раскрыть свой секрет юной Анне. А еще писала Кэсс, находившейся в Стивентоне, что в Чотоне читают книги мисс Эджуорт и миссис Грант. Ей это вряд ли было приятно: какого автора порадует, что читают сочинения других, а не его собственные? У глупой миссис Дигуид имелись все три тома «Писем» миссис Грант, и «вряд ли для нее имело значение, на какой из двенадцати месяцев эти три тома запасены в ее доме»[171]171
  «Письма с гор» Анны Грант, опубликованные в трех томах в 1806 г., имели большой успех. Они были написаны между 1773 и 1803 г. и опубликованы как раз тогда, когда она осталась после смерти мужа-священника вдовой с восьмью детьми. В «Письмах» дана волнующая картина рождений и смертей, показано, как люди живут, возделывают свои клочки земли, прядут и ткут в отдаленной деревушке между Пертом и Инвернессом.


[Закрыть].

Зато когда в письме к сестре она обращалась к «Гордости и предубеждению», ее перо летало радостно и свободно: она любила свое «дорогое дитя» и, конечно, имела на это полное право.

Роман этот такой легкий, и веселый, и игристый, ему не хватает тени, его здесь и там следовало бы растянуть более длинной главой, желательно со смыслом, если таковой удастся отыскать, а если нет – торжественной пространной чепухой о чем-либо, не связанном с сюжетом: подошло бы эссе о литературе, или критика на роман Вальтера Скотта, или история Буонапарте – да все что угодно, лишь бы создавало контраст и заставляло читателя с удвоенной силой восхищаться игривостью и эпиграмматичностью основного стиля. Сомневаюсь, чтобы тебе понравилась эта идея. Знаю я твои чопорные взгляды.

Ей нравилось дразнить Кэсс, когда она была счастлива. Не много найдется в ее письмах таких блаженных, таких забавных, таких непринужденных фраз. Тут, не нуждаясь ни в какой самозащите, она могла высказываться так же беззаботно и жизнерадостно, как и Элизабет Беннет в самых пленительных из своих монологов.

Глава 21
«Мэнсфилд-парк»

Весной 1811 года, когда Остин, находясь в гостях у Генри и Элизы на Слоан-стрит, читала гранки, Элиза устроила музыкальный вечер. Она привлекла профессиональных пианистов, арфистов и певцов, украсила гостиную фонариками и цветами, повесила над камином взятое напрокат зеркало. Было приглашено восемьдесят гостей – пришли шестьдесят шесть, но и они заполнили всю гостиную на первом этаже, и холл, и коридоры. Вечер имел большой успех, продолжался до полуночи и был упомянут в «Морнинг пост». Джейн наслаждалась музыкой, а еще, сообщала она потом Кассандре, поболтала об их брате Чарльзе с каким-то подвыпившим капитаном. В другой раз Элиза повела Джейн в гости к графу д’Антрэгу, у которого были жена-музыкантша и сын Жюльен. «Забавно будет посмотреть на обычаи французского круга», – писала Джейн.

Ни она, ни Элиза и не подозревали, что Эммануэль Луи д’Антрэг был шпионом, работавшим на русское и на английское правительства. Он в то время находился в затруднительном положении. Покровительствовавший ему Каннинг недавно был смещен с поста министра иностранных дел, и д’Антрэг опасался за собственное будущее. К тому же он был озабочен тем, как бы избавиться от жены (о чем писал в дневнике). Разумеется, Остины во время своего визита ни о чем подобном не догадывались. «Месье старый граф обладает очень привлекательной наружностью и спокойными приятными манерами, впору хоть бы и англичанину, – полагаю, он человек весьма образованный и с большим вкусом. У него имеется несколько превосходных картин, которые восхитили Генри так же сильно, как Элизу – музицирование его сына».

«Старому» графу было пятьдесят восемь лет. Что же до графини, то в былые времена она носила имя Анны де Сен-Юберти и в 1780-х годах блистала на оперной сцене. (Остинам было хорошо известно, что подобные браки заключались и в английском обществе: например, родственник усопшего жениха Кассандры граф Крейвен в 1807 году женился на известной актрисе Луизе Брайтон[172]172
  Луиза Крейвен знала и любила романы Остин. Джейн записала ее мнение об «Эмме»: «Графиня Крейвен восхищена, хотя и не считает этот роман равным „Г&П“ – тот она находит просто первоклассным».


[Закрыть].) Скорее всего, как раз в 1780-х, в период своего первого замужества, Элиза и познакомилась с д’Антрэгами: он был гасконцем, как и Капо де Фейид, и таким же популярным в Версале молодым офицером. Правда, в отличие от де Фейида свой титул он получил по наследству. Больше ничего определенного сказать о нем было невозможно. Граф колебался между свободомыслием и религиозностью, то с пеной у рта отстаивал республиканские взгляды, то поддерживал монархию, так что в 1790 году ему пришлось оставить Францию. Замок д’Антрэг сожгли крестьяне, и он больше никогда туда не возвращался, странствуя по Европе в поисках тех, кому можно было подороже продаться. Наполеон заключил его в тюрьму в Триесте, освободившись из которой граф отправился в Россию, где поступил на службу к Александру I в качестве советника по образованию. В Англию он прибыл в 1807 году и выглядел в глазах англичан злополучным émigré[173]173
  Эмигрантом (фр.).


[Закрыть]. Жена его основала певческую академию под покровительством герцогини Йоркской.

За спокойными приятными манерами, так впечатлившими Джейн Остин, скрывался человек, всю жизнь занимавшийся интригами, а теперь оказавшийся у разбитого корыта. Его положение в Англии так и не упрочилось. А в следующем году д’Антрэг, как и его жена, был жестоко убит в Испании, причем собственным слугой, дезертиром из французской армии. Молодой граф Жюльен винил в смерти родителей Наполеона, но биографы д’Антрэга полагают, что за действиями слуги не стояло ничего, кроме личной обиды. На этом история графа заканчивается, и Джейн Остин больше о ней не упоминала.

Остается вопрос: почему Генри и Элиза водились с такими сомнительными и даже опасными знакомыми? Имели ли они хотя бы отдаленное представление о связях д’Антрэга? Или, может быть, эти связи как раз и привлекали Генри? Этого мы не знаем. Годы войны взбили такую человеческую пену, что в лондонском обществе того времени ни в ком и ни в чем нельзя было быть уверенным. Генри зарабатывал на жизнь, находя людей, которым мог быть полезен, – и какой же ненадежный это оказывался бизнес: он рассчитывал на их честность, они полагались на свои ожидания… На самом деле все плутовали. В том же году, когда убили чету д’Антрэг, при входе в палату общин был застрелен премьер-министр Спенсер Персеваль. Это сделал торговый агент, которого разорила экономическая война с Францией.

Между тем в 1811 году Джейн Остин начала писать «Мэнсфилд-парк». В том же году принц Уэльский, после целых десятилетий обманутых надежд, сделался в конце концов принцем-регентом. Короля вновь сразило безумие, и на этот раз никто уже не верил в исцеление. Тем не менее в июне в Хэмпшире отмечали его семьдесят третий день рождения. А в Лондоне принц-регент пышно праздновал свое возвышение. Торжества, устроенные им, поражали своей чрезмерностью. Они обошлись в сто двадцать тысяч фунтов стерлингов. Эту колоссальную сумму принц не постеснялся отобрать у нации, которая вот уже почти двадцать лет находилась в состоянии изнурительной войны и едва могла прокормить своих бедняков. Супругу принц на это немыслимое празднование не пригласил: он вел с ней свою собственную затянувшуюся войну. Об отношении Джейн Остин к принцу-регенту красноречиво говорит запись о принцессе Уэльской, сделанная ею спустя несколько месяцев: «Бедная, я буду защищать ее сколько смогу, потому что она женщина и потому что ее супруга я ненавижу».

А еще в 1811-м разразился скандал: герцог Кларенс отослал от себя любовницу, мать своих десятерых детей, актрису Джордан. Она оставила их общий дом и поселилась на Кадоган-стрит, буквально за углом от Генри и Элизы. Возможно, они стали свидетелями приезда пяти юных Фицкларенсов[174]174
  Фиц – традиционная старофранцузская приставка к имени незаконнорожденных детей. – Примеч. пер.


[Закрыть] в феврале 1812 года, когда герцог сам доставил их к черному ходу, а затем и их отъезда обратно в июне, после того как мать вынуждена была признать, что в их интересах вернуться к отцу. В палате лордов Кларенс высказывался в пользу работорговли, а еще выставлял себя на посмешище, преследуя богатых молодых наследниц. К женитьбе его всячески подталкивал принц-регент, который, в свою очередь, яростно сражался с супругой за опеку над их дочерью. Поведение принцессы Шарлотты, которая так решительно соотносила себя с Марианной в «Чувстве и чувствительности», выходило из-под контроля. Она флиртовала с совершенно неподходящими молодыми людьми, среди которых был и ее кузен, старший сын миссис Джордан.

С одной стороны, общественная, политическая и нравственная неразбериха, с другой – всем правил протекционизм. В декабре 1811 года принц-регент назначил Кларенса адмиралом флота, поставив его во главе той самой системы, в которой продвижение по службе зависело от знакомства с «правильными» людьми (что Остины всегда хорошо понимали[175]175
  Фрэнсис Остин жаловался в 1844 г.: «Если я не служил на море с 1814-го, то никак не от недостатка склонности или рвения, а из-за отсутствия поддержки политической или семейственной, которая подкрепила бы мои притязания». Тем не менее он получал отличия: в 1815 г. стал кавалером ордена Бани II степени, в 1830-м – контр-адмиралом, а в 1837-м был посвящен королем Вильгельмом IV в кавалеры ордена Бани III степени.


[Закрыть]).

Принцы могли жить, не обращая никакого внимания на законность, религиозные принципы и нерушимость брака, но ответственность за их поведение словно бы ложилась на нацию. «Мэнсфилд-парк», наряду с прочим, – роман о состоянии нравов в Англии, он обращается к вопросам, которые возникали из-за поведения высочайших особ, из-за того, какое общество формировали своим примером английские правители. Роман основывается на противопоставлении героини с твердыми нравственными и религиозными взглядами, которая не поступится ими ни при каких условиях, считающей брак без подлинного чувства беспринципным, а сексуальную распущенность – отвратительной, группе искушенных, прекрасно образованных и обеспеченных светских людей, ищущих удовольствий без оглядки на какие-либо принципы. Генри и Мэри Крофорд испорчены своим влиятельным дядей-адмиралом, который открыто содержит любовницу и передает племянникам легкомысленное отношение к пороку. Мария и Джулия Бертрам сбиты с пути тщеславием и жадностью, они не могут сопротивляться соблазнам, и их окончательно разлагает отъезд из родительского поместья, где сестры вынуждены были хотя бы внешне соблюдать приличия, в Лондон, где их ничто не сдерживает. Это, так или иначе, один из пластов восприятия «Мэнсфилд-парка», и параллели с расцветом эпохи Регентства напрашиваются сами собой.

Именно отстаивание морали и критику развращенных нравов особенно оценили первые читатели романа. Джейн Остин записала, что даже издатель мистер Эджертон «восхвалял его за Моральность». Другие также отмечали его «безупречную мораль», восторгались «нравственными устремлениями», находили выпады против современной системы образования замечательными и превозносили «глубокую разработку темы священства». Когда обсуждалось второе издание книги[176]176
  В прессе откликов на роман не появилось, но выпущенное в мае 1814 г. первое издание было распродано за полгода по восемнадцати шиллингов за штуку. Доход автора составил триста пятьдесят фунтов.


[Закрыть], племянник Остин Джеймс Эдвард умолял ее написать продолжение, «в котором будет дан пример счастливого и полезного для общества супружества в образах Эдмунда и Фанни».

Однако с самого начала появились читатели, которые реагировали совершенно иначе, и среди них – две умнейшие (после самой Джейн) женщины из семейства Остин. Вместо того чтобы превозносить высоконравственную интонацию книги, мать писательницы сочла добродетельную героиню «пресной». Анна также заявляла, что она «не выносит Фанни». И сыну Эдварда Джорджу не нравилась Фанни, он предпочитал Мэри Крофорд. Семья лорда Холланда нашла, что роман уступает двум предыдущим. Алитея Бигг считала, что «Мэнсфилд-парку» не хватает живости «Гордости и предубеждения», и мисс Шарп, превозносившая искусство подруги в создании образов, писала: «…поскольку Вы умоляете меня быть предельно откровенной, я должна сознаться, что предпочитаю „Г&П“». Что же до Кассандры, то хоть она и «полюбила Фанни всей душой», но убеждала Джейн выдать ту за Генри Крофорда, – что заставляет усомниться, в самом ли деле «нравственные устремления» книги впечатляли ее так же, как других читателей.

Реакция Генри возникает как сквозной комментарий в письмах Джейн, и она очень интересна. Читая первую часть, он выражает симпатию к Генри Крофорду: «Он восхищается Г. Крофордом – я имею в виду, по-настоящему – как приятным, умным человеком». Генри заявляет, что знает, как закончится история, но по мере развития сюжета чувствует себя все более озадаченным. Дочитав роман до конца, он ограничивается более общими похвалами. «Его одобрение ничуть не меньше, – сообщила Джейн сестре. – Он нашел вторую половину последней части чрезвычайно интересной». Такая уклончивая оценка заставляет подозревать, что Генри тоже был не слишком доволен тем финалом, который выбрала сестра.

«Мэнсфилд-парк» всегда особо интересовал читателей и вызывал больше споров, чем любое другое произведение Остин. В 1917 году Реджинальд Фаррер[177]177
  Реджинальд Фаррер (1880–1920) – английский ботаник, путешественник и писатель. Его самая известная книга «Мой каменистый сад» (1907) до сих пор является популярным пособием по ландшафтному дизайну. – Примеч. пер.


[Закрыть], восхищаясь мастерством писательницы, обвинил ее тем не менее в «полной нечестности», пристрастном отношении к Крофордам, «к которым она, совершенно очевидно, привязана как художник, хоть и не одобряет их как моралист». Он счел образ Фанни возмутительным: холодная, уверенная в своей правоте, закосневшая в своих предрассудках, «ужасающее воплощение женского педантизма и ханжества». А развязку романа он называл «обманом читателя» и художественной неудачей. Через двадцать лет Фаррера поддержала Куинни Ливис[178]178
  Куинни Дороти Ливис (1906–1981) – английская эссеистка и критик. В своих работах уделяла особое внимание творчеству Дж. Остин, Дж. Элиот, Г. Мелвилла, Э. Уортон, Ч. Диккенса. – Примеч. пер.


[Закрыть], заявив, что находит книгу, при всем ее блеске, «противоречивой и невразумительной», подорванной «решимостью Остин продвигать традиционные моральные взгляды». В 1950-е точку зрения Фаррера развил Кингсли Эмис[179]179
  Кингсли Эмис (1922–1995) – английский прозаик, поэт и критик, автор романов «Счастливчик Джим», «Лесовик», «Эта русская» и др. Его роман «Старые черти» (1986) был удостоен Букеровской премии. Отец не менее знаменитого прозаика Мартина Эмиса. – Примеч. пер.


[Закрыть]: «Даже представить себе, что вы приглашаете мистера и миссис Эдмунд Бертрам провести с вами вечер, и то нелегко». С ними не только не может быть весело (в отличие от Крофордов, с которыми не соскучишься), они лишены всякого чувства юмора, напыщенны и внушают лишь отвращение. В Фанни нет «ни понимания собственной натуры, ни великодушия, ни смирения». Эмис приходит к заключению, что в данном случае здравый смысл и нравственное чувство изменили самой Джейн Остин.

На защиту Фанни и «нравственных устремлений» встал американский критик Лайонел Триллинг[180]180
  Лайонел Триллинг (1905–1975) – американский литературный критик и публицист. Известны его сборники эссе о литературе и обществе «Либеральное воображение» (1950), «Противостоящая самость» (1955) и др. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Он начал с восхваления образа Мэри Крофорд, признавая, что он «создавался – сознательно задумывался – так, чтобы завоевать расположение почти любого читателя… Она откровенна, открыта, умна, нетерпелива. Ирония – ее естественное состояние, и нам начинает казаться, что в ней мы слышим автора, почти как в Элизабет Беннет». Все это так хорошо высказано, что дальше ждешь объяснения, отчего же мы должны полюбить Фанни больше, чем Мэри… Однако то, что следует далее, разочаровывает. Критик пишет, что Остин хочет удержать нас от восхищения живым умом Мэри, «из-за самой этой своей живости согласующимся с мирским, с плотским, с дьяволом». То ли дело Фанни – настоящая христианка, которая поддерживает стремление Эдмунда стать священником и выполнять свой долг. Устроенная героями театральная постановка достойна осуждения, ведь на сцене каждый из них примеряет чужое естество. И Триллинг делает вывод, что если при первом чтении романа Мэри кажется нам чрезвычайно привлекательной, то при втором – мы видим, как она лицемерна и насколько «внешность для нее важнее истинной сути». Следом за Триллингом его британский коллега Тони Таннер[181]181
  Пол Энтони (Тони) Таннер (1935–1998) – английский литературный критик. Стал первым, кто начал преподавать американскую литературу в английском университете (в Кембридже). – Примеч. пер.


[Закрыть] превозносит Фанни за ее «спокойствие, незаметность, хрупкость и самоотречение», с которыми она противостоит Крофордам с их любовью к позерству, «свободным от морали поведением, их умами, ослепленными светским блеском, и неискренними сердцами».

Но эти разоблачения теряют всякую силу, как только вы возвращаетесь к книге и оказываетесь лицом к лицу с ее персонажами. Все-таки большинство читателей любят Крофордов. Вот почему, считает Роджер Гард[182]182
  Роджер Гард – английский переводчик, преподаватель Лондонского университета, автор книги «Искусство ясности» (1994). – Примеч. пер.


[Закрыть], «некоторым критикам приходится с мелочным усердием отыскивать или даже приписывать им недостатки». Заявлять же, что занятие театром негативно характеризует героя, бессмысленно уже хотя бы потому, что мы знаем, какое удовольствие театр доставлял самой Остин. Почему же она использовала «театральные» сцены именно таким образом? Быть может, подсмеиваясь вместе с Элизой над воспоминаниями об их домашних постановках, она сочла возможным обратиться к ним в романе. Нет никаких оснований считать, что она осуждала их вне контекста «Мэнсфилд-парка».

И все же Таннер прав, указывая, что Остин наделяет Фанни, такую тихую и незаметную, достаточной нравственной силой, чтобы победить всех этих ярких, живых героев, нарушивших ее мир. Она из тех, кому тяжелое детство и жесткая дисциплина, сознание необходимости бороться и терпеть сослужили хорошую службу. При этом она, в сущности, одновременно и настоящая героиня, и страшная зануда.

Возможно, Остин, создавая «свою Фанни», использовала собственные воспоминания о застенчивой, несчастной девочке, отправленной из родного дома в школу и столкнувшейся там с жизнью, которую еще не могла понять до конца. Но какой бы ни была отправная точка, что-то, пока она писала, изменило суть истории, которую она намеревалась рассказать, так же как это произошло с «Чувством и чувствительностью». Именно эта смена основного вектора повествования и дала книге ту силу и энергию, что продолжают привлекать читателей и заставляют ее перечитывать. Как и «Венецианский купец», она остается открытой самым разным и даже противоположным толкованиям. Вы можете встать на сторону Мэри Крофорд или против нее, так же как и в случае с Шейлоком; то же и с Фанни Прайс. Шекспировская пьеса и роман Остин настолько живые и гибкие, что их можно воспринимать как под одним углом, так и под другим[183]183
  Сравнение с Шекспиром приходит на ум само собой, поскольку из всех романов Остин именно в «Мэнсфилд-парке» он упоминается чаще всего. Леди Бертрам хвалит Крофорда, читавшего вслух «Генриха VIII»: она будто в театре побывала. Крофорд сообщает, что хотел бы сыграть Шейлока или Ричарда III. Братья Бертрам, когда были мальчиками, декламировали Шекспира отцу, и Фанни, сидя с тетушкой в гостиной, часто читает той «из шекспировских книг». Когда герои бродят по Созертону, избегая или, напротив, преследуя друг друга, сходство с молодыми любовниками из «Сна в летнюю ночь» очевидно. А Фанни, по сути, Корделия сэра Томаса Бертрама – недооцененная третья дочь, которая единственная остается верной отцу.


[Закрыть].

Жизнь Фанни в «Мэнсфилд-парке», пожалуй, самые горькие страницы в творчестве Остин. Ее тетка, леди Бертрам, в сущности, слабоумна. Она не зла, это почти комический персонаж, но последствия ее беспредельной безмятежности совсем не забавны. Как хозяйка дома и глава семейства она совершенно беспомощна, а сохранять достоинство ей позволяют лишь хорошие манеры ее мужа и сыновей. Ее благодушная вера в то, что красота достойна больших денег, происходит от ее собственного успеха в молодости, когда она, хорошенькая девушка, заполучила более выгодную партию, чем могла рассчитывать. Единственный совет, который она дает Фанни за восемь лет: «Каждая молодая девица просто обязана принять такое великолепное предложение», когда руки той добивается состоятельный, пусть и неприятный ей человек. Леди Бертрам слишком поздно отправляет свою горничную Чепмэн помочь Фанни одеться к балу, а затем приписывает себе успех племянницы. Ее щедрость простирается до того, что она дает десять фунтов племяннику Уильяму, но она не замечает, как Фанни третируют под ее крышей. Ее мопс и ее «работа», под которой подразумевается рукоделие и которую большей частью выполняет Фанни, – вот все, на что она обращает внимание (нельзя даже сказать «интересуется»). Она едва замечает своих детей и не особенно скучает по мужу в его отсутствие. Сон на диване – одно из ее любимых времяпрепровождений, и она спит так крепко, что другие могут вести в ее присутствии личные разговоры. Леди Бертрам редко выходит на воздух. Она лишь «готовится взволноваться» по поводу свадеб дочерей, а когда сообщает племяннице в письме о болезни своего старшего сына, это производит впечатление «своего рода игры в перепуг». Она и ее сестра миссис Прайс, обе на диво невозмутимые, после многих лет разлуки до такой степени потеряли интерес друг к другу, что «трое или четверо Прайсов могли быть сметены с лица земли, любой из них или все вместе, кроме Фанни и Уильяма, а леди Бертрам не очень-то и задумалась бы о том или, возможно, стала бы повторять лицемерные речи миссис Норрис, мол, какое счастье и какое великое благо для бедняжки, их дорогой сестры Прайс, что они так хорошо пристроены». Из предположения, что бедным детям лучше было бы умереть и быть «хорошо пристроенными» в загробной жизни, рождаются самые горькие строки романа, отражающие, впрочем, общие представления того времени.

Миссис Норрис, старшая сестра леди Бертрам, – одна из самых больших литературных злодеек. Она слишком ужасна, чтобы вызывать смех, но мы все же смеемся. Остин так хорошо ее изобразила, что мы получаем удовольствие, даже ужасаясь. Миссис Норрис отличается подлостью, назойливостью, подхалимством перед власть имущими и агрессивностью с теми, кто находится в ее власти. Она преисполнена решимости быть в центре всех событий в Мэнсфилд-парке, а свое положение укрепляет за счет чужих страданий. Фанни сразу становится ее жертвой – бедная девочка, взятая в дом из милости, маленькая, бесправная и кроткая. Причем, как предельно точно пишет Остин, злобное отношение тетушки питает само себя: «Она невзлюбила Фанни, потому что пренебрегала ею» (курсив мой. – К. Т.). Припомните также ее косвенный упрек сэру Томасу за содержание работников в зимние месяцы, удовольствие, с которым она узнает, как двух горничных в Созертоне прогнали «за то, что они пришли в белых платьях», и как она не дает накормить одного из мальчиков-работников на кухне в Мэнсфилде.

Сэр Томас не сильно отличается от своей супруги и ее сестры. Правда, он наделен некоторым чувством достоинства. Но он плохо выбрал себе жену, не умеет разговаривать с собственными детьми, в воспитании которых не принимал участия, и не умеет осадить свояченицу, которая портит характеры его дочерей и унижает его племянницу. Он не в состоянии понять натуры других людей, позволяет одной из дочерей вступить в брак с полнейшим болваном и пытается заставить Фанни выйти замуж без любви. Фанни знает, как он не прав, но положение обязывает ее молчать. Она ожидает, когда «добрый, благородный» дядя сам поймет, что союз без взаимной привязанности непростителен. Однако этого не происходит. Напротив, дядюшка поступает с ней весьма невеликодушно: отсылает ее в Портсмут, чтобы она иначе взглянула на все преимущества выгодного замужества, хотя на всем протяжении ее детских лет ему и в голову не приходило, что она может хотеть повидаться с родителями, братьями и сестрами. Его самодовольство и уверенность в собственной правоте смогло поколебать лишь поведение его родных дочерей.