Текст книги "Воздушный стрелок. Сквозь зенитный огонь"

Автор книги: Клаус Фритцше

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

Глава 2.06 ШКОЛА УЧЕНИЙ МАРКСА – ЭНГЕЛЬСА – ЛЕНИНА – СТАЛИНА

Уместно указать, что еще при жизни Сталина на медалях, изображавших отцов коммунизма, был и Сталин в одном ряду с мертвецами. Членам партии и просто учащимся приходилось самым серьезным образом изучать труды и догмы этой четверки.

Извиняюсь, что забежал вперед, поскольку мы еще находимся под Сталинградом и плывем на пароходе по Ахтубе. Солнце греет, небо синее, облака белые. Берега покрылись первой зеленью, одним словом – весна! А все участники этой экскурсии взволнованно ждут ответа на вопрос, куда нас везут.

Небольшая деревушка на восточном берегу, примитивный причал. Сходим на берег, и нас приветствует группа румын, которые подготовили для нас жилье: зимние войсковые палатки, поставленные над квадратными ямами размером приблизительно 4х4 метра. Забора нет. Встречают обедом, качество которого заслуживает оценку «достаточно». Рядом еще котлованы, видимо под землянки. Наша задача – из волжской воды вытаскивать бревна, клиньями расколоть – пополам, обтесать и подавать на монтаж землянок. Работа не очень тяжелая, кормят сносно, а кругом на лугах можно найти много полезной зелени и корней. Опять-таки румынские цыгане учат нас использовать в пищу лягушек, змей и другую живность, которая падает в котлованы и бежать ей некуда. Утром, при выходе колонны на работу, охотники за живностью бегом, под ругань конвоиров, спускаются вниз и собирают там все, что двигается. В обеденный перерыв зажигаем костры и готовим дополнение к обеду.

Здесь, конечно, рай по сравнению с Красноармейском, поэтому настроение ребят неплохое, жаловаться нет причин.

Помнится одно событие, приведшее нас в сильное волнение. Вечером, после проверки, появляется медперсонал, и врач объясняет, что будут делать прививки от заболеваний тифом, паратифом и холерой. Надо всем снять рубашки и получить инъекцию вакцины. Никто не волновался, и все героически перенесли уколы. Но ночью началась боль, повысилась температура, у кого больше, у кого меньше, и началась паника. Появилось мнение, что русские на нас якобы проводят эксперименты, пробуя медицинские лекарства на живых организмах. Были случаи потери сознания, многие не могли от сильной боли поднять руки.

При проверке врач постарался объяснить, что это нормальная реакция организма на вакцину, просто это неострое течение болезни. Однако ропот не затих. На работу нас не вывели. Мы лежали и ждали, что будет дальше. Но к вечеру по лагерю пошли известия об улучшении состояния, ночь прошла тихо, а на следующий день не менее 90 % состава признались работоспособными.

Пребывание мое в этом лагере было непродолжительным. К концу апреля собрали группу будущих курсантов и повели прямо на Сталинградский вокзал. Там присоединились ребята из других лаготделений, всего 30 человек. В пассажирском вагоне поехали к Москве. Караулить выделили двух сержантов, которые не должны были допускать общения гражданского населения с пленными. Но организация транспорта была продумана не до конца. Мы ехали в вагоне, находящемся в середине состава, а кому удастся остановить движение пассажиров туда-сюда, да еще прошел слух, что рядом едет целая куча немцев. Любопытно. Конвоиры с большим усердием старались не пропускать пассажиров, но их громкие крики: «Нельзя, граждане, прохода нет!»– не приносили успеха. Нельзя же целые сутки караулить на входе, и сержанты сдались. Начались оживленные беседы, то руками и ногами, то на довольно приличном русском языке. Кто-то сумел предложить на продажу имеющиеся ценности, и началась тайная торговля.

Нельзя, уважаемый читатель, забывать о том, что все это произошло в апреле 1944 года. Шла еще ожесточенная битва на фронте. А тут спокойно в пассажирском поезде едут пленные противники, и никто им не грозит кулаком, стараются вести беседу, может, и не дружескую, но вполне человеческую. Есть чему удивляться!

Пересадка с одного вокзала на другой в – Москве. Впервые видим московское метро. Восхищаемся роскошью отделки станций и опять удивляемся, что при нашем появлении на лицах людей только любопытство и никакой злости и ненависти не видно.

С Казанского вокзала отправляемся на восток. Наступает ночь, и я быстро засыпаю, лежа на нижней полке. Просыпаюсь от женского шепота. Света в вагоне нет, ориентируюсь с трудом. Наконец выясняется, что беседа ведется под моей скамьей. Просыпаюсь окончательно и вмешиваюсь в разговор вежливым приветствием. Оказывается, там, под скамьей лежат мать с дочерью. Мать-предсказательница очень доверчиво рассказывает, что в Москву ездила с дочерью гадать по рукам на базарах. Не имея ни документов, ни пропуска. Быть пойманной в поезде дальнего следования неизбежно связано с неприятностями. А она, хитрая женщина, решила ехать под караулом военных в вагоне, где никто о пропусках и спрашивать не будет. Настало утро, и все мы сошли с поезда на станции г. Вязники, мать с дочерью скрылись в толпе, на прощание помахав мне руками.

Отправились в дорогу, не имея представления, сколько нам идти пешком. Если на длинную дистанцию, то наша обувь не выдержит. Пересекаем болотистую низменность реки Клязьмы и идем по лесу. Маршируем целый день, и только к вечеру показываются дома и бараки крупного лагеря. Проходим все положенные процедуры: баня, дезинфекция, удаление с тела последних волос, проверка. На нары ложимся после полуночи.

Как и предполагалось, мы попали в карантинную зону вместе с представителями разных национальностей. Кроме немцев здесь были венгры, румыны, итальянцы и небольшое количество молодчиков практически изо всех стран Европы, которые служили добровольцами преимущественно в войсках СС. В карантинной зоне скучно, нечем заняться. Целые сутки напролет вести беседы или, как немцы говорят, «в воздухе искать дырки», со временем надоедает.

Мое любопытство вызывает появление офицера, который ищет добровольцев на разгрузку барж на ближней пристани. Я с охотой присоединяюсь к кругу желающих. Согласно накопленному опыту в военном плену я знал, что добровольцы это те, кто предпочитает проводить время на работе, а не бездельничать и постоянно находиться в ожидании выдачи пищи.

В хорошем настроении и даже с песнями, мы по лесной тропе отправились колонной примерно в 100 человек. Наш внешний вид был не важен. У многих была оборванная одежда, обувь в плачевном состоянии, некоторые шли в лаптях. Приближаемся к небольшому поселку. Тут появляются дети, крича на бегу «Фрицы, Гансы», из изб выходят старухи, смотрят на эту толпу человеческого несчастья и по их щекам текут слезы. Вот она, русская душа. Быть может, что муж или сын пал на фронте от очереди именно этого немца, который проходит перед их глазами, а они его жалеют. Только сейчас я встретил демонстрацию сострадания к военнопленному, но со временем мы привыкли к таким признакам проявления жалости. На меня произвело глубокое впечатление то, что затронутыми таким поведением женщин оказались почти все члены группы. На такую демонстрацию симпатий мы чаще всего не обращали внимания. В чем же искать причину такой коллективной реакции – трудно сказать. Может быть в том, что именно эта группа была группой добровольцев, сгустком повышенной душевной чувствительности и восприимчивости?

Наконец прибыли к берегу Клязьмы у города Южа. Прибрежная полоса представляет собой широкий луг с сочной зеленью. На лугу разбита длинная палатка, в ней два ряда соломенных тюфяков и по одеялу на каждого жильца. Рядом небольшая палатка под кухню. Нет никакой ограды. Конвоиры предупреждают, чтобы никто не пытался скрыться в лесу. Кухня уже работает, значит персонал по снабжению прибыл раньше нас. Качество вечернего супа способствует еще большему поднятию нашего настроения. Несмотря на то, что мы в разбитой обуви прошагали по лесным песчаным тропам около 20 километров и достаточно устали, однако с удовольствием впитываем в себя как красоту природы, так и признаки предусмотрительной заботы о благе добровольцев.

Наша основная и нелегкая работа – разгрузка барж, прибывающих с юга с кипами сырого хлопка. Вес такого тюка, как мне помнится, около 150 килограммов. Эти кипы надо сперва кантовать из грузового трюма на борт, затем с борта на берег, и далее укладывать в штабель, который быстро растет. Криков «Давай, давай быстрее!» не слышно. Мы работаем дружно, и начальство, очевидно, готово объективно оценить эффективность наших стараний.

В обеденный перерыв и вечерами состав лагеря, как стадо коров, разбредается по лугу. Там растут съедобные травы, которые так необходимы для компенсации зимнего дефицита витаминов. В большом количестве уминаем щавель и дикий лук резанец. Время от времени один из конвоиров делает обход по прибрежной полосе и чуть ли ни вежливым тоном предупреждает тех, кто слишком далеко удалился от центра нашего стана.

Разница жизненных условий между прежними лагерями и этим райским местом действует на психику ребят весьма положительно. Работа идет, сопровождаясь дружной перекличкой, повара оправдываются приготовлением вкусных блюд, вечером зажигаем костер, вокруг которого сидим, разговаривая и шутя. Нередко звучат немецкие народные песни, петь которые просят присутствующие сотрудники управления пристани.

Большинство присутствующих в плену находится второй год и впервые, после периода больших страданий и лишений, возвращаются в нормальные жизненные условия.

В один из первых дней этой командировки вечерком сижу один на берегу Клязьмы, погружаюсь в мечтания о весне на родине. Подходит женщина средних лет, – очевидно цыганка, – не церемонясь приветствует и садится возле меня. Обращается она ко мне скорострельным потоком слов, смысл которых стараюсь отгадать. Берет она мою руку и с интересом смотрит на открытую ладонь.

Видно, эта гадалка настолько неквалифицированна, что считает меня русским, или по крайней мере, советским. Начинаю разговаривать на «своем русском», и теперь ее очередь удивиться. Начинается беседа о том о сем, а она не перестает держать и осматривать мою руку. Вот и слышу предсказание, которое до смерти не забуду, до смерти, которая наступит у меня не раньше 2023 года!

«Эх, – говорит, – какая у тебя длинная линия жизни. Жить тебе 100 лет. И, какой ты счастливец. Счастье всегда с тобой, но не забывай о том, что счастье твое нередко будет в спасении из несчастья, выход из которого только один – уход в другой мир».

Вот, южский оракул мой. Перед глазами у меня встает ситуация рокового рейда на каспийский торговый флот. Разрушительное попадание снаряда зениток в бреющем полете над водой по законам физики равносильно смертному приговору над экипажем пострадавшего самолета. А мы что? Совершили мягкую посадку на воду. Попали в руки разозленным мужьям и отцам погибших от наших бомб женщин и детей, а я вместе с двумя товарищами остался в живых. Это что? Не воплощение ли того, что цыганка мне только что гадала на ладони?

Насчет счастья она мне не солгала. С тех пор я прожил счастливую жизнь, причем счастье бывало разное. Помните мою мысль о куске хлеба, который может также стать причиной большого счастья? В этом отношении она – предсказательница – оказалась правой; почему же ей и ее предначертаниям воздаяния по заслугам не верить? Вот и прожил я до 75 лет, не узнав до сих пор, что это такое – боязнь смерти. Жить мне суждено еще 25 лет. Я благодарен этой неизвестной предсказательнице, с которой мы встретились на реке Клязьма.

Поблагодарить ее есть еще причина. Вместо того чтобы брать деньги за услугу, она у меня купила кожаный бумажник по цене двух килограммов картошки. Закончилась эта сделка пиршеством.

Материальное наше положение заметно улучшилось, когда прибыла баржа с пшеницей, на разгрузку которой нас пригласили в свободное время. Вызвались мы с большой охотой, потому что из пшеницы повара могли приготовить что-нибудь съедобное. Взялись за работу, а транспортировку зерна «налево» организовали следующим образом. Уборная наша находилась на берегу, за кухней нашего стана. Туда, естественно, приходилось регулярно ходить определенному контингенту ребят. Те, перевязали над щиколотками нижние концы штанин и наполняли пшеницей образуемые таким образом сумки. Уходящие скрывались от взоров следящего персонала, миновав кухонную палатку, где повара стояли наготове, чтобы слить золотой груз в подходящие емкости.

Таким образом собрали два мешка пшеничного зерна за одну смену. Но повара оказались в тупике. Мельницы нет, и все вспомогательные механизмы, придуманные товарищами, желанного эффекта не давали. Варили зерно со специями и травами 8 часов подряд. Зерна намного размягчались, кашу такого рода раздавали как добавку. Сидели ребята, жуя как коровы, и глотая эту ценную питательную вещь более или менее большими порциями.

Результат был ужасающий. Зерно набухало в желудке, что вызывало страшную боль. Страдали люди тем сильнее, чем больше они ели этой опасной каши. Надо считать чудом, что погиб от этого безумия только один молодой человек. Дорого заплатили за кражу зерна.

Совершенно иным путем шли события, когда к пристани причалила баржа с картофелем. Начальство пристани опять пригласило военнопленных на разгрузку именно потому, что они не столько могли украсть, сколько гражданское население. Начальство предложило натуральное вознаграждение в количестве двух мешков картофеля за смену. Такое количество обеспечило нам полную сытость и избавило нас от необходимости красть. На барже работало 100 человек трудовиков, а убыток – не более 100 кг продукта.

Четыре недели этой командировки прошли слишком быстро. В этих условиях жить бы все лето!

Первого июня мы расположились в школьной зоне на смену отбывшим в разные стороны курсантам-выпускникам. Общежития в двухэтажных рубленых домах отличались тем, что в отдельном помещении размещалось не более 12 человек. Койки с мягкими матрацами, подушки, одеяла, столы, стулья, скамейки, но… было одно «но»: клопы!! Они нас встретили целыми армиями, хорошо откормленные кровью отбывших курсантов. Подними матрац и любуйся переливчатыми коричнево-бурыми красками сплошного покрытия досок. Отчаяние охватило меня. Как можно жить кормильцем таких стад клопов?

Но вспомнился мне совет одного русского мужика о том, что клоп избегает свежей смолистой древесины. Бегал я по помещениям и, какое счастье, нашел секцию, где стояли вновь изготовленные двухъярусные нары, на досках которых виднелись свежие слезы смолы. Удалось мне занять нижний ярус и тем самым обеспечить себе спокойный ночной отдых после того, что над верхним ярусом устроили крышу для сбора пикирующих с потолка «бомбардировщиков». Одна из твердых привычек поведения клопов того края заключалась в том, что за одну ночь совершают только один спуск свободным падением с потолка.

Каждое утро подметали с этой крыши спустившихся особ, и нападение этих насекомых держалось в сносных пределах. Расписание дня этой школы оказалось весьма требовательным. С понедельника до субботы ежедневно по десять часов лекции, семинары, дискуссии, кружки критики и самокритики, специальные кружки для изучения трудов классиков материалистической философии и т. п.

По воскресеньям – художественная самодеятельность и экскурсии в окружавший лес, на обратном пути с которых плечи наши были нагружены дровами.

Курсанты разделены на классы по 20–25 человек. К каждому классу прикреплен доцент, руководящий мероприятиями, которые проводятся по классам. К некоторым доцентам прикреплены ассистенты из эмигрантов. Преподавательский состав набирается из недавно распущенной академии Коминтерна. Это исключительно немецкие эмигранты, большинство которых воевали против Франко в Испании. Они принадлежат к группе тех счастливцев, которым после победы Франко удалось избежать интернирования во Францию.

Очень меня волнует фамилия доцента моего класса – Бернгард Кенен. Не тот ли предводитель коммунистических отрядов, прямым противником которого в родном краю был мой отец, состоявший членом германско-национальной партии, которая в парламенте размещалась вправо от нацистов. В начале первого занятия Кенен, знакомясь со слушателями спрашивает меня: «Неужели в мой класс попал сын моего самого неистового политического противника, делегата земского парламента Пруссии Эрнста Фритцше?»

Пришлось мне подтвердить правильность подозрения. Чувствовалось, что расположение Кенена к сыну наихудшего врага не обещает хорошего. Конкретных доказательств нет, но думаю, что именно его я должен благодарить за мое возвращение из коммунистических заблуждений в мир трезвого рассудка.

Еще один доцент, фамилию я забыл, рассказывает мне, что он в Прусском земском парламенте с моим отцом (тот был на противоположной стороне фронта) вел бои, бросаясь чернильницами. Он рассказывал об этом с улыбкой на лице. Он просто человек, Кенен же – партийный работник.

Итак, мы углубляемся в идеологический мир марксизма-ленинизма-сталинизма. Задаю вопрос, почему об энгельсизме никто не упоминает, в то время как основы диалектического материализма созданы преимущественно им. Может быть, только звук имени Энгельса с «измом» на конце не подходит? Это был первый мой еретический вопрос, заданный, слава Богу не Кенену, а его ассистенту. Вместо ответа предупреждение не дурачиться на семинарах. Вообще не скрываю, что философией Энгельса занимался с большим энтузиазмом. Знания диалектики и диалектического материализма дали мне полезные знания на всю жизнь.

Со все растущим отвращением я изучал как краткий курс ВКП(б), так и историю германского рабочего движения. Описываемые события как в СССР, так и в Германии изобилуют моральным и физическим убийством тех, кто отваживается думать по-своему и, что еще хуже, распространять свои мысли среди народа.

«Изучай тех, кто во власти, и тех, кто к власти рвется. Хорошенько изучи, кто преобладает над кем, и старайся пропагандировать учение преобладающего. Оставь любые личные убеждения, говори только в унисон с властителем, не стесняйся убить лучшего друга, если Партия от тебя это потребует».

Вот здесь и началась цепь моих ошибок. Открытыми глазами смотреть на грязь и при этом помышлять об очищении – это считалось настоящим еретичеством в сталинской системе угнетения народных масс. Я лично считал справедливым осуществление на практике учений предпочтительно Энгельса.

Второй еретический вопрос я задал самому доценту Кенену. Разъяснил он основную разницу между идеализмом и материализмом – примат духа или материи. Рассказал пестрой речью, что дух нельзя рукой потрогать и увидеть глазами. Определил, что дух – продукт материи, и это факт, в то время как существование духа без материи никем не доказано – в него надо верить вслепую, как в Бога. Поэтому идеалисты – верующие.

Реакция Кенена на мой вопрос, кто тогда создал материю, просто потрясла. Он готов был лопнуть от гнева, решив, что вопрос был задан с целью сорвать урок. Это мое преступление обсуждали вечером, на занятии по критике и самокритике. Сначала Кенен натравил на меня одноклассников, словно свору собак, потом сам стрелял словами, как из ружья или из пушки и, наконец, разбитого в клочки бедолагу заставил критиковать себя и сожалеть о содеянном, что я и проделал, чтобы остаться в живых.

После 2 часов экзекуции был подведен итог этого мероприятия по смыслу: «Убедились вы, куда ведет придирчивость в политической жизни?» Этот случай навсегда оставил осадок на дне моей политической совести.

После таких уроков я окончательно пришел к мнению, что Гитлер – преступник, а фашистская идеология нацистов не имеет человеческого лица, поэтому не заслуживает права на жизнь. Такое убеждение сохранилось до сегодняшнего дня, и отстаивать его я готов в любую минуту. В этом ничего не изменилось после опубликования документов из советских архивов, где доказано намерение Сталина напасть на Германию так же вероломно, как сделал это Гитлер, напав на СССР. Плут от плута не отличается!

В августе 1944 г. по школьной зоне разнеслась тревожная весть, что поедем помогать в уборке урожая, а куда – неизвестно. Собрали личные вещи и отправились в путь 500 человек. Самое непонятное – кожаную обувь отобрали, заменив деревянными колодками. В такой обуви еле шли по песчаным лесным дорогам 45 км до станции Вязники. Тех кто идти уже не мог, грузили на крестьянские телеги после указания врача. Большинство ребят считали, что идем в колхоз или совхоз и изо всех сил держались на ногах. С приближением к городу слышим: «Вагонов еще нет, придется ночевать под открытым небом на берегу Клязьмы». Разместились кто как умел под ивами. Я построил себе шалаш и после ужина залез туда, быстро заснул. Проснулся в полной темноте от дождя, промок с головы до ног, сон мой, без сомнения был глубоким. Многие уже толпятся у огромного костра, его разожгли румыны и поддерживают огонь, чтобы можно было погреться. С румынами мы не очень ладим, но в эту ночь их благодарили за умение в дождь разжечь костер. Немцы этого делать не умеют.

В обмен на скверную ночь природа подарила нам чудный восход солнца, на который совсем немногие из этих озябших людей обратили внимание. Не оценили подарка, но я лично был в восторге. Любовался пейзажем самого умелого художника – природы. Первый раз такое было со мной после восхода солнца на Каспийском море 20 июня 1943 года. Судьба подарила мне удивительную способность забывать и болезни, и страдания при виде красоты природы. А реальная жизнь всех расстроила: вагонов не будет, придется вернуться в лагерь. Опять тяжелая дорога в 45 км в деревянных колодках, разбита надежда на работу в полях, на веселое соревнование с местными девчатами.

О цели этого похода мы узнали через неделю, когда в лагерь пришла колонна «новых» военнопленных из Молдавии. Они были в пути целый месяц, кормились чем попало, а после кормления селедкой не было воды для питья. Из 1500 их осталось около 500. Так вот, маневры с нами провели, чтобы выяснить, смогут ли эти инвалиды пройти еще 45 км. И если курсанты на деревянных колодках смогут преодолеть эту дистанцию два раза за двое суток, то ослабленным, но в кожаной обуви, возможно будет ее пройти хоть один раз. Расчет был правильным, но из вновь прибывших в госпитале лагеря погиб не один из этих страдальцев.

Мне следовало бы подробнее остановиться на издевательствах тех советских организаций, которые отправляли обезоруженных солдат противника в тыл, не зная, куда их девать, за счет чего кормить и поить. Поэтому отправляли их в тыл как неодушевленный груз. Рядовые военнослужащие войск МВД, сопровождавшие такие эшелоны смерти, выполняли жесткие приказы, от которых смерть косой пошла гулять по вагонам. А не выполнив такой приказ сами могли угодить под размах этой косы. Так чем это лучше тех эшелонов, что везли евреев в немецкие лагеря? Так что злодеяния были по обе стороны фронта.

Некоторые из «новеньких» попали в школьную зону, и на них обрушилась лавина вопросов об условиях жизни на родине. С одним из них мне удалось установить более близкий контакт. Однажды он меня спросил, не знаю ли я кого-нибудь, кто заинтересовался бы изучением русского языка.

– Зачем тебе это? – спрашиваю его.

– У меня от погибшего товарища сохранился немецкий учебник русского языка для самостоятельного изучения. За него я хотел бы получить хлеб.

– Я с охотой возьму!

Сторговались. Семь суточных порций хлеба (4200 г.) платить в течение месяца. Нелегко было решиться. На целый месяц лишался четверти хлебного пайка. Но это были ворота в будущее, и я это понимал. Для того чтобы потом устроиться работать на родине переводчиком, обязательно надо хорошо знать правописание. Я купил, честно платил за учебник и в жизни за это извлек проценты стотысячные. Много, много часов я сидел над этой книгой, в результате чего учебник истрепался, вес его становился все меньше, но зато в мозгах моих знаний русского языка прибавлялось все больше и больше. Какое счастье – никто за весь срок от лета 1944 года даже не попытался отобрать у меня это сокровище. Ну как не вспомнить цыганку-предсказательницу.

Настала осень, а с ней и конец учебы на курсах. Шла подготовка к распределению. Самых доверенных назначили на фронт вести устную пропаганду репродукторами через линию фронта. Особенно усердных послали читать лекции, объезжая группы лагерей. Ну а «пехоту» разослали по лагерям как запасных, до востребования. Многие получили назначения, настроение их в ожидании политработы было приподнятым. Очень тихо стало вокруг меня, товарищи уезжали, а на меня никто не обращал внимания, пока не подошел конвоир и не велел следовать за ним с вещами. Куда? В рабочую зону лагеря. Какое разочарование.

За весь срок учебы, после того рокового вопроса насчет создателя материи, никаких упреков в мой адрес не было, и я решил, что усердным изучением всех предметов заслужил доверие преподавателей. А они меня прогоняют, как шелудивого пса. Без всяких объяснений я превратился в «никто». Что делать, надо жить дальше.

Окончил я эти курсы не зря. Многое понял, приобрел новые знания, что послужат в поиске и отстаивании своих убеждений и поступков после плена. Пока еще не сомневаюсь, что я теперь марксист, правда, с креном в даль от советской схемы организации и сталинского догматизма. В школе мы получили такое видение, что для коммунистов социал-демократы хуже фашистов. Поэтому я старался не допускать мысли о том, что мне по характеру гораздо ближе самая умеренная идеология социал-демократии.

Интермеццо – рабочая зона лагеря № 165

Рабочая зона лагеря была огромна. В ней, насколько я помню, находилось не менее 10 000 военнопленных чуть ли не всех национальностей Европы. Кроме военнослужащих национальных войсковых частей Италии, Венгрии и Румынии, там находились добровольцы испанской Голубой дивизии и крайне пестрая палитра добровольцев спецчастей СС, в которых служили представители буквально всех национальностей Европы, включая шведских блондинов, очаровательных французов и, готовых к любому убийству, сербских четников.

Зачем ГУЛАГ сосредоточил такую массу людей на таком месте, где самая ближняя станция узкоколейки находилась в 15 км от самого лагеря, не имею представления. Не просто организовать снабжение такого количества мужчин, не было даже трудовых заданий в достаточном объеме. Тысячи людей валялись на нарах, в плохо отапливаемых бараках и землянках. Кормили так плохо, что физическое состояние людей доходило до полного истощения. Начальником кухни была немецкая эмигрантка Грюнберг. Муж ее работал преподавателем в школьной зоне, т. е. должен был убеждать немцев в глубокой гуманности советского строя. Если к ней обращались с жалобами, поскольку она понимала немецкий язык, то в ответ слышали: «Со своими жалобами обращайтесь к Гитлеру».

Регулярно проводились только мероприятия по сбору дров и продуктов питания. Дров за лето заготовили в большом количестве, но то ли зима была слишком суровая, то ли число пленных превышало предельное, факт был один – в начале декабря дрова закончились! Ввиду того, что лагерь располагался в глухом лесу, древесины вокруг было достаточно. Но рубить деревья, подготовить и подвезти дрова к месту невозможно было без здоровых тружеников. Долго искать работу мне не пришлось. Уже через день после прибытия в рабочую зону, в столовой во время выдачи завтрака, началась беготня в поисках добровольцев на рубку леса: «Каждому выдадут валенки, овчинную шубу, меховые перчатки и шапку-ушанку. При выполнении нормы – добавочные хлеб и каша».

Добровольцев пришлось подыскивать потому, что морозы стояли стабильные – около 30 градусов, а обязательный вывод на работу при температуре ниже – 20 градусов уставом не предусмотрен. Обращаюсь я к вербовщику с просьбой записать меня. Тот осматривает меня как рабовладелец при покупке нового раба. За месяцы курса я поправился, и фигура моя, очевидно, удовлетворяет требованиям бригадира. Через час колонна отправляется в лес. Инструмент у нас великолепный, профессиональный – топоры, колуны, пилы.

Русская зима. На небе нет ни одного облака, ветра никакого нет. Одеты мы по-настоящему, т. е. не мерзнем, а конвоиры бегают то вперед, то назад, контролируют носы и уши, предупреждают от замерзания этих важных выступов головы.

На лесосеке зажигаем костер, группами по три беремся за работу. Немецкий бригадир – умница. Во всем лагере он подобрал лесорубов-профессионалов, но в связи с тем, что процент лесорубов среди трудового населения Германии очень низкий, составить должное число бригад на лесорубку из профессионалов шанса нет. Эффективное решение проблемы заключается в формировании групп по три, в которых командует один лесоруб-профессионал. Таким образом добились высокой эффективности труда и избежали несчастных случаев. В каждой бригаде 6 троек плюс один специалист для точения пил и топоров.

Работа идет дружно. Норму выполнять можно при умелой организации труда. Я очень доволен своим «командующим», который за 20 лет накопил опыт в лесорубке в баварском лесу на юге Германии. Рабочее время проходит быстро, с заходом солнца отправляемся обратно в лагерь. И опять любуюсь красотой природы. Пейзаж белоснежный, с синим небом над ним, постепенно превращается в сплошной пожар. Все в красном сверкает, черные силуэты сосен филигранно обрисовываются на пламенном фоне – с ума можно сойти при виде такой картины.

В лагерь возвращаемся веселыми и довольными. В столовой нас ждет ужин «с процентом». Нельзя сказать, что желудок наполнен, но, слава Богу, голода не ощущаем. Самочувствие относительно хорошее.

Нельзя ли назвать счастливцем человека, который в суровую зиму свободен от страданий и тяжелых переживаний, далеко от ожесточенных боев, далеко от бомбежек городов Германии, живет вне всякой опасности, в относительном покое? Сторонники этой философии жизни ищут друг друга, и в их вечерних беседах звучит благодарность за привилегию жить без постоянной угрозы смерти и за привилегию реальной надежды остаться здоровыми и в ближайшем будущем. Я лично умею радоваться красоте и одного цветка в необозримой пустыне – за это благодарю судьбу.

Тем временем лес завалило снегом, дороги для автомобильного транспорта сделались непроходимыми, а запасы продовольствия, как выяснилось, на исходе. Продукты подвозятся по узкоколейке, но от ближайшей станции до нашего лагеря, как нам уже известно, 15 километров. Арифметика простая: суточный паек для одного человека составляет 300–400 граммов продуктов, следовательно, на 10 000 человек в день требуется 3–4 тонны муки, крупы, жиров и прочего.