Текст книги "Екатерина II, Германия и немцы"

Автор книги: Клаус Шарф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Клаус Шарф
Екатерина II, Германия и немцы

STUDIA EUROPAEA

СОВМЕСТНЫЙ ПРОЕКТ

ГЕРМАНСКОГО ИСТОРИЧЕСКОГО

ИНСТИТУТА В МОСКВЕ

И ИЗДАТЕЛЬСТВА

"НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ"

Deutsches

Historisches

Institut

Moskau

Предисловие к русскому изданию

Эта книга первоначально была написана для немецкой публики. Теперь же я с радостью, считая это для себя большой честью, представляю свою книгу российским читателям. Учитывая этот факт, я немного сократил оригинальный текст, в особенности примечания, однако решил не менять его существенно далее и не дополнять его новыми исследованиями: я не хотел усложнять восприятие этого труда фактом существования различных его версий. Как следствие, книга на русском языке отражает мои познания в историографии, относящиеся к 1994–1995 годам. В то время я даже не отваживался предполагать, насколько широко и многосторонне будут далее развиваться международные исследования личностной истории Екатерины II и России второй половины XVIII века.

Темой этой книги я обязан Льву Зиновьевичу Копелеву (1912–1997), важнейшему посреднику между Россией и Германией. Эмигрант поневоле, он, русский германист, в сотрудничестве с университетом города Вупперталя создал в 1980-е годы концепцию исследовательского проекта под названием Русские и Россия с немецкой точки зрения и немцы и Германия с русской точки зрения[1]1
  Драбкин Я.С. Лев Копелев и «Вуппертальский проект» // Карп С.Я. (Отв. ред.) Русские и немцы в XVIII веке. Встреча культур. М., 2000. С. 297–304.


[Закрыть]. Он пригласил меня к сотрудничеству в части этого проекта – Немцы и Германия с русской точки зрения в XVIII веке: Просвещение (Deutsche und Deutschland aus russischer Sicht 18. Jahrhundert: Aufklärung): мне было поручено написать статью об образе Германии у Екатерины II. Вдохновила меня та естественность, с которой Копелев включил императрицу немецкого происхождения в число обладателей «русского взгляда». Тогда я узнал, что тема «Екатерина и Германия» не имела вообще никакой традиции в новейшей историографии. В многочисленных исследованиях историков и литературоведов СССР и ГДР, посвященных культурным и научным немецко-русским связям и обменам, Екатерине, в отличие от Петра I, также не отводилось собственной роли. Поскольку тогда же я готовил статьи о времени правления Екатерины для пособия по истории России, я хорошо знал соответствующие источники и историографию и увидел возможность соединить в моем изложении образ Германии у монархини с основными характеристиками ее правления в сравнительном европейском аспекте.

Из моей работы над этой темой выросла такая объемистая рукопись, что, с одной стороны, ее пришлось сократить для публикации в одном из томов Вуппертальского проекта Копелева[2]2
  Scharf С. «La Princesse de Zerbst Catherinisée». Deutschlandbild und Deutschlandpolitik Katharinas II // Herrmann D. (Hrsg.) 18. Jahrhundert: Aufklärung. München, 1992. S. 271–340 (= Kopelew L. (Hrsg.) West-östliche Spiegelungen, Reihe B: Deutsche und Deutschland aus russischer Sicht. Bd. 2).


[Закрыть], а с другой стороны, профессор Готфрид Шрамм (университет Фрейбурга) увидел в ней ядро будущей диссертации. Предложение защитить ее в Университете имени Мартина Лютера в Галле поступило от профессора Эриха Доннерта в 1991 году. К середине 1992 года я основательно переработал рукопись, пересмотрел свои первые умозаключения, снабдил их более подробными доказательствами и добавил новые, частные темы. Так постепенно тема разрослась от исследования образа Германии у Екатерины до изучения ее многообразных контактов с Германией и немцами, при этом не утратив свой первоначальный исследовательский импульс – связь с копелевским проектом. После того как профессора Эрих Доннерт и Готфрид Шрамм, а также профессор Карл Оттмар фон Аретин, в то время – директор Института европейской истории в Майнце, научным сотрудником которого я тогда был, дали благоприятные отзывы о моей диссертации, я смог успешно защитить ее в Университете имени Мартина Лютера в Галле в феврале 1993 года. Для публикации в серии «Труды Института европейской истории в Майнце» (в то время в сотрудничестве с издательством Philipp von Zabern, Майнц), состоявшейся летом 1995 года, я еще раз основательно переработал и расширил исследование[3]3
  Scharf C. Katharina, Deutschland und die Deutschen. Mainz, 1995. (Veröffentlichungen des Instituts für Europäische Geschichte. Bd. 153).


[Закрыть]. В 1996 году в том же издательстве вышло второе идентичное, но уже иллюстрированное издание книги. К сожалению, вплоть до самой сдачи монографии в печать мне оставались неизвестными новаторские труды двоих московских коллег: Александра Каменского и Олега Омельченко[4]4
  Каменский А.Б. «Под сению Екатерины…»: Вторая половина XVIII века. СПб., 1992; Омельченко О.А. «Законная монархия» Екатерины Второй. Просвещенный абсолютизм в России. М., 1993.


[Закрыть], однако я очень доволен тем, что наши интерпретации в своих важнейших пунктах скорее дополняют друг друга, чем сталкиваются.

Вслед за публикацией монографии появилось, как в Германии, так и в других странах, около 30 рецензий на мою книгу, оценивавших ее преимущественно положительно. Суждение, высказанное в исследовании одним из российских авторов, я отношу на счет глубокого непонимания самого намерения моей книги: критически противопоставить национальному и националистическому взгляду европейский и космополитический: «Но само построение книги: импульсы реформ – из Германии, просвещение, классицизм, сентиментализм – оттуда же; немцы на российской службе – невольно создает впечатление, будто бы Екатерина черпала опыт и мудрость прежде и больше всего со своей родины»[5]5
  Виноградов В.Н. Трудная судьба Екатерины II в историографии // Лещиловская И.И. (Ред.) Век Екатерины II: Россия и Балканы. М., 1998. С. 6–23, цит. с. 19–20.


[Закрыть]. Сознательный читатель моей книги согласится с тем, что я, созвучно с историографией, не склонен недооценивать центрального значения ни франкоязычного Просвещения, ни петровского наследия для формирования культурно-политической картины мира Екатерины II. Напротив, исследовательский проект Льва Копелева, положивший начало моим научным изысканиям, посвящен взаимному восприятию русских и немцев, и Германия, разумеется, возникает в моей книге чаще, чем другие регионы Европы. Я, однако, отдаю должное тем рецензентам, кто выражал пожелание, чтобы в будущем на основе исследований об образовании Екатерины была составлена интеллектуальная биография императрицы по русским и другим европейским источникам[6]6
  См.: Zielińska Z. [Rec.] // Kwartalnik Historyczny. T. 104, No. 1. 1997. S. 117–120; Bartlett R. [Rev.] // Study Group on Eighteenth-Century Russia. Newsletter. No. 25. 1997. P. 69–73.


[Закрыть]. Также я вынужден принять как должное, что столь ценимый мной историк Марк Раев (1923–2008) выразил неудовлетворение моей книгой, немецкий оригинал которой составляет 570 страниц, выбрав для этого форму, напоминающую более эссе, и при всем его глубоком знании историографии сумел извлечь из нее новые знания лишь фрагментарно[7]7
  Raeff M. [Rev.] // SR. Vol. 56. 1997. P. 141–142.


[Закрыть]. Однако и я в своей книге сам предложил подобный взгляд: каждый из ее аспектов можно углубить монографическим исследованием, что, в то же время, лишает нас возможности увидеть общую картину за далеко расположенными друг от друга частями целого. И, только работая с переводом, я все более осознавал, что, хотя Российская империя XVIII века в общем знакома немецкой историографии как предмет исторического исследования и изложения, Священная Римская империя германской нации – за исключением ее штатов Австрии и Пруссии – как в специальной научной сфере, так и среди интересующейся публики в России все же настолько неизвестна, что для многих понятий из истории ее государственного устройства и культуры даже отсутствуют подходящие переводы.

Идею русского издания моей книги высказал в конце 1990-х годов профессор Готфрид Шрамм, указав также и путь для ее осуществления, за что я ему сердечно благодарен. Издательство Philipp von Zabern и его тогдашний директор господин Франц Руцен сразу же согласились способствовать выходу книги на русском языке, а фонд Inter Nationes финансировал ее перевод. Однако качество этого русского текста, к сожалению, не позволило публикации состояться, и от этого замысла пришлось отказаться на долгие десять лет.

Дальнейшее движение проект получил лишь благодаря руководившему Германским историческим институтом в Москве профессору доктору Бернду Бонвечу, принявшему в 2009 году решение включить мою книгу в программу переводов научной литературы, издающейся Институтом в России. Продолжение сотрудничества стало возможным благодаря сменившему его в должности директора профессору доктору Николаусу Катцеру. Я благодарю обоих директоров за содействие, оказанное изданию со стороны Института. Осуществить переработку прежней версии перевода взялась кандидат исторических наук Майя Лавринович, сама являющаяся специалистом по истории России XVIII века и работавшая также с немецкими источниками этого периода: я благодарен ей за готовность принять на себя этот труд, за ее терпение и дружескую совместную работу. Ингрид Ширле и Людмиле Орловой-Гимон из Германского исторического института в Москве я также сердечно благодарен за то, что они уделили свое время подготовке текста к изданию.

Эту книгу я посвящаю моим российским коллегам и друзьям, разделяющим мой интерес к личности Екатерины II и истории России времен ее правления и внесшим своими исследованиями последних десятилетий признанный учеными всего мира вклад в ревизию устаревших исторических интерпретаций: Александру Каменскому, Сергею Карпу, Наталье Кочетковой, Олегу Омельченко и Галине Смагиной.

Клаус Шарф

Введение

1. Екатерина II в историографии

Обновление России, осуществленное при Петре Великoм, после смерти императора оказалось необратимым. Если следовать немецкому историку Райнхарду Виттраму, три основных фактора были тому причиной:

…люди – иностранцы и россияне, – для которых дело Петра стало своего рода заветом; учреждения, созданные Петром, сферы государственной деятельности и корпус чиновников, собственный вес которых и связь с многочисленными личными интересами нельзя было сбросить со счетов; многостороннее влияние Просвещения, на пути которого не могли устоять уже никакие преграды[8]8
  См.: Wittram R. Peter I., Czar und Kaiser. Zur Geschichte Peters des Großen in seiner Zeit. 2 Bde. Göttingen, 1964. Bd. 2. S. 502. Более ранний вариант этой формулировки см.: Idem. Peter der Große. Der Eintritt Rußlands in die Neuzeit. Berlin; Göttingen; Heidelberg, 1954. S. 141.


[Закрыть].

Именно в эту традицию непрерывного реформирования России, ее вестернизации, или европеизации, включилась императрица Екатерина II, внеся в нее свой оригинальный и соответствующий духу времени вклад: в течение почти 35 лет правления, с 1762 по 1796 год, она от лица государства всеми силами содействовала просвещению, развивала и укрепляла институты, созданные Петром I, и – будучи по рождению иностранкой – сумела стать активной представительницей и самостоятельной продолжательницей дела Петра в России и Европе.

«Россия есть европейская держава», – провозгласила Екатерина в 1766 году в своем важнейшем политическом сочинении – Наказе Уложенной комиссии[9]9
  Оригинальный текст на французском языке и перевод на русский язык см. в издании: [Екатерина II.] Наказ императрицы Екатерины II, данный Комиссии о сочинении проекта нового Уложения / Под ред. Н.Д. Чечулина. СПб., 1907. C. 2, ст. 6–7.


[Закрыть]. С одной стороны, это знаменитое высказывание являлось лаконичным итогом истории России со времен Петра Великого. Обращенное к европейской общественности, оно звучало решительной отповедью распространенным на Западе и разделявшимся многими, в том числе и Монтескьё, представлениям о России как о восточной деспотии, отповедью любой попытке отказать Российской империи в принадлежности к системе европейских государств. С другой стороны, императрица, высказавшись таким образом и за настоящее, и за будущее державы, со всей настойчивостью и максимально декларативно сформулировала ориентир для депутатов Уложенной комиссии: Россия идет и будет двигаться дальше по европейскому пути.

Сегодня историки в основном единодушны в том, что Российская империя за время правления Екатерины II отстроила свои отношения со странами Западной и Центральной Европы почти во всех областях, получив, благодаря абсолютизму и Просвещению, второй, причем весьма существенный, импульс для проведения доиндустриальной модернизации[10]10
  В качестве примера труда, в котором «синтезирована» предшествующая историография, см.: Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. London; Oxford, 1981 (см. в переводе на рус. яз.: Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. М., 2002. – Примеч. науч. ред.). См. также: Scharf С. Innere Politik und staatliche Reformen seit 1762 // Zernack K. (Hrsg.) Handbuch der Geschichte Rußlands. Bd. 2: 1613–1856, Halbbd. 2. Stuttgart, 1988. S. 676–806. Западные исследователи, занимающиеся историей России XVI–XIX веков, с 1950-х годов ориентируются на парадигму модернизации. Однако ее критерии были разработаны и убедительно включены в контекст всего XVIII века лишь в нескольких исследованиях последних лет. См. среди них: Dixon S. The Modernisation of Russia, 1676–1825. Cambridge, 1999; Каменский A.Б. От Петра І до Павла І: Реформы в России XVIII столетия. Опыт целостного анализа. М., 2001. Основные тенденции в истории Европы от раннего Средневековья до XVIII века проанализированы в очерке Готтфрида Шрамма: Schramm G. Europas vorindustrielle Modernisierung // Melville R., Scharf C., Vogt M., Wengenroth U. (Hrsg.) Deutschland und Europa in der Neuzeit. Festschrift für Karl Otmar Freiherr von Aretin zum 65. Geburtstag. 2 Bde. Stuttgart, 1988. Bd. 1. S. 205–222.


[Закрыть]. Признав это, следует тем не менее заметить, что императрица не внесла принципиальных изменений в заданное Петром I направление российской истории.

Этой преемственностью в немалой степени объясняется и тот факт, что вокруг личности Екатерины, а заодно целей, методов и результатов ее правления не возникло устойчивого политического мифа, который просвещенным историкам наших дней пришлось бы преодолевать, подобно тому как это произошло с исторической фигурой царя-реформатора. Если бы и возникли желающие использовать такой миф в политических целях, то сначала они вынуждены были бы создать его, вызвав при этом сопротивление одной из самых современных – по крайней мере, в западном мире – отраслей исторической науки, хорошо знакомой с опубликованными и неопубликованными источниками, занимающейся с 60-х годов XX столетия в высшей степени специализированными исследованиями, поддерживающей тесную научную коммуникацию, а в последнее время уделяющей большое внимание обобщающему анализу, то есть рассматривающей период правления Екатерины II как составную часть истории европейского ancien régime.

Уже в 1797 году некий анонимный «филантроп» объявил, что деятельность императрицы «большей частью принадлежит истории», однако его аргументация и обвинительный пафос высказываний – «перед судом человечества» – свидетельствуют скорее о том, что политические вопросы, обсуждавшиеся непосредственно по окончании ее долгого царствования, сохраняли свою остроту и актуальность и дальше[11]11
  Katharine II. vor dem Richterstuhle der Menschheit. Größtentheils Geschichte. St. Petersburg, 1797. На титульном листе указано фиктивное место издания. Скорее всего, этот труд был напечатан в Лейпциге, см.: СК II. Т. 3. С. 258 (приложение IV, № 20).


[Закрыть]. Василий Осипович Ключевский имел значительно больше оснований отнести екатерининское правление к объектам исключительно исторического познания, когда заявлял в связи со 100-летней годовщиной смерти императрицы в 1896 году: «Наши текущие интересы не имеют прямой связи с екатерининским временем»[12]12
  Ключевский В.О. Императрица Екатерина II (1796–1896) // РМ. 1896. № 11. Отд. II. С. 130–177; здесь цит. по: Он же. Соч.: В 8 т. М., 1956–1959. Т. 5. М., 1958. С. 309–371, цит. с. 310.


[Закрыть]. Однако контекст высказывания и труды, написанные историком в течение его жизни, свидетельствуют о том, что такой скупой приговор не мог бы возникнуть, не будь здесь определенной политической заинтересованности, и ни в коем случае он не мог бы стать результатом неприязни великого историка к самой исторической фигуре Екатерины. Во-первых, Ключевский, еще в юности снискавший себе научный авторитет работами по русской истории до XVII века, два последних десятилетия своей жизни интенсивно изучал историю западных влияний в Российской империи в послепетровскую эпоху. Хотя с точки зрения исторических последствий для России он оценивал результаты правления Екатерины скорее критически, на него производила впечатление личность императрицы как узурпатора, который, взойдя на престол благодаря исторической случайности, обладал при этом исключительными способностями к управлению государством[13]13
  Самая ранняя работа Ключевского по истории России XVIII века – цикл из десяти лекций, прочитанных им в 1890 году, – была опубликована относительно недавно. См.: Ключевский В.О. Западное влияние в России после Петра // Он же. Неопубликованные произведения. М., 1983. С. 11–112, особенно см. о Екатерине II с. 41–83. См. также: Нечкина М.В. Василий Осипович Ключевский. История жизни и творчества. М., 1974. С. 297–304. Цикл лекций 1890 года лег в основу упомянутого сочинения (см. выше, примеч. 5), написанного к 100-летней годовщине смерти Екатерины, и описания ее правления в части 5-й Курса русской истории, над которым историк работал в последние годы своей жизни: Ключевский В.О. Курс русской истории. Ч. 5 // Он же. Соч. Т. 5. С. 5–185.


[Закрыть]. Во-вторых, аполитичный, казалось бы, историзм Ключевского оказывается сродни выступлению за независимость исторической науки и свободу прессы, поскольку вплоть до последних дней существования монархии публикации о предках императорского дома подвергались строгому контролю со стороны цензуры – с точки зрения как политики, так и морали. Может также показаться, что суждение Ключевского решительно игнорирует, например, польскую историографию, которая, борясь за восстановление независимости своего государства, упорно клеймила Екатерину II и Фридриха II как главных виновников раздела Речи Посполитой[14]14
  См., например: Adamus J. Monarchizm i republikanizm w syntezie dziejów Polski. Łódź, 1961; Serejski M.H. Europa a rozbiory Polski. Studium historiograficzne. Warszawa, 1970; Grabski A.F. Orientacje polskiej myśli historycznej. Studia i rozważania. Warszawa, 1972; Müller M.G. Die Teilungen Polens 1772–1793–1795. München, 1984, особенно см.: S. 69–80.


[Закрыть]. Однако, даже объявив эпоху правления Екатерины «давно прошедшим временем», а проблемы ее правления – «простыми» историческими фактами, великий ученый был далек от того, чтобы недооценивать влияние политики Екатерины на современную ему эпоху: «Вопросы того времени для нас простые факты: мы считаемся уже с их следствиями и думаем не о том, что из них выйдет, а о том, как быть с тем, что уже вышло»[15]15
  Ключевский В.О. Императрица Екатерина II. С. 311.


[Закрыть].

Даже сегодня, еще один век спустя, можно без особого труда обнаружить во второй половине XVIII столетия предысторию событий и процессов, происходящих в наши дни в Восточной Европе, будь то появление новых исторических аргументов в пользу «законных» границ Польши на востоке, или споры государств-наследников Советского Союза о праве распоряжаться Черноморским флотом, или возвращение прежних названий основанным Екатериной городам, или поиски территории на Волге, где можно было бы организовать поселения для российских немцев, или обращение к тем временам, когда российско-германские отношения были скорее хорошими, чем плохими. И тем не менее утверждение Ключевского справедливо и сегодня: каждое из упомянутых выше явлений есть лишь то, что на протяжении нескольких поколений складывалось из событий, случившихся в XVIII веке. Во всяком случае, вокруг эпохи Екатерины II, в отличие от многих других эпох российской истории, не ведется никаких политических и мировоззренческих дискуссий. Она превратилась – и таков первый вывод из историографии – в «нормальную» сферу исследования, нагруженную обычными проблемами[16]16
  Специализированную библиографию, очень полезную, но все же требующую дополнений, можно найти у следующих современных исследователей: Clendenning Ph., Bartlett R. Eighteenth Century Russia: A Select Bibliography of Works Published since 1955. Newtonville (Mass.), 1981; кроме того см.: Scharf C. Das Zeitalter Katharinas II. Traditionen und Probleme der Forschung // Handbuch der Geschichte Rußlands. Bd. 2. Halbbd. 2. S. 527–567.


[Закрыть], и даже когда-то продолжительные или вновь разгорающиеся научные споры давно утратили полемическую остроту.

Сегодня у Екатерины, как было и при ее жизни, есть почитатели и критики – как внутри России, так и за ее пределами: их отношение к личности императрицы всегда неуязвимо для выводов исторической науки. Будучи единомышленниками, они, тем не менее, не объединяются в политические общества, партии и союзы: речь идет о читателях биографической литературы, среди авторов которой большинство – женщины, о зрителях, которые смотрят фильмы об эротических приключениях в придворном обществе[17]17
  К вопросу о «второй жизни» Екатерины – на сцене и на экране – см. великолепную научную биографию: Alexander J.T. Catherine the Great. Life and Legend. N.Y.; Oxford, 1989. P. 335–340. В высшей степени критично высказался об этой книге немецкий историк Манфред Хильдермайер в своей рецензии, опубликованной в: HZ. Bd. 254. 1992. S. 471–472. Поскольку ученые-историки в течение двух столетий пренебрежительно высказывались по поводу романной литературы о Екатерине, не отваживаясь при этом на собственные биографические изыскания, а Джон Александер, выступая преимущественно как социальный историк, подошел к этой проблеме с явным научным интересом и однозначно научными методами, я полагаю, что нетерпимость, проявившаяся в критических замечаниях М. Хильдермайера, не соответствует случаю. Заостренное внимание Дж. Александера к вопросам сексуальности императрицы подвергается критике в другой рецензии на эту книгу: Cracraft J. Great Catherine // SR. Vol. 52. 1993. P. 107–115.


[Закрыть], или группах экскурсантов, посещающих дворцы и музеи Санкт-Петербурга и его окрестностей. В этой традиции поистине мифических масштабов достигли скандальные легенды о сексуальности Екатерины, которые были подхвачены и развиты писателями, не имеющими никакого отношения к научным институтам и сферам научной коммуникации. Их порнографические версии основаны на преданиях, едва ли поддающихся реконструкции[18]18
  По поводу эротических легенд, связанных с Екатериной, см.: Alexander J. Catherine the Great. P. 329–335; Cross A.G. Catherine the Great: Views from the Distaff Side // Bartlett R.P., Hartley J.M. (Ed.) Russia in the Age of the Enlightenment. Essays for Isabel de Madariaga. London, 1990. P. 203–221. Из недавних работ, посвященных важным аспектам проблемы фаворитизма при дворе Екатерины II, следует указать на следующие: Meehan-Waters B. Catherine the Great and the Problem of Female Rule // RR. Vol. 34. 1975. P. 293–307; Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 343–358; Alexander J.T. Politics, Passions, Patronage: Catherine II and Peter Zavadovskii // Bartlett R., Cross A., Rasmussen K. (Ed.) Russia and the World of the Eighteenth Century. Columbus (Ohio), 1988. P. 616–633; Idem. Favourites, Favouritism and Female Rule in Russia, 1725–1796 // Bartlett R.P., Hartley J.M. (Ed.) Russia in the Age of the Enlightenment. P. 106–124.


[Закрыть]. Тот факт, что академическая историография Екатерины дистанцировалась от этих эротических легенд, причем молча, а не негодуя открыто, можно считать вторым выводом из ее истории.

Третье умозаключение вытекает непосредственно из второго: несмотря на живой и по сей день интерес широкой общественности к жизни императрицы, лишь единицы профессиональных историков обращались к ее биографии. Что касается российской до– и послереволюционной исторической науки, то тому можно найти по меньшей мере две причины. С одной стороны, и в самодержавной России, и в Советском Союзе цензура затрудняла доступ в архивы, препятствовала публикации важных источников, переводу опубликованных за рубежом трудов, научной работе над целым рядом проблем и, кроме того, открытому обсуждению подробностей, считавшихся щекотливыми в политическом или моральном смысле[19]19
  Многочисленные намеки на давление со стороны цензуры в России на изучение Екатерининской эпохи начиная с правления Павла I вплоть до Николая II см. в комментированной библиографии В.А. Бильбасова: Bilbassoff B. von. Katharina II., Kaiserin von Rußland, im Urtheile der Weltliteratur. 2 Bde. Berlin, 1897. Bd. 2. S. 4, 7, 164, 170, 214–217, 363–364, 366, 378, 614, 618–621, 669. См. также обзор этой проблемы в работе: Kaiser F.B. Zensur in Rußland von Katharina II. bis zum Ende des 19. Jahrhunderts // FOG. Bd. 25. 1978. S. 146–155.


[Закрыть]. С другой стороны, до революции 1917 года биографические штудии о представителях дома Романовых были несовместимы с научной этикой и общественной позицией многих историков, поскольку именно в этой сфере свобода научных изысканий существенно ограничивалась.

По мере того как качество историографии приближалось к научным стандартам, созданный самой Екатериной образ императрицы-просветительницы перестал быть объектом некритического восприятия[20]20
  См. здесь и далее: Scharf С. Das Zeitalter Katharinas II. S. 528–532.


[Закрыть]. С постепенным открытием архивов в 1860-е годы принадлежавшие преимущественно к либеральному лагерю русские историки, обратившись к многочисленным документальным материалам для исследований по истории государственной власти, общественного устройства и права, взяли за ориентир парадигму, согласно которой самодержавие развивалось постепенно в конституционное государство. Тем самым они идентифицировали, или сравнивали, программу просвещенного абсолютизма со своими собственными буржуазно-освободительными идеями – в целях как апологетических, так и критических. Для представителей апологетического направления внутри конституционалистского спектра именно правление Екатерины ознаменовало начало разделения властей и возникновение современной государственности, основанной на праве. Изучая созванную императрицей и работавшую под ее руководством Комиссию по сочинению проекта нового Уложения, либеральные историки, называвшие ее хотя и неточно, но характерно для их собственных представлений Законодательной комиссией, концентрировались на представительских сторонах этого собрания, упуская из виду то функциональное значение, которое Комиссия имела для абсолютистской политики Екатерины[21]21
  См. критику российской либеральной историографии в работе: Sacke G. Zur Charakteristik der gesetzgebenden Kommission Katharinas II. von Rußland // AKG. Bd. 21. 1931. S. 166–191; здесь S. 166–170; Idem. Die Gesetzgebende Kommission Katharinas II. Ein Beitrag zur Geschichte des Absolutismus in Rußland. Breslau, 1940. S. 10–34.


[Закрыть]. По мнению многих либеральных историков, в том числе и В.О. Ключевского[22]22
  См.: Ключевский В.О. Курс русской истории. Ч. 5. С. 126–129.


[Закрыть], Екатерина II, наделив привилегиями дворянство и горожан, положила успешное начало освобождению «сословий» от государства, несмотря на то что социальную иерархию она не ликвидировала, а всего лишь «спрятала» в новых общественных корпорациях. Причины краха дальнейших реформ, проводившихся в соответствии с постулатами западноевропейского Просвещения, лежали, как полагали эти историки, лишь в отсталости экономики, общества и системы образования, а в отдельные периоды – и в чрезмерной вовлеченности императрицы во внешнюю политику и войны. Бóльшая часть дворянства, полагали историки-«апологеты», настаивала на сохранении крепостничества, и императрица под давлением Пугачевского восстания, но прежде всего – Французской революции, в конце концов оставила свои просвещенческие амбиции 60-х годов. Однако ее имя по-прежнему осталось тесно связанным с огромной важности культурным, научным и просветительским подъемом второй половины XVIII века.

В противоположность историкам первой группы, противники самодержавия из числа либералов и социалистов-революционеров рубежа XIX–XX столетий считали себя духовными наследниками критиков придворного общества XVIII века, «упадка нравов» и социальной несправедливости. По мнению представителей этой традиции, Екатерина с самого начала всего лишь кокетничала с Просвещением и просветителями, стремясь скрыть за ширмой реформаторских убеждений нелегитимность своего правления. В действительности же она якобы цинично пользовалась своей властью, обращаясь к государственно-правовой и камералистской литературе своей эпохи лишь в целях трансформации традиционной самодержавной власти в бюрократическую монархию Нового времени[23]23
  На современные исследования все еще оказывает серьезное воздействие написанная с позиций критики идеологии работа историка-правоведа Тарановского: Тарановский Ф.В. Политическая доктрина в Наказе императрицы Екатерины II // Сборник статей по истории права, посвященный М.Ф. Владимирскому-Буданову. Киев, 1904. С. 44–86.


[Закрыть]. Критикуя Екатерину, эта часть историков утверждала, что, благоприятствуя дворянству, государство шло против принципа «общего блага», возведенного им же самим в ранг своей главной цели, при этом вовсе не закладывая основ для освобождения всех подданных от государственной зависимости, а напротив, обостряя политические и социальные противоречия.

И сегодня сохраняют свое значение опубликованные впервые за пределами России, в обход цензуры, труды лучших в то время знатоков екатерининского царствования и его исторических источников – профессора Дерптского университета Александра Густавовича Брикнера (1834–1896) и Василия Алексеевича Бильбасова (1838–1904) – ученика немецкого историка Генриха фон Зибеля. Еще в 1871 году, оставив профессуру в Киевском университете, Бильбасов посвятил себя свободным писательским занятиям. Однако ни он, ни Брикнер не создали законченной биографии императрицы: обширная панорама екатерининской России, представленная у последнего, содержит немало информации о личности императрицы, однако сама по себе является составной частью многотомной Всеобщей истории, изданной Вильгельмом Онкеном в виде исторических очерков об отдельных государствах[24]24
  Brückner A. Katharina die Zweite. Berlin, 1883. (Allgemeine Geschichte in Einzeldarstellungen / Hrsg. W. Oncken. 3. Hauptabteilung. Tl. 10). (Рус. пер. см.: Брикнер А.Г. История Екатерины Второй. СПб., 1885 (репринт: М., 1998). – Примеч. науч. ред.)


[Закрыть]. Бильбасовское же жизнеописание императрицы, в основе которого лежит широкий пласт источников и которое, по замыслу историка, должно было состоять из двенадцати томов, обрывается на 1764 годе[25]25
  Э.В. Борнтрэгер заблуждался, утверждая в своей диссертации, что труд В.А. Бильбасова мог быть издан лишь за границей: Bornträger E.W. Katharina II. Die „Selbstherrscherin aller Reussen“. Das Bild der Zarin und ihrer Außenpolitik in der westlichen Geschichtsschreibung. Fribourg, 1991. S. 2 (см. мою рецензию на эту работу: HZ. Bd. 256. 1993. S. 498–499). Бесспорно, однако, что в России он подлежал контролю со стороны цензуры: Бильбасов В.А. История Екатерины II (1729–1764). Т. 1–2/2. СПб., 1890–1891. 3-е издание этого труда вышло в Берлине, избежав цензуры (Берлин, 1900); пер. на немецкий язык см.: Bilbassoff B. von. Geschichte Katharina II. Bde. 1–2/2. Berlin, 1891–1893. Отдельные работы Бильбасова, написанные на основе богатого источникового материала, представлены в пятитомном собрании его избранных трудов. См.: Бильбасов В.А. Исторические монографии. Т. 1–5. СПб., 1901. Кроме того, большую ценность имеет упомянутая выше библиография публикаций на иностранных языках: Bilbassoff B. von. Katharina II., Kaiserin von Rußland, im Urtheile der Weltliteratur. Bde. 1–2.


[Закрыть]. За исключением этих известных имен, остальных историков – как конформистов, так и критиков политической системы – привлекали главным образом история территориальной экспансии России и складывания ее доминирующих позиций в Европе и Азии, история внутреннего устройства и социальной структуры империи, причины ее экономической отсталости и вновь – возможности реализации альтернативных моделей политического и социального развития. Кем бы ни был автор, судивший об исторических шансах реформ, – их сторонником или противником, – он был сосредоточен, как правило, на целях правительства, истории законодательства и противоречиях между общественными силами, однако ни один не прибегнул к биографии как форме повествования.

Тем более не отвечало описание жизни Екатерины II потребностям советской историографии, познавательные интересы которой определяла коммунистическая партия. Несмотря на временный перевес той или иной конкурирующей модели в рамках марксистской интерпретации, в историографии преобладающей парадигмой для описания XVIII века оставался переход от феодальной общественной формации к капиталистической. Этой проблематике были подчинены и открытые дебаты об историческом месте абсолютизма в России и Европе, в период обострения политической ситуации переключавшиеся на идеологию и создававшие в то же время пространство для применения различных исследовательских подходов[26]26
  В отличие от многочисленных западных критиков, автор и ранее подчеркивал, что такие дискуссии о периодизации и о возможности сравнительных исследований абсолютизма могут оказаться плодотворными и для западной науки: Scharf C. Strategien marxistischer Absolutismusforschung. Der Absolutismus in Rußland und die sowjetischen Historiker // Annali dell’Istituto storico italo-germanico in Trento. T. 5. 1979. S. 457–506. Специально по поводу советской историографии Екатерининской эпохи 1917–1956 годов см.: Idem. Das Zeitalter Katharinas II. S. 532–537.


[Закрыть]. Главным предметом изучения были крестьянские и городские восстания, критическая – прежде всего антикрепостническая – публицистика, а также рост производительных сил в ремесле и торговле, чему уделялось определенно больше внимания, чем аграрной истории. С середины 1930-х годов, и особенно с началом Великой Отечественной войны, историческая наука оказалась на службе у внешней политики и военной стратегии. Она должна была легитимировать создание и территориальную экспансию многонациональной Российской империи в эпоху екатерининского царствования, в том числе и разделы Польши[27]27
  Отдельные исследования, написанные в сталинскую эпоху, безусловно заслуживают научного признания, поскольку опираются на обширный источниковый материал. См., например: Зутис Я. Остзейский вопрос в XVIII веке. Рига, 1946; Дружинина Е.И. Кючук-Кайнарджийский мир 1774 года (его подготовка и заключение). М., 1955.


[Закрыть]. Однако если политическая педагогика, историография и искусство сталинской эпохи с конца 1930-х годов сумели включить в советскую патриотическую традицию царей Ивана IV, Петра I и екатерининских полководцев Петра Александровича Румянцева и Александра Васильевича Суворова[28]28
  Весьма информативными интерпретациями советских патриотических представлений об истории в сталинскую эпоху можно назвать следующие работы западных историков: Black C.E. (Ed.) Rewriting Russian History. Soviet Interpretations of Russia’s Past. N.Y., 1956; Oberländer E. Sowjetpatriotismus und Geschichte. Dokumentation. Köln, 1967.


[Закрыть], то исторический образ самой императрицы от культа личности нисколько не выиграл.

И после XX съезда КПСС, когда советская историография поставила под сомнение многие сталинистские клише, взаимообмен с международным научным сообществом оставался под жестким контролем. Тем не менее историки почувствовали необходимость повернуться лицом к дореволюционной исторической науке. Тогда их интересы опять обратились к истории государства, его видным деятелям и органам управления, а также к внутренней политике[29]29
  О точке зрения советской постсталинской историографии на Екатерининскую эпоху см.: Scharf С. Das Zeitalter Katharinas II. S. 538–554. Важным примером является сборник по истории абсолютизма, состоящий из работ, в основе которых лежит конкретный материал: Абсолютизм в России (XVII–XVIII вв.): Сборник статей к семидесятилетию со дня рождения и сорокапятилетию научной и педагогической деятельности Б.Б. Кафенгауза. М., 1964. В то же время несогласованность в идеологических посылках этих работ, по всей видимости, послужила одной из причин возникновения дискуссии об абсолютизме, развернувшейся в 1965–1973 годах, – см.: Scharf C. Strategien marxistischer Absolutismusforschung. S. 481–482.


[Закрыть]. Тем не менее новая оценка екатерининского правления была явлена лишь в намеках. В 1964 году видный историк Николай Михайлович Дружинин (1886–1986), шестью десятками лет ранее слушавший лекции Ключевского, Александра Александровича Кизеветтера и Михаила Михайловича Богословского в Московском университете[30]30
  Дружинин Н.М. Воспоминания и мысли историка. М., 1967; 2-е изд.: М., 1979, здесь см. с. 9 и сл.; повторная публикация: Он же. Избр. тр. Т. 4: Воспоминания, мысли, опыт историка. М., 1990. С. 5–66, здесь с. 8.


[Закрыть], предложил интерпретировать политику просвещенного абсолютизма, отталкиваясь от возникновения и утверждения капитализма как подсистемы внутри феодальной формации начиная с 1760-х годов. Дружинин прежде всего серьезно отнесся к реформаторским устремлениям императрицы, несмотря на то что они, как он полагал, отвечали интересам господствующей системы; кроме того, сами последствия применения реформаторского законодательства он оценивал весьма дифференцированно – разумеется, в допустимых пределах. Экономическую политику он представил в целом положительно, а образовательную – лишь отчасти. Губернскую реформу Дружинин представил уже не как победу дворян-землевладельцев, а как укрепление государственной бюрократической системы в провинции. Что касается крестьянского вопроса, то секуляризацию церковных имений он признавал прогрессивным решением, не упомянув, однако, ни разу о том, что на многочисленные крестьянские волнения правительство отвечало преимущественно репрессивными мерами[31]31
  Дружинин Н.М. Просвещенный абсолютизм в России // Абсолютизм в России. С. 428–459; повторная публикация: Он же. Избр. тр. Т. 2: Социально-экономическая история России. М., 1987. С. 244–263.


[Закрыть]. Тем не менее дружининская интерпретация просвещенного абсолютизма была впоследствии подвергнута пересмотру историками, в особенности теми, кто – подобно многим дореволюционным критикам политического порядка – усматривал противоречие между образом императрицы, ею самою созданным, и ее социальной политикой, в частности фактом сохранения крепостнической системы[32]32
  См.: Белявский М.Т. Крестьянский вопрос в России накануне восстания Е.И. Пугачева (формирование антикрепостнической мысли). М., 1965. С. 170 и сл., примеч. 39; Beljavskij M.T. Die Sozialgesetzgebung des „aufgeklärten Absolutismus“ in Rußland am Vorabend der „Instruktion“ Katharinas II // Donnert E. (Hrsg.) Gesellschaft und Kultur Rußlands in der 2. Hälfte des 18. Jahrhunderts. Tle. 1–2. Halle (Saale), 1982–1983, здесь: Tl. 1: Soziale Bewegungen, Gesellschaftspolitik und Ideologie. S. 22–49; Федосов И.А. Просвещенный абсолютизм в России // ВИ. 1970. № 9. С. 34–55.


[Закрыть].

В 50-е годы ХХ века к дискуссиям советских историков о смене общественных формаций и об историческом месте абсолютизма в русской истории подключились коллеги из ГДР и стран Центральной и Юго-Восточной Европы. В силу того, что они обсуждали вопросы исследовательских стратегий, их труды могут приносить пользу и в будущем[33]33
  Важнейшие труды историков ГДР см.: Küttler W. Gesellschaftliche Voraussetzungen und Entwicklungstyp des Absolutismus in Rußland // JGSLE. Bd. 13, Tl. 2. 1969. S. 71–108; Hoffmann P. Aufklärung, Absolutismus und aufgeklärter Absolutismus in Rußland // Grasshoff H., Lehmann U. (Hrsg.) Studien zur Geschichte der russischen Literatur des 18. Jahrhunderts. Bde. 1–4. Berlin, 1963–1970. Bd. 4. S. 9–40; Idem. Entwicklungsetappen und Besonderheiten des Absolutismus in Rußland // JGSLE. Bd. 14, Tl. 2. 1970. S. 107–133; переизд. в: Aretin K.O., Freiherr von (Hrsg.) Der Aufgeklärte Absolutismus. Köln, 1974. S. 340–368. О контексте этих работ см.: Scharf C. Strategien marxistischer Absolutismusforschung. S. 463–464, 499–501.


[Закрыть]. Дискуссии, проходившие в ГДР, способствовали появлению не только нескольких эмпирических исследований по истории абсолютизма в России, но и многочисленных работ обобщающего характера, представляющих важность для будущих изысканий по истории екатерининского царствования[34]34
  Donnert E. Politische Ideologie der russischen Gesellschaft zu Beginn der Regierungszeit Katharinas II. Gesellschaftstheorien und Staatslehren in der Ära des aufgeklärten Absolutismus. Berlin, 1976; Idem. Rußland im Zeitalter der Aufklärung. Leipzig, 1983; Hoffmann P. Rußland im Zeitalter des Absolutismus. Berlin, 1988.


[Закрыть]. Следует отметить непреходящие, в том числе в международном масштабе, заслуги историков и славистов ГДР, и прежде всего – Эдуарда Винтера и его учеников. Начиная с 1950-х годов в центре их внимания находились научные и культурные взаимосвязи между странами Центральной и Восточной Европы в XVII–XVIII веках[35]35
  См., например, труды, посвященные эпохе правления Екатерины: Winter E. (Hrsg.) August Ludwig von Schlözer und Rußland. Berlin, 1961; Idem. (Hrsg.) Lomonosov – Schlözer – Pallas. Deutsch-russische Wissenschaftsbeziehungen im 18. Jahrhundert. Berlin, 1962; Lehmann U. Der Gottschedkreis und Rußland. Deutsch-russische Literaturbeziehungen im Zeitalter der Aufklärung. Berlin, 1966; Lauch A. Wissenschaft und kulturelle Beziehungen in der russischen Aufklärung. Zum Wirken H. L. Ch. Bacmeisters. Berlin, 1969.


[Закрыть]. В частности, на материале источников они показали не только центральную роль пиетизма, шедшего из Галле, и немецкого Просвещения для интеллектуальной и культурной истории России, но и действительный масштаб противоположного явления – распространения знаний о России в Центральной Европе, недооцененного исторической наукой прежних лет. С открытием тесных немецко-русских контактов в науке и культуре послепетровского периода историкам пришлось внести значительные коррективы в устоявшийся тезис о преобладании французского влияния в культуре России в XVIII веке. Первым из западных ученых, уже завоевавших к тому времени авторитет среди коллег, заслуги восточногерманских историков признал Марк Раев, ухватившийся за поднятую ими новую и весьма продуктивную тему влияния немецкой науки о полиции в России[36]36
  См.: Raeff M. Les Slaves, les Allemands et les ‘Lumières’ // СSS. Vol. I. 1967. Р. 521–551.


[Закрыть]. Тем не менее в 1980-е годы историки в ГДР сделали самокритичный и вполне справедливый вывод о том, что изучение исторических взаимосвязей между Германией и Россией шло медленно, что открытия и публикации источников не имели дальнейших перспектив, что «общая историческая систематизация и оценка» источников еще только предстоит и что на этот раз необходимо осуществить ее «с компаративной точки зрения». Речь шла прежде всего о нехватке исследований, фокусирующихся на политических и экономических отношениях между Германией и Россией и – уже выходя за пределы сугубо научного дискурса – биографических работ об исторических личностях, в том числе и правящих особах, для которых различного рода коммуникация стала смыслом жизни[37]37
  См.: Hoffmann P., Küttler W. Tendenzen, Probleme und Aufgaben beziehungsgeschichtlicher Forschungen. Dargestellt am Beispiel der deutsch-russischen Beziehungen des 17. und 18. Jh. // JGSLE. Bd. 28. 1984. S. 31–43. Критики, обосновывая необходимость пересмотра и продолжения исследований, не сумели распознать духа времени, что видно из следующего утверждения: «Общественный интерес к истории Восточной Европы и к историческим связям немецкого народа с народами этого региона выливается во все более распространяющуюся потребность в знаниях об истории сообщества социалистических государств в целом и связях между принадлежащими к нему народами как части марксистско-ленинской картины истории». После краха коммунистического режима историки-русисты из бывшей ГДР обосновывают свои новые проекты скорее прагматическими соображениями, не отказываясь в полной мере от научных подходов 80-х годoв. См.: Thomas L. Die deutsch-russischen Beziehungen als Gegenstand weltgeschichtlicher Forschungen // Thomas L., Wulff D. (Hrsg.) Deutsch-russische Beziehungen. Ihre welthistorischen Dimensionen vom 18. Jahrhundert bis 1917. Berlin, 1992. S. 11–31; Schippan M. Zu einigen Problemen einer „Geschichte der russisch-deutschen Beziehungen im 18. Jahrhundert” // Ibid. S. 49–67.


[Закрыть]. Представляется, что незадолго до ликвидации ГДР санкционированный государством интерес к Пруссии и Фридриху II сыграл решающую роль в том, что личности отдельных правителей «переходного периода от феодализма к капитализму» стали исподволь включаться – в виде биографий и типологий, как «часть исторического наследия», – в марксистско-ленинскую картину истории[38]38
  Вполне репрезентативный обзор восточногерманских исследований по истории Пруссии можно найти в сборнике: Mittenzwei I., Noack K. – H. (Hrsg.) Das absolutistische Preußen in der DDR-Wissenschaft // Idem. (Hrsg.) Preußen in der deutschen Geschichte vor 1789. Berlin, 1983. S. 11–51. Примеры биографических работ об абсолютистских правителях см.: Kathe H. Der «Soldatenkönig» Friedrich Wilhelm I. 1688–1740. König von Preußen. Eine Biographie. Berlin, 1976 (2. Aufl.: Berlin 1978); Mittenzwei I. Friedrich II. von Preußen. Eine Biographie. Berlin, 1979 (reprint: Berlin, 1980); Gloger B. Der Große Kurfürst. Berlin, 1985. Из последних публикаций, вышедших в ГДР, упомянем сборник статей типологической направленности: Vogler G. (Hrsg.) Europäische Herrscher. Ihre Rolle bei der Gestaltung von Politik und Gesellschaft vom 16. bis zum 18. Jahrhundert. Weimar, 1988. Однако в этом сборнике нет ни одной статьи о Екатерине II, а русской истории в нем посвящены две работы: Hoffmann P. Zar und Verwaltung in Rußland im 16., 17. und 18. Jahrhundert // Ibid. S. 142–153; Schippan M. Der Anteil des Zaren Peter I. von Rußland an der Ausarbeitung von Gesetzesdokumenten für die Staatsverwaltung // Ibid. S. 170–185.


[Закрыть]; для западногерманской историографии просвещенного абсолютизма образ великого короля также оставался традиционным ориентиром.

В Советском Союзе лишь с началом перестройки ученые предприняли первые попытки вновь поместить императрицу Екатерину II в картину национальной истории, подвергнутую в тот момент радикальному пересмотру. Былое невнимание к государыне российские историки в последнее время объясняют тем, что рассуждения Екатерины о гражданских свободах и гуманности доставляли неудобство коммунистическим правителям. Кроме того, будучи женщиной, она плохо подходила для сравнения со Сталиным[39]39
  Каменский А.Б. Екатерина II // ВИ. 1989. № 3. С. 62–88, здесь с. 88.


[Закрыть]. Объяснения эти небезосновательны, однако далеко не исчерпывающи. В целом сегодняшняя историография в странах бывшего Советского Союза – отчасти постдогматическая, отчасти постмарксистская – сводит счеты не только с политикой коммунистической партии, но и с ее идеологически узким пониманием истории. Несмотря на то что пересмотр истории XVIII века не относится к первоочередным проблемам, новая ориентация заметна по волне публикаций, благодаря которым – как когда-то между 1905 и 1917 годами – снова стали доступными издания источников, труды дореволюционных историков и историков-эмигрантов, а также исторические романы о Екатерининской эпохе, отражающие невероятно высокую потребность в биографической литературе и работах по истории культуры[40]40
  Например, автобиографические записки Екатерины II вышли в 1989–1990 годах несколькими изданиями. См.: [Екатерина II.] Записки императрицы (репринт: М., 1989); [Она же.] Записки императрицы Екатерины II: Пер. с франц. / Изд. Искандера. Лондон, 1859 [репринт: М.: Наука, 1990 (вступ. ст. Е.В. Анисимова); М.: Книга, 1990; М., Элиста, 1990 (примеч. А. Никитина)]. Первое научно-популярное издание отдельных сочинений Екатерины II вышло тиражом 300 тысяч экземпляров: [Екатерина II.] Сочинения Екатерины II / Сост. и вступ. ст. О.Н. Михайлова. М., 1990; см. также первую публикацию писем Екатерины к Потемкину на русском языке без сокращений: [Екатерина II.] Письма Екатерины II Г.А. Потемкину / Публ. подгот. Н.Я. Эйдельман; Коммент. Я.Л. Барскова // ВИ. 1989. № 7. С. 111–134; № 8. С. 110–124; № 9. С. 97–111; № 10. С. 102–116; № 12. С. 107–123. Переиздан перевод биографии Екатерины на русский язык, написанной польским юристом, писателем-дилетантом Казимиром Валишевским: Waliszewski K. Le roman d’une Impératrice Catherine de Russie. Paris, 1893; Валишевский К. Роман одной императрицы. СПб., 1908 (переизд.: М., 1989). Это произведение было разгромлено в свое время В.А. Бильбасовым (см.: Bilbassoff B. von. Katharina II. im Urtheile der Weltliteratur. Bd. 2. S. 656–663), что не помешало, однако, Э. Борнтрэгеру назвать его вершиной французской биографики: Bornträger E.W. Katharina II. S. 67–76. В те же годы – между 1985 и 1990 – неоднократно издавались на русском языке воспоминания княгини Е.Р. Дашковой: Дашкова Е.Р. Записки. 1743–1810 / Под ред. Г.Н. Моисеевой, Ю.Н. Стенника. Л., 1989; [Она же.] Записки. Письма сестер М. и К. Вильмот из России / Под ред. С.С. Дмитриева и Г.А. Веселой. М., 1987; [Она же.] Записки княгини Е.Р. Дашковой, писаные ею самой: Пер. с англ. / Изд. Искандера. Лондон, 1859 (репринт: М., 1990); [Она же.] Литературные сочинения. М., 1990.


[Закрыть].