Текст книги "Пожилая дама в Голландии"

Автор книги: Клара Меральда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

– Тогда, у отца, я и познакомилась со своим будущим мужем, который был как-то связан с фирмой отца. Мы обручились, а через полгода поженились, и я уехала к нему. Бабка к тому времени уже умерла. Но всегда, когда я пеку пирожные, я тоскую по нашей роттердамской кухне…

Она сказала это со вздохом, но ее глаза оставались смеющимися. Она, вероятно, отдавала себе отчет в том, что, если бы пожаловалась на тоску по выложенной тростниковыми циновками хижине, это подошло бы ей гораздо больше. Она казалась сейчас значительно интеллигентней, чем я предположила вначале.

Я быстро переключилась на кулинарные дела.

– Я очень люблю вкусную еду, но ее приготовление отнимает много времени. На прошлой неделе я ела в Амстердаме в китайском ресторане нечто такое… даже не помню, как называется, но это было замечательно… смесь риса с побегами бамбука, с креветками, кусочками мяса разного сорта и Бог знает еще с чем. Приготовление всего этого, должно быть, очень трудоемко.

– Вы были на прошлой неделе в Амстердаме? – госпожа Девриеен больше не улыбалась. Без улыбки ее лицо казалось значительно старше.

– Я хотела наконец побывать в музее Ван Гога, не говоря уже о картинах ваших старых мастеров…

Она молча смотрела на меня, и – не знаю почему – но у меня создалось впечатление, что сказанное мною она восприняла с каким-то недоверием. Чтобы убедить ее, я добавила:

– Удивляюсь, как великолепно приспособлено старое здание городского музея к приему тысяч посетителей. В музейном кафе-баре слышны все языки мира, за исключением, пожалуй, голландского.

– В любой стране музеи посещают только туристы. Я, например, в последний раз была в музее еще в школьные годы… – Она слегка улыбнулась кончиками губ. – Конечно, вы посетили также то, что посещают и другие туристы, то есть район известных развлечений?

К счастью, она сейчас не смотрела на меня, занятая разливанием кофе в чашки, и я решилась на отрицание:

– У меня было мало времени, а кроме того, те развлечения, скорее, для мужчин… Я хотела немного поглазеть на витрины магазинов, хотя мне нужно было спешить, чтобы вернуться на поезд не слишком поздно…

– В таком случае жаль, что мой муж не познакомился с вами раньше, так как он тоже был в прошлое воскресенье в Амстердаме. Тогда вы спокойно вернулись бы вместе с ним на машине.

Она снова улыбалась, во мне же все затрепетало. Девриеен был тогда в Амстердаме! И зачем она мне об этом сказала?!

Я лихорадочно начала вынимать из пачки сигарету и долго не могла прикурить. Я избегала взгляда Аннеке Девриеен, боясь, что прочту в ее глазах иронию или насмешку. Наконец, глотнув кофе, я произнесла:

– В Амстердаме вы не были вместе?

– Нет, муж ездил по своим делам. Я нужна ему только на боксерских матчах, как талисман.

Мое сердце стучало так сильно, что мне казалось – она его слышит. Я пробормотала:

– После такого количества крепкого кофе сердце бьет, как конь копытом…

– Вам плохо? – забеспокоилась госпожа Девриеен.

– О нет, я гипотоник и только после кофе оживаю.

– Слава Богу! Марийке Хение как-то предъявила мне претензию, что после выпитого у меня кофе глаз ночью не сомкнула. Я ей говорила, что вы приходили к ней, но не застали.

– Благодарю вас, она уже была у меня. Она очень любезна и ужасно элегантна. Мне кажется, вы дружите?

Аннеке Девриеен как раз откусила пирожное и ответила только через минуту, как бы раздумывая:

– Дружим? Я бы так не сказала. Я дружила с ее теткой и теткиным мужем. А Марийке как бы получила от них в наследство. Она на десять лет моложе меня, это тоже имеет значение. Кроме того, она очень современная, предприимчивая и энергичная женщина, понимающая в бизнесе, о чем я не имею абсолютно никакого понятия, всю жизнь занимаюсь только домом. Это не значит, что мы не общаемся, у нас с Марийке очень хорошие отношения… А вот с ее теткой, несмотря на разницу в возрасте, я была действительно близка… И старик был настоящим джентльменом. Умел делать комплименты… – Воспоминания вызвали у нее улыбку. – Он проявлял интерес не так, как это бывает у мужчин, которые хотят чего-то добиться от женщины. Он также прекрасно рассказывал о военных событиях.

– Известие о его смерти было для меня неприятной неожиданностью, я ведь так хотела с ним познакомиться. Я видела его один раз в окне, он не показался мне дряхлым, я даже отметила, как он прямо держится…

– После смерти жены его здоровье пошатнулось, его начал мучать ревматизм, в эту зиму он перестал выходить из дома. Но ему еще далеко было до дряхлости. Марийке жаловалась, что у него очень испортился слух, но он как-то сам мне признался, что притворяется, будто не слышит. Это давало ему возможность избегать ненужных разговоров и иметь покой. Я думаю, Марийке была ему достаточно чужой, хотя он никогда не говорил об этом, а в таком возрасте плохо переносят общение с чужими людьми… Его смерть была совершенно неожиданна. За день до этого он звонил мне и жаловался, что остался один, так как Марийке должна была вернуться только вечером, и просил проведать его. Сообщил, что принял твердое решение… Но я в тот день была очень занята, это был день, когда я делаю большую уборку и стирку, и я пообещала ему заглянуть на следующий день. А на следующий день позвонила Марийке и сказала, что он умер…

– Я тоже думала о том, что после смерти жены он должен был чувствовать себя здесь одиноким. Он прожил в Голландии много лет, но все же его родиной была Польша. Может быть, то решение, о котором он вам говорил, было решение вернуться в Польшу?

– Мне это не пришло в голову. Скорее, я допускала, что он надумал переселиться в дом престарелых. Хотя… Может, вы поймете меня… Полгода назад, а может быть, еще раньше он дал мне, а не Марийке письмо, чтобы я его бросила в почтовый ящик. Это было письмо в Польшу. Но я вспоминаю, как он однажды говорил, что там у него уже не осталось ни одного близкого родственника. К кому бы он там вернулся? Большую часть жизни он прожил здесь, был голландским подданным. А вы, – она посмотрела на меня, – надолго приехали к сыну?

– Нет, самое позднее, через месяц вернусь в Польшу.

– Это далеко, правда?

– Самолетом неполных два часа. Нас разделяют только два немецких государства.

– Ах, так, – сказала она смущенно, потом посмотрела на меня и искренне рассмеялась.

К сожалению, она была женой Девриеена, но, безусловно, была мила. Я с облегчением смеялась вместе с ней. До конца визита я старалась забыть о том, что она жена своего мужа. И мне это действительно удалось. Мы разговаривали о жизни, о прошлых модах, о нынешнем мире. Я взяла у нее рецепт на миндальное пирожное. Прощаясь со мной, она сказала:

– Если бы вы здесь остались, то думаю, что, несмотря на различия между нами… – В этот момент она, возможно, прочла в моих глазах немой вопрос, потому что не очень впопад пояснила: – разные народы и все, что с этим связано… несмотря на это, мы бы наверняка искренне подружились.

У меня было желание ответить, что, если бы единственным, что нас разделяет, были различия, обусловленные национальностью, я бы очень охотно предложила ей дружбу, даже на короткое время моего пребывания здесь. Но ведь она – жена человека, который МОГ быть убийцей Янины Голень. Поэтому я сказала только, что мне было очень приятно и т. п., и выразила надежду еще раз увидеться с ней до моего отъезда.

Я засиделась у госпожи Девриеен слишком долго. Крысь уже ждал у дома.

– Если бы тебя еще немного не было, я ушел бы к Бассу. Куда ты ходила?

– К соседям.

– Зачем?

– А зачем ты ходишь к Бассу или он приходит к тебе?

– Чтобы играть. Но ты не ребенок и не играешь…

– Взрослые играют, разговаривая.

– Э-э, какая же это игра. Я тоже сегодня разговаривал с Кристой, мы вместе возвращались из школы. Она сказала мне, что они на каникулы поедут на Мадейру.

– Кто это – Криста? – прервала я его.

– Не знаешь? Они живут около нас, она ходит во второй класс. Хвалилась, что полетит на самолете. А где находится Мадейра?

– Спроси папу, он покажет тебе на карте.

– А ты не можешь?

– Нет, у меня много дел с обедом. Крысь все еще не сдавался:

– Зачем они туда едут?

– Хотят провести там отпуск. Ведь тебе сказала Криста, вот и спроси у нее и не морочь мне сейчас голову этой Мадейрой…

Однако он успел уже достаточно заморочить мне голову, и я продолжала об этом думать. Такое путешествие должно прилично стоить, да еще проживание там… Войтеку с семьей не по карману провести отпуск на Мадейре, а у него оклад, пожалуй, такой же, как у Петера. В таком случае у того есть какие-то дополнительные доходы. Может, я напрасно подозреваю Девриеенов? Может, именно Петер? Его образ жизни и внешность не соответствуют моему представлению об убийце, но как раз именно это может играть существенную роль. Ведь известно, что главари банд часто камуфлируют свои делишки, официально занимаясь приличным ремеслом. Но разве по возрасту Петер может быть главарем банды? А что? Сейчас все делают ставку на молодых. Для некоторых профессий люди за сорок считаются слишком старыми. Но стал бы главарь участвовать в «мероприятии», подобном тому, которое было осуществлено у канала в Амстердаме? А может, он и не главарь, но лицо в банде достаточно ответственное для того, чтобы навлекать на себя подозрения. К тому же торговцы наркотиками – это не примитивные бандиты. Если они считают необходимым убрать кого-то, то не рискуют наймом платных убийц. Петер же достаточно холодный и циничный…

В результате этих размышлений у меня пригорела морковь. Ведение хозяйства и одновременный поиск убийцы начинали превышать мои возможности. Мучаясь с мытьем кастрюли, я поклялась себе, что на кухне больше не допущу мыслей, связанных с делом Янины Голень.

Неизвестная Мадейра не давала Крысю покоя. Как только вернулся Войтек, он повторил, что ему сказала дочка Петера, и потребовал подробной информации. Когда после осмотра карты и объяснений Войтека он пошел наконец спать, я тоже не выдержала и задала вопрос моему ребенку:

– Что, Петер зарабатывает больше тебя?

– Не думаю.

– Он, вероятно, имеет еще какие-то доходы, если у него есть средства на такие поездки?

– Видимо, да. Но почему ты этим интересуешься?

– Я не интересуюсь. Просто меня удивило: если он весь день занят так же, как и ты, то откуда у него возможность подрабатывать?

– Не знаю, и меня это никак не касается… – Мой ребенок недовольно передернул плечами. – Может, играет на бирже, может, получил наследство…

– Нормально работающие люди играют здесь на бирже?

– Ну и надоела же ты, – вздохнул он. – Каждый может играть на бирже, если есть желание. Твои вопросы напоминают мне Крыся…

После такого изречения я нахохлилась и пошла к себе наверх.

Теперь мне все казалось еще более неясным и запутанным. Прошло уже десять дней после поездки в Амстердам и неделя с момента обнаружения шляпки от дождя, а мои попытки найти убийцу оставались безрезультатными, несмотря на уверенность, что он живет на нашей улице. Единственным результатом моей «деятельности» являлось предположение, что каждый из трех соседей может быть убийцей с канала. Впрочем, и оно казалось шатким, и если бы не «железный» аргумент в виде несчастной шляпки, выброшенной в мусор в одном из здешних домов, трудно было бы даже считать его предположением. Все это ужасно раздражало, тем более что возможные убийцы производили впечатление нормальных, обычных людей, стоящих скорее на высших, чем на низших ступенях общественной лестницы. Наверное, мне следовало избавиться от мешанины представлений, в которых образ убийцы автоматически связывался с дегенеративным, примитивным типом.

Итак, Войтека не интересовали дополнительные доходы Петера, но зато меня они очень интересовали! До сих пор я очень мало знала о Петере – лишь его официальное занятие. До поздней ночи я размышляла о возможностях контакта с его семьей. Поведение его жены во время визита к Лизе и Йохану не оставляло надежды, что мне удастся наладить с ней отношения, хотя бы такие, как с Марийке Хение, не говоря уже о дружеском расположении, возникшем между мною и госпожой Девриеен. Единственным шансом узнать что-либо, и то при посредничестве Крыся, была Криста. Дети иногда неожиданно говорят такое, что дает сведения о семейных отношениях или событиях в доме, о которых не должны знать посторонние.

К сожалению, из моих неэтичных замыслов ничего не вышло по причине решительного сопротивления Крыся. На мои хитрые просьбы пригласить к себе дочь соседей он заартачился:

– Не хочу! Не люблю играть с девчонками.

К моим уговорам типа того, что играть с девочками можно даже очень хорошо, он остался глух.

– Я люблю играть с Бассом, – твердо заявил он. Тогда я снова подумала о Лизе. Она, вероятно, близка к Петеру и его семье, раз пригласила их тогда, чтобы познакомить меня с соседями.

Если я позову Лизу к себе, она наверняка прибежит. Но в таком случае я должна буду с ней долго беседовать, чтобы получить ответы на интересующие меня вопросы. Эта мысль отбила у меня желание приглашать ее. Ну о чем я могла бы говорить с глупой Лизой? К тому же я не могла не сказать о ее посещении Эльжбете, а ведь это ее дом, а не мой. Наверняка Эльжбету не обрадует тот факт, что с моей помощью усиливаются контакты с Лизой. Я временно отложила идею пригласить Лизу, надеясь, что мне придет в голову что-нибудь получше.

В пятницу я решила поехать на рынок в N. Правда, я могла съездить на рынок в соседний район, тем более что до него лишь две остановки. Но туда в свое время возил меня высокий голландец, и сейчас, не знаю почему, меня удерживало неясное опасение, что если я там появлюсь, то встречу его.

Подозрения, которые возникли, когда я увидела его на матче, привели меня в смятение. То я готова была поверить, что он опасный преступник, как считает Войтек, то, вспоминая встречи с ним, приходила к выводу, что это невозможно. Я прекрасно сознавала: если бы можно было судить только по внешности, то такими же бессмысленными, как и в отношении «моего» голландца, показались бы и подозрения в отношении троих соседей с нашей улицы, тогда как именно относительно соседей подозрения были все-таки слишком мотивированными. Следовательно, в равной степени я не должна поддаваться впечатлению от внешности высокого голландца. Чтобы избежать встречи с ним, я ходила в магазин рано утром, сразу после ухода Крыся в школу. С этой же целью я выбрала рынок в N., хотя такая поездка доставит много хлопот.

Прежде всего нужно было обеспечить пребывание Крыся у Басса в течение двухчасового перерыва в школе, что должна была устроить Эльжбета. Она не очень понимала, почему я хочу ехать именно в N. и тащить оттуда нагруженные сумки.

– На рынке в ближайшем районе ты купишь то же самое, – уверяла она.

Только когда я сказала, что ужасно давно не пила настоящего кофе, она приняла этот аргумент безоговорочно и поговорила с матерью Басса.

В действительности я не думала ни о каком кофе.

Но когда вышла на знакомую уже Плац-1944, не удержалась от соблазна выпить кофе на обогреваемой террасе.

День был прелестным. Облака плыли высоко на фоне пронзительной синевы. Ветер не рвал волосы, а ласкал, и эта ласка была приятной. В вымытых окнах домов отражалось солнце. Несмотря на множество машин вокруг, запах выхлопных газов не ощущался. Я вздохнула от зависти. Уж сколько лет весна в Варшаве связана для меня с этим удушливым запахом.

Кофе я выпила быстро – он даже показался мне более горьким, чем в первый раз, – и побежала на рынок, спрашивая у встречных дорогу. Я хотела как можно скорее сделать покупки, чтобы еще осталось свободное время. Я рассчитывала, если удастся, сходить к Войтеку в университет и оставить у него большую часть купленных продуктов, чтобы он отвез их вечером домой на машине.

Наконец я добрела до рынка. В этот раз – может быть, потому, что день стоял солнечный, – меня поразило не обилие выставленных товаров, а их разноцветие. В глаза била кирпичная краснота моркови, отдающая воском желтизна лимонов, глубокая фиолетовость баклажанов, пурпур клубники – все гаммы красок и оттенков фруктов и овощей, привозимых сюда со всех концов света.

Вопреки первоначальным намерениям сделать покупки быстро, я зачарованно смотрела на этот живой натюрморт. Когда я наконец купила все, что мне было нужно, а также то, перед чем не смогла устоять, было около полудня. В обеих руках я тащила две нагруженные, дьявольски тяжелые сумки.

Пройдя две улицы, я пришла к выводу, что модные рюкзаки наверняка лучшее средство переноски тяжестей, чем сумки, отрывающие руки. И как только я увидела на витрине кафе заманчивую надпись «У Анзельма», без колебаний переступила порог.

Это было не очень большое кафе. Покрытые темными панелями стены делали его довольно мрачным, несмотря на длинную застекленную витрину. Я заняла первый свободный столик, который попался мне на глаза, и с облегчением поставила свои сумки на соседний стул. Только когда официантка принесла мне заказанные кофе и пирожное, я осмотрелась. Заняты были не все столики, как мне сначала показалось. Мой столик располагался у стены со стороны буфета, загораживающего остальную часть кафе, довольно далеко от окна.

Я также отметила, что большую часть посетителей составляет молодежь в возрасте приблизительно от шестнадцати до двадцати лет. Из этого я сделала вывод, что поблизости находится какая-то школа или другое учебное заведение. К счастью, подрастающее поколение вело себя не шумно. Я не терплю в кафе музыкальных автоматов, громких разговоров и хохота. Обаяние кафе заключается для меня в том, что, несмотря даже на большой наплыв посетителей, каждый столик сохраняет свою интимность. Когда я в молодости бегала в кафе на свидания, еще не было рыкающих музыкальных автоматов, лишь тапер тихонько играл на пианино или на рояле. Тихая музыка, теплый свет ламп, люди, шепчущиеся за другими столиками, – все это создавало необходимый фон таких свиданий.

Я как раз задумалась – приятны ли свидания у нынешних молодых под оглушительный грохот музыкальных автоматов, когда для того, чтобы партнер тебя услышал, и самому нужно орать? Как вдруг передо мной вырос высокий голландец. Он стоял, разглядывая зал, и заметил меня не скоро. В течение всего этого времени я не шевелилась, словно приросла к стулу, хотя моя душа рвалась как раз под него.

Он поклонился издалека, и уже казалось, что не подойдет ко мне, но он подошел. Первое, что он заметил, были мои сумки на соседнем стуле.

– Однако вы выбрались на рынок. – Он улыбнулся, бесцеремонно поставил сумки на пол и занял их место. – Впервые у нас есть возможность выпить вместе кофе. Надеюсь, вы ничего не имеете против? – Как всегда, он смотрел на меня внимательно.

У меня было желание крикнуть, что против имею много чего, но я не отважилась. Сумела только выдавить из себя, что свой кофе я, собственно, уже выпила. Зря я сказала это, потому что он тут же заказал официантке кофе для меня, что я поняла не сразу, так как разговаривал он с ней по-голландски. Если бы я промолчала, то могла бы, допив свой кофе, попрощаться и уйти. А теперь, когда передо мной уже стояла полная чашка, это выглядело бы глупо.

Он посмотрел на меня краем глаза, размешивая сахар, и спросил ни к селу ни к городу:

– Вы верите в случайности? Я решилась ответить:

– Раньше, пожалуй, верила. Сейчас, скорее, нет…

– Я тоже не верю, – ответил он как бы с удовлетворением. – Это значит, я считаю: случайности происходят крайне редко, а в основном вообще не происходят. – После чего, посмотрев на мои сумки на полу, заметил: – Много же вы купили! Но думаю, что «тойота» выдержит этот груз.

Ну вот, он был абсолютно уверен, что я поеду вместе с ним!

Я решила тут же поставить его на место.

– Прямо отсюда я иду к сыну.

– Зачем? – быстро спросил он, одновременно остро сверля меня глазами. Я чувствовала себя как лягушка под взглядом ужа. – Зачем вы идете к сыну и к тому же с этими тяжелыми сумками? Разве вы не увидитесь с ним дома вечером? – повторил он вопрос.

Возможно ли, что это он раньше вел себя так деликатно? Сейчас он явно ждал моего ответа, считая, очевидно, что имеет право меня допрашивать. Кто же, в конце концов, этот человек? Опасный тип, в отношении которого мои возникшие подозрения могут быть обоснованными, или… обычный человек, которому, возможно, доставляет удовольствие помогать иностранке?..

Кем бы он ни был, я решила, что лучше всего ответить ему сейчас правдиво.

– Я хочу идти к сыну, собственно, затем, чтобы оставить ему тяжелые сумки, он их привезет вечером на машине. Я так запланировала, ведь трудно было рассчитывать на вероятность встречи с вами. К тому же, как мы уже выяснили, мы не верим в случайности. А я, как обычно, стараюсь выполнить то, что запланировала.

Последняя фраза была неискренней, и уж не знаю, каким чудом он это понял.

– Если бы мне требовалось нанять на работу плановика, то я никогда бы не нанял на эту должность вас, и, пожалуй, вы бы не удивились, правда?

Он сказал это так забавно, что я невольно усмехнулась. Просто невероятно, как он умеет посредством интонаций манипулировать человеком.

– Ваш сын, как мне кажется, не работает в здешнем гастрономе?

Мое удивление этим вопросом было неподдельным. Я вытаращила на него глаза:

– Для того, чтобы работать в этой области, не нужно выезжать на несколько лет из своей страны, – сказала я наконец.

– Вы ошибаетесь, много иностранцев приезжает сюда как раз для этого.

Мне тут же вспомнился югослав из кафе с террасой, но я промолчала.

За соседним столиком послышались возбужденные голоса. Высокий голландец сразу будто бы забыл обо мне – казалось, он внимательно вслушивается в разговор, который вели сидящие там две девушки и парень. Разговор, пожалуй, беспорядочный, потому что никто из них не говорил нормально, все трое бросали лишь отдельные фразы и производили впечатление чем-то обеспокоенных. Наконец парень встал из-за стола и исчез в глубине зала за буфетом.

Высокий голландец, как бы опомнившись, вспомнил обо мне:

– Извините, но случайно до меня долетел обрывок разговора, который неожиданно оказался крайне интересным.

Я решила отомстить:

– И благодаря этому вы обрели давно утраченную веру в существование случайностей, а я стала свидетелем этого.

Он кивнул с деланной серьезностью и снова на момент напомнил мне того симпатичного голландца. Затем он внимательно осмотрел зал, изучая каждый столик, и снова обратился ко мне:

– Итак, в соответствии с вашей привычкой не выполнять планы моя жалкая «тойота» отвезет ваши прилично набитые сумки.

– Но я хотела бы оставить их у сына, чтобы иметь возможность свободно погулять по городу, – сказала я довольно жалобно.

– В этом смысле я ручаюсь, что багажник или сиденье «тойоты» полностью заменят вам сына.

К столику почти бегом вернулся парень, который отошел три минуты назад, и приглушенным голосом что-то сказал девушкам. Они сорвались с места. Одна, уже стоя, нервно рылась в сумочке, наконец достала какие-то мятые деньги, положила их на столик, и все трое быстро улетучились.

Их поведение не прошло мимо внимания высокого голландца. Он наклонился ко мне:

– Извините, я на минутку. – Он поднялся и тут же исчез, тем более что буфет заслонял от меня зал.

Немного смущенная, я заколебалась, не воспользоваться ли этой возможностью и не убежать ли из кафе, как это сделали те, с соседнего столика. Однако я не заплатила по счету и не знала, сколько нужно платить, а ножницы цен в этой стране бывают большими. Я с нетерпением стала высматривать официантку, размышляя, смогу ли я уйти до его возвращения или нет; я ведь хотела сама заплатить за свои два кофе и пирожное. Не хватало еще, чтобы он ссужал меня…

Как назло, официантка все не появлялась. Прошло десять или пятнадцать минут. Я заметила, что некоторые посетители тоже ждут ее с нетерпением, вглядываясь в глубь невидимого для меня зала. Наконец, судя по внезапному оживлению за столиками, ее, кажется, заметили – значит, официантка сейчас появится. Я погасила сигарету. Но она все не появлялась.

Разозленная, думая о том, что высокий голландец сейчас вернется, я вынула очередную сигарету, но напрасно пыталась зажечь мою разовую зажигалку. Как на грех, именно сейчас в ней кончился газ. Я снова оглядела зал, высматривая, у кого можно прикурить, и тут заметила, что все сидящие смотрят в одну сторону, на что именно – я не могла видеть из моего угла. Неужели в этом довольно скромном кафе появилась какая-нибудь знаменитость? Вход в кафе мне также не был виден.

Я встала и, обогнув столики у стены, подошла к следующему столику, извинилась и попросила огонька. Какая-то девушка без слов щелкнула зажигалкой и дала мне прикурить. Поблагодарив, я спросила:

– Что-нибудь случилось? Пришел кто-то знаменитый? Девушка пожала плечами и буркнула:

– Посмотрите сами…

Я повернулась в направлении зала. У входных дверей стояли двое полицейских в мундирах. У буфета толстяк в гражданском разговаривал с сидящим за кассой худым серым человеком, похожим на владельца кафе. Две официантки и бармен образовали тесную группу неподалеку.

– Кого-то обокрали? – Я снова повернулась к девушке.

Она пожала плечами, теперь уже молча. Я вернулась к своему столику.

«Хорошенькое дело, – подумала я, – в ближайший час наверняка никого не выпустят». Посмотрела на часы – половина третьего. А около четырех мне нужно быть дома.

Теперь все останутся сидеть на своих местах, так всегда бывает в случае обнаружения кражи. А тем, кто находился в туалете, нельзя вернуться в зал. Я улыбнулась про себя: высокий голландец наверняка стоит у дверей туалета, злой… Я с удовлетворением констатировала, что нахожусь в лучшем положении – сижу вполне удобно. Если бы мне захотелось есть, в сумке у меня фрукты. Жаль только, подвела зажигалка. Хорошо, что толстый полицейский в штатском, занятый разговором, не заметил, как я подходила к тому столику. Если бы заметил, сразу приказал бы мне вернуться на место и добавил бы еще что-нибудь неприятное. Больше прикуривать не буду, выдержу без сигарет. Это лучше, чем торчать у дверей туалета.

Я ждала развития событий с большим интересом. Мне было любопытно, станут ли осматривать мои сумки и найдут ли вора. Через некоторое время с улицы донесся пронзительный звук машины, едущей с включенной сиреной. Этот звук все приближался и оборвался у витрины кафе. Сразу же все головы повернулись к входу, а потом снова в глубь зала. Наступила мертвая тишина. Слышны были лишь тяжелые шаги нескольких человек. Сильно хлопнула входная дверь. Зал ожил, зашумел, как будто все сразу начали говорить. Но вот через этот шум пробился чей-то громкий бас, он становился тем громче, чем быстрее стихали другие голоса. Наконец продолжал звучать только он один. Я не выдержала, встала и сделала несколько шагов, чтобы увидеть владельца этого баса и понять, что происходит.

Басом говорил толстяк в штатском, который раньше разговаривал с худым хозяином кафе. Все его слова были для меня абракадаброй, так как произносились они по-голландски. Зал реагировал по-разному. Одни смотрели на говорящего с удивлением, другие слушали с опущенными головами, обменивались взглядами с соседями. Лишь я одна стояла, как бы подчеркивая этим важность произносимых толстяком слов. Наконец, осознав смешное положение, в котором очутилась, я вернулась к своему столику. Пока шла, успела заметить, что полицейских у дверей уже нет.

Толстяк умолк, подождал минуту и еще раз кратко и словно бы с нажимом, так как отдельные слова он разделял паузами, что-то добавил, после чего замолчал надолго. За столиками зашумели, сначала робко, потом вполне нормально. Началось движение. Из глубины зала вынырнула официантка и, ловко лавируя между столиками, стала собирать причитающиеся деньги и принимать заказы.

А высокий голландец так и не вернулся.

Меня ужасно интересовало, что здесь, собственно, произошло, о чем говорил толстяк. Если бы я была в возрасте этой публики, то наверняка подошла бы к первому же столику и спросила. Но я не была в их возрасте, поэтому ждала официантку, чтобы спросить ее. Наконец дождалась.

– Что здесь произошло? Я не знаю голландского, а из своего угла ничего не могла видеть…

– Кому-то стало плохо, – ответила она коротко, собирая посуду.

Я сразу подумала о высоком голландце.

– Этот «кто-то» пожилой? Мужчина?

– Нет, молодой парень, – буркнула она и отошла. Я сорвалась за ней.

– Мне надо оплатить счет!

– Тот господин, что сидел с вами, оплатил, прежде чем уйти.

– Когда?

– О, еще до всего этого… – Она неопределенно махнула рукой в сторону «всего» и поплыла к другим столикам.

Я глупо продолжала стоять, ничего не понимая. Если кто-то в такой ситуации извиняется и говорит: «Я на минутку», то это значит, что он идет в туалет или к телефону. А голландец воспользовался ситуацией, чтобы незаметно уйти. Незаметно только для меня, потому что с официанткой он рассчитался.

Я взяла со столика сигареты и в буфете попросила спички. Спичек в продаже не было, но бармен услужливо дал мне прикурить. Неподалеку сидел толстяк в штатском в очках, поднятых на лоб, и что-то писал в большой записной книжке. Не раздумывая я подошла к нему. Не переставая писать, он поднял голову и левой рукой сделал жест, приглашающий меня сесть. Меня это удивило, потому что я и слова еще не успела произнести. Усевшись, я продекламировала: меня, мол, интересует, что он говорил присутствующим, поскольку сама я иностранка и голландского не знаю. Пальцем он сдвинул на нос очки с толстыми стеклами – наверное, был сильно близорук.

– Я просил, чтобы те, кто знал того парня или ребят, с которыми он был, подошли ко мне поговорить.

– Из этого следует, что он был без сознания и не имел при себе никаких документов?

– Вы не видели, как его выносили?

– Нет, я сидела в углу за буфетом и лишь минуту назад узнала от официантки, что кому-то стало плохо.

Через толстые стекла на меня смотрели уменьшенные выпученные глаза.

– Его вынесли накрытым. Вы, наверное, понимаете, что это значит?

– Умер?

– Ну да. Классический случай «золотого выстрела».

– Кто же его убил, здесь?

Толстяк вынул замшевый мешочек с табаком и старательно, ровненько начал свертывать сигарету. Ответил он, только когда прикурил:

– Убийца тот, кто продал ему порцию героина.

– Значит ли это, что парень был наркоман, а героин был с ядом?

– Конечно, наркоман. – Он затянулся и выпустил клуб дыма. – Не он один наркоман из тех парней и девушек, которые сюда приходят. – Толстяк подбородком показал в зал. – А героин, который он вколол себе, не должен был содержать никакого другого яда, способного вызвать смерть. Тут другое. Стойкость организма к наркотикам меняется со временем. Сначала хватает малой дозы, потом требуется все больше, чтобы достичь того же эффекта. Наркоман, который вводит себе уже, например, пять кубиков, если ему не удалось добыть денег на героин, через несколько дней начинает «голодать». За это время стойкость его организма к наркотику может снизиться. Когда же он наконец добудет деньги, купит наркотик и введет его себе в той же самой дозе – пять кубиков, то может оказаться, что эта доза, которая раньше была для него предельной, теперь стала токсичной и вызвала отравление или смерть. На языке наркоманов это называется «золотой выстрел». Поэтому нельзя делать перерыв в приеме наркотиков. После перерыва никогда неизвестно, превысит ли прежняя доза предельное значение. Если да, результат может быть печальным: поражение центральной нервной системы и смерть.