Текст книги "Пожилая дама в Голландии"

Автор книги: Клара Меральда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

– Да…

Запинаясь и повторяясь от волнения, я нескладно рассказала, что видела у канала.

– Весь город покрыт каналами. Улицы у каналов имеют названия, – флегматично объяснил голос. – Где это было?

– Не знаю, как эта улица называется. На нее выходит переулок, где секс-магазины с девушками в витринах.

– Таких улиц много. Это портовый район?

– Не знаю!

– Откуда вы звоните?

– Из бистро.

– Из бистро на какой улице?

– Не знаю! – выкрикнула я, расстроенная до последней степени.

– Советую меньше пить, – еще флегматичнее произнес голос, после чего в трубке раздался щелчок. Было 9.05.

Чуть не плача от досады, что потеряла ценные десять минут, я вылетела из бистро как из пушки. Теперь я думала только об одном – что произойдет, если я опоздаю на поезд. Денег у меня не было – значит, о том, чтобы остановиться в отеле, не могло быть и речи. И тут передо мной из бистро вышла группа молодых любителей пива. Я догнала их и спросила, как мне быстрее попасть на вокзал. К счастью, здесь в школе, очевидно, все учат английский. Моя нервозность была настолько очевидной, что они остановились и поинтересовались, во сколько у меня поезд. Когда я сказала, что через двадцать минут отходит последний, каким я могу доехать до N., откуда потом могу попасть домой, они что-то забормотали между собой на родном языке, после чего один из них, высокий детина, объяснил:

– Мы отвезем вас на вокзал. Машина стоит на соседней улице.

Оказалось, что до вокзала не так уж близко и без помощи моих молодых голландцев я бы ни за что не успела.

Когда я уже сидела в удобном кресле в светлом полном людей вагоне, а поезд с каждой минутой удалялся от Амстердама, меня охватило ощущение, что все виденное мною у канала – кошмарный сон. Не может быть, чтобы это произошло со мной на самом деле. Плохо освещенные пустые улицы, секс-магазины, витрины с продажной плотью, темные воды канала – все это было похоже на сценарий, в котором все было двусмысленно и возможно… И не исключено, что прав был полицейский, бросивший телефонную трубку.

В этом хорошо освещенном вагоне, где напротив меня сидела молодая пара с ребенком, я хотела уверить себя в том, что у амстердамского канала мне все почудилось. Но ведь я знала человека, который вел вместе с другими ту женщину! В этом не могло быть сомнений! Я запомнила его лицо еще на вокзале в Утрехте и до того момента, как его напарник ударил женщину и они бросили ее в воду, считала его полицейским, как и двух других.

Я, наверное, громко вздохнула или охнула, так как молодая мать удивленно посмотрела на меня. Смутившись, я красноречиво дотронулась руками до висков и лба. Она поняла жест, потому что через минуту протянула мне какой-то пузырек с таблетками и что-то сказала по-голландски. Не раздумывая, я вынула таблетку и всухую проглотила ее. Через несколько минут лекарство начало действовать, терзавшая меня после пива головная боль ослабла, и я почувствовала себя отупевшей и сонной.

Дома обо мне уже начали беспокоиться. Мой ребенок встретил меня упреками: мол, они ждут за чаем уже три часа, из-за меня не ложатся спать.

– Есть не буду, падаю от усталости… – объявила я и добавила, что завтра не встану до обеда.

Проснулась я, однако, рано. Стояла прекрасная, солнечная погода с ярким голубым небом, что в это время года здесь бывает редко. Открыв глаза, но еще не совсем проснувшись, я насладилась ею, затем, переборов лень, села в постели… И только тогда на меня обрушились воспоминания вчерашнего вечера. В одну минуту небо нахмурилось, погасло, и меня охватило одно желание – спать! Любой ценой – еще спать!

Я уткнула голову в подушку, натянула одеяло почти до носа, закрыла глаза. Напрасно. Под закрытыми веками повторялся один и тот же эпизод: мужчина замахивается и бьет женщину по голове, двое мужчин закутывают лежащую в покрывало и поднимают этот ужасный сверток, плеск воды…

Я стремительно выскочила из постели. В спальне Крыся и сына было еще тихо. Набросив на себя халат, я на цыпочках спустилась по лестнице и прошла на кухню, чтобы сварить себе кофе. Вопреки распространенному мнению о его бодрящем действии, мне кофе всегда помогает спокойно сосредоточиться. И сейчас, выпив большую чашку, я начала обстоятельно обдумывать ситуацию.

Прежде всего, я систематизировала по очереди все факты, которые после моей вчерашней поездки начали складываться в ряд вопросов и гипотетических ответов.

Янина Голень, как она сама назвала мне свое имя, должна была, как и я, выйти в Утрехте, но вышла, когда я спала, на первой или второй станции после пересечения голландской границы. Она взяла у меня не только шляпку от дождя, но также творог, который она якобы и сама везла с собой. В этом я была уверена, хотя Войтек не сомневался в том, что творог остался в Варшаве в холодильнике. Зачем она взяла эти вещи? И не вышла ли раньше Утрехта из-за шляпки и творога? Невероятно! Оставленная ею лисья шапка стоит в тысячу раз больше.

Предполагаемый сыщик напрасно ждал на вокзале в Утрехте кого-то, кто должен был приехать тем же поездом, что и я. Может, он ждал мужчину, с которым я его потом видела в театре, а может, как раз Янину Голень? Но если они договорились встретиться на вокзале в Утрехте, значит, Голень изменила свои первоначальные планы и отказалась от этой встречи. Если бы она не знала, что ее ждут, то, пожалуй, вышла бы вместе со мной, как и хотела вначале. Ведь если бы она собиралась с самого начала выйти там, где вышла, зачем бы она стала меня обманывать, сказав, что выходит в Утрехте? Какой была цель такого камуфляжа в отношении меня, совершенно постороннего лица, с которым ее ничто не связывало? И зачем она оставила в вагоне лисью шапку, подменив ею потрепанную шляпку от дождя? И тут вдруг в моем мозгу как будто открылся какой-то клапан, на меня словно бы нашло озарение. Чтобы изменить внешность! Чтобы ее не узнали! Лисья шапка была прекрасным опознавательным знаком. Как это мне раньше не пришло в голову? И я еще, глупая, взяла эту шапку в надежде, что потом разыщу Голень и верну мою шляпку.

Взволнованная этим открытием, я внезапно почувствовала ужасный голод и вспомнила, что с обеда в китайском ресторане ничего не брала в рот. Я вытащила из холодильника все, что было возможно, и, усевшись за кухонный стол, уплетая, продолжила свои открытия. Кража творога либо была актом неприязни, либо должна была сбить с толку. Важно было захватить шляпку!

Я вышла из поезда с лисьей шапкой, выглядывавшей из открытой сумки. Если уж ее заметил Войтек, то тем более тип, ждавший особу, которую он должен был узнать по лисьей шапке. Когда Войтек укладывал багаж в машине (а это продолжалось настолько долго, что перрон уже опустел), я целый час стояла с этой сумкой в руке. Я даже заметила неприятный взгляд, который бросил на меня тот тип. Тогда еще булка, которую я ела, застряла у меня в горле. Значило ли это, что он тогда, на перроне, счел меня своей будущей жертвой? Дальнейшие события это подтверждали. Он, вероятно, и дальше следил за мной, поскольку был вечером в театре, а потом тихонько появился в доме у Войтека. Если бы они обнаружили меня в том идиотском шкафу… Дальше я уже была не в состоянии о чем-нибудь думать, так как мысли в панике разбегались.

В кухню вошла моя невестка.

– Пушистик, ты же должна спать до обеда. А сейчас только около восьми…

– Я собиралась спать до обеда или даже больше. Но это было еще одно благое намерение в жизни, которое не осуществилось, – ответила я понуро и, увидев, что Эльжбета смотрит на меня с беспокойством, добавила беззаботно: – Это результат отказа от ужина. Меня разбудил голод…

– Я тоже надеялась сегодня выспаться, но Крысь уже проснулся и хочет, чтобы мы пошли на дальнюю прогулку. Будет только морока с вытаскиванием Войтека из постели. У тебя хватит сил после вчерашней прогулки идти с нами? Нас очень интересуют твои впечатления от Амстердама. А после обеда к нам придут Лиза с мужем, который вернулся из Штатов, и будет трудно при них говорить об этом…

– Сначала я должна умыться, – поспешно ответила я и вышла из кухни.

Уже на лестнице до меня долетели выкрики и смех Крыся, смешанные с недовольным бурчанием моего ребенка. Через открытые двери спальни я видела Крыся, безрезультатно пытавшегося стянуть с Войтека одеяло. Я закрыла на задвижку дверь ванной и, игнорируя запрет Войтека не курить наверху, как только вошла в ванную, сразу закурила. Мысль, что после обеда будут гости, утешала. На прогулку я не пойду, а вечером скажу, что у меня болит голова, и таким образом мне удастся отвертеться от рассказа о пребывании в Амстердаме. Ведь, зная моего ребенка и невестку, я имела много оснований полагать, что до понедельника их любопытство угаснет, если они вообще не забудут о моем субботнем путешествии.

После ванны я предусмотрительно улеглась в постель и через Крыся сообщила, что хочу полежать, так как мои конечности ужасно болят от вчерашней прогулки.

Через час шум внизу известил о том, что моя близкая родня выбирается из дома. Я сошла вниз спросить, когда они вернутся.

Эльжбета заканчивала упаковывать рюкзак.

– Мы берем с собой бутерброды, – объяснила она, – но к пяти вернемся, а Лиза с мужем придут к шести. Обед готов, и мы успеем его съесть перед их приходом. Жаль, что тебе придется одной есть ленч.

– Мне тоже жаль, – притворилась я и добавила лукаво: – Но немного алкоголя, может быть, ослабит сожаление.

– Войтек в пятницу привез несколько бутылок вина, они в баре, в упаковке. Возьми себе какую хочешь, – тут же предложила моя невестка.

– Я никогда не умела откупоривать бутылки, так чтобы не искрошить и не вогнать внутрь пробку. Хорошо бы Войтек открыл вино сейчас…

– Неприятно иметь мать алкоголичку, – буркнул мой ребенок, берясь за штопор.

– К сожалению, тебе это не грозит, – парировала я. – Алкоголь в Польше ужасно подорожал. Не закрывай слишком плотно, а то я не смогу открыть, – забеспокоилась я, видя, как он извлеченную уже пробку вбивает ладонью в бутылку.

– Откроешь, я вбил только наполовину. И не пей много. Когда после второй рюмки тебе покажется, что ты трезвая, это будет значить, что ты уже пьяная, помни! – поучал меня по-отцовски мой ребенок.

Через минуту их уже не было, а на столе стояла бутылка доброго красного вина.

«Это то что нужно», – оценила я точность рекламного лозунга после первой рюмки и удостоверилась в этом еще больше, выпив вторую. Мне стало легче не только на душе, все тело охватило чувство приятной слабости. У меня не было впечатления, что я абсолютно трезвая, а из этого, с учетом сказанного Войтеком, вытекало, что я не пьяная и могу выпить третью. Теперь уже я не тряслась от страха, анализируя свои предположения относительно человека, который ждал на вокзале в Утрехте, и Янины Голень.

Прежде всего я осознала, что тот тип и его приятель, которых я приняла за сыщиков, пришли в дом искать не меня, а какую-то вещь. Если бы речь шла обо мне, они не рыскали бы в шкафах, не искали бы за батареями и т. п. Что они хотели найти? Я не могла дать на этот вопрос ни одного, даже самого гипотетического ответа, кроме того, что это вещь, каким-то образом связанная с Яниной Голень, за которую меня приняли.

Я размышляла над этим вопросом долго. Может быть, они каким-то образом узнали, что она богачка и взяла с собой из Польши драгоценности черт знает какой стоимости? Но кто мог их об этом проинформировать? Ни западногерманские, ни голландские таможенники багаж не проверяли… Польско-голландская воровская шайка? Нет, наши родные воры могли бы ограбить ее еще в Польше, мало ли таких случаев? Чего ради им передавать эту работу голландским коллегам по профессии, к тому же без гарантии участия в дележе добычи? А если все же ее хотели ограбить здесь, в Амстердаме, то не должны были убивать таким способом. Могли, конечно, убить, если бы она сопротивлялась, но зачем ее тащили из тех ворот, тащили насильно?..

Меня пробрала дрожь, несмотря на выпитое вино, которое из меня быстро испарилось.

А может, это была не Янина Голень? Сходство ее головного убора с моей шляпкой от дождя показалось мне тогда поразительным. Но на свете миллионы шляпок подобных фасонов с маленькими полями. Привычка голландцев ходить без головного убора тоже ни о чем не говорит: та женщина как раз могла носить шляпку. Она могла быть любой национальности, а не только голландкой или полькой. Когда ее тащили по улице, я не видела целиком ее фигуру, которую заслонял шедший сзади мужчина. Я увидела ее сзади и лишь за секунду до того, как ее ударили по голове. Она была среднего роста и наверняка не толстая, это бы я заметила. Голень тоже не была ни высокой, ни маленькой, скорее худой. Но худых женщин в Амстердаме тысячи… Может, это была проститутка, которая перестала платить сутенеру или члену банды или выдала кого-то полиции… В преступном мире такие счеты, вероятно, обычное дело.

Я попробовала ухватиться за мысль, что та женщина мне совершенно незнакома, как будто этот факт мог в чем-либо изменить кошмарность сцены, разыгравшейся у канала. А тем временем возникла другая навязчивая мысль: если бы преступники не нашли настоящую Янину Голень, то меня бы не оставили в покое. А ведь я с момента тайного визита «сыщиков» в дом Войтека уже не видела того человека вплоть до вечера в Амстердаме.

Мне показалось, что я больше не выдержу этих мыслей. Если бы я могла кому-нибудь рассказать об этом! Но кому? Войтек, скорее всего, этому не поверил бы, как и Эльжбета, которая мою информацию о тайном посещении дома чужими людьми сочла сновидением или приступом склероза. Впрочем, если бы мне кто-нибудь рассказал всю эту историю, я бы тоже не поверила, сочла бы за бред или буйную фантазию. Чем я могла доказать, что тип, который ждал кого-то на вокзале в Утрехте, обшаривал дом? Ничем. А сцена у канала в Амстердаме? Нормальные люди видят такие сцены лишь в кино, в жизни с ними такое никогда не происходит. А вот со мной должно было произойти!

Хотя… Только сейчас до меня это дошло: если бы, увидев женщину, которую тащили мужчины, я не испугалась вдруг «запретного» квартала, в котором со мной ничего плохого еще не случилось, и не потащилась за предполагаемыми полицейскими, а спокойно осмотрела бы витрины секс-магазинов и вернулась теми же улицами, по которым пришла, то я бы ни о чем не узнала. А если бы вообще не пошла в тот квартал…

Сознавать, что я сама на себя накликала кошмар, от которого сейчас мучаюсь, было ужасно, и мне ничего не оставалось, как использовать единственное противоядие – «заливание горя». Впрочем, я выпила не всю бутылку, а, насколько помню, лишь три четверти. Во всяком случае потом я легла спать и не слышала ни возвращения сына с невесткой, ни прихода гостей.

На следующий день я проснулась в состоянии ужасного похмелья.

За завтраком никто и словом не обмолвился о моем вчерашнем алкогольном увлечении. Эльжбете стоило больших усилий заставить моего ребенка проявить такую деликатность. Но надолго его не хватило.

Выходя из дома, он похлопал меня по плечу:

– Не те годы, Пушистик, не те годы…

Я не успела даже ответить ему, что если бы не его идиотские нравоучения, то я остановилась бы на двух рюмках.

Вторник – это день вывоза мусора на нашей улице. Уже с самого утра Эльжбета отрезала двухметровый кусок черного пластикового «рукава» и с одной стороны завязала его узлом.

– Не забудь потом вложить этот мешок в контейнер. И отверни края, чтобы не было щелей у стенок. А я, когда буду выходить, завяжу его сверху и выставлю контейнер перед домом, потому что ты можешь не заметить, когда они приедут.

С помощью пластиковых «рукавов», многометровые запасы которых есть в каждом доме, голландцы решили безнадежную у нас проблему мусора и осклизлых от грязи контейнеров. Я подумала, что при первом же удобном случае напомню об этом Войтеку, который маниакально ругает в этой стране все, не оставляя камня на камне.

Крысь в этот день должен был есть ленч у Басса, и у меня оказалось довольно много свободного времени. Я задумалась: а не написать ли варшавским приятельницам, которые с нетерпением ждут от меня вестей? Но могла ли я написать им правду – о том, что мой ребенок на все жалуется, а я прибираю, делаю покупки и готовлю? Кроме приветствий мне ничего не приходило в голову. А почему, кстати, я должна их приветствовать? Если бы не они, если бы не стремление оправдать их ожидания, я бы наверняка не стала в Амстердаме осматривать квартал любви. Это не было абсолютной правдой, но человеку всегда легче, когда он может свою вину переложить на кого-нибудь другого. Я без угрызений совести переложила ее на моих подруг и решила не посылать им открыток.

На рынок я выбралась, как обычно, после ленча. Выходя, вспомнила, что должна положить в контейнер приготовленный Эльжбетой пакет. Однако оказалось, что контейнер еще не опорожнен. Я воткнула пакет в сумку и пошла за покупками.

Перед рынком я осмотрела автостоянку, выискивая взглядом знакомую «тойоту», но ее не было. В магазине я уже хорошо ориентировалась, по крайней мере ни один продавец не обратил на меня внимания, хотя я немного копалась. Я тянула время, почти уверенная, что «мой» голландец сейчас явится, словно его ассистирование мне в моих закупках было уже чем-то само собой разумеющимся. И хотя у меня не имелось никаких оснований для уверенности, я почувствовала себя разочарованной, когда он не пришел. Обиделся, что ли, за мое не очень любезное поведение на рынке? Я тогда у своего дома выскочила из машины как ошпаренная и так вскользь поблагодарила его за любезность…

Меня охватило недовольство собой, одновременно я почувствовала себя несчастной и одинокой. В компании с любезным голландцем я забыла бы амстердамскую историю. Возможно, рассказала бы ему о ней, а он бы мне объяснил, что все это не стоит принимать близко к сердцу.

На обратной дороге мимо меня проехал выезжавший из поселка автомобиль-мусоровоз. Это значило, что мусор вывезли. А пластиковый пакет, который я должна была положить в контейнер, лежал сейчас на дне набитой сумки, и, чтобы его достать, надо было сумку освободить.

Я свернула, как оказалось, не на ту улицу и, сориентировавшись через некоторое время, вынуждена была вернуться. Все в этот день было против меня. Погода тоже стояла неприятная, холодная, пасмурное небо и отсутствие ветра предвещали дождь. Теперь я готова была согласиться с Войтеком, что Голландия отвратительная страна, в частности ее климат, и даже вид зеленых газонов, полных цветущих маргариток, не повлиял на мое мнение. У нас в феврале бывают солнечные дни, и холод тогда не имеет значения. Зря я возмущалась моим ребенком за критику голландцев. Для них единственный критерий ценности – деньги. Здесь все можно купить, даже проститутки выставляются как товар в витринах. У наших больше достоинства, они хотя бы сохраняют видимость приличия, сидят в кафе. В Варшаве на темной улице в худшем случае может быть совершено ограбление, а не… Я снова попыталась прогнать воспоминание об амстердамском канале, уговаривая себя тем, что я уже недалеко от дома и должна сейчас думать только о работе, которая меня там ждет. К тому же скоро вернется Крысь, и мое настроение наверняка поднимется.

Подходя к нашей улице, я увидела, что на проезжей части что-то лежит. Это оказалась куча мусора, который, видимо, выпал при погрузке в машину. Наверное, какой-то из пластмассовых пакетов был плохо завязан. Проходя мимо этой кучи, я увидела в ней такое, что заставило меня остановиться. Из-под остатков бумажной упаковки выглядывал кусок материала знакомого бронзового оттенка. Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я одним прыжком подскочила к куче и разгребла мусор. Я не ошиблась! Я держала в руке свою грязную, мятую шляпку от дождя. Огляделась вокруг. Улица была пустынна.

Несколько десятков метров, отделявших меня от дома, я почти пробежала.

Бросив сумку с покупками в коридоре, я вытащила очки и начала тщательно осматривать найденную пропажу. Проверила даже строчки полей, в которых когда-то порвалась одна нитка. Не оставалось ни малейших сомнений: это была моя шляпка от дождя!

Теперь я была абсолютно уверена в том, что женщина, которую я видела у канала, Янина Голень. И значит, кто-то из убийц живет здесь, на этой улице. Шляпку бросили в контейнер для мусора в каком-то из этих домов. В каком?

Пережить это открытие было нелегко. До сих пор кошмар субботнего вечера был связан исключительно с Амстердамом, который находится от N. в нескольких десятках километров. Теперь оказалось, что от этого кошмара меня не отделяет ничего, иначе говоря, он достал меня и здесь. И хотя я прекрасно понимала, что убийцы меня не могли узнать, так как было слишком темно, а я стояла довольно далеко, – сейчас мне хватило мысли, что один из убийц живет здесь, рядом, чтобы страх дал о себе знать противным ощущением сосания под ложечкой. Это невозможно было выдержать! Но самое важное: я не смогу отсюда уехать, оставив детей в таком соседстве. Сначала я должна установить человека, который был у канала.

Приблизительно такая же складывается ситуация, когда необходимо вырвать зуб, который болит. В конце концов человек приходит к выводу, что никакие уловки не помогут и рвать все равно придется, иначе болеть не перестанет. Вот так же и я сейчас отдавала себе отчет в том, что искать убийцу мне придется. Над тем, что будет дальше, когда найду его, я пока не хотела задумываться.

Шляпку я вложила в пластиковый пакет и спрятала на дне сумки. Шляпка находилась на голове Янины Голень за мгновение до того, как по этой голове ударили. Понимания данного факта мне было достаточно, чтобы я уже не относилась к шляпке как к своей собственности и не рискнула когда-нибудь ее надеть.

На нашей застроенной по одной стороне улице стоит пять домов. Ближе всех к концу улицы дом Петера, который работает в одном институте с Войтеком и не в ладах с ним. Дальше наш дом, затем Лизин, Девриеенов и последний – госпожи Хение, владелицы «порше».

После пристрастного допроса, которому я подвергла сексуальную Лизу во время ее визита к нам, я допускала, что моя невестка не будет слишком склонна облегчить мне знакомство с другими соседями. Кроме Лизы до сих пор я познакомилась только с владелицей «порше». После смерти польского мужа тетки она жила одна, и я могла ее дом исключить как место проживания одного из убийц Янины Голень. Об обстоятельствах смерти старого солдата Лиза узнала от Девриеенов, из чего вытекало, что они поддерживают с госпожой Хение тесные отношения. Если бы я смогла познакомиться с владелицей «порше», то могла бы через нее узнать и Девриеенов.

Между прочим, у меня был прекрасный повод посетить госпожу Хение. Я могла пойти поблагодарить ее за передачу амстердамской полиции лисьей шапки Янины Голень. Но, подумав об этом, я сразу испугалась: это будет выше моих возможностей. С милой улыбкой благодарить за помощь в отыскании женщины, о которой известно, что она убита. Это смахивало на чудовищный цинизм. Я пыталась убедить себя, что нельзя быть такой бесхарактерной, и может быть, мне это удалось бы, но мешало еще одно обстоятельство. Во мне не было ни на грош актерского таланта, и даже в пятнадцать лет я не мечтала о карьере кинозвезды. Поэтому, несмотря на готовность повести себя с чудовищным цинизмом, я не имела никакой уверенности в том, что моя мина и голос смогут эту готовность поддержать. Я никогда не умела даже солгать правдоподобно, всегда это выходило у меня ужасно. В этом плане мне страшно импонирует мой бывший муж, который проделывал такие штуки без зазрения совести. А я, глупая, вместо того чтобы постигать тайны искусства, относилась к нему небрежно, несмотря на восхищение мастерством исполнителя.

Я также могла пойти к госпоже Хение выразить соболезнование по поводу смерти мужа ее тетки и сожаление, что не успела с ним познакомиться. Это вполне соответствовало истине и должно было звучать убедительно. И я сделала этот пункт первым в программе моих действий.

С остальными соседями я надеялась познакомиться с помощью Лизы. Я чувствовала, что она меня немного боится. Может, у нее есть старая мать и она испытывает ко мне глубокое уважение как к матери мужчины, который ей нравится? Во всяком случае она явно старалась исправить мое мнение о себе, поэтому и пришла рассказать мне о смерти старого солдата. Как бы то ни было, она производила впечатление настолько неинтеллигентное, что я могла не опасаться, что она разгадает мои макиавеллиевские планы.

С утра в среду я села в кухне, внимательно наблюдая через окно за улицей, чтобы не прозевать выезд в город серого «порше». До одиннадцати часов он не выехал, и я, сочтя время достаточно удобным, вышла. Но я напрасно долго звонила, даже пробовала стучать. Дом госпожи Хение оказался закрытым наглухо. Только теперь я заметила, что, в отличие от других, в этом доме был гараж. В остальных домах на нашей улице их не было, и владельцы держали машины под открытым небом. Но и «порше» я не раз видела перед домом, значит, госпожа Хение в течение дня не пользовалась гаражом, из чего вытекало, что она особа подвижная.

Убедившись в том, что мне уже никто не откроет, я решила использовать отсутствие госпожи Хение и позвонила в дверь соседнего дома. Здесь мне открыли сразу, как будто заранее ждали чьего-то прихода.

Женщине, которая открыла дверь, было где-то около пятидесяти, она была явно не голландка. Гладкие черные волосы обрамляли полное лицо цвета кофе с молоком. Яркие миндалевидные глаза свидетельствовали о минувшей красоте.

Меня удивил как ее вид, так и немедленная реакция на мой звонок, потому что не успела я что-то выдавить из себя, как женщина тут же отозвалась по-голландски. Но увидев, что я не понимаю, спросила по-английски:

– Вы к нам? По какому делу?

Я пояснила, что пришла к госпоже Хение, а поскольку ее не застала, хотела бы узнать у соседей, не известно ли, когда она вернется. Я успела добавить, что являюсь матерью ее соседа с этой улицы, и тут же услышала:

– Госпожа Хение до конца недели не вернется. И дверь захлопнулась у меня перед носом.

Итак, моя «шерлокхолмовская» деятельность потерпела фиаско. Племянница жены старого поляка, на которую я рассчитывала, уехала, а госпожа Девриеен, если это она, не похожа на особу, которая охотно пускает в свой дом и легко заводит знакомства.

Злая и уставшая, вместо того чтобы идти домой, я решила зайти в школу за Крысем. До перерыва на второй завтрак оставалось еще прилично времени. Я стала прогуливаться взад-вперед поблизости от школьного здания, когда неожиданно подошел «мой» голландец.

Минорное настроение, должно быть, как-то отражалось на моей внешности, потому что почти сразу после приветствия он спросил:

– Вы плохо себя чувствуете?

Как же приятно было услышать эти слова! Кто-то обо мне заботится! Правда, в серых глазах не отразилось беспокойство, взгляд их был очень серьезный, сосредоточенный, как у добросовестного врача, который осматривает пациента.

– Если вы врач, то могу заверить вас, что я не гожусь в пациентки, чувствую себя абсолютно нормально. – И я выдавила из себя дружескую улыбку.

– Отсюда следует, что вы плохо себя чувствуете психически. Какие-нибудь проблемы?

Этим вопросом он меня поразил, так как до сих пор был образцом деликатности – никогда не спрашивал ни о чем, что касалось моего здесь пребывания, моей семьи или личных дел. Но сейчас я сочла этот вопрос проявлением заботы, и, если бы можно было, как же охотно я поплакалась бы ему в жилетку! У меня возникло сильное желание рассказать о случае в Амстердаме и о своей шляпке от дождя, однако я отдавала себе отчет в том, что вся эта история слишком странная, чтобы ее вот так взять и рассказать чужому человеку. Он, скорее всего, выразит недоверие и будет вполне прав.

– Если бы не было беспокойств и хлопот, наша жизнь не отличалась бы от жизни в раю, и тогда умирать было бы еще печальнее.

– Вы считаете, что хлопоты неизбежны?

– Я бы считала так, если бы думала логично. Но я терпеть не могу хлопоты, особенно те, которые создаю себе сама.

Он посмотрел на меня как бы с упреком и резко изменил тему разговора.

– Я давно вас не видел. Вы куда-то выезжали?

– Это трудно назвать поездкой. В субботу я ездила на экскурсию в Амстердам.

– Наверное, не одна?

– Одна.

– И родные не побоялись вас отпустить?

Ну, теперь уж он абсолютно не был деликатным!

– Мне удалось убедить их в том, что я не ребенок и не впавшая в детство старушка. А вы тоже считаете, что мне в моем возрасте нужна опека?

– Нет, но из-за незнания языка и в связи с необходимостью ехать поездом…

– В Голландии везде можно объясниться по-английски. За исключением здешнего супермаркета, в чем вы имели возможность убедиться, – засмеялась я. И тут же добавила хвастливо: – Хотя я поехала одна, все же вернулась!

– И вы довольны этой поездкой?

Все-таки попал! Я чуть не крикнула непроизвольно: «Нет!»

– Почему вы об этом спрашиваете? – увильнула я от ответа.

– Потому что прежде вы производили впечатление человека, полного радости жизни…

– А сейчас не произвожу?

Он снова долго смотрел на меня, наконец отрицательно покачал головой:

– Н-нет… Сейчас вы не производите такого впечатления.

– Видимо, пребывание в Голландии сказывается на мне плохо, – выдавила я из себя бледную шутку.

Его ответ снова разозлил меня. Самым серьезным тоном он подтвердил:

– Пожалуй, да.

– Вы считаете, что мне пора уезжать? Я ждала от него отрицательного ответа. Однако услышала:

– Это вы должны решать сами.

– Я не могу сейчас уехать, – сказала я, понурившись, но тут же испугалась, что он спросит – почему, и постаралась объяснить: – Обещала невестке помочь по хозяйству.

– В таком случае вы очень хорошая свекровь.

Тон, каким он это сказал, был умышленно ироничным. Это вызвало у меня раздражение. Раз он не знает, что я не могу оставить детей в соседстве невыявленного убийцы, почему мое объяснение показалось ему неубедительным?

– Пожалуй, это само собой разумеется, что родители помогают детям. А у вас нет детей?

– К сожалению, нет.

Его ответ несколько охладил мою агрессивность.

– Ну, раз так, я не виню вас в том, что вы усомнились в моих добрых намерениях в отношении невестки. Неужели я действительно похожа на чудовище из анекдотов о тещах и свекровях?

– Чего нет, того нет. – Сказал он это важно и так же важно добавил: – Вы вообще не похожи на свекровь.

Этим он смягчил меня окончательно. Ведь само выражение «свекровь» какое-то уничижительное…

При виде Крыся, выбежавшего из школы, мой голландец попрощался и ушел.

– Он привез тебя сюда на «тойоте»? – допытывался Крысь.