Текст книги "Екатерина II, Германия и немцы"

Автор книги: Клаус Шарф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

И больше, чем графиня Бентинк, зависела Екатерина всю жизнь от своих любовников. Графиня по собственной воле рассталась со своим мужем – Екатерина терпела свой с самого начала не задавшийся брак, поскольку он открывал путь к престолу. Сведения о сексуальной жизни императрицы, насколько возможно почерпнуть их из источников, не позволяют выйти за рамки вполне рациональной, но совсем не сенсационной интерпретации: с одной стороны, она боялась одиночества и поэтому искала партнера для телесной близости. С другой стороны, это была компенсация за напряженный рабочий график в течение дня и придворный церемониал, если за императрицей признавалось и признается право на частную сферу. Однако в публичной сфере двора, так сказать днем, высокопоставленные фавориты были обязаны уважать этот церемониал и установленные ею нормы, соблюдая и защищая интересы Российской империи в том виде, как она их определяла. Эта не слишком изощренная система, не отличавшаяся особой стабильностью, окончательно утратила равновесие, когда с возрастом императрица стала позволять своим все более и более молодым фаворитам влиять на саму конструкцию этих норм. Однако вопреки распространившимся еще при жизни Екатерины II клише Российская империя в ее правление никогда не была игрушкой в руках тех, к кому императрица была благосклонна[300]300
  Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 343–358. См. издание на рус. яз.: Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 546–571. (Примеч. науч. ред.); Alexander J.T. Catherine the Great. Life and Legend. P. 201–226; Idem. Favourites, Favouritism and Female Rule in Russia, 1725–1796 // Bartlett R.P., Hartley J.M. (Ed.) Russia in the Age of the Enlightenment. Essays for Isabel de Madariaga. London, 1990. P. 106–124.


[Закрыть].

К интеллектуальным занятиям, как впоследствии неоднократно с благодарностью вспоминала Екатерина, ее подтолкнул шведский дипломат граф Хеннинг Адольф Гилленборг, с которым она встречалась дважды в течение полутора лет: в первый раз в Германии, а затем уже в России. Осенью 1743 года, то есть вскоре после встречи Софии с графиней фон Бентинк, он в составе посольства шведского рейхстага прибыл в Гамбург, где брат Иоганны Елизаветы Адольф Фридрих, князь-епископ Любекский и наследник шведского престола, был приведен к присяге шведской конституции. Высокообразованный и привлекательный Гилленборг заинтересовался смышленой принцессой и порекомендовал княгине Цербстской ни в коем случае не пренебрегать образованием одаренной дочери. А зимой 1744/45 года в Санкт-Петербурге он призывал великую княгиню Екатерину, уже помолвленную с наследником российского престола, не предаваться лишь суете придворной жизни, а, помня о своем высоком предназначении и думая о себе и цели своей жизни, читать классических и современных писателей[301]301
  [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 31, 60–61, 215–216 (в рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 29, 62, 223–224. – Примеч. науч. ред.). Графу Гилленборгу была предназначена написанная Екатериной в Петербурге на рубеже 1744–1745 годов записка Набросок начерно характера философа в пятнадцать лет. В ней великая княгиня предпринимает попытку самоанализа; к сожалению, текст записки не сохранился, поскольку Екатерина уничтожила ее вместе с другими бумагами в 1758 году, после ареста канцлера Бестужева, чтобы избежать возможных последствий их аферы. См.: Корнилович О.Е. Записки императрицы Екатерины II. С. 40–41; см. выше, с. 81–82. Об отношении Екатерины к Гилленборгу см. работу: Amburger Е. Katharina II. und Graf Gyllenborg. Zwei Jugendbriefe der Prinzessin Sophie von Zerbst // ZOG. N.F. Bd. 7. 1933. H. 3. S. 87–98; Petschauer P. The Education and Development of an Enlightened Absolutist. P. 196–210; Fleischhacker H. Mit Feder und Zepter. S. 13 ff.; Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 7; Alexander J.T. Catherine the Great. Life and Legend. P. 38.


[Закрыть]. Бильбасов убедительно показал, что следствием данного Гилленборгом импульса было довольно неразборчивое чтение и что лишь после рождения сына Павла в 1754 году Екатерина стала интенсивно, с увлечением изучать произведения Тацита, Вольтера и Монтескьё[302]302
  Bilbassoff B. von. Geschichte Katharina II. Bd. 1, Tl. 1. S. 180–183, 310–328, 368–378.


[Закрыть]. В действительности же к тому времени в жизни Екатерины сразу несколько важных событий составили чрезвычайно запутанную причинную связь, поэтому Гилленборг как далекий ментор ранних лет может претендовать только на историческую честь. Не считая первого достойного упоминания любовника Екатерины – Сергея Васильевича Салтыкова, которому она была, по всей видимости, обязана укреплением своего места при дворе благодаря рождению наследника престола, и не говоря о политических треволнениях накануне Семилетней войны, глубочайшее интеллектуальное и эмоциональное впечатление произвели на нее, прежде всего, встречи с Чарльзом Хенбери Уильямсом и Станиславом Августом Понятовским. Об этом, однако, можно лишь догадываться, учитывая ее способ описания своей истории образования. Скорее всего, в своей intellectual autobiography она приписала Гилленборгу роль, в которой соединились влияния сразу нескольких мужчин. И наоборот, руководствуясь политическими соображениями, она умалила значение Уильямса и тем более – Станислава Августа. Последний хотя и был самым блестящим из всех ее любовников, но, будучи королем Польши, не годился на роль идейного вдохновителя российской императрицы в описании ее жизни.

Результаты интеллектуального созревания Екатерины представляются более отчетливо, чем сам процесс: ее целеустремленные занятия все же заставили ее выйти за рамки собственного опыта и сформировать политическую позицию, а вместе с ней сформулировать и конкретную программу просвещенного правления в Российской империи. Немецкие авторы поначалу не играли никакой роли в формировании ее интеллектуального багажа. Даже свои познания по истории Германии великая княгиня почерпнула, по-видимому, из прочитанной ею уже в Москве в 1749 году Всеобщей истории Германии (Histoire générale de l’ Allemagne), принадлежавшей перу каноника парижской церкви Св. Женевьевы Жозефа Барра, и Анналов Империи (Annales de l’Empire) Вольтера, с которыми она познакомилась зимой 1754/55 года[303]303
  Barre J. Histoire générale de l’ Allemagne. Vols. 1–10. Paris, 1748. См.: [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 142, 192, 269 (в рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 144, 199, 280. – Примеч. науч. ред.). См. об этом: Bilbassoff B. von. Geschichte Katharina II. Bd. 1, Tl. 1. S. 328 ff.; Voltaire F. – M. Arouet. de. Annales de l’Empire. Colmar; Bâle, 1753–1754. См.: [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 348 (рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 366. – Примеч. науч. ред.). Об этом см.: Voss J. Universität, Geschichtswissenschaft und Diplomatie im Zeitalter der Aufklärung: Johann Daniel Schöpflin (1694–1771). München, 1979. S. 75–79; Gembicki D. Voltaire historien de l’Empire germanique et l’ érudition allemande // Brockmeier P., Desne R., Voss J. (Hrsg.) Voltaire und Deutschland. Quellen und Untersuchungen zur Rezeption der Französischen Aufklärung. Stuttgart, 1979. S. 191–199; Stelling-Michaud S., Buenzod J. Pourquoi et comment Voltaire a-t-il écrit les Annales de l’Empire? // Ibid. S. 201–222; Mervaud Ch. Voltaire et Frédéric II. P. 254–256.


[Закрыть].

Итак, несмотря на то что София Августа Фридерика и не получила высшего и вовсе никакого университетского образования в Германии, однако кое-какие признаки говорят в пользу того, что цели реформаторской политики, основания «благочиния» (gute Policey) и понимание роли религии и просвещения для благополучия государства были ей известны по крайней мере в общих чертах еще до того, как она, погружаясь со все возраставшей страстью в чтение, остававшееся, правда, долгое время бессистемным, уже в России начала усердно и энергично расширять свои интеллектуальные горизонты. Вольтера, Монтескьё и энциклопедистов она считала главными учеными авторитетами современности. Тем не менее, как подчеркивал Дэвид М. Гриффитс, она не заблуждалась, не найдя в их произведениях существенных противоречий со своим ранее обретенным опытом и политическими взглядами. Исследуя особенности политического мышления императрицы Екатерины, Гриффитс убедительно раскритиковал существующие в литературе шаблонные формулировки – «либерализм» и «консерватизм», возникшие в XIX веке, и показал, что источником ее принципов являлся «республиканизм» старой Европы, обязывавший монархов к служению общему благу посредством хороших законов и предотвращавший их от сползания к произволу и деспотизму благодаря существованию сословных корпораций[304]304
  Griffiths D.M. Catherine II: The Republican Empress // JGO. N.F. Bd. 21. 1973. S. 323–344. См. эту работу в русском переводе: Гриффитс Д.М. Екатерина II: императрица-республиканка // Он же. Екатерина II и ее мир. С. 63–101. (Примеч. науч. ред.)


[Закрыть]. На этот идеал государства – état bien policé, или государства «полицейского»[305]305
  Raeff M. The Well-Ordered Police State and the Development of Modernity in Seventeenth– and Eighteenth-Century Europe: An Attempt at a Comparative Approach // AHR. Vol. 80. 1975. P. 1221–1243; Idem. The Well-Ordered Police State. Social and Institutional Change through Law in the Germanies and Russia 1600–1800. New Haven; London, 1983; см. мою рецензию на эту книгу: Scharf C. [Рец.] // JGO. N.F. Bd. 33. 1985. S. 415–418.


[Закрыть], – ориентировались французские просветители, критикуя абсолютизм во Франции, и на него равнялись большинство мелких и средних правителей государств Священной Римской империи, следуя идее «общего блага» и проводя политику модернизации армии, государственного управления и общества, приумножая свои ресурсы.

Принцесса София не накопила, разумеется, в Германии необходимого правителю административного опыта. Свое политическое образование она совершенствовала уже при российском дворе, но шанс попробовать свои силы в государственном управлении она тем не менее получила. В 1755 году ее супруг наследник престола Петр Федорович попросил великую княгиню позаботиться о его разоренном наследстве – Голштинии, понимая, что сам он не в состоянии справиться с этой задачей. Не обладая специальными знаниями, но проявив осмотрительность и решительность, Екатерина изучила документы, попавшие из герцогства в Петербург, и тотчас же разработала несколько проектов по развитию ремесел и торговли в духе идей меркантилизма, правда, так и не получивших воплощения. В конце концов, для российской политики имели значение не столько восстановление Голштинии и претензии Готторпа к Шлезвигу, сколько примирение с Данией[306]306
  [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 377–378, 412 (здесь цит. в рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 398–399, 437. – Примеч. науч. ред.). См. об этом: Hübner E. Staatspolitik und Familieninteresse. Die gottorfische Frage in der russischen Außenpolitik 1741–1773. Neumünster, 1984. S. 120–128, 147–148.


[Закрыть]. Свернуть на эту политическую линию великую княгиню заставили в том же году вовсе не деньги, предложенные ей и ее матери датским министром Гартвигом Эрнстом Бернсторфом[307]307
  Бернсторф, Гартвиг Эрнст (1712–1772) – родился в Ганновере, с 1733 года – на датской службе; в 1751–1770 годах – тайный советник, член Государственного тайного совета Дании в ранге министра иностранных дел. Ему принадлежит заслуга урегулирования «голштинского вопроса»: в 1767 году Екатерина II отказалась от прав великого князя Павла Петровича на готторпское наследство в Шлезвиг-Голштинии, перешедших к нему от отца, Петра III, в пользу датского короля Христиана VII, который взамен этого уступил графства Ольденбург и Дельменгорст Фридриху Августу Готторпскому. В 1773 году Павел Петрович, став совершеннолетним, подтвердил договор 1767 года, и Шлезвиг был фактически передан Дании. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть] по совету Бестужева. К началу 1757 года, когда Екатерина решительно отвергла солидную сумму – 100 тысяч рублей, – она сама осознала, что будет целесообразно уладить конфликт, обменяв Голштинию на Ольденбург[308]308
  Ibid. S. 120–122, 137.


[Закрыть].

Неустанно твердя о принадлежности Российской империи к Европе со времен императора Петра I как о непреложном факте, императрица Екатерина II всегда, тем не менее, помнила о хронической отсталости России и о потребностях ее развития[309]309
  Rasmussen K. Catherine II and the Image of Peter I // SR. Vol. 37. 1978. P. 51–69.


[Закрыть]. Ее автобиографические записки следует читать не только как оправдание coup d’état – совершенного ею государственного переворота, но и как просвещенческую критику российской действительности, каковой она виделась ей во времена Елизаветы и Петра III. В екатерининских текстах, написанных в последние годы жизни императрицы, еще более заметна тенденция к изображению в карикатурном виде мрачного и недостойного состояния государства, в котором оно находилось, когда перешло в ее руки[310]310
  Критическая тенденция в оценке первых лет своего правления (1762–1768) отчетливо проявилась в записке, сочиненной Екатериной после 1794 года: [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 517–525 (оригинал на рус. яз.).


[Закрыть]. Однако свойственное ее воспоминаниям критическое отношение к некоторым явлениям без труда объясняется той перспективой, с позиции которой немецкая принцесса видела свою новую родину полувеком ранее, пусть даже она всячески старалась избегать прямых сравнений с Германией. Придворное общество обеих столиц она находила необразованным и скучным, тщеславным и склочным, ханжеским и суеверным[311]311
  [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 44–45, 60, 89, 150, 169–170, 182, 344–345, 530–532 (рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 43–44, 61, 89–90, 153, 174–175, 187, 361–362, 553–555. – Примеч. науч. ред.).


[Закрыть], присущие ему развлечения – безвкусными и примитивными[312]312
  [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 53–54, 55–56, 73–74, 79, 174–175, 296–297 (рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 54, 56–57, 73–74, 79–80, 180, 309–310. – Примеч. науч. ред.).


[Закрыть], французский язык театральных постановок – отвратительным[313]313
  [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 112, 297 (рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 116, 310–311. – Примеч. науч. ред.).


[Закрыть], многочисленные дворцы, принадлежавшие высшим сановникам государства, даже самой императрице Елизавете Петровне, – не только неуютными, но и обветшавшими и даже – за недостатком мебели, отсутствием гигиены и плохим отоплением – непригодными для обитания[314]314
  [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 119–124, 127–128, 130–131, 141–142, 153, 167, 181, 306–307, 320–321, 324, 341 (рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 122–128, 131–132, 134–135, 143–144, 156–157, 172–173, 188, 321, 335–336, 340–341, 359–360. – Примеч. науч. ред.).


[Закрыть]. В новинку принцессе были и повсеместные пожары, особенно распространенные в плотно застроенной деревянными домами Москве[315]315
  [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 39, 328–332, 335 (рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 38–39, 344–348, 352. – Примеч. науч. ред.).


[Закрыть]. Во время своего путешествия в Санкт-Петербург София Августа Фридерика и ее мать узнали скверные дороги и жалкие постоялые дворы также и в Померании и Восточной Пруссии[316]316
  Siebigk F. Katharina der zweiten Brautreise. S. 43; Bilbassoff B. von. Geschichte Katharina II. Bd. 1, Tl. 1. S. 57.


[Закрыть], однако в России выезды в провинцию были связаны с невероятными неудобствами и риском для здоровья и жизни даже для лиц, принадлежавших к императорскому двору[317]317
  [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 88, 92 (рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 89–90, 93–94. – Примеч. науч. ред.).


[Закрыть]. В период с 1758 по 1761 год великая княгиня сформулировала свои политические aperçus – изречения, в которых она возложила ответственность за высокую детскую смертность в сельской местности на недостаточный уход за маленькими детьми в крестьянских семьях и обвиняла крепостное право в несовместимости с «христианской религией и справедливостью»[318]318
  [Екатерина II.] Собственноручные заметки великой княгини Екатерины Алексеевны // Сб. РИО. Т. 7. С. 82–101, здесь с. 86–87, № 14; с. 84, № 6 (переизд.: [Мысли, замечания имп. Екатерины. Анекдоты] // [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 613–627, здесь с. 614, 616); рус. пер. см.: То же // [Она же.] Записки императрицы. С. 625–640, здесь с. 626–629.


[Закрыть]. Однако сегодня узнать, была ли эта критика вызвана сравнением опыта, приобретенного ею в Германии, с увиденным в России или же чтением авторов, занимавших критическую позицию по отношению к обществу, уже не представляется возможным. Тем не менее немедленная отмена крепостного права представлялась ей неразумной. Она возлагала надежды скорее на улучшение ситуации по мере того, как просвещенность дворян-душевладельцев будет расти[319]319
  Лаппо-Данилевский А.С. Екатерина II и крестьянский вопрос // Дживелегов А.К., Мельгунов С.П., Пичета В.И. (Ред.) Великая реформа. Русское общество и крестьянский вопрос в прошлом и настоящем: Юбилейное издание. Т. 1. М., 1911. С. 163–190; Madariaga I. de. Catherine II and the Serfs: A Reconsideration of Some Problems // SEER. Vol. 52. 1974. P. 34–62; Scharf C. Innere Politik und staatliche Reformen seit 1762 // Zernack K. (Hrsg.) Handbuch der Geschichte Rußlands. Bd. 2: 1613–1856, Halbbd. 2. Stuttgart, 1988. S. 676–806, здесь S. 719–720, 735, 739–744, 754–756, 803–805.


[Закрыть].

В остальном ответственность за судьбы империи и народа, в первую очередь – за политическую культуру придворного общества в самодержавной России, возлагалась, по мнению Екатерины, исключительно на государя. Однако, судя по воспоминаниям императрицы, ни Елизавета, ни Петр III не отвечали требованиям, предъявлявшимся эпохой к императорской власти великой европейской державы. В силу этого ее критика придворной жизни Санкт-Петербурга и Москвы во многом совпадает с критикой елизаветинского стиля правления. Екатерина не черпала критерии для своей критики в готовой теории просвещенного абсолютизма. Она оценивала свои конкретные наблюдения скорее в соответствии с общей политической этикой, в основном совпадавшей с естественно-правовыми и камералистскими принципами ее отца[320]320
  О значении естественного права для реализации политических целей Просвещения в Германии см.: Klippel D. Von der Aufklärung der Herrscher zur Herrschaft der Aufklärung // ZHF. Bd. 17. 1990. S. 193–210.


[Закрыть]. Припоминая Елизавете Петровне ее страсть к нарядам и расточительство, капризы и произвол, недоверчивость и суеверия, Екатерина была убеждена, что дочь Петра Великого пренебрегала должностью правительницы, означавшей прежде всего служение[321]321
  [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 530–532, 182, 343–345; рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 546–547 («Упущенные случаи»), 189, 360–362. (Примеч. науч. ред.)


[Закрыть].

Петр Федорович в автобиографических записках Екатерины представлен не только никудышным супругом, но и дилетантом в политике, относительно безобидным в качестве наследника престола, но опасным в качестве императора[322]322
  [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 133–134, 170–171, 353–355, 385, 479–480 (в рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 137–138, 175–176, 372–374, 407–408, 504–505. – Примеч. науч. ред.); Fleischhacker H. Porträt Peters III // JGO. N.F. Bd. 5. 1957. S. 127–189. Образ Петра III в научной литературе в последние десятилетия освободился от воздействия искаженного представления о нем, которое укоренилось среди читателей екатерининских мемуаров. См.: Raeff M. The Domestic Policies of Peter III and His Overthrow // AHR. Vol. 75. 1975. P. 1289–1310; Leonard C.S. A Study in the Reign of Peter III of Russia: Ph. D. diss. / Indiana University. Bloomington (Ind.), 1976; Scharf C. Die Regierung Peters III. // Zernack K. (Hrsg.) Handbuch der Geschichte Rußlands. Bd. 2: 1613–1856, Halbbd. 1. Stuttgart, 1986. S. 520–526; Мыльников А.С. Искушение чудом: «русский принц», его прототипы и двойники-самозванцы. Л., 1991. С. 58–86.


[Закрыть]. По ее словам, не спросив у нее совета, он, находясь в Петербурге, не мог принять ни одного верного решения даже по поводу своего голштинского наследства, интересовавшего его, как казалось, больше, чем российский престол[323]323
  [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 357, 372–380 (рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 376, 392–402. – Примеч. науч. ред.). См. также выше: С. 117–118.


[Закрыть]. Однако, грубо и открыто пренебрежительно отзываясь о России и русских, русской армии и особенно о Русской православной церкви, не скрывая своих симпатий к прусскому королю как раз в период подъема русского национального самосознания, когда даже насильственный приход к власти Елизаветы превозносился как освобождение от иностранного – причем именно немецкого – господства[324]324
  Rogger H. National Consciousness in Eighteenth-Century Russia. Cambridge (Mass.), 1960. Р. 29–32; Анисимов Е.В. Россия в середине XVIII века. Борьба за наследие Петра. М., 1986. С. 42, 45–46, 51–52.


[Закрыть], Петр лишь укрепил умную и честолюбивую принцессу в ее намерении – не только вести себя в соответствии со своей задачей и личными целями, ею для себя же поставленными, но и оказаться их достойной.

Итак, читая воспоминания и письма Екатерины не только буквально, во многих пассажах можно встретить критику российской действительности и непосредственной среды обитания великой княгини – придворного общества, особенно контрастировавшей с ее немецким опытом. Однако и в устных, и в письменных высказываниях ей с успехом удалось избежать невыгодных для России сравнений или проявлений своего высокомерия. Она прилежно изучала русский язык и соблюдала обряды православной церкви. Готовясь к роли правительницы, она усердно занималась самообразованием и «никогда не теряла из виду ни на минуту» принятое ею однажды решение – понравиться «народу» и завоевать любовь русских[325]325
  [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 57–58, 60, 357 (в рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 58–59, 376–377. – Примеч. науч. ред.).


[Закрыть].

Заботами о «счастье этой нации» и мотивировала она дворцовый переворот 1762 года. Перечисляя прегрешения Петра III, ангальт-цербстская узурпаторша утверждала, что новый государь ненавидел и презирал русских и совсем не знал своей страны:

Его проекты, более или менее обдуманные, состояли в том, чтобы начать войну с Данией за Шлезвиг, переменить веру, разойтись с женой, жениться на любовнице, вступить в союз с прусским королем, которого он называл своим господином и которому собирался принести присягу: он хотел дать ему часть своих войск; и он не скрывал почти ни одного из своих проектов[326]326
  [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 479 (здесь цит. в рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 504–505. – Примеч. науч. ред.).


[Закрыть].

Обосновывая переворот изменой со стороны Петра III, новая императрица могла рассчитывать на понимание со стороны едва начавшего складываться общественного мнения российских столиц: такая мотивировка выглядела значительно весомее, чем простая жажда власти, – последнее, однако, было бы ближе к истине[327]327
  Leonard C.S. A Study in the Reign of Peter III of Russia. Р. 246–277, 291–292; Мыльников А.С. Искушение чудом. С. 87–111.


[Закрыть].

Глава III. Реформаторские импульсы из Германии

1. Екатерина – читатель немецких политических сочинений

О существовании у Екатерины II непосредственного опыта, о котором шла речь в предыдущей главе, – опыта, возникшего из личного знакомства с «регулярными» («полицейскими») и «правильно» управляемыми немецкими княжествами, свидетельствуют лишь единичные признаки. Доподлинно же известно о том, что в 1760-е годы Екатерина читала современную политическую литературу, в том числе сочинения немецких авторов-полицеистов и камералистов.

В 1760 году в Санкт-Петербурге на французском языке анонимно вышел в свет критический разбор Духа законов Монтескьё. Личность его автора – юриста Фридриха Генриха Штрубе де Пирмонта, уроженца Германии[328]328
  [Strube de Piermont F.H.] Lettres russiennes. St. Pétersbourg, 1760 (репринтное комментированное издание: Idem. Lettres russiennes suiviés des Notes de Cathérine II / Ed. C. Rosso. Pisa, 1978); см. здесь же: Rosso С. Introduction // Ibid. Р. 11–35; а также: Biondi C. Postface: Montesquieu, Strube et l’ esclavage // Ibid. Р. 189–209. См. также: Bazzoli М. Il pensiero politico dell’assolutismo illuminato. Firenze, 1986. Р. 87–90.


[Закрыть], – в поле зрения ученых вновь попала лишь недавно, но достоверно нам известны пока лишь некоторые детали и даты его биографии[329]329
  Здесь и далее см.: Rosso С. Introduction; Wortman R.S. The Development of a Russian Legal Consciousness. Chicago; London, 1976. P. 25–33 (эта работа содержит существенные ошибки, касающиеся биографии Штрубе); см. рус. пер: Уортман Р.С. Властители и судии: Развитие правового сознания в императорской России / Авториз. пер. с англ. М.Д. Долбилова при участии Ф.Л. Севастьянова. М., 2004. (Примеч. науч. ред.); Madariaga I. de. Catherine II and Montesquieu between Prince M.M. Shcherbatov and Denis Diderot // L’ età dei lumi. Studi storici sul Settecento europeo in onore di Franco Venturi. Vol. 2. Napoli, 1985. P. 609–650, здесь p. 616–619; Butler W.E. F.G. Strube de Piermont and the Origins of Russian Legal History // Bartlett R.P., Hartley J.M. (Ed.) Russia in the Age of the Enlightenment. Essays for Isabel de Madariaga. P. 125–141. Библиографию работ Штрубе см.: СК II. Т. 3. № 2802–2808.


[Закрыть]. И хотя в целом историография академической науки в России, а вместе с ней и русско-немецких научных связей в XVIII веке не бедна традицией, ей определенно требуется обновление – и в том, что касается знаний об отдельных ученых, и – в особенности – в понимании того, как и кем велось преподавание правоведения и политических наук в главных научных институциях России в век абсолютизма и Просвещения. Тот факт, что среди преподававших эти предметы в Петербурге и Москве весьма значительной была доля немецких профессоров, старались обойти стороной как русская дореволюционная, националистически настроенная, так и советская, патриотически ориентированная историография[330]330
  О немецких профессорах, преимущественно московских, и соответствующей традиции преподавания наук естественного и полицейского права см.: Фатеев А.Н. К истории юридической образованности в России. Заметки о западном влиянии // Ученые записки (основанные Русской учебной коллегией в Праге). Т. 1, ч. 7. 1924. С. 129–256; Gleason W. Political Ideals and Loyalties of Some Russian Writers of the Early 1760s // SR. Vol. 34. 1975. P. 560–575; Müller E. Johann Gottfried Reichels „Anmerkungen über den Plan von der Stadt-Polizey“ 1774 // Idem. (Hrsg.) „…aus der anmuthigen Gelehrsamkeit“. Tübinger Studien zum 18. Jahrhundert. Dietrich Geyer zum 60. Geburtstag. Tübingen, 1988. S. 217–258. Многочисленные упоминания Штрубе можно найти в письмах Готтшеда и Штелина к Герхарду Фридриху Миллеру, см.: Lehmann U. Der Gottschedkreis und Rußland. Deutsch-russische Literaturbeziehungen im Zeitalter der Aufklärung. Berlin, 1966.


[Закрыть].

Фридрих Генрих Штрубе родился в 1704 году в одном из городков к юго-западу от Ганновера – в Шпринге или Пирмонте. Он приходился младшим двоюродным братом другому уроженцу Ганновера – государственному советнику и ганноверскому вице-канцлеру Давиду Георгу Штрубе, известному рецензенту Монтескьё и крупному знатоку естественного права, получившему в свое время образование в Галле у Христиана Томазия[331]331
  Томазий, Христиан (Christian Thomasius, 1655–1728) – немецкий юрист и философ-просветитель, автор Основ естественного права (1705); профессор университетов Лейпцига и Галле. – Примеч. науч. ред. См. о нем: Vierhaus R. Montesquieu in Deutschland. Zur Geschichte seiner Wirkung als politischer Schriftsteller im 18. Jahrhundert // Collegium Philosophicum. Studien. Joachim Ritter zum 60. Geburtstag. Basel; Stuttgart, 1965. S. 403–437 (reprint: Idem. Deutschland im 18. Jahrhundert. Politische Verfassung, soziales Gefüge, geistige Bewegungen. Ausgewählte Aufsätze. Göttingen, 1987. S. 9–32, здесь S. 14).


[Закрыть]. В царствование императрицы Анны Иоанновны, в 1738 году, Фридрих Генрих Штрубе прибыл в Петербург в должности секретаря курляндского герцога Эрнста фон Бирона, а затем был приглашен на пост профессора права и политических наук при Академии наук. Сферой специализации Штрубе оставалось естественное право, но особых успехов он достиг, занимаясь систематизацией юридического образования в России, подобно своему более молодому коллеге Филиппу Генриху Дильтею, состоявшему на службе в Московском университете[332]332
  Donnert Е. Philipp Heinrich Dilthey (1723–1781) und sein Bildungsplan für Rußland vom Jahre 1764 // ÖOH. 1989. Bd. 31. S. 203–237.


[Закрыть]. Кроме того, Штрубе публиковал труды по философии, истории и международному праву, а также писал о театре и вопросах этимологии. В 1741–1745 годах он служил в русских посольствах в Копенгагене и Берлине, какое-то время руководил частной дипломатической школой в Петербурге, на протяжении ряда лет писал учебник по истории русского права, представление которого Академии наук настолько затянулось, что в свет он так и не вышел. В 1750 году Штрубе принял российское подданство, в 1754-м стал членом Уложенной комиссии, созванной императрицей Елизаветой Петровной, а в 1756–1757 годах редактировал журнал Академии наук, издававшийся на французском языке. Выполняя эту работу не по своей воле, Штрубе, бросив профессиональные занятия наукой, но не оставив ее вовсе, в 1757 году перешел в Коллегию иностранных дел, выйдя в отставку в 1775 году в чине статского советника.

В разгоревшемся в 1749 году академическом споре о происхождении имени, народа и рода древнерусских князей Штрубе, будучи верным сыном своего нового отечества, однозначно занял сторону антинорманиста Михаила Васильевича Ломоносова, несмотря на то что у его оппонента – немецкого историка Герхарда Фридриха Миллера (а благодаря ему и у всех норманистов впоследствии) – имелась серьезная опора в летописных источниках о призвании варяжских князей в IX веке[333]333
  См.: История Академии наук СССР в трех томах. Т. 1 (1724–1803). M.; Л., 1958. С. 171–172, 278–284; Hoffmann Р. Lomonosov als Historiker. Zum 250. Geburtstag // JGUVLE. 1961. Bd. 5. S. 361–373; Idem. Lomonosovs Bedeutung für die Erforschung der alten russischen Geschichte // Winter E. (Hrsg.) Lomonosov – Schlözer – Pallas. Deutsch-russische Wissenschaftsbeziehungen im 18. Jahrhundert. Berlin, 1962. S. 52–62; Пештич С.Л. Русская историография XVIII века. Ч. 1–3. Л., 1961–1971, здесь см.: Ч. 2. 1965. С. 210–231; Obolensky D. The Varangian-Russian Controversy: the First Round // Lloyd-Jones H., Pearl V., Worden B. (Ed.) History and Imagination. Essays in Honour of H.R. Trevor-Roper. N.Y., 1982. P. 232–242; Black J.L. G. – F. Müller and the Imperial Russian Academy. Kingston; Montreal, 1986. P. 109–122. О роли норманнского вопроса в возникновении русского национального самосознания см.: Rogger H. National Consciousness in Eighteenth-Century Russia. Cambridge (Mass.), 1960. P. 186–252, особенно p. 207–222.


[Закрыть]. А в 1760 году Штрубе с таким же патриотическим воодушевлением обрушивался в своих Lettres russiennes с негодованием на Монтескьё, который несправедливо, по его мнению, отнес Российскую империю к деспотиям, утверждая, что климат и размеры страны предопределили такую форму правления. Однако с мнением немецкого ученого, полагавшего себя обязанным на французском языке вступиться за честь России, полемизировали не только французские авторы[334]334
  Wołoszyński R.W. Französische Berichte über die Petersburger Akademie der Wissenschaften aus der zweiten Hälfte des 18. Jahrhunderts // Winter E. (Hrsg.) Lomonosov – Schlözer – Pallas. S. 342–345, здесь S. 344.


[Закрыть]. Особенно беспощадным критиком показала себя великая княгиня Екатерина Алексеевна, вставшая на сторону Монтескьё[335]335
  [Eкатеринa II.] [В защиту Монтескьё – заметка на книгу Струбе де Пирмонта, анонимную: Lettres Russiennes. MDCCLX] // [Eкатеринa II.] Автобиографические записки. С. 663–674 (переизд.: [Strube de Piermont.] Lettres russiennes / Ed. C. Rosso. P. 175–187). См. об этом: Тарановский Ф.В. Монтескьё о России (К истории Наказа императрицы Екатерины II) // Труды русских ученых за границей: Сб. академической группы в Берлине. 1922. Т. 1. С. 178–223, здесь с. 214–215; Ransel D.L. The Politics of Catherinian Russia. The Panin Party. New Haven; London, 1975. P. 47–51; Rosso C. Introduction. P. 32–35; Biondi C. Postface: Montesquieu, Strube et l’ esclavage. P. 189–209; Madariaga I. de. Catherine and Montesquieu. P. 616–619; Bazzoli M. Pensiero politico dell’assolutismo illuminato. P. 89–90.


[Закрыть]. Правда, она не бросалась в бой с открытым забралом, и неизвестно даже, дошло ли до Штрубе де Пирмонта ее мнение об изданном им памфлете. Однако сохранился экземпляр его сочинения с пометками на полях, сделанными собственноручно Екатериной – по-видимому, между 1760 и 1762 годами[336]336
  Краткое описание этого источника см.: [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 791–792; ему следует, например, К. Россо в переиздании книги Штрубе: Rosso С. Introduction. Р. 32–33.


[Закрыть]. Находясь под сильным впечатлением от Монтескьё, она называла критику его немецкого оппонента («réfuteur») неверной в целом, а его аргументацию – «схоластической»[337]337
  [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 663, 666, 674.


[Закрыть]. В более поздней корреспонденции Екатерины можно найти достаточно подтверждений тому, что она вообще разделяла традиционное, распространенное и в XVIII веке предубеждение против позднегуманистической учености, которой было принято приписывать косность и «педантизм»[338]338
  См. о европейской и, в частности, немецкой традиции критики педантизма: Kühlmann W. Gelehrtenrepublik und Fürstenstaat. Entwicklung und Kritik des deutschen Späthumanismus in der Literatur des Barockzeitalters. Tübingen, 1982. S. 285–473.


[Закрыть]. Уже став правительницей, она, подобно политикам наших дней, измеряла качества настоящего ученого на свой аршин: от него требовались талант писателя и верное служение интересам государства.

Будучи еще великой княгиней, Екатерина не прощала Штрубе его беспринципности. Главный упрек, который предъявляла ему будущая императрица, состоял в восхвалении рабства и апологии деспотизма[339]339
  [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 665.


[Закрыть]: выступая против применения эмоционально нагруженного понятия «деспотия» к форме правления в России, он, по словам Екатерины, спорил «из-за названия, а не из-за сути»[340]340
  Там же. С. 670 («Monsieur dispute pour le nom, non pour chose»); рус. пер. цит. по: [В защиту Монтескьё – заметка на книгу Струбе де Пирмонта, анонимную: Lettres Russiennes. MDCCLX] // [Екатерина II.] Записки императрицы. С. 672–686, здесь с. 681. (Примеч. науч. ред.)


[Закрыть]. В целом ее возражения сводились к категорическому согласию с тезисом Монтескьё о том, что «великая империя, как Россия, погибла бы, если бы в ней установлен был иной образ правления, чем деспотический, потому что только он один может с необходимой скоростью пособить в нуждах отдаленных губерний, всякая же иная форма парализует своей волокитой деятельность, дающую всему жизнь». В то же время Екатерина не считала, что в России существует естественная опасность сползания в порочные или тиранические формы правления – до тех пор, конечно, пока государством управляют просвещенные монархи. Русские, по словам Екатерины, должны лишь молить Бога о том, чтобы Он посылал им «благоразумных правителей [mâitres raisonnables], которые подчинялись бы законам и издавали бы их лишь по зрелом размышлении и единственно в виду блага их подданных»[341]341
  [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 674 (рус. пер. цит. по: [В защиту Монтескьё.] С. 686. – Примеч. науч. ред.).


[Закрыть].

Несколько лет спустя, свергнув Петра III и тем самым посодействовав молитвам с практической стороны, Екатерина сочла, что проблема разрешилась сама собой: под ее властью – властью разумной и просвещенной государыни, пекущейся о благе подданных, – Россия больше не будет деспотией. Начав в середине 1767 года публиковать свой Наказ Уложенной комиссии, Екатерина вновь обратилась к Монтескьё, чтобы обосновать «пространством столь великого государства» «самодержавную власть в той особе, которая оным правит»[342]342
  [Екатерина II.] Наказ императрицы Екатерины II, данный Комиссии о составлении проекта нового Уложения / Под ред. Н.Д. Чечулина. СПб., 1907. С. 3, ст. 9, 10.


[Закрыть]. Однако это не помешало императрице заявить, что, благодаря «переменам, которые […] предприял Петр Великий», Россия стала «европейской державой», а «предлогом» ее собственного «самодержавного правления» является получение «самого большого ото всех добра»[343]343
  [Екатерина II.] Наказ императрицы Екатерины II, данный Комиссии о составлении проекта нового Уложения. С. 2, ст. 6; С. 4, ст. 13–14. Интерпретацию екатерининской модели общественного устройства см.: Geyer D. „Gesellschaft“ als staatliche Veranstaltung. Sozialgeschichtliche Aspekte des russischen Behördenstaats im 18. Jahrhundert // JGO. Bd. 14. 1966. S. 21–50; переработанный вариант этой статьи см. в сборнике: Geyer D. (Hrsg.) Wirtschaft und Gesellschaft im vorrevolutionären Rußland. Köln, 1975. S. 20–52, здесь S. 31–32; Scharf C. Innere Politik und staatliche Reformen seit 1762.


[Закрыть]. За несколько лет работы над Наказом Екатерина не только «ограбила», как она сама кокетливо характеризовала свою писательскую деятельность, Дух законов Монтескьё – она превратила его идеал сословно-представительной монархии в модель просвещенно-абсолютистского бюрократического государства, опирающегося на фундаментальные законы, где подданные делятся на три категории, а судебная власть обнаруживает тенденцию к отделению от двух остальных властей[344]344
  Тарановский Ф.В. Политическая доктрина в Наказе императрицы Екатерины II // Сборник статей по истории права, посвященный М.Ф. Владимирскому-Буданову. Киев, 1904. С. 44–86; Andreae F. Beiträge zur Geschichte Katharinas II. Die Instruktion vom Jahre 1767 für die Kommission zur Abfassung eines neuen Gesetzbuches. Berlin, 1912. Множество новых интересных наблюдений по этому вопросу содержит работа: Madariaga I. de. Catherine II and Montesquieu. P. 609–650, здесь p. 619–632.


[Закрыть]. Помимо этого, перед Екатериной встала задача обозначить новые для российского контекста проблемы, и с этой целью она обратилась к другим авторитетным источникам – произведениям, вышедшим из-под пера представителей немецкой политической мысли.

С первыми двумя томами Наставлений политических (Institutions politiques) уроженца Гамбурга Якоба Фридриха Бильфельда, до 1755 года состоявшего на службе у Фридриха Великого, Екатерина познакомилась вскоре после их выхода в свет в 1760–1761 годах, соблаговолив внести в свои политические заметки (aperçus) одну из его рекомендаций правителям. В ней приведены в пример основные принципы устройства «самой прочной из всех известных на свете» империй – Китайской: «не делать ничего без правил и разума, не руководить себя предразсудками; уважать веру, но никак не давать ей влияния на государственные дела; изгонять из совета все, что отзывается фанатизмом, и извлекать наибольшую по возможности пользу из каждого положения для блага общественного»[345]345
  [Екатерина II.] Собственноручные заметки великой княгини Екатерины Алексеевны // Сб. РИО. Т. 7. 1871. С. 82–101, здесь с. 97–98, № 31 (оригинал на франц. яз.; см. рус. пер. в примеч. – Прим. науч. ред.); переизд.: [Она же.] Автобиографические записки. С. 625. См.: Bielfeld J.F. Institutions politiques. Т. 1–2. La Haye, 1760; T. 3. Leide, 1772 (цитату, которую Екатерина внесла в свои заметки, см.: Т. 2. Р. 311). О Бильфельде см.: Klueting Н. Die Lehre von der Macht der Staaten. Das außenpolitische Machtproblem in der „politischen Wissenschaft“ und in der praktischen Politik im 18. Jahrhundert. Berlin, 1986. S. 114–137.


[Закрыть]. Таким образом, когда в 1765 году императрица выражала Бильфельду благосклонную благодарность за присылку ей первого тома[346]346
  См.: Собственноручное черновое письмо Екатерины II к барону Бильфельду по поводу поднесенного им сочинения (6 апреля 1765 г.) // Сб. РИО. Т. 13. 1874. С. 3–4.


[Закрыть], его труд был уже хорошо ей известен.

Идеи Бильфельда пригодились Екатерине главным образом при написании первого Дополнения к Наказу, в особенности для составления подробного списка задач городской и сельской полиции. К ее компетенции императрица отнесла все, что связано с поддержанием «доброго» порядка в обществе[347]347
  [Екатерина II.] Наказ императрицы Екатерины II. С. 144, ст. 530. См.: Чечулин Н.Д. Введение // Там же. С. I–CLIV, здесь с. CXXXVI; Andreae F. Beiträge zur Geschichte Katharinas II. S. 77–79; Donnert E. Politische Ideologie der russischen Gesellschaft zu Beginn der Regierungszeit Katharinas II. Berlin, 1976. S. 77–79.


[Закрыть]. Можно, даже не входя в детали, с уверенностью сказать, что важность этой функции была прекрасно известна Екатерине со времен ее юности в Германии, однако у Бильфельда этот опыт выразился через ясные научные представления. К функциям полиции относились: охрана богослужений и других церковных церемоний; поддержание благонравия, подразумевавшее ограничение роскоши, пьянства, страсти к игре, пресечение неприличного поведения в общественных банях, публичного колдовства и гаданий; охрана здоровья и забота о чистоте воздуха, поддержание чистоты улиц и водоемов, контроль за качеством продуктов и напитков; борьба с эпидемиями; надзор за выращиванием зерна и его хранением, а также за скотом, пастбищами и местами рыбной ловли, за ведением строительных работ и состоянием мостов; благоустройство городов, контроль за передвижениями по дорогам и за постоялыми дворами; предупреждение пожаров, краж, насилия, запрет на незаконное хранение оружия, на несанкционированные сборища и на распространение крамольных произведений; обеспечение тишины по ночам и освещение улиц; контроль мер и весов; надзор за наемными рабочими и поденщиками, включая заботу о справедливой оплате их труда; забота о бедняках и больных. Каждый член общества, независимо от ранга или звания, должен подчиняться власти полиции, полномочия которой заканчиваются там, где начинается юрисдикция гражданских органов («правосудия гражданского»)[348]348
  [Екатерина II.] Наказ императрицы Екатерины II. С. 147–151, ст. 527–566, особенно см. ст. 552–563. См.: Чечулин Н.Д. Введение. С. CXXXVII; Griffiths D.M. Catherine II: The Republican Empress // JGO. N.F. Bd. 21. 1973. S. 323–344, здесь S. 331–332. См. эту статью на русском языке: Гриффитс Д.М. Екатерина II: Императрица-республиканка // Он же. Екатерина II и ее мир. Статьи разных лет. С. 63–101 (Примеч. науч. ред.).


[Закрыть]. Последняя сентенция, позаимствованная Екатериной у Бильфельда, даже вызвала удивление у издателя Наказа Николая Дмитриевича Чечулина (здесь надо принять во внимание условия царской России 1907 года): ему удалось привести убедительные доказательства в пользу того, что многие из перечисленных задач полиции никак не соответствовали ни реальной обстановке в России 60-х годов XVIII века, ни тогдашнему состоянию органов государственного управления[349]349
  Чечулин Н.Д. Введение. С. CXXXVII.


[Закрыть]. Таким образом, извлечения, сделанные Екатериной из скрупулезно составленного Бильфельдом перечня, можно считать текстом программы, результатом которой в Российской империи должен был стать «хороший порядок и благочиние вообще в гражданском сожитии» по немецкому образцу[350]350
  «Le bon ordre et les bonnes mœurs dans la société en general» // [Екатерина II.] Наказ императрицы Екатерины II. С. 150, ст. 561. Об источниках см.: Raeff M. The Well-Ordered Police State. Social and Institutional Change through Law in the Germanies and Russia, 1600–1800. Совершенно справедливо отмечая, что Екатерина II ориентировалась на немецкую модель «полицейского государства», Раев, как ни странно, не привлекает в качестве доказательства использованные ею цитаты из сочинений Бильфельда.


[Закрыть]. Американский историк Джон Александер полагает, что влияние Бильфельда сказалось на дальнейшей политике Екатерины, в частности на мерах по очистке городов, борьбе с эпидемиями и выведении из столиц крупных фабрик[351]351
  Alexander J.T. Bubonic Plague in Early Modern Russia. Public Health and Urban Disaster. Baltimore; London, 1980. P. 62–63, 90, 146, 265.


[Закрыть]. По всей вероятности, Екатерина пользовалась Institutions politiques в числе других источников и впоследствии, уже работая над концепцией Устава благочиния 1782 года[352]352
  Устав благочиния // ПСЗ. Собр. 1-е. Т. 21. № 15379. См. об Уставе: Григорьев В.А. Зерцало управы благочиния (эпизод из истории Управы благочиния 1782 г.) // Русский исторический журнал. 1917. № 3–4. С. 73–103; Griffiths D.M. Catherine II: The Republican Empress. P. 332; Raeff M. The Well-Ordered Police State and the Development of Modernity in Seventeenth– and Eighteenth-Century Europe: An Attempt at a Comparative Approach // AHR. Vol. 80. 1975. P. 1221–1243, здесь p. 1235–1238; Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 292–295 (см. рус. пер.: Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 251–252. – Примеч. науч. ред.); Le Donne J.P. Ruling Russia. Politics and Administration in the Age of Absolutism, 1762–1796. Princeton (N.J.), 1984. P. 83–141; Scharf C. Innere Politik und staatliche Reformen seit 1762. S. 801–802.


[Закрыть]. Более того, этот труд она сочла достаточно важным, чтобы распорядиться о переводе двух его первых томов на русский язык[353]353
  [Бильфельд Я.Ф., барон.] Наставления политические барона Билфелда. Ч. 1 / Пер. Ф.Я. Шаховского. М., 1768; Ч. 2 / Пер. A.A. Барсова. M., 1775 (см.: СК I. Дополнения, разыскиваемые издания, уточнения. № 574); Чечулин Н.Д. Введение. С. CXXXVI; Donnert Е. Politische Ideologie der russischen Gesellschaft. S. 33. О проблемах перевода см.: Müller E. Johann Gottfried Reichels „Anmerkungen…“. S. 230–231.


[Закрыть].

На русский язык были переведены и некоторые из многочисленных сочинений камералиста и обществоведа Иоганна Генриха Готтлоба фон Юсти[354]354
  Койе [Куайе] Г.Ф. Торгующее дворянство, противуположенное дворянству военному, или Два рассуждения о том, служит ли то к благополучию государства, чтобы дворянство вступало в купечество? С прибавлением особливого о том же рассуждения г. Юстия / Пер. Д.И. Фонвизина. СПб., 1766 (см.: СК I. № 3018); Юстий И.Г.Г. Существенное изображение естества народных обществ и всякого рода законов / Пер. А.О. Волкова. СПб., 1770 (см.: СК I. № 8743); Он же. Основания силы и благосостояния царств или подробное начертание всех знаний, касающихся до государственного благочиния / Пер. И.И. Богаевского. Ч. 1–4. СПб., 1772–1778 (см.: СК I. № 8742). Выдержки из работ Юсти появлялись на русском языке, кроме того, в журнале Ежемесячные сочинения, издававшемся Герхардом Фридрихом Миллером в 1755–1764 гг. См.: Schmidt Н. Johann Heinrich Gottlieb von Justi, ein vergessener Vertreter der deutschen Aufklärung des XVIII. Jahrhunderts, und Rußland // Wissenschaftliche Zeitschrift der Universität Halle/Wittenberg, Gesellschafts– und sprachwissenschaftliche Reihe. Bd. 10. 1961. № 1. S. 272–279; Штранге М.М. Демократическая интеллигенция России в XVIII веке. M., 1965. С. 181–183; Donnert Е. Politische Ideologie der russischen Gesellschaft. S. 32–34.


[Закрыть], подвизавшегося то в Саксонии-Эйзенахе, то в Австрии, то в Ганновере, Дании и Пруссии, однако в основном чрезвычайно плодотворно предававшегося свободной писательской деятельности[355]355
  См.: Frensdorff F. Über das Leben und die Schriften des Nationalökonomen J.H.G. von Justi // Nachrichten der Königlichen Gesellschaft der Wissenschaften zu Göttingen, Phil. – Hist. Klasse, aus dem Jahre 1903. Göttingen, 1904. S. 355–503; о работах Юсти см.: Ibid. S. 366–367, 417–435; Klueting H. Die Lehre von der Macht der Staaten. S. 87–114; Dreitzel H. Justis Beitrag zur Politisierung der deutschen Aufklärung // Bödeker H.E., Herrmann U. (Hrsg.) Aufklärung als Politisierung – Politisierung der Aufklärung. Hamburg, 1987. S. 158–177; Idem. Absolutismus und ständische Verfassung in Deutschland. Ein Beitrag zu Kontinuität und Diskontinuität der politischen Theorie in der frühen Neuzeit. Mainz, 1992. Kap. 6.


[Закрыть]. Н.Д. Чечулин убедительно показывал, что в Наказе Екатерина воспользовалась работами Юсти – как его заметкой к трактату Габриэля Франсуа Койе О торгующем дворянстве, ставшей частью большой европейской дискуссии, так и Grundfeste zu der Macht und Glückseligkeit der Staaten[356]356
  Coyer G. – F. Der handelnde Adel, dem der kriegerische Adel entgegengesetzt wird. Zwei Abhandlungen über die Frage: Ob es der Wohlfahrt des Staats gemäß sei, daß der Adel Kaufmannschaft treibe? Aus dem Französischen übersetzt und mit einer Abhandlung über eben diesen Gegenstand versehen von Johann Heinrich Gottlob von Justi. Göttingen, 1756; Justi J.H.G. Die Grundfeste zu der Macht und Glückseligkeit der Staaten oder ausführliche Vorstellung der gesamten Policeywissenschaft. Bde. 1–2. Königsberg; Leipzig, 1760–1761 (см. рус. пер.: Юстий И.Г.Г. Основания силы и благосостояния царств, или Подробное начертание всех знаний, касающихся до государственного благочиния. Ч. 1–4. СПб., 1772–1778. – Примеч. науч. ред.).


[Закрыть] – трактатом о полиции, представлявшим собой свод всех известных и имевших значение на тот момент принципов науки полицейского права. На вопрос о том, пристало ли дворянству заниматься торговлей, – в высшей степени актуальный для России того времени, обсуждавшийся комиссией о торговле и при Елизавете Петровне, и при Екатерине II, – Наказ, цитировавший как отрицательный ответ Монтескьё, так и положительное мнение Юсти, однозначного ответа не давал[357]357
  [Екатерина II.] Наказ императрицы Екатерины II. С. 94–95, ст. 330, 331. См.: Чечулин Н.Д. Введение. С. CXXXVIII–CXXXIX. О политико-экономическом фоне см.: Kamendrowsky V., Griffiths D.M. The Fate of the Trading Nobility Controversy in Russia: A Chapter in the Relationship between Catherine II and the Russian Nobility // JGO. N.F. Bd. 26. 1978. S. 198–221 (см. эту статью на русском языке: Гриффитс Д.М. Дебаты о «торгующем дворянстве» в России: глава из истории отношений между Екатериной II и русским дворянством (в соавторстве с В. Камендровским) // Он же. Екатерина II и ее мир. С. 151–189); Daniel W.L. Grigorii Teplov: A Statesman at the Court of Catherine the Great. Newtonville (Mass.), 1991. P. 26–39.


[Закрыть]. Больше всего совпадений с соответствующими разделами у Юсти обнаруживается в главе XVII – О городах, тогда как о его влиянии на отдельные положения глав Наказа, посвященных вопросам благочиния и финансов, можно скорее догадываться[358]358
  Чечулин Н.Д. Введение. С. CXXXVIII–CXL.


[Закрыть]. При этом невозможно установить, кто именно из двух ученых – Бильфельд или Юсти, составлявшие научную конкуренцию друг другу прежде всего в Германии, – был вдохновителем тех или иных пассажей[359]359
  Klueting H. Die Lehre von der Macht der Staaten. S. 121; Dreitzel H. Justis Beitrag zur Politisierung der deutschen Aufklärung. S. 158; Müller E. Johann Gottfried Reichels „Anmerkungen…“. S. 237.


[Закрыть].

В силу ограниченности наших познавательных возможностей, зачастую, несмотря на все усилия, выявить зависимость того или иного положения Наказа от его источников невозможно. Усилия могут оказаться тем более тщетными, если учесть, что Екатерина, обладавшая определенными навыками компиляции и расстановки собственных акцентов, собственноручно уничтожила многие из своих черновиков – не сохранилась даже оригинальная рукопись Наказа на французском языке. Как следствие, Чечулин – составитель лучшего до сих пор издания Наказа, пытавшийся установить источники каждого его параграфа, – вынужден был признать, что, в силу сокращения многословных цитат из Юсти и Бильфельда (в отличие от кратких, «содержательных» фраз Монтескьё), произведенного Екатериной, сходство «неизбежно ослабевает», и указать на источник с полной уверенностью не всегда возможно[360]360
  Чечулин Н.Д. Введение. С. CXXXV.


[Закрыть]. Другие исследователи, со скепсисом относившиеся к методу Чечулина, попытались не столько проследить дословные соответствия, сколько уловить политическое содержание и общую тенденцию отдельных пассажей Наказа. Такие разные авторы, как Федор Васильевич Тарановский, Георг Закке, Янис Яковлевич Зутис, Николай Михайлович Дружинин, Марк Раев, Дэвид Гриффитс, Дэвид Рансел и Эрих Доннерт, с большей или меньшей степенью обоснованности указывали на существенное влияние немецких политических наук – прежде всего камералистики и полицейского права, – под воздействием которых Екатерина внесла коррективы в антиабсолютистский проект Монтескьё, трансформировав его в модель просвещенно-абсолютистского чиновничье-бюрократического государства[361]361
  Тарановский Ф.В. Политическая доктрина в Наказе императрицы Екатерины II. С. 62–63, 70, 76–79, 83–84; Sacke G. Zur Charakteristik der gesetzgebenden Kommission Katharinas II. von Russland // AKG. Bd. 21. 1931. S. 166–19, здесь S. 175–176; Зутис Я. Остзейский вопрос в XVIII веке. Рига, 1946. С. 292–297; Дружинин Н.М. Просвещенный абсолютизм в России // Абсолютизм в России. (XVII–XVIII вв.): Сб. ст. M., 1964. С. 428–459, здесь с. 437; Raeff M. The Well-Ordered Police State and the Development of Modernity in Seventeenth– and Eighteenth-Century Europe; Griffiths D.M. Catherine II: The Republican Empress. P. 331–333; Ransel D.L. The Politics of Catherinian Russia. P. 178–181; Donnert E. Politische Ideologie der russischen Gesellschaft. S. 31–35. Скептическую позицию по отношению к интерпретации Тарановского занимает И. де Мадариага, см.: Madariaga I. de. Catherine II and Montesquieu. P. 628–632.


[Закрыть].

По меньшей мере Бильфельд мог бы стать основным звеном в этой трансформации, соединив естественно-правовую легитимацию абсолютизма с государственными интересами, как их определяет правитель (Staatsräson). Тарановский показал, что Екатерина разошлась с Монтескьё по трем главным пунктам, приняв сторону Бильфельда:

1. Если Монтескьё представлял духовенство как сословную корпорацию, обладающую собственным правом, а следовательно, независимую от суверенитета правителя, то Бильфельд, находясь в русле лютеранской традиции, выступал за подчинение духовенства княжеской власти[362]362
  Тарановский Ф.В. Политическая доктрина в Наказе императрицы Екатерины II. C. 70–71 (см. здесь также примеч. 3).


[Закрыть]. Последняя рекомендация пришлась Екатерине по душе еще в 1760–1761 годах, когда труды Бильфельда впервые попали к ней в руки[363]363
  См. выше, с. 128.


[Закрыть].

2. Если Монтескьё приписывал определенным историческим государствам и формам правления цели относительные и ограниченные, то Бильфельд и другие немецкие теоретики государственного права вслед за Христианом Вольфом считали абсолютной целью государства достижение максимально возможного общего блага[364]364
  Тарановский Ф.В. Политическая доктрина в Наказе императрицы Екатерины II. С. 77–78, здесь см. примеч. 7; Gleason W. Political Ideals and Loyalties of Some Russian Writers of the Early 1760s. P. 563–569. О Христиане Вольфе см.: Link C. Die Staatstheorie Christian Wolffs // Schneiders W. (Hrsg.) Christian Wolff 1679–1754. Interpretationen zu seiner Philosophie und deren Wirkung. 2. Aufl. Hamburg, 1986. S. 171–192; Schneiders W. Die Philosophie des aufgeklärten Absolutismus. Zum Verhältnis von Philosophie und Politik, nicht nur im 18. Jahrhundert // Bödeker H.E., Herrmann U. (Hrsg.) Aufklärung als Politisierung – Politisierung der Aufklärung. S. 32–52, здесь S. 38–41. О всеобъемлющих эвдемонистских целях государства, согласно учению естественного права в XVIII веке, см.: Scheuner U. Die Staatszwecke und die Entwicklung der Verwaltung im deutschen Staat des 18. Jahrhunderts // Kleinheyer G., Mikat P. (Hrsg.) Beiträge zur Rechtsgeschichte. Gedächtnisschrift für Hermann Conrad. Paderborn, 1979. S. 467–489; Klippel D. Von der Aufklärung der Herrscher zur Herrschaft der Aufklärung // ZHF. Bd. 17. 1990. S. 193–210.


[Закрыть].

3. Если Монтескьё ограничивался тезисом о необходимости подготовить умы к принятию наилучших законов, то Бильфельд поднимал просвещение до уровня политической задачи: «[Первое политическое правило состоит в том, чтоб] просвещать свою нацию, то есть распространить разум и влить в сердца народа тихие нравы…»[365]365
  Bielfeld J.F. (Freiherr von). Institutions politiques. Т. 1. Liege, 1768. P. 57. Оригинал на франц. яз.: «Il faut polir la Nation que l’ on doit gouverner…»; рус. пер. см.: [Бильфельд Я.Ф., барон.] Наставления политические. Ч. 1. С. 44. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть]Согласно Монтескьё, воспитание должно было соответствовать конкретным формам правления, в то время как Бильфельд a priori рассматривал служение всеобщему благу как высший воспитательный идеал[366]366
  Тарановский Ф.В. Политическая доктрина в Наказе императрицы Екатерины II. С. 78–79, см. примеч. 1, 2. См. об этом также: Schneiders W. Die Philosophie des aufgeklärten Absolutismus. S. 33; Klippel D. Von der Aufklärung der Herrscher zur Herrschaft der Aufklärung. S. 200–201.


[Закрыть].