Текст книги "Пожилая дама в Голландии"

Автор книги: Клара Меральда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

И это говорила симпатичная госпожа Девриеен! Что я могла ответить? Я сочла, что лучше всего ничего не отвечать. Поблагодарив ее за помощь, я попрощалась.

В конце недели Эльжбета объявила, что заканчивает свой ускоренный курс голландского языка и снова берет на себя хозяйство, а мне в оставшуюся часть пребывания надлежит отдыхать и развлекаться. Я заверила мою милую невестку, что не устала и никаких развлечений мне не требуется. Если бы она знала, сколько у меня их было в последнее время!

Я постоянно ждала вызова в полицию, чтобы подписать свои несчастные показания. Бросалась в комнату при каждом телефонном звонке, чтобы опередить Эльжбету. Но, когда в субботу раздался телефонный звонок, я была уверена, что это звонят Эльжбете или Войтеку, ведь наступили «выходные». Я не торопилась взять трубку. И только когда Эльжбета крикнула мне из ванны, я подошла к телефону.

Я впервые услышала его голос по телефону, но узнала сразу.

– Это комиссар… – Он выговорил длинную фамилию, начинающуюся на «Б». Если бы я не узнала его голос, эта фамилия ничего бы мне не сказала. – Я не испорчу вам планы на выходные, если приглашу вас сегодня подписать показания в удобное для вас время?

– Дайте подумать, – ответила я.

Мне действительно надо было все обдумать. После ленча Войтек с семьей собирался ехать к знакомым, которые организовали праздник для детей, и я должна была ехать вместе с ними. Вообще-то я могла отказаться от этой поездки…

– Хорошо. – Я заслонила ладонью трубку, чтобы кто-либо из моих не услышал. – Но не раньше трех.

– В таком случае около трех наша машина будет ждать вас на стоянке перед супермаркетом. Водителя вы узнаете, это тот, который отвозил вас домой. Улаживание формальностей займет не больше часа.

– Так много? – удивилась я.

– Если вы что-то подписываете, то должны сначала прочитать.

– Прочту, – заверила я неохотно.

– Если у вас потом будет немного свободного времени, не согласитесь ли вы выпить кофе в кафе на Плац-1944?

В комнату вошла неодетая Эльжбета с полотенцем в руках.

– Меня?

Я отрицательно помахала рукой.

– Конечно. Благодарю, до свидания, – быстро сказала я в трубку и положила ее на аппарат.

– Звонила владелица «порше». Хотела удостовериться, что ты передала мне коробку, – проинформировала я Эльжбету, все больше убеждаясь в том, что, если так пойдет и дальше, вранье станет моей второй натурой.

Во время ленча я объявила, что передумала ехать на детский праздник, поскольку мой интерес к детям ограничен Крысем, и что с удовольствием посижу дома. А если мне уж очень надоест, то схожу прогуляться.

На стоянке у супермаркета было только две машины, и я без труда узнала нужную, поскольку во второй не было водителя.

Инспектор Хардеек подсунул мне пачку машинописных страниц, которые я пыталась кое-как прочитать. Переписанные слово в слово мои показания не были, к сожалению, образцом ни хорошего английского, ни точно сформулированных мыслей. Особенно раздражали при чтении междометия типа «э-э-э» и «м-м-м», которые были скрупулезно записаны. Когда я преодолела все это и подписала, толстый инспектор, пряча листы в портфель, сказал:

– Вы должны как можно скорее уладить формальности с пропиской. Разве вам не сообщили в Варшаве, в посольстве Королевства Голландии, об обязанности прописаться?

– Сообщили, и я даже напоминала об этом своему сыну, но он так занят…

– Прошу позаботиться об этом, в противном случае сын должен будет заплатить штраф.

В кафе на Плац-1944 я входила, чувствуя себя довольно глупо. Я не приняла бы с таким энтузиазмом приглашение выпить кофе, если бы в тот момент в комнату не вошла Эльжбета. Я бы, конечно, согласилась на встречу, но с большей сдержанностью.

То, что он услышал в свой адрес в моих показаниях, я бы как-нибудь исправила. Пока я не начала его подозревать, он казался мне порой очень милым. Кроме того, меня прямо-таки съедало любопытство: какие же были результаты моих заявлений, касающихся Янины Голень и ее убийц? Может, он что-нибудь скажет об этом? Однако я не была уверена в том, что он не будет таким же официальным, как у себя за столом, а это было бы ужасно.

В пустом кафе я увидела его сразу. Он сидел за тем же столиком, к которому я подошла тогда. Конечно, он выбрал это место умышленно, из злорадства.

– Вы заняли тот же самый столик, – сказала я, поздоровавшись. – Я столько пережила за ним, что не забуду до конца жизни. Но, представляете, если бы сегодня по телефону я не узнала ваш голос, то не поняла бы, с кем говорю…

– Но я ведь сразу назвал фамилию.

– Впервые с тех пор, как мы познакомились, – заметила я.

Он на секунду задумался, после чего подтвердил:

– В самом деле…

– Сначала, когда вы в первый и во второй раз отвезли меня из магазина домой и при прощании не назвались, я немного удивилась, но потом подумала, что в каждой стране свои обычаи. Сын же, узнав, что я познакомилась в магазине с таким предупредительным голландцем, забеспокоился.

– Не слишком любезный молодой человек…

– Самый прекрасный парень в мире! – заверила я. – Ужасно его люблю. Когда он узнал, что кто-то помогает мне делать покупки, он сначала подумал, что это молодой повеса, охотящийся за пожилыми женщинами. Но и потом, когда он уже узнал, что вы не молодой человек, у него еще оставались подозрения… – Я не хотела цитировать, что говорил Войтек. – Он подозревал, что, выказывая мне любезность, вы имели какие-то скрытые намерения.

– Ему трудно отказать в проницательности.

Это замечание меня сконфузило. Мог бы быть немного поделикатнее и не подтверждать так прямо, что интерес к моей особе объяснялся только исключительными обстоятельствами.

– Позже у меня возникло больше поводов для удивления. Открытие, что один из троих соседей убийца, было для меня изрядным шоком. На каждом шагу постоянно что-то неприятно удивляло. И даже одна дама, которая сначала так меня к себе расположила, оказалась до тошноты жадной к деньгам.

– И кто же это такая?

– Соседка с улицы, которая жила под одной крышей с мужем своей умершей тетки, по происхождению поляком. Так вот, она не поколебалась сказать приехавшей к нему двоюродной племяннице из Польши, что он умер, – это чтобы потом не было других претендентов на наследство. Он действительно умер вскоре после того, от несчастного случая: неудачно упал с лестницы. Но в тот момент, когда приехала его племянница, ничто не говорило о вероятности его скорой смерти. Случайно оказалось, что эта самая двоюродная племянница была моей попутчицей в поезде. Именно о ней я говорила в своих показаниях, что встретила ее в N. Но это не все. Жена одного из соседей, тоже с виду очень симпатичная, растолковала мне, что я не должна плохо думать о госпоже Хение, потому что она одинока и сама заботится о себе. О вас я тоже сначала думала, что вы вежливый человек, который хочет мне бескорыстно помочь. А вы помогали мне делать покупки, возили на рынок, в лес только из профессионального интереса, потому что считали, что я переправляю в Голландию наркотики…

– Если говорить о подозрениях, то вы перебрали через край. Я по крайней мере не подозревал, что вы покушаетесь на мою жизнь.

– В моих подозрениях ваша вина. Не я организовывала эти якобы случайные встречи. Однако с меня хватит и того, что вы обо мне подумали как о контрабандистке. И при этом отказываете мне даже в праве спросить – почему? – обиделась я.

– Обещаю вам все разъяснить, как только закончится следствие.

– Неужели мои показания посодействовали его началу? – спросила я лукаво.

Он усмехнулся, но не ответил.

– Думаю, что ваши обещания все разъяснить будут мне нужны как собаке пятая нога. Прежде чем закончится следствие, меня здесь уже не будет.

– Когда вы уезжаете?

– Примерно через две недели. И приятные же воспоминания я увожу из вашей страны, нечего сказать!..

– Вы не могли бы еще задержаться в Голландии?

– В надежде, что последующие впечатления окажутся лучше? – рассмеялась я. – Возможно, и могла бы. Но, во-первых, зачем? Я отвела душу с детьми, может быть, немного помогла невестке. Но у них своя семья, и слишком долгое пребывание даже очень любимой и любящей матери может в конце концов стать в тягость. Во-вторых, у меня на родине свой дом, своя профессия, которая дает мне средства на жизнь.

Судя по выражению его лица, у него, наверное, было желание еще о чем-то спросить – может быть, о моей профессии, но он ответил на мои откровения чем-то вроде согласия.

В беседе возникла пауза. Я сосредоточенно пыталась свернуть сигарету. Этого он не выдержал.

– У вас не очень хорошо получается, возьмите мои. – Он пододвинул мне пачку.

– Спасибо, не надо, – отказалась я. – Мне с лихвой хватило ваших сигарет, выкуренных в вашем учреждении.

– И вы не можете взять у меня сигарету, когда мы встречаемся неофициально?

– Нет. Я должна научиться сама сворачивать сигареты, это будет единственная польза, которую я вывезу из Голландии.

Я не стала говорить, что у нас уже давно нет ни рассыпного табака, ни папиросной бумаги.

– Сейчас мне пора возвращаться домой. Как вам известно из моих показаний, мои дети ничего не знают о деле Янины Голень. Я также ничего не говорила им о сегодняшней встрече. Мне хотелось бы уже быть дома до их возвращения.

Когда мы выходили из кафе, он спросил:

– Могу я вас подвезти?

– И как можно скорее, – попросила я. Преимущество «тойоты» перед автобусом как средством передвижения было очевидным.

В дороге он почти ничего не говорил. Я тоже. Не знаю почему, но мне было немного грустно. Наверное, в результате разговора об отъезде и расставании с детьми.

Следующая неделя пролетела совершенно незаметно. Из дома я не выходила, занималась с Крысем, разговаривала с Эльжбетой и ждала позднего возвращения моего ребенка. Я категорически потребовала от него уладить наконец формальности с моей пропиской, в противном случае, сказала я, он заплатит штраф, о чем якобы сообщила мне одна из моих соседок.

Однажды утром на полу в коридоре среди газет, которые ежедневно почтальон бросал через специальную щель в дверях, игравшую вместе с полом роль домашнего почтового ящика, я обнаружила адресованное мне письмо. Содержание было кратким – предложение встретиться завтра по поводу интересующего меня вопроса. Затем следовали дата, номер телефона и подпись, из которой кроме первой буквы «Б» мне удалось расшифровать только две следующие – «а» и «е».

Я была пунктуальна, что случается со мной нечасто. Встретились мы буквально у входа в кафе.

– Умираю от любопытства, – сказала я, как только мы сели.

– Вы хотели знать, почему я вас подозревал, хотя в отношении именно вас это может показаться странным… Речь идет не только о том, что вы не похожи на особу, занимающуюся контрабандой наркотиками. Из опыта нам известно, что этим могут заниматься и люди, которые выглядят весьма пристойно. К тому же ваше поведение не совсем обычное…

– Что это значит? – прервала я его, нахохлившись. – Если я не свищу и не плюю на улицах, не ковыряю пальцем в носу… Когда мне было лет шесть, у меня была подружка, которая мне очень нравилась тем, что все это проделывала; как-то я захотела последовать ее примеру, и кончилось это плохо, больше я не пробовала. Что же, черт возьми, необычного в моем поведении? И необычного для кого? Для нормальных людей или для торговцев наркотиками?

– Ваша реакция на события спонтанная, к тому же вы не колеблетесь, высказывая суждения… ну, скажем… нешаблонные…

Я не дала ему продолжать.

– Вы утвердились в этом мнении на основе моих откровений о том, что я не терплю готовить. Ведь это абсолютно не совпадает со сложившимся у всех мужчин убеждением, что сущность женщины – в заботе о семейном очаге, выстаивании у газовой плиты и помешивании в кастрюлях.

– Я не хотел вас обидеть и совершенно не это хотел сказать.

– А что же тогда?

– Что ни один разумный и предусмотрительный организатор контрабанды не доверил бы такого задания вам.

– На моем месте вы, пожалуй, тоже не сочли бы такое утверждение комплиментом?

– Вы считаете, что способности, необходимые для контрабанды наркотиками, заслуживают похвалы?

– По-моему, в таком деле нужен прежде всего ум, а его, – я вздохнула, – вы у меня, видимо, не обнаружили.

– Ух… – Теперь была его очередь вздыхать. – Мне кажется, что разговор с закоренелым преступником шел бы легче. Хотите вы или не хотите узнать, почему я вас подозревал?

– Как вы можете меня об этом спрашивать?! – возмутилась я. – Столько времени считать человека преступником и не сказать почему!

– Вы позволите мне теперь говорить спокойно? Я позволила.

– Несмотря на то что у вас нет соответствующих склонностей, которые, по моему мнению, обусловлены главным образом отсутствием угрызений совести, наличием сметливости и железных нервов, я пришел к выводу, что они пошли на риск и послали вас потому, что у них не было в тот момент более подходящей кандидатуры. Их поджимали сроки, а вашим козырем была официальная цель поездки – посещение сына, это должно было отвлечь от вас внимание. Однако о том, что из Польши переправлялась партия этого товара, мы знали. Не думайте, что мы у себя не знаем тех, кто греет руки на этом деле. Но проблема состоит в том, что мы не можем предъявить обвинение, не имея в руках достаточных, то есть обоснованных, доказательств. Мы довольно часто задерживаем и осуждаем непосредственных торговцев так называемыми «пушками» или, иначе говоря, приготовленными для разовых инъекций дозами. Но ведь они – плотвички в сети. Не они организуют контрабанду. Главные ее вдохновители и организаторы им неизвестны и недостижимы. Наши информаторы есть в разных контрабандистских центрах. Мы часто закрываем глаза на их мелкие грешки, если они могут быть нам полезными. Это – единственная уступка в борьбе с преступностью, и так поступает полиция всего мира. Мы принимаем во внимание вид и серьезность правонарушения, но важнее выявить настоящее крупное преступление, чем наказывать людей за мелкие проступки…

Итак, мы получили копию разговора, подслушанного два месяца назад в амстердамском кабаке. Могу сказать только, что один из участников переговоров был польским моряком. О технических подробностях нашей работы я не буду вас информировать. Во всяком случае у нас были идеальные основания ожидать, что в те дни, когда вы появились в Голландии, должна поступить партия товара, переправляемого через Польшу. Разумеется, мы позаботились о получении списка всех, кто должен был прибыть из Польши в это время, а также тех, кто уже прибыл…

– Наверное, это было нелегко? – не удержалась я от вопроса.

– Заявления о выдаче виз рассматриваются и в странах, куда выдаются визы. Вы также заполняли свое заявление в двух экземплярах, приложив к каждому свою фотографию.

– Меня это не только удивило, но и вызвало у меня раздражение, – буркнула я.

– Кроме регистрации выданных виз существует еще такая процедура, как таможенный контроль при пересечении границы, достаточно лишь предварительного извещения пограничной службы. Примерно через неделю после вашего приезда я обратил на вас внимание, так как вы не прописались, хотя такая обязанность существует. Я подумал, что это была ошибка с вашей стороны, что вас подвели нервы, а для нас это предупреждающий знак.

– Я ведь просила ребенка прописать меня! – простонала я.

– Вы просили ребенка? – удивился он.

– Моего ребенка, то есть сына.

Он попытался сдержать ухмылку, но это ему не вполне удалось.

– Не понимаю, что здесь смешного, – насупилась я. – То, что он взрослый, отнюдь не меняет того факта, что он мой ребенок.

– Ни в коем случае, – виновато подтвердил он.

– И тогда вы начали за мной следить? Теперь он как бы слегка занервничал.

– Ну, не я, а мои люди из соответствующей службы… Он хотел сказать, что комиссар не выполняет функций обычного сыщика. – В первый раз я присмотрелся к вам на террасе того кафе.

– Я тоже заметила вас потому, что вы были единственным, кто читал газету. Я заметила также, что вы прислушивались, когда я обратилась к официанту. Я подумала тогда, что вы англичанин, которого заинтересовал мой язык, слегка напоминающий английский.

– У меня не было трудностей в понимании вашего английского.

– Это потому, что вы не англичанин. Однако я никогда не замечала, что кто-то за мной следит. В тот раз, когда я не смогла договориться с продавцом в супермаркете, откуда вы узнали, что я там появлюсь?

– В наше время вести наблюдение довольно просто. В данном случае хватило поставленной вблизи вашего дома машины с радиотелефоном. Кроме того, существует много других способов, только прошу вас не расспрашивать о технических тайнах.

– Жаль. Как раз именно такие полицейские тайны самые интересные.

– Один раз вы ускользнули от наших людей в Амстердаме, перебежав проезжую часть улицы на красный свет. Мы также предусмотрели вероятность ваших контактов через сына и невестку.

– Так вы считали, что и мои дети могли быть в банде?

– Нет. Но вы могли им сказать, например, что перед отъездом сюда вас просили передать кое-кому здесь пакет или письмо, и попросить их помочь вам выполнить это поручение.

– Значит, и у них были «ангелы-хранители»?

– Скорее, защитный зонтик.

Мне вспомнилось раздражение Войтека по отношению к новому молодому коллеге, который мучил его своим постоянным обществом.

– Ваша невестка весьма интересная женщина. Наш сотрудник был очень опечален, когда я уведомил его об окончании его работы.

– По крайней мере это был не Ганс? Он неодобрительно покачал головой.

– Вы снова задаете вопросы, на которые я не могу дать ответа. Если бы ваша страна была членом Интерпола, вероятно, это дело быстрее бы закончилось.

– Польша не член Интерпола? Почему?

– На этот вопрос вы можете получить ответ исключительно в своей стране. Из стран вашего блока только Венгрия является членом Интерпола. Иногда другие члены блока пользуются ее посредничеством, но это окольная дорога. Особенно в такой области, как борьба с торговлей наркотиками, где прямая и быстрая передача информации имеет решающее значение.

– И как долго вы меня подозревали? Он смутился.

– С этим было довольно странно… Познакомившись с вами, я в течение некоторого времени не мог избавиться от ощущения, что путь, по которому мы идем, ложный, хотя логически еще ничто не нарушало наших предпосылок. Были моменты, когда я охотно наорал бы на вас за то, что вы позволили себе впутаться в такую грязную аферу, за которую придется заплатить испорченной до конца жизнью.

– Очень любезно с вашей стороны, что, уже видя меня в наручниках, вы все-таки немного меня пожалели… – заметила я с ядовитой кротостью.

– Перед тем как вы пришли в полицию, дело приняло иной оборот. Вы тогда сказали мне здесь, в кафе, что за вами следит полиция и что у вас был обыск.

– Из страха перед вами я выдумала эту полицейскую слежку.

– Я тогда решил, что кто-то из наших сотрудников допустил какую-то ошибку, позволив вам выявить наблюдение. Но мы все-таки не обыскивали дом вашего сына. Мы следили за вами, но неофициальный обыск дома… Из этого я сделал вывод, что кто-то раньше, до нас вмешался в операцию. Кто и с какой целью? Это проливало на вас несколько иной свет. Я тогда не мог продолжить разговор с вами, так как ехал в Амстердам, где выловили труп той неопознанной женщины. Из идентификации вытекало только одно – эта женщина приехала из Польши.

– Вы нашли при ней железнодорожный билет?

– Ничего, никаких документов.

– Тогда откуда вы узнали, что она была полькой?

– У нас есть специалисты, которые могут, исследуя фирменные метки ткани и даже тип волокна, определить место происхождения одежды и белья трупа.

– А если та особа носила заграничные вещи? – резонно спросила я. На мне самой были голландская куртка Эльжбеты, американская кофта с варшавской барахолки и брюки, купленные у знакомой, получающей посылки из Англии.

– Тогда, конечно, хлопот больше. Но обычно какая-то часть одежды покупается в собственной стране.

Он угадал. На мне было кое-что из польского белья.

– Ваш приход в полицию наконец все прояснил, а некоторые показания даже добавили радости моим коллегам…

– Кажется, я слишком опрометчиво высказала мнение о вашем добром сердце, – сухо заметила я.

– Вы не дали мне закончить. Ваши показания способствовали полной идентификации утонувшей женщины. Лабораторное исследование вашей шляпы подтвердило, что утопленница носила ее. Я пожала плечами.

– Когда я говорила вам об этом, вы мне не верили.

– Итак, дело об убийстве Янины Голень в основном закончено.

– Что? – Я подпрыгнула на стуле. – Вы уже нашли убийц?

– Да.

– Почему же вы мне сразу об этом не сказали, вместо того чтобы столько времени прохаживаться на мой счет?!

– Потому что раньше вы на меня обижались за то, что я не разъяснил причины, по которым подозревал вас, и я пообещал, что разъясню, как только следствие будет закончено. Я держу слово.

Я нетерпеливо махнула рукой – мол, это неважно.

– И вы все знаете о Голень? Говорите же! Он посмотрел на часы.

– Этот разговор пока отложим. К сожалению, у меня нет времени. Я позвоню вам.

– Когда? Я же не могу все двадцать четыре часа ждать у телефона!

– Послезавтра, в десять утра. И извините, что сейчас не смогу подвезти вас.

Он оставил меня за столиком одну, к тому же злую. Я жалела, что в последний момент не успела ему сказать, что он садист.

День опять выдался чудесным. Было очень тепло, несмотря на ветер. Из высокой густой травы выглядывали желтые и фиолетовые цветы.

Когда он утром сказал по телефону, что через десять минут будет ждать меня у главной дороги, я без объяснений со своими выскочила из дома.

Мы сидели в лесу на поваленном пне, перед нами блестело на солнце водяное «окошко». Было так тихо и приятно, когда мы подъехали к лесу, что я не сразу забросала его вопросами, сначала мы оба шли в молчании. Только теперь, оторвав взгляд от зеленой воды, я спросила:

– Так кто же из трех моих соседей был тогда у канала?

– Никто. – И со строптивой усмешкой добавил: – У всех троих вы должны мысленно просить прощения.

Этого я не ожидала!

– Мою шляпку от дождя выбросил в мусор не убийца?

– Убийца, – подтвердил он. – Ваше предположение было правильным.

– Так как же это было?

– Должен начать с того, что было не одно, а два убийства…

Я резко дернулась и упала бы с пня, если бы он не поддержал меня за руку.

– Впрочем, истина о втором убийстве выяснилась случайно, но об этом чуть позже. Делом об обнаружении трупа в канале занимался амстердамский уголовный розыск. Были извещены все отделы по уголовным делам в стране. И наш отдел в N. в том числе. Вы в своих показаниях не только сообщили, что видели, как женщину бросили в канал в Амстердаме, но и назвали имя и фамилию убитой и предполагаемую причину убийства. Вечером того же дня мы телексом сообщили в Амстердам, что убитая, скорее всего, была полькой. С того момента наш отдел подключился к следствию, а позднее принял его.

После вашего визита к нам мы, конечно, поинтересовались всеми жителями вашей улицы. Из ваших показаний следовало, что меховая шапка, принадлежавшая Голень, была передана амстердамской полиции. Амстердам же это категорически отрицал. Ни в один из полицейских участков лисью шапку не передали, кстати, и никакую другую тоже.

– Не может быть, чтобы госпожа Хение присвоила ее себе! Скорее поверю, что она ее потеряла.

– Итак, выяснилось, что Марийке Хение обманула вас, сообщив, что якобы передала шапку в полицию. Это была первая ниточка, которая могла вывести нас на правильный путь. И мы за нее ухватились. Пригласили Марийке Хение к нам на беседу. Но мы не посылали официальный вызов. Рано утром попросили ее по телефону прибыть в наше учреждение для некоторых разъяснений, сказав, что речь идет о выполнении кое-каких формальностей. Сначала она хотела перенести время встречи, которое, как она сказала, было ей очень не с руки. Но когда мы заверили ее, что встреча будет короткой и что лучше сразу решить этот вопрос, она согласилась и скоро приехала. Я решил применить против нее надежный прием: сразу дал ей понять, что мы ей не верим. Для этого я решил воспользоваться полученной от вас информацией о неудачном приезде польской кузины Кострейко. Как только она вошла и предъявила документы, я начал атаку:

– Нам известно, что сообщенные вами сведения о смерти Романа Кострейко ложные. Почему вы дали такие сведения?

Я ожидал реакции типа удивленного возмущения: «Он ведь мертв, все это могут подтвердить» и т. п. Однако она отреагировала совершенно иначе. Она побледнела как полотно и молчала. Я подождал минуту и повторил еще раз:

– Почему вы дали такие сведения?

Я не ожидал ответа, который услышал:

– Я этого не делала! – выдавила она из себя.

– А кто? – почти автоматически спросил я.

– Не знаю, то есть… никто. Он упал с лестницы и, падая, ударился основанием черепа.

В ее глазах был страх. Как же мне хорошо знаком по последним допросам страх человека, который отдает себе отчет в том, что он в ловушке! А ведь обнаружилось то, чего я совершенно не предполагал. Я должен был собраться с мыслями.

Я заверил ее, что наша информация абсолютно достоверна, и дал ей два часа для того, чтобы она все обдумала здесь, на месте, у нас. Тут же связался с Амстердамом. Одновременно мы узнали в отделе актов гражданского состояния фамилию врача, который составил акт о смерти Романа Кострейко. Это был старый авторитетный врач. Инспектор Хардеек застал его дома за ленчем. Он много лет был домашним врачом Кострейко и его жены. Инспектор повел себя по отношению к нему очень тактично, в качестве причины посещения назвал возмутительную беспечность сотрудника, который не внес в акт подтверждение о смерти его пациента, и сказал, что обнаружилось это только сейчас, когда госпожа Хение пришла за нужной ей копией. Потом инспектор попросил показать акт. Он взял дубликат и между делом выяснил, что, когда врач пришел в дом, старик лежал не на месте своего падения, то есть, как ему сказала госпожа Хение, у лестницы, а на кровати, куда он был перенесен. Беглый осмотр подтвердил, что сомневаться в смерти не приходится.

– Не только в таком возрасте падение с лестницы может так плохо кончиться, – заверил инспектора Хардеека старый доктор.

Таким образом, Марийке Хение было чего бояться.

Спровоцированный мною и невольно вырвавшийся у нее ответ «Я этого не делала!» был достаточно серьезным аргументом, свидетельствующим о том, что это сделал кто-то другой. Женщины, как правило, стараются защитить своих мужчин. Это я и взял за основу. В борьбе с преступностью, какую мы ведем, все психологические приемы допустимы, в том числе «брать на пушку». К счастью, ее родственник был католиком и не был кремирован. Мы сообщили Марийке Хение, что вызвали ее к нам уже после эксгумации трупа и что, как подтвердила экспертиза, Кострейко не умер собственной смертью – кто-то ему в этом помог. Если мы не докажем, что это сделал кто-то другой, обвинение падет на нее как на лицо, жившее с ним в одном доме и задумавшее получить выгоды после его смерти в виде наследства. Она сломалась после ночи, проведенной под арестом. В нашем здании есть несколько камер для задержанных на сорок восемь часов. Она попала в самую худшую, которую не убирали. Для такой холеной женщины это было дополнительным шоком…

– Если это не она убила, то у вас нет сердца! – прервала я его.

– По-вашему, у меня было бы сердце, если бы я оставил безнаказанным убийство старого человека и беззащитной женщины? Пожалуй, я избавлю вас от дальнейших подробностей, скажу только, что показания Хение подтвердили мои предположения. Вашего земляка убил ее приятель, совладелец посреднического бюро по продаже недвижимости в Амстердаме. Очень прыткий тип, Виль Баккер.

– Он был ее партнером?

– Официальным партнером был кто-то другой, но неофициально она занималась именно посредничеством. Ее приятель умел обделывать дела. И вы знаете, кто им оказался? «Тип с перрона», как вы его называли.

– Откуда вы это знаете?

– Из ваших показаний. Вы сообщили, что на боксерском матче я сидел рядом с ним (кстати, это усилило ваши подозрения в отношении меня). Когда его привели ко мне на допрос, я сразу узнал в нем соседа по матчу.

– Зачем он убил Кострейко?

– Мы можем только догадываться. Судя по ее показаниям, он приехал к ней в тот вечер по делу, которое хотел обговорить наедине. Было уже поздно, они не сомневались, что старик спит. Во время разговора они слегка повздорили и не заметили, что старик сошел сверху, остановился в дверях и слушает. Баккер приказал ей немедленно уйти на кухню, а когда она вернулась, старик лежал у лестницы мертвый. Она сразу же уехала с Баккером в Амстердам, а вернулась только через день в полдень. Вероятно, Кострейко что-то услышал, чего не должен был слышать. Марийке Хение, выдав убийцу Кострейко, рассчитывала, и не без оснований, что спасет себя. Она была уверена, что мы задержали ее исключительно в связи с этой смертью. Она не предполагала, что нам все известно о Янине Голень. Когда мы ей сообщили об этом, она сразу поняла, что ей грозит обвинение не только в соучастии в двух убийствах, но и в торговле наркотиками, что кольцо вокруг нее замкнулось. И ухватилась за единственный шанс, который мог ее спасти. Она выдала всех ценой собственной свободы. Сообщила известные ей адреса, фамилии, описала внешность.

– Вы ее выпустили?

– В сущности, из всех этих обвинений она могла выпутаться без особых потерь. Она не убивала, не организовывала деятельность банды. Ее уже нет в стране. И не вернется. В этой сфере господствует железное правило: кто выдал – умирает. Рано или поздно. Но где бы она ни была, Интерпол не спустит с нее глаз.

– А как было с моей шляпкой от дождя?

– Ее бросил в мусор в доме Хение тот самый Баккер, который был у нее на следующий день после вашей поездки в Амстердам.

– Если бы, отдав лисью шапку Хение, я не сообщила фамилию владелицы, ее могли бы и не найти, правда?

– Поначалу я тоже считал, что, сами того не зная, вы помогли исполнению приговора. Но оказалось, что смерть настигла Янину Голень без вашего участия. В квартире Баккера мы нашли сделанную скрытой камерой ее фотографию с надписью «Предложение к продаже». Это была «ксива», которую ему прислали из нижнего звена цепи, где Голень пробовала продать свою контрабанду. Ей устроили ловушку. Остальное вы знаете…

Мы встали с поваленного пня и пошли назад.

– Если бы случайно в поезде мое место не оказалось рядом с местом Янины Голень, она поменялась бы своей лисьей шапкой с кем-нибудь другим, и я ни о чем бы не знала…

Он отрицательно покачал головой.

– Думаю, мысль продать героин самой пришла ей в голову в тот момент, когда она узнала, что вы везете творог и ржаной хлеб.