Текст книги "Воздушный стрелок. Сквозь зенитный огонь"

Автор книги: Клаус Фритцше

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

За продуктами нужно ехать на санях, но кроме нас, самих военнопленных, нет никакой упряжи. Поэтому опять слышится призыв добровольцев даже в выходные дни. Добровольцы те же, что и на заготовке дров. Но ехать за продуктами особенно интересно потому, что упаковочный материал все-таки не броня. Когда барьер между вечно голодным заключенным и съедобной материей состоит только из мешковины, фанеры или картона, то как же не найти способ этот барьер преодолеть? В поисках таких способов проявлялась безграничная находчивость ребят.

Грузовые сани были разных размеров. На самых небольших – четыре человека в упряжке и один рулевой позади, на самых больших – 14 тягловых и двое рулевых. Впереди прикреплена веревка, в петли которой вставлены палки длиной около полутора метров. На каждой палке справа и слева от веревки один «тягач», а на больших санях – 7 пар одна за другой. В составе колонны около 30 саней всех размеров. Покидаем лагерную зону рано утром в темноте. Дорога заснежена до колен. Головным экипажам тяжело прокладывать лыжню. Применяется система чередования. Головной экипаж прошел метров двести-триста, пропускает всю колонну и зацепляется за ее хвост. Несмотря на применение такой тактики, до станции требуется около 5 часов. Там идут разгрузка вагонов (тягло превращается в грузчиков) и распределение груза по саням, и тем самым начинается веселая часть предприятия. Конвоиры хотя кричат, но все же на занятия рулевых смотрят сквозь пальцы. В то время как тягло тянет, рулевой не рулит, а подготавливает доступ к съедобному содержимому мешков, картонок, фанерных ящиков. Колонна останавливается для отдыха и удовлетворения телесных нужд, и начинается кормление как тягла, так и конвоиров.

Запасаться продуктами и контрабандой, тащить их в лагерь строго воспрещается. Каждый участник перед возвращением в зону подвергается телесному обыску, но процент успеха этих обысков невысок. Не разденешь же человека при 30 градусном морозе. Шуба толстая, а ощупывают нас, не снимая перчаток. Как им определить, например, что грудь и пузо человека прямо на коже обложены ломтиками сала? Как им определить, что между бедрами человека висит дополнительная сумочка с каким-то питательным содержимым? Одним словом, в 12 часовых походах за продуктами участвовали не зря.

Намного меньшим уважением пользуются походы за дровами. Где-то в лесу, на расстоянии 3–5 километров от лагеря навалены шестиметровые отрезки стволов высоких сосен. Для того чтобы подвести к лагерю доброе количество этих тяжеловесов, составляются санно-человеческие колонны, причем стволы-длинномеры кладут на двое саней – головной и хвостовой – по три или шесть штук, смотря какого они диаметра. В упряжке такой повозки до 20 человек. Дорога к этим штабелям древесины тянется по открытому полю, где сугробы бывают высотой полтора метра. Продвижение по этой дороге человеческого тягла по не прочищенному заранее пути требует мобилизации последних сил, и эти походы без жертв не обходятся. Падают ребята от истощения, подняться больше не могут или не хотят. Приходится выделить одну упряжку для возвращения в лагерь тех, кто переоценил запас физических сил.

А чем люди мотивируют выход на такие изнуряющие предприятия? Одни хотят избежать скуки, бездельничения в плохо отапливаемом бараке, другие охотятся за куском добавочного хлеба и четвертью литра пшенной каши, а большинство, пожалуй, не отрицают оба мотива.

Прошел декабрь. Как провели рождественский праздник, не помню. Думаю, что отметить праздник не хватало душевных и материальных ресурсов. Провели эти дни как рабочие, так как церковные праздники вообще в Союзе не признавались, а тем более даты праздников по григорианскому календарю. Как встретили новый 1945 год, также из памяти извлечь не удается. Равнодушная, наверное, была эта встреча. Предстоял конец войны, в этом сомнений не было. Но, что будет с военнопленными, никто знать не мог.

Новый 1945 год. Вызывают меня на проходную. Встречает комендант школьной зоны: «Берите свои вещи, не вернетесь сюда. Будете старшим обслуги школьной зоны». Просто не верится мне. А откуда взята такая высокая оценка моих способностей – представления не имею. Неужели освоение русского языка дало первый выигрыш?

Старший обслуги – это, с точки зрения рядового военнопленного, наиболее желанная должность в лагере. Ему подчиняются не только дровоколы, дворники, дрововозы и персонал разных мастерских, но и персонал кухни! Все-таки не могу подавить кое-какие сомнения в своих способностях руководить таким изысканным кругом пленных-профессионалов, к тому же еще в школьной зоне. Сомнения оказались оправданными. Сотрудники обслуги решили так: «курсант = доносчик», и найти подход к ним было затруднительно. Чувствовалось, что совет бригадиров обслуги решил доказать командованию, что старший обслуги – должность ненужная. Работу организовали без меня, и, если я пробовал ввести новые порядки, они от советского начальства добивались отмены моих нововведений.

Но, несмотря на такую волокиту, – выиграл и я. Мне отведено было небольшое помещение – своего рода бюро, – куда редко кто заходил. Там сидел многие часы над бумагами и работал над дальнейшим совершенствованием знаний русского правописания и составлял словарь. Нашлись книги на русском. Впервые читал «Повести Белкина» и «Капитанскую дочку». Успехи в изучении лингвистики подняли мою самоуверенность в противовес плохим результатам по должности. К тому еще я имел возможность в любой момент обратиться к разным лицам советского начальства и в беседах на практике проверить теоретические достижения.

Шла весна 1945 года. Командование, очевидно, убедилось в том, что именитые бригадиры обслуги справляются с делом без старшего, который в качестве доносчика не проявлял никакой инициативы.

Глава 2.07 ПЫРА НА ТОРФУ
Весна – лето 1945 г.

Неожиданно получаю приказ: «Взять вещи, направиться к проходной рабочей зоны!» Там собралась группа военнопленных «первой категории», исключительно немцы. Это положительный факт, ибо в этом крупном лагере могли бы набрать смешанную команду из представителей всех наций Европы.

Многие из собравшихся были знакомы мне: командиры батальонов и рот, бригадиры, повара, хлеборезы, дровоколы – одним словом, «богатыри» по физическому состоянию. Всего около 100 человек. Сопровождаемые конвоирами во главе с офицером отправляемся в путь. Направление знакомое – на юг, там расположена железная дорога. В четвертый раз пешком отмеряю дорогу до города Вязники. Там сажают в специально выделенные для нас пассажирские вагоны. Поезд идет на восток, и после непродолжительной поездки приказывают выйти на станции города Дзержинска. Далее двигаемся пешком на север. Никто не знает, зачем и куда. Конвоиры молчаливы, как мертвые.

Углубляемся в лес, вдруг видим – на поляне маленькая деревушка, а за ней торчат вышки. Только с совсем небольшого расстояния выясняется, какого рода этот лагерь: земляночный. Нам, привыкшим к двухэтажным корпусам с большими окнами, попасть в землянки – первый страх. Зашли в зону, видим своих земляков, и с еще большим страхом осознаем: исключительно дистрофики.

Ясно теперь, почему из центрального лагеря выслали сотню «богатырей»: состав пленных изнурен до предела и требуются новые запасы для укрепления трудового фронта. Но какого рода этот фронт? Слышится слово ТОРФ, а никто из нашей группы не имеет представления о том, что означает «работа на торфу». Но пока всех вновь прибывших загоняют в пустую землянку на карантин. Две недели заключения в загороженной колючей проволокой карантинной зоне. Занятий нет, целый день сидеть на нарах или ходить вдоль и поперек небольшой площадки отведенной нам зоны. Имеют место первые разговоры с представителями основного состава лагеря – криком на расстояние 20 метров.

Слухи неутешительны: 30 % начального состава погибло за пять месяцев зимы, работа исключительно тяжелая, а самоуправление лагеря в руках кучки сербских четников (служивших добровольцами в СС) и румынов, которые «блатуют» с командным составом МВД, сообща занимаясь кражей и разбазариванием как продовольственных продуктов, так и обмундирования погибших, которых похоронили нагими. Из немцев ни один не владеет русским языком. Жаловаться некому. Около 80% немецких пленных – дистрофики, и работать на укладке рельсов на торфу под гидромониторы никто из них уже не способен.

Среди вновь прибывших есть богатыри не только по физической конституции, есть немало людей с большими организаторскими способностями и 3–4 человека с прекрасным знанием русского языка. Основывается своего рода эмигрантское правительство с одним пунктом программы действия: «Долой сербско-румынскую мафию!» Еще в дни карантина организуются «правительственные комиссии» по определенным областям действий. Премьер-министр – помещик немецкой национальности и румынского подданства, который владеет семью языками и всеми приемами руководства людьми. Меня – совсем неопытного в среде профессионалов-политиков оставляют в запасе, т. е. оперативные планы до меня не доходят. Меня судьба направляет по совсем другой линии.

Идет десятый или двенадцатый день карантина в лагере «Пыра на торфу». Валяюсь на нарах, борюсь со скукой. Заходит начальник лагеря – майор. Кто-то кричит: «Внимание! Смирно!», все неохотно поднимаются, стоят, ожидая чего-нибудь неприятного. Майор спрашивает: «Кто умеет делать игрушки?»

Опыт немецкого солдата гласит: «Ни в коем случае на такие объявления не отвечать!» Это потому, что в немецкой армии принято добровольцев направлять на чистку уборных и другие отнюдь не веселые занятия. У меня за два года плена накоплен совсем другой опыт, а именно: «Когда русские объявляют нужду в каких-то специалистах, тогда они им действительно нужны». К тому еще я с большой охотой дома мастерил всевозможные игрушки из фанеры и прочих материалов.

Почему не использовать эти навыки и тем самым отделаться от тяжелой производственной работы на торфу? Большое молчание! Игрушки! За ними, должно быть, прячется какое-то издевательство.

Мигом решаюсь пойти на риск: «Я умею!» – «Ну-ка давайте изготовьте образцы. Через пару дней вернусь посмотреть результат». Сказал, пошел, а инструмент откуда, фанеру откуда брать?

Ну что, карманный нож есть – святая вещь, которую протащил по многим обыскам. Фанера? Потолок землянки обит фанерой, и есть лишний кусок. Краски? Чернильный карандаш, раствор йода, «бриллиант грюн» пока достаточны. На второй день представляю начальнику «гимнаста на перекладине», «гимнаста на брусьях» и функциональную модель пистолета. Реакция офицера совершенно неожиданная. С веселым выражением лица начинает испытывать мои образцы и говорит: «Прекрасно, будешь бригадиром игрушечников. Как только кончится карантин, ты среди дистрофиков подыщешь себе мастеров 10–15, и будете организовывать серийное производство подобных игрушек». Об инструменте и материале опять ни одного слова.

Карантин закончен, формируются бригады на торф. При этом наше «правительство» добивается первого успеха. Бригадирами назначаются немцы, в то время как сербское «командование» мечтало о том, что немцы должны были работать под чисто сербским руководством.

Наш «премьер-министр» назначается заместителем старшего лагеря. Так как румынский язык у него был вторым родным языком и черты национального характера румын знал наизусть, ему быстро удалось достичь договоренность и с этой фракцией лагерных властителей, которая работала преимущественно в кухне и на ее периферии. Сделан большой шаг к изоляции сербской фракции, члены которой занимают все командные посты вблизи командного состава МВД.

Однажды ночью, спустя два месяца после окончания карантина, за забором зоны начал подниматься шум. Гул автомашин и два выстрела. В свете прожектора перед складской землянкой движется толпа людей в форме войск МВД. Затем машины удаляются и наступает тишина. Информация о том, что же произошло той ночью, просочилась к нам не скоро. Но на следующий день было очевидно, что изменился офицерский состав командования и человек 10–15 сербов на грузовике покинули лагерь.

Через год я узнал, что наш «премьер-министр» имел контакты с вышестоящими органами ГУПВИ (Государственного управления внутренней инспекции). Ему удалось информировать контрольные органы о запланированной крупной краже продовольствия и обмундирования, организованной начальством лагеря в сотрудничестве с сербской верхушкой. Смешанная группа воров попала в засаду и была удалена черт знает куда. Комиссия контрольного органа, в том числе группа врачей, посещает лагерь. Определяют категорию каждого пленного, восстанавливают положенный режим работы по категориям физического состояния, и изо дня в день заметно улучшается паек. Жизненные условия в лагере поднимаются до среднего уровня.

В этой всесторонне положительной обстановке начинаю ходить по землянкам в поисках соратников по производству игрушек. Результат ошеломительный: 1 кузнец, 1 инструментальщик, 3 модельщика, 2 мастера по изготовлению искусственных цветов из березовых стружек и несколько столяров. Первыми начинают работать кузнец, инструментальщик и модельщики. В лагере еще до прихода военнопленных осталась кузница с запасом деревянного угля и кузнечного инструмента. В считанные сутки создаются инструмент для резки по дереву, рубанки, разные фасонные губели, одним словом, все, что нужно для изготовления игрушек. Развивается производство, а продукция полными корзинами исчезает неизвестно куда. Кто-то из рабочей бригады, которая в д. Пыра работает по изготовлению кровельной дранки, узнал от русского рабочего, что наши игрушки продаются на базаре в г. Дзержинск. Ну что ж? Не наше дело, куда девается наша продукция.

Работаем в крытом помещении, работа интересная, и бывают члены советского лагерного персонала, которым не совсем легально отпускаем часть сверхпродукции, и они несут нам подарки в виде хлеба, молока, махорки, газеточки и прочих продуктов, которыми нас немного балуют.

Война кончилась, слова «скоро домой» летят к нам со всех сторон. В составе нового командования лагеря значительный процент фронтовиков-инвалидов, которые к нам, пленным, относятся по-иному, нежели прежнее командование войск МВД. Читатель, быть может, понимает, что мне хотелось оставаться заведующим производства игрушек вплоть до возвращения домой.

Производственные показатели игрушечников все растут, письменные отчеты, которые составляю с педантичностью бухгалтера, приводят в восхищение нового начальника лагеря. Оказалось, что быть отличником не всегда выгодно для самого отличника.

Прибыл новый транспорт с немецкими военнопленными из самой Германии. «НОВЫЕ» без всякого опыта, как нам казалось, последняя надежда немецкого командования. Люди, совсем не привыкшие к физическому труду и нередко неспособные из-за физических недостатков. В зоне построили большую палатку с нарами на 120 человек, и начальнику лагеря потребовался укротитель для приведения в порядок этого цирка. Как он остановился на мне, знает только Бог. Скорее, подсказал ему это черт. Пришлось покинуть отдельную постель в помещении производства игрушек и располагаться в проветриваемой палатке среди толпы бушующих «НОВЫХ».

Когда-то, еще в летной школе, я руководил группой из 15 человек, старшим обслуги возился с дисциплинированным составом не более 30 человек, а теперь 120 депрессивных или сумасшедших «НОВЫХ», которые пока еще имели смутное представление о том, что такое дисциплина в учреждениях архипелага ГУЛАГ. Задание непривычное, неприятное, и как мне показалось, сверх моих сил. Я же не знал, что проникнуть в такую бесструктурную массу одному совершенно невозможно. Со временем до меня дошло, что отдельным особам надо предоставлять хоть скудные привилегии, которые за эту цену, в свою очередь, будут готовы служить в качестве овчарок. В конце концов я этого достиг, и число упреков, сыпавшихся на мою невинную голову, постепенно уменьшилось. В один прекрасный день у меня состоялась почти дружеская беседа с начальником лагеря (который по возрасту годился мне в отцы), и я отважился спросить, по каким причинам на роль командира роты он назначил именно меня. Ответ был прост: «По по-русски говоришь и пишешь, умеешь учиться». Вот и все.

Работа на торфу была очень тяжелая, тяжелее всего на перекладке рельсовых путей гидромониторов. Широта колеи этих путей около 3 метров, длина шпал не менее 4 метров, длина одной секции 6–7 метров, т. е. туда входит не менее 10 шпал. С ходом разработки торфа рельсы гидромонитора должны соответственно отступать. Рельсовые секции указанных размеров вручную поднять и перетаскать на расстояние около 5 метров – не шутка, особенно когда путь пересекает болото. При поднятии секции работяги иногда стоят в воде по пояс. Шпалы словно засосаны в илистом грунте, и, чтобы оторвать их, требуются усилия вдвое превышающие вес самой секции. Требуется бригада здоровых мужчин численностью до 30 человек. Страдают люди не только от тяжести работы, но также и от агрессивности болотистых вод. У многих есть открытые язвы.

Немного легче работать на полях, где торф сушат. Торфяное сырье поступает по трубопроводу на поле, где вода сливается и испаряется. Слой влажного торфа разрезают специальными гусеницами на кирпичи, тем самым подготавливая себе очередную порцию тяжелого физического труда – поднять и крест на крест уложить кирпичи, весь которых из-за значительного влагосодержания довольно высок. Весь восьмичасовой день стоять с согнутой спиной, поднимая и передвигая десятикилограммовые кирпичи – настоящая каторга. При этом нужно учесть, что под летним солнцем, без какой-нибудь тени, на поверхности поля – 40–50 градусов жары.

Легче всего погрузка сухого торфяного кирпича в узкоколейные вагоны, на которых горючее катится к балахнинской ТЭЦ. На всех участках я по собственному желанию работал несколько смен, и не раз мои мысли возвращались к южской предсказательнице. Видя несчастье товарищей, я по праву мог считать себя счастливцем.

Прошло лето 1945 года, в моем цирке стало прохладно, а о возвращении домой не следовало и думать. Зимовать в палатке – невозможно. Что же будет? В конце сентября получаем спасательный приказ: взять вещи, собраться по-походному и всему лагерю по-ротно построиться у проходной. Личное имущество военнопленного – не вес. Ложка, складной ножик, бумажник с фотографиями семьи и походный котелок. Все. Остальное считается нелегальным и может быть изъято во время ежемесячного обыска. Но за последнее время в Пыре обыски не проводили, и результат – за плечами – не чахоточный рюкзак, а туго набитые кули. Откуда пленный берет столько барахла? А черт его знает. Куда нас поведут, знает опять только командование. Далеко ли? Пешком или на транспорте? Об этом никому ни слова. Должно быть – в отапливаемое здание.

Глава 2.08 СТАНЦИЯ ИГУМНОВО – 96-Й ХИМЗАВОД «ЗАВОДСТРОЙ»
Лагерь 469/3. Сентябрь 1945 г.

После 30-километрового марша из лагеря торфяников № 117/4, новая лагерная обстановка показалась роскошью. Бывший складской корпус крупного химзавода был оборудован под общежитие на примерно 500 человек. Под одной крышей расположены спальный зал, кухня, столовая, санузел с душами и баней, дезинфекция и медпункт. Отопление центральное. Имеются отдельные помещения под служебные комнаты и отдельное жилье. Лагерная зона от территории химзавода отгорожена высоким забором.

Для приема немецких военнопленных все на удивление подготовлено хорошо. Масштабы удобств совершенно новые. Единственный бич, это крысы и клопы, с которыми мы боролись еще в прежних лагерях. С крысами справились довольно быстро, в то время как клопы пока что отражали любые человеческие атаки. Чем больше их давишь, тем больше их рождается. За все время плена я от них страдал больше, чем от голода.

Жизнь вновь прибывших обязательно начинается карантином и дезинфекцией. Вшивость среди нас незначительная, а в этом лагере постепенно снизится до нуля. Санитарная обеспеченность образцовая – пойди под душ, когда хочешь. Горячая вода есть в любое время. Питание сносное. Оно могло быть лучше, если бы положенная норма продуктов полностью доводилась до потребителя. К сожалению, определенные круги, как советского, так и немецкого происхождения, потребляют сверх нормы за счет рядового состава.

Еще в период карантина появляется политработник ст. л-т Ведерников. Ищет он определенных лиц, в том числе и меня.

– Ты курсант антифашистской школы?

– Есть.

– По-русски говоришь и грамотно пишешь?

– Есть.

– Будешь старшим антифашистского актива. Кроме тебя, еще трое будут.

Время удивляться! Целый год после окончания курса никто не упоминал о том, что я курсант. Логичный вывод – я не достоин участвовать в политической работе, фамилия моя снята со списков – я списан! А вдруг такая честь. Старший актива – это полносуточная должность, т. е. опять меня освобождают от тяжелого физического труда. И я прилагал все свои умственные и физические силы, чтобы достойно оправдать оказанное доверие.

Дискуссии с товарищами, чтение газет, занятия по советскому строю, организация собраний, на которых выступают советские политработники, изучение краткого курса истории ВКП(б), обязанности переводчика, когда сотрудникам политотдела необходимо провести беседу с отдельными военнопленными и т.д. и т. п. Скуки и быть не может.

Одним из заданий антифашистского актива (наиболее важным заданием политначальства) являлась организация социалистического соревнования производственных бригад. От нас требовалось убедить товарищей в необходимости брать на себя социалистические обязательства, убедить, что они искупают свою вину перед советским народом, прилагая большие усилия к восстановлению социалистического хозяйства.

В общем, антифашистский актив призван выступать в качестве погонщика в производстве. Стало стыдно. Стыдно из-за того, что большинство рабочих мест отличаются предельной примитивностью, и что в такой обстановке, выбиваясь из сил, выполнить норму объективно невозможно. Невыполнение же этих норм влечет за собой снижение норм питания.

Здесь следует упомянуть, что военнопленные, как рабочая сила, предоставлялись хозяйственным организациям на основе контрактов, заключавшихся с определенным отделом МВД или ГУЛАГа. Согласно этих контрактов, правовое положение военнопленных и гражданских бригад не отличалось друг от друга. Хозяйственная организация должна была платить в МВД по общесоюзным трудовым нормам. Нас об этом никто не информировал, но со временем удалось составить полную картину из отдельных обрывков информации.

Пленные нередко работали в соседстве с гражданскими бригадами, а мастера и прорабы приписывали им часть результата работы пленных. Видим, что наши люди местами работают больше гражданских бригад, а в суточной накладной разница по выполнению нормы в размере 50 и более процентов в убыток наших людей. Как же в таких условиях стимулировать товарищей ко все новым и новым трудовым обязательствам? Очевидно, начальство на рабочем месте по-разному понимает трудовые нормы, которые зафиксированы в каком-то нам незнакомом справочнике.

Находясь в лагерном заключении, нам – активистам – невозможно поднимать дух товарищей, не определив объективные причины невыполнения норм. Начинаем спорить с начальником политотдела: «Дайте нам возможность регулярно посещать рабочие места наших бригад вместе с вами или же выпускайте нас туда без конвоира». Лейтенант Ведерников взорвался руганью, когда впервые познакомился с такими идеями. Он подозревал бунт. Обратились мы к начальнику лагеря, представили какие-то скудные доказательства неравного отношения прорабов к результатам работы советских и немецких бригад. Капитан Глазунов более прагматично отнесся к нашим жалобам и согласился прикрепить отдельных активистов к определенным рабочим местам, где им разрешалось свободно ходить от одной бригады к другой.

Успехи наших выходов на завод, на стройки и пр. были очень скромные. Попытки познакомиться с государственными нормами потерпели полную неудачу, их от нас скрывали, и это давало возможность русским мастерам делать приписки своим бригадам за счет военнопленных. Позиция советских мастеров и прорабов вполне понятная: «Если от меня зависит заработок как своих тружеников, так и немецких военнопленных, грех ли приписать своим за счет фашистов?»

С точки зрения победителя, может, и правильны такие рассуждения. А вот наша реакция на такое нарушение человеческих прав: «Красть у нас паек им так просто не дадим!»

Завязалась тайная борьба. Тайком заходили в будки прорабов, искали справочник государственных норм, и переписывали касающиеся нас нормы. Мне лично удалось завести более или менее дружеские отношения с руководящими лицами, на участках которых бригады военнопленных не бывали. Они на конкурентную борьбу соседей не обращали внимания и не подозревали о вреде коллегам в предоставлении мне нужного справочника. Шаг за шагом таким образом добивались заметного роста показателей труда без повышения интенсивности самой физической работы товарищей. Иногда нам даже удавалось добиться применения более выгодных норм там, где на самом деле нельзя было этого допускать.

Процесс был медленный, труд активистов кропотливый, но в результате довольны были все участвующие стороны. Бригадам начали выдавать полный паек, некоторым – наличные деньги, администрации лагеря объявили благодарность за рост показателей в труде, политотделу – за успешное ведение социалистического соревнования, а членам антифашистского актива – честь передовиков труда и пропуск расконвоированных Пропуск с треугольным штампом МВД!

По формату, цвету и внутреннему оформлению этот пропуск не отличался от документа сотрудников МВД. На последней странице только было написано: «Имеет право без конвоира двигаться от лагеря к рабочему месту и обратно».

А кто же смел после идентификации штампа МВД требовать передачи в руки пропуска для основательной проверки всех его страниц? Никто Научились мигом показывать пропуск элегантным движением руки по примеру настоящих сотрудников этого министерства, «тайна» подчинения которым заключалась чаще всего под бросающимся в глаза роскошным кожаным пальто. Кроме профессионального показа пропуска, освоили ходьбу и манеру этих людей держать себя. Такие трюки подкрепили успех не только на рабочих местах. Вообще положение на трудовом фронте бригад военнопленных улучшалось из месяца в месяц.

Пусть читатель не думает, что этот процесс шел гладко, без провалов. Нет Сопротивление мастеров и прорабов местами организовывалось. На определенных объектах нам грозили палками и бросали камни. Пинок под зад я лично получил не один раз. Наконец победителями в этой борьбе оказались инстанции лагеря, причем растущая поддержка со стороны администрации содействовала успеху наших стремлений.

Следует, однако, упомянуть, что данный конфликт разразился далеко не на всех трудовых объектах. Были такие объекты, где выбор положенной трудовой нормы осуществлялся без каких-либо отклонений. Были и такие участки, где работали одни военнопленные. Выполнение норм на 150–200 процентов бывало нередко. А на таких объектах – так нам рассказали русские – начались трудовые конфликты после ухода немцев.

Убедившись в оборонительной силе своих пропусков, мы дошли до умышленного злоупотребления. Город Горький от станции Игумново находится на расстоянии километров 30. Поездом туда 40 минут, а в Горьком – ярмарка. Товарищ по активу Фриц меня спрашивает: «Поедешь на ярмарку со мной?» Невозможно, думаю. Зачем нарушать правила и, быть может, за такое преступление платить снятием с должности. Нет, думаю, а товарищ убеждает меня в безграничной невинности такого поступка. Согласился я. Пошли на станцию, заняли место на подножке вагона и поехали. Благополучно доехали до Горького, ярмарку нашли совсем недалеко от вокзала, полюбовались пестротой картины будок и лавок, выпили 100 граммов спиртного и своевременно вернулись на вокзал. Подходит электричка, в вагонах малолюдно, нет причины ехать на подножке. Зашли в вагон, сидим на скамейке, без билетов, разумеется. Есть на немецком языке пословица: «Когда ослу слишком хорошо, он на лед идет потанцевать».

Оказалось, мы уже сидели на льду. За 5 минут до ст. Игумново открывается дверь вагона, заходит офицер милиции, за ним два милиционера с винтовками со штыком. «Ну-ка, товарищи, билеты покажите, пожалуйста!»

Тайком (как нам кажется) поднимаемся со скамейки и направляемся в противоположную сторону вагона. Но, увы, там уже занял позицию третий милиционер. Значит, пропали. Зачем же я пошел на такую глупость?

Смотрю на своего нахального товарища. Он стоит лицом к приближающемуся офицеру, поднимает голову и стоит по манере тех, кто носит кожаное пальто. Точно в правильный момент он вытаскивает пропуск, умело открывает и поднимает его под глаза офицера. Я остолбенел, но достаточно быстро доходит до моего сознания, что нахальство – единственный шанс. Вынимаю пропуск, пытаясь принять такую же позу, что показывает товарищ. В этот момент поезд останавливается на станции Игумново. Товарищ бормочет: «Мне слезть». Мимолетным взглядом офицер замечает штамп МВД и говорит страже: «Пропустите их!»

Трудно было «слезть с вагона» в манере тех, кто носит кожаное пальто. Товарищ очень сдержанно объясняет мне, что сотрудникам МВД не требуется билета на средствах государственного транспорта. Откуда знал – не знаю. Следует добавить, что внешний вид наш не имел ничего общего с немецкой военной формой. Одежда на нас – форма демобилизованных: гимнастерка, галифе, кирзовые сапоги, пилотка Красной армии без звездочки. Откуда мы достали такой маскарад – забыл.

Питание в этом лагере заслужило оценку только ниже средней. Утром – суточная порция хлеба (600 граммов положено при выполнении норм на 100 %; добавка по 100 граммов на каждые 10 % перевыполнения, но не более 400 граммов; снижение до 200 граммов при выполнении ниже 20 %) и каша, в обед – суп да каша, а на ужин – суп, причем лагерь снабжается продуктами помесячно. Это означает – целый месяц каша и суп пшенные, другой месяц – овсянка, потом – гречиха и пр. Боялись снабжения горохом и чечевицей, так как 120 граммов этих продуктов на сутки дают лишь скромные порции жидкой каши, а в супе питательный продукт отлагается на дне котла и раздается в более или менее богатом количестве по воле повара. Жалобы о несправедливой раздаче супа поступают в актив. Трудно нам навести порядок. В органах самоуправления военнопленных теперь доминируют немцы. Административная часть ведает всем, кроме политических занятий. Персонал кухни подчиняется администрации, т. е. оказать влияние на повара мы, члены политактива, имеем возможность только через старшего лагеря. С ним обсудить проблему раздачи супа нелегко. Почему?