Текст книги "Пожилая дама в Голландии"

Автор книги: Клара Меральда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

– Какие у вас есть основания так думать?

Теперь он смотрел на меня более чем внимательно, взгляд его серых глаз пронизывал насквозь. У меня пронеслось в голове, что под таким взглядом соврать непросто. Пожалуй, он имеет авторитет в банде, если даже он не главарь, то кто-то важный.

– Основания? Среди всех прочих такое: в отсутствие хозяев тайная полиция перевернула в доме все вверх дном.

– Откуда вы это знаете, если в доме никого не было?

– Я случайно была рядом, о чем они не знали. Решили, что я уехала вместе с детьми и внуком.

– А может, это были воры?

– Нет. – Я твердо выдержала его взгляд. – В доме не пропала даже шпилька.

Так-то, дорогой! Теперь уже вам не удастся убрать меня с такой легкостью, как вам это казалось еще минуту назад, завести или увезти куда-нибудь, где проще всего прикончить меня. Полиция – это полиция, а при ее голландской добросовестности вам еще придется поломать голову, чтобы не сделать ошибку…

Итак, я почувствовала уверенность в том, что сейчас они не смогут действовать против меня слишком поспешно. Тошнота, вызванная страхом, стала исчезать.

– А за вами следят?

От этого вопроса у меня опять засосало под ложечкой, однако я взяла себя в руки.

– Разумеется. – Допивая остатки кофе из чашечки, я на этот раз старательно избегала его взгляда. – Я ведь сказала вам, что за мною следят.

– Кто?

Я сделала над собой усилие, чтобы посмотреть на него.

– Почему вас это интересует? Очевидно, ваша полиция проверяет вновь прибывших иностранцев. В каждой стране свои порядки. Кажется, Амстердам (а может, Роттердам) – один из центров торговли наркотиками. А наркотики привозят иностранцы. У вас ведь, мне кажется, плантаций мака или гашиша нет? А может быть, полиции представляется, что Польша находится на Дальнем Востоке? – Я рискнула улыбнуться. – Мне эта забота полиции, собственно, не мешает, хотя иногда нервирует. Она излишняя. Я ведь ни в чем не ограничена, хожу и езжу куда хочу…

Я посмотрела на часы.

– Мне кажется, вы куда-то спешили? Он тут же посмотрел на свои часы.

– Да, мне уже пора. Хотелось бы закончить этот разговор, но не сегодня. Завтра я тоже занят. Послезавтра я мог бы заехать за вами. Ну, скажем, в половине десятого?

Теперь у меня не только засосало под ложечкой, но и колени подогнулись.

– Это лишнее. И…послезавтра я не еду ни за какими покупками. – Я лихорадочно искала какое-нибудь подходящее объяснение. – Невестка хотела, чтобы послезавтра я поехала с ней сюда… и… помогла ей… купить кое-что из одежды, какие-то платья…

Он не спускал с меня глаз, и я говорила все более нескладно.

– В таком случае не послезавтра, а через три дня.

Боже мой, разве я могла допустить, чтобы он приехал за мной утром, когда я одна в доме!

– Нет! В этом нет смысла… Если я буду послезавтра в N., то, может быть, лучше здесь… Только немного позже, после того как я закончу все свои дела с невесткой. Можно в два часа.

– Но ведь в это время ваш внук возвращается в школу после ленча.

Он и это помнил. Во мне возникло непреодолимое желание заплакать, что случается со мной крайне редко. Но я сдержалась.

– Как-нибудь устрою это. Попрошу невестку подменить меня.

Он с минуту смотрел на меня, как бы что-то обдумывая.

– Ну хорошо, послезавтра в 14.00 здесь. Он поднялся.

– Надеюсь, вы меня не подведете, это в ваших же интересах, – добавил он и быстро ушел.

Его последние слова пригвоздили меня к стулу. Что он имел в виду? Что может сохранить мне жизнь? Взамен чего?

Я мысленно воспроизвела все подробности нашей встречи. К счастью, мне пришла в голову та выдумка с полицией, которая его обеспокоила. Сознание того, что я тоже нагнала на него страху, улучшило мое настроение. Только теперь я заметила, что не прикоснулась к заказанным пирожным. По мере их поедания я все быстрее успокаивалась. Думаю, я задала ему задачку: если я под наблюдением полиции, она наверняка знает о наших встречах. В любом случае два дня мне ничего не грозит…

Я попросила у официанта счет. Оказалось, что высокий голландец забыл заплатить за свой кофе. Значит, я действительно его напугала! Я настолько обрела душевное равновесие, что решила проигнорировать его приказ встретиться послезавтра. Когда он потом прихватит меня в супермаркете, я ему скажу, что за мной все время следили, поэтому я сочла, что лучше не подвергать его риску.

Вскоре после моего возвращения домой вернулись и мои дети с внуком.

– Жаль, что ты не приехала в N. и мы не встретились, – заметила Эльжбета.

Я уже открыла рот, чтобы выразить сожаление по поводу своего опоздания, но, посмотрев на Войтека, тут же закрыла его. Конечно, он бы не преминул вслух удивиться, как это Эльжбета могла подумать, что я встречусь с ними в назначенное время. Поэтому я сказала, что у меня болела голова.

Крысь был в восторге от фильма о животных, который он смотрел в кинотеатре. Визит к зубному врачу оказался не таким уж страшным, удаление зуба прошло гладко. Мы долго сидели за столом, был приятный семейный вечер.

Среди ночи я проснулась, и тотчас же где-то в глубине подсознания у меня опять возникла кошмарная мысль: высокий голландец наверняка в одной банде с убийцами Янины Голень. Ведь на матче он сидел вместе с ТЕМ, а на конкретной территории всегда действует одна банда. И он знает, кто после моего приезда обыскивал наш дом. Мои разглагольствования о полиции могли его только позабавить. Он, и глазом не моргнув, играл обеспокоенного, чтобы усыпить мою бдительность. А со мной договорился на послезавтра, чтобы иметь возможность все обдумать и подготовить способ ликвидации моей особы. Сначала хотел встретиться утром, это было бы для него, несомненно, проще, а потом согласился встретиться в кафе днем. А когда я вышла бы из кафе, уж они сумели бы это организовать…

Я сидела на кровати, а сердце мое стучало, как пресловутый молот на наковальне. Как я могла так сглупить? Как я могла допустить, что перехитрю гангстера? Те, кто обстряпывают такие дела, избавлены от каких бы то ни было угрызений совести. Это стреляные воробьи. Какая я идиотка!

Внезапно я очнулась: мне нисколько не поможет оханье и аханье над собственной глупостью. Достаточно того, что высокий голландец приговорил меня. Причины, по которым он это сделал, уже не имеют значения.

В темноте я вытащила из сумочки пачку с остатками сигарет. Закурила, хотя знала, что через неплотно закрытые двери дым попадет в другие спальни и утром Войтек сделает мне выговор. Но это сейчас не имело значения. Даже в тюрьме осужденным на смерть перед казнью предлагают сигареты.

Я встала и отдернула шторы. Месяц уже исчез, передо мной лежала спящая улица. Свет от фонаря очерчивал силуэты стоящих у домов автомобилей. Услужливое воображение подсунуло мне вид каких-то пустырей, где отыщут мое тело… Войтеку придется хлопотать с перевозкой его на родину. Наверняка придется занять деньги…

Не знаю, то ли мысль о чрезмерных расходах Войтека, то ли ощущение бессмысленности такой смерти – но что-то вызывало во мне содрогание. К черту, нужно что-то делать! Рядом идет нормальная жизнь, работает полиция. Я не могу допустить, чтобы меня убили!

Я закурила еще одну сигарету, но теперь уже предусмотрительно приоткрыла окно. Пойду в полицию! Госпожа Хение, конечно, права, что нужно сидеть тихо, но не в той ситуации, в какой я оказалась. Очень может быть, что дружки высокого голландца зарежут меня потом из мести, но, если я буду молчать, меня убьет он, и уже послезавтра. В худшем случае их месть настигнет меня уже дома. А может, полиция сумеет защитить меня и спасет мне жизнь. Расчет, таким образом, был простой.

Я нетерпеливо ждала утра. Еще до того, как проснулась Эльжбета, я тихонько пробралась в ванную и приняла душ, стараясь шуметь как можно меньше. Потом оделась, подкрасилась и, услышав, что они просыпаются, сошла на кухню приготовить завтрак.

Мой ранний подъем и вполне боевой внешний вид в столь раннее время суток вызвали явное удивление.

– Что случилось, Пушистик? – спросила Эльжбета.

– Виной всему моя вчерашняя головная боль. Я забыла сказать тебе вечером, что у меня к тебе просьба: останься, пожалуйста, сегодня дома. Вчера мне позвонила моя варшавская знакомая – в свое время я дала ей ваш телефон, – она собиралась выехать в Бельгию и должна была заехать в Голландию. Она звонила из Амстердама и сказала, что на обратной дороге в Утрехт может остановиться в N. Я договорилась с ней встретиться. Хочу отдать ей письма для моих подруг и попросить ее сделать кое-какие дела для меня, о которых я перед отъездом в спешке забыла.

Я лгала так резво, что это даже мне самой понравилось. Но не понравилось Эльжбете.

– Жаль, что ты ничего не сказала мне раньше. Теперь довольно трудно… Конечно, я останусь дома, если тебе это так нужно…

– В порядке компенсации я отказываюсь от следующего выходного, – заверила я ее.

Известие о том, что я еду в N. вместе с ним, Войтек воспринял удивительно спокойно и сделал только одно замечание:

– Только прошу тебя: не выкрикивай по дороге, что кто-то переходит шоссе не там, где надо, или что нас обгоняет машина.

Перед уходом моя невестка захотела узнать, что я планировала на сегодняшний обед. Я ничего не планировала, но автоматически ответила:

– Сделай ризотто, осталось еще немного мяса.

Когда мы въезжали в N., я сказала Войтеку:

– У меня есть еще немного времени до назначенной встречи. Ты не мог бы подвезти меня до местного полицейского участка? Одна из наших соседок оказала любезность и отнесла туда лисью шапку, о чем тебя я не могла допроситься. Хочу узнать, нашли ли они владелицу.

Он пожал плечами:

– Нет смысла, но это твое дело.

Через несколько минут машина остановилась перед довольно большим современным зданием. Быстро, чтобы он не успел запротестовать, я поцеловала моего ребенка в щеку и вышла из машины.

В просторном холле я подошла к молодому полицейскому, сидящему за каким-то подобием стойки, и обратилась к нему:

– Я хотела бы увидеть вашего сотрудника, который в прошлую пятницу был в кафе «У Анзельма» в связи со смертью молодого наркомана. Я не знаю его фамилию, он средних лет, толстый, в сильных очках, какие носят близорукие.

Я вынуждена была повторить это еще раз, прежде чем он смог уразуметь мой английский. Впрочем, не исключено, что количество информации было для него чрезмерно. В раздумье он почесал за ухом, набрал номер и что-то забормотал. Он проделал это несколько раз, прежде чем наконец сказал:

– Прошу подождать.

В холле стояли стулья, но, нервничая, я не могла ждать сидя и начала ходить туда-сюда. Никто не появлялся. Я уже было вытащила коробку с табаком и присела, чтобы сделать сигарету. Мне это неплохо удалось, когда тот, за стойкой, флегматично заметил:

– Здесь не курят.

Наконец из двери вынырнул какой-то человек и подошел ко мне:

– Вы хотели видеть инспектора Хардеека?

– Я не знаю, как его зовут. Я хочу видеть вашего сотрудника, с которым разговаривала в день несчастного случая в кафе «У Анзельма».

– По какому вопросу вы хотите его видеть?

– По вопросу информации, – ответила я довольно глупо.

Мы прошли по какому-то коридору, по лестнице, снова по коридору и наконец добрались до комнаты, где сидел знакомый мне толстяк в очках. Мужчина, который меня привел, исчез.

Толстяк показал мне на стул напротив себя. В руке он держал зажженную сигарету, и я поскорее вытащила свою удачную самокрутку. Он вежливо дал мне прикурить, потом с минуту молча разглядывал меня.

– Насколько я помню, мы разговаривали с вами в кафе «У Анзельма», и я дал вам информацию. Хорошо, что вы хотите взять реванш.

Я посмотрела ему прямо в очки.

– Я пришла просить о помощи!

Он не отреагировал ни словом, только слегка наклонился вперед. Уменьшенные очками глаза смотрели на меня заинтересованно.

– Может, мне нужно было прийти к вам раньше. Две недели назад я была свидетелем ужасного происшествия… убийства, но не смогла бы показать место, где это произошло. Какой-то полицейский в Амстердаме, когда я сообщила об этом по телефону, подумал, что я пьяница, и бросил трубку. А потом оказалось, что один из убийц живет где-то рядом со мной. У меня были основания думать, что убийца – один из соседей, но я не знала, кто… Все было настолько невероятным, что я подумала: если я сообщу об этом полиции, меня примут за сумасшедшую. Я решила среди троих соседей самостоятельно выявить убийцу, то есть найти такой реальный довод, который стал бы для вас настолько достоверным, что вы могли бы заняться этим делом. К сожалению, вчера я сделала невероятную глупость, которая может стоить мне жизни…

Толстяк снял очки, протер стекла платком, потом выдвинул ящик стола и порылся в нем.

– Прошу вас рассказать мне все подробно.

Я потянулась к табаку, чтобы свернуть следующую сигарету. Но моя взвинченность никак не позволяла мне это сделать. Толстый очкарик молча смотрела на мои манипуляции, пока наконец не пришел к выводу, что это тянется слишком долго. Он встал, подошел к вешалке, вытащил из кармана висящего там плаща мятую пачку сигарет и положил ее передо мной.

Я сильно затянулась несколько раз, прежде чем взяла себя в руки настолько, чтобы могла более или менее складно рассказать всю историю с момента встречи Янины Голень в вагоне поезда. Больше всего хлопот возникло у меня с датами, которых домогался толстяк. В конце концов он согласился с тем, что потом я их уточню.

Еще прежде, чем я дошла до описания высокого голландца, он попросил меня прерваться. Позвонил по телефону, кого-то вызвал, дал какие-то поручения. Это продолжалось с полчаса. Все это время я старалась как можно подробнее вспомнить вехи моего знакомства с высоким голландцем, чтобы ничего не упустить.

Дальнейший мой рассказ оказался насыщенным ненужными подробностями. Я даже цитировала фрагменты разговоров, но ведь все могло оказаться важным. Завершающие события я прокомментировала не без выразительных для слушателя эмоций.

– Значит, вы хотите, чтобы мы выделили вам охрану? – спросил толстяк, когда я наконец закончила.

– Это, наверное, можно понять. Разве вы не просили бы о том же на моем месте?

Не ответив, очкарик с минуту задумчиво барабанил пальцами по столу, потом взял какую-то папку, вытащил пачку бумаги и положил ее передо мной.

– Прежде всего прошу заполнить этот формуляр… Я надела очки и увидела, что формуляр включает в себя анкетные данные. Я вздохнула:

– Дайте мне сразу еще один, я всегда ошибаюсь при заполнении таких бумаг.

Вынув паспорт и записную книжку с подробным адресом Войтека, я с трудом начала вписывать в каждую графу то, что требовалось. Толстяк снова занялся телефоном.

Я подала ему заполненную анкету и паспорт, откуда он что-то быстро выписал для себя.

– Раз вы просите личную охрану, я должен договориться с шефом, только он может дать на это разрешение. Вам придется подождать, это займет немного времени.

Толстяк шире выдвинул ящик стола и вынул из него магнитофон. Он записал все, что я говорила!

В кабинет вошел сотрудник, который привел меня сюда.

– Проводите госпожу в приемную, – попросил очкарик.

Однако сотрудник провел меня не в холл, где я ждала в первый раз, а в комнату, напоминавшую маленькую гостиную, со столиками, на которых лежали какие-то журналы, и удобными креслами. В прилегающем коридорчике я заметила две двери с соответствующими опознавательными знаками.

Кроме меня в приемной никого не было. Я сидела и раздумывала, чем закончится мой визит сюда. Не разговаривала ли я слишком эмоционально? Наверное, лучше было бы изложить факты сухо… Но как я могла это сделать в отношении высокого голландца? Перечислить только обстоятельства, при которых я с ним встречалась? Но я должна была обратить их внимание на серьезные вещи, сами они могли не соединить их воедино. Сочтут ли они сказанное мною достаточным для того, чтобы заняться этим человеком? А если уж придут к выводу, что мне нужна охрана, как такая охрана может выглядеть? Среднему человеку кажется, что полиция всесильна, но так ли это?

Я почувствовала на себе последствия бессонной ночи. Если бы можно было выпить кофе! Раз уж они так обо мне заботятся, имеют такие элегантные приемные, могли бы установить и автомат с кофе…

Время близилось к двенадцати, когда за мной пришел тот же самый сопровождающий и повел меня обратно в кабинет, где правил очкарик.

– Вас хочет видеть шеф, – заявил толстяк.

Кабинет шефа находился на том же этаже. Толстый очкарик открыл дверь, чтобы пропустить меня.

Я вошла и… почувствовала, что проваливаюсь сквозь землю.

За столом сидел высокий голландец! Очкарик, вошедший в кабинет следом за мной, объявил:

– Господин комиссар желает сам выслушать ваше сообщение, – и застыл в выжидательной позе.

Голландец повернул голову в сторону окна, потом его взгляд быстро пробежал по мне и остановился на толстяке.

– Благодарю, больше не буду задерживать, знаю, что у тебя много текущей работы.

Очкарик вышел. Мы остались одни. На столе стоял магнитофон. Я почувствовала, как теплая волна охватывает мое лицо и движется к шее.

– Садитесь.

Я села. Еще раз посмотрела на несчастный магнитофон.

– Это тот, с моей записью? – спросила я, глядя в сторону.

– Да.

– И… вы уже слушали?

– Разумеется.

– Надеюсь, мне больше ничего не нужно говорить. А ту часть, которая касается вас, можно стереть, – выдавила я из себя.

– Мы не можем стирать показания. Все останется записанным, а потом вы подтвердите это своей подписью.

– О Боже… – простонала я. – Зачем вам так меня компрометировать?

– Здесь нет компрометации.

– Как нет? Принять комиссара полиции за торговца наркотиками и прибежать в полицию с просьбой защитить от него, потому что я боюсь с его стороны покушения на свою жизнь? Ни с чем подобным вы наверняка никогда не встречались…

– В ситуации, в какой вы оказались, вы имели право предполагать все.

– Можете не утешать меня. Но все то, во что я впуталась из-за шапки Янины Голень, порождало самые худшие мысли…

– Чтобы убедить вас в правильности вашего поведения, могу сказать, что и я подозревал вас…

Я наконец подняла глаза и посмотрела на него.

– Меня?! В чем?

– В контрабанде наркотиками.

Он произнес это настолько бесстрастно, что я чуть не подскочила.

– Как вам могло прийти в голову что-либо подобное?! – выкрикнула я.

– Так же, как и вам пришло в голову, что я член банды. – Он слегка усмехнулся. – Но я не считаю свою ошибку компрометацией и, еще хуже, профессиональной ошибкой.

– Что могло вызвать у вас подозрения на мой счет? – Я захотела в конце концов выяснить суть.

– Это, собственно, не касается того дела, по которому вы пришли. А пришли вы в управление полиции и дали показания, в частности и о моей личности. – Мне почудилось, что в этот момент он сдержал улыбку. – Вы были свидетелем того, как женщину оглушили и бросили в амстердамский канал. Кроме того, вы сказали, что один из трех убийц той женщины ваш сосед, не так ли?

– Так, вы же слушали пленку.

– Прошу не забывать, что в данный момент вы даете показания в полиции.

– Мне нужно еще раз все повторить? – поразилась я.

– К сожалению. С той только разницей, что я буду прерывать вас вопросами.

– О Боже! Я не спала всю ночь… – В последний момент я еле сдержалась, чтобы не добавить: из-за него. – И нахожусь здесь с девяти утра.

Он взглянул на часы.

– Мне тоже следовало бы пойти перекусить, но на нашей работе нет четко распределенных интервалов. Если ко мне попадает дело, как, например, сейчас, я не могу себе позволить прервать его расследование.

– Понимаю. – Я понурилась.

Он начал с момента, когда я впервые увидела Янину Голень. Я старалась рассказывать как можно более толково и «официально», но это продолжалось недолго. Он прервал меня:

– Прошу вас говорить так, как вы воспринимали события тогда, то есть в соответствии с вашими впечатлениями и реакциями, а я уж сам постараюсь извлечь из этого факты.

Он спросил, встречалась ли я потом с кем-либо из моих попутчиков в поезде. Я сообщила о случайной встрече с благородной дамой на рынке и о разговоре с ней в кафе, содержание которого вспомнила с трудом.

Через час он сжалился надо мной и куда-то позвонил, после чего появилась девушка с двумя чашками крепкого чая.

– При сильной нервной встряске и после беспокойной ночи кофе противопоказан, – объяснил он, когда девушка ушла. И это было единственное человеческое проявление с его стороны, единственное отступление от канцелярски-официального тона, какого он придерживался с начала допроса.

Когда зашла речь о тайном посещении дома Войтека типом с перрона и его дружком, он захотел выяснить, почему я не отреагировала нормально, хотя бы криком, когда услышала, что кто-то входит в дом. Я изложила ему мою раннюю гипотезу о тайной полиции, проверяющей дом иностранца. Однако мне не хотелось признаваться в своем идиотском поступке – прятании в шкафу. Я сказала только, что мне удалось так замаскироваться, что они меня не нашли.

Он все-таки вынудил сказать правду, заметив:

– Это значит, вы где-то спрятались?

– Ужасно глупо… Собственно, у меня не было намерения там прятаться. Я только ступила туда, когда те начали подниматься по лестнице, и вынуждена была там остаться…

– Где?

– В детском шкафу под одеждой моего внука.

Я заметила веселый блеск в его глазах и уже с жаром добавила:

– В жизни не чувствовала себя так по-идиотски, а сейчас, когда вынуждена об этом рассказывать, – особенно.

Пусть знает, что доставил мне неприятность.

– Но я предусмотрительно оставила дверцу шкафа открытой, чтобы было видно всю внутреннюю часть без меня, – добавила я, чтобы он не подумал, что я круглая дура.

Еще раз он повел себя как человек и ни о чем не спрашивал, когда я рассказывала о своем пребывании в Амстердаме. Выложив все свои мысли, я протянула руку и попросила:

– Вы не могли бы угостить меня сигаретой? У меня есть табак и бумага, но я не в состоянии сейчас с ними справиться.

Я несколько удивила его этим, но он тут же вытащил пачку и подал мне. Я взяла всю пачку без колебаний.

Когда я рассказала об обстоятельствах находки моей шляпки от дождя, он спросил:

– Вы предполагаете, что найденная в мусоре шляпка именно та, которую вы потеряли?

– Нет, не предполагаю. Это МОЯ шляпка.

Он поерзал на стуле, словно ему неудобно. Наверное, тоже захотел закурить, но второй пачки у него не было. Я даже не пошевелилась, чтобы угостить его сигаретой из той пачки, которую от него же и получила.

– Видите ли… – начал он, как бы ища слова, – с этими шляпками такие странные дела творятся. Каждый вроде бы знает свой головной убор. И все-таки чаще всего из одежды заменяется как раз шляпа, шапка или берет…

– Я знаю, что подобное часто случается с мужчинами. Но нет такой женщины, которая не узнает свою шляпку! Вы когда-нибудь слышали о замене женского головного убора?

Он нахмурил брови и задумался.

– Н-нет… – признался он.

– Если я говорю, что это МОЯ шляпка от дождя, прошу считать это абсолютной истиной. Нет никаких сомнений в том, что она принадлежит мне.

Минуту он выглядел немного смущенным.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Однако вы должны передать нам эту шляпку на экспертизу.

– А сначала вы возьмете пробу с моей головы, чтобы удостовериться, да?

– Нет… Несколько дней назад в амстердамском канале был выловлен труп женщины, он еще не идентифицирован.

– Его нашли только теперь?

– Прошу не задавать вопросов. Я понимаю, что какое-то время вы пытались вести следствие, но сейчас его ведем мы. И только мы можем задавать вопросы.

Он задел меня за живое. В первый момент я хотела швырнуть ему его пачку сигарет, но сдержалась. Я почувствовала себя такой усталой, что мне захотелось прямо у его стола улечься на полу, только бы он больше не принуждал меня говорить.

У меня, наверное, был соответствующий вид, потому что он посмотрел на часы и сказал:

– На сегодня достаточно. Мы известим вас о способе передачи найденной вами шляпки. А сейчас вас может отвезти домой наш водитель.

Я лишь кивнула. Я не представляла, как сейчас смогла бы дойти до автобуса на Плац-1944. Перед уходом я положила на его стол то, что осталось от его пачки сигарет. Водитель остановился на углу нашей улицы.

– Господин инспектор Хардеек приказал не подъезжать к дому.

Я поблагодарила его и вышла. Хотя я неохотно тащилась эти несколько десятков метров, но поняла, что толстый очкарик прав. Лучше, если никто из соседей не увидит меня выходящей из машины с полицейскими обозначениями.

Эльжбета немного удивилась, когда я, появившись, тут же легла в постель. Я объяснила, что моя варшавская знакомая все время таскала меня по магазинам.

Оказалось, во время моего отсутствия владелица «порше» оставила для меня небольшой пакет. Я смертельно устала, а пакет был так старательно завернут, что я не стала его немедленно вскрывать, сразу догадавшись о его содержимом, что еще больше заинтриговало Эльжбету. Пришлось признаться ей, что два дня назад я предложила госпоже Хение, которая ликвидировала вещи, оставшиеся после смерти мужа ее тетки, передать его военные награды в варшавский музей Войска Польского, поскольку у него уже не осталось никого из родственников, которые могли сохранить память о нем.

– Мне кажется, Пушистик, что за несколько недель пребывания здесь ты заимела больше знакомых, чем я за целый год, – заметила моя невестка. Я не поняла, было ли это с ее стороны одобрением или осуждением.

Утром позвонил толстый инспектор Хардеек и сообщил, что скоро ко мне приедет кто-то, кому я должна передать, как он сказал, мой «найденный головной убор». Я достала со дна чемодана мою шляпку от дождя и, не осматривая, быстро сунула ее в большую пластмассовую сумку. Сотрудник, приехавший за ней, оказался моим вчерашним сопровождающим в полицейском участке. После его ухода я посмотрела в окно кухни. И на этот раз их машина не стояла на нашей улице.

По причине сумбурных мыслей и впечатлений, связанных с вчерашним днем, я совершенно забыла о пакете, оставленном для меня Марийке Хение. Вспомнила о нем лишь через два дня. Он был заклеен лентой, и я вынуждена была разорвать упаковку, чтобы осмотреть содержимое. В картонной коробочке лежали награды «Крест за храбрость», английский орден «За безупречную службу», медаль «Виртути Милитари», несколько орденских планок, металлическая кокарда и нарукавные нашивки с надписью «POLAND».

Я невольно вздохнула меланхолически: это все, что осталось от старого солдата, как я всегда его мысленно называла? И тут я подумала, что даже не знаю его имени. Я осмотрела коробочку со всех сторон, на ней не было никаких надписей. Марийке Хение, должно быть, не сомневалась в том, что его имя мне известно.

Пойти к ней и спросить? Не знаю почему, но это показалось мне неудобным. Раз я сама предложила передать его награды в музей, значит, что-то знала о нем. После некоторых размышлений я пришла к выводу, что лучше всего будет узнать его имя от госпожи Девриеен, а потом я пойду и поблагодарю Марийке.

Я побежала к дому Девриеенов.

И на этот раз меня поразила подвижность полной Аннеке, которая открыла дверь сразу после моего звонка. Она обрадовалась моему приходу и воскликнула:

– Как хорошо, что вы пришли! Я одна, и мы можем спокойно поболтать.

Я сказала, что, к сожалению, у меня нет времени на беседы, и объяснила цель своего прихода.

– Это ужасно! – огорчилась госпожа Девриеен. – Мы столько лет знали друг друга и дружили, но я никогда не могла выговорить его фамилию, она невероятно трудна для произношения. Говоря о нем, мы называли его имя, хотя оно тоже странное – Роман, но имя я могла запомнить, потому что оно напоминает столицу Италии.

Я почувствовала разочарование.

– В таком случае ничего не поделаешь, придется идти к госпоже Хение.

– Вы ее не застанете. Когда я ее видела в последний раз, она сказала, что в связи со смертью мужа тетки запустила свой бизнес и теперь должна наверстывать упущенное. Она куда-то уехала, и ее нет уже довольно долго. Кажется, она посредничает в каких-то продажах. Она очень энергичная и хорошо держится. Не представляю себя в такой ситуации, – закончила госпожа Девриеен.

– Вот тебе на! – растерялась я. – Что же мне теперь делать? Через две недели я возвращаюсь на родину.

– Это действительно проблема. Как бы вам помочь? – Госпожа Девриеен огорчилась. – Знаю! – вдруг воскликнула она. – Как хорошо, что я храню письма! У меня должны быть от них открытки, которые они прислали мне несколько лет назад с летнего отдыха в Остенде. Садитесь же, я поищу их.

Она вернулась с пачкой писем. Я с напряжением следила за тем, как быстро она их перебирает.

– Есть… – Госпожа Девриеен подала мне извлеченную из пачки писем почтовую открытку.

Открытка была на английском языке, но в рубрике «Адрес отправителя» я смогла прочесть: «Остенде, ул… Р. С. Кострейко».

Такую же фамилию назвала мне при прощании благородная дама из поезда! Она сказала также, что приехала в Голландию зря, что по приезде узнала о смерти своего двоюродного дяди. А ведь тогда старый солдат был еще жив. О его внезапной смерти мне сразу сообщила Лиза, и случилось это, пожалуй, через неделю после моей встречи с благородной дамой.

Я не удержалась:

– Эта фамилия мне знакома. Я знаю, что в то же самое время, когда я приехала в Голландию, из Польши приехала дочь двоюродного брата господина Кострейко. Госпожа Хение сказала ей, что он умер. Сказала также, что не может принять ее у себя в доме, потому что уезжает, и дала ей деньги на гостиницу и знакомство с Голландией. Но ведь господин Кострейко тогда еще был жив! Как она могла пойти на подобное? Никогда бы не подумала, что она способна на такое свинство!

Аннеке Девриеен подошла ко мне и дотронулась до моего плеча.

– Конечно, это нехороший поступок, но… Думаю, что здесь причина в наследстве. Старик всю жизнь не общался с теми родственниками, никто к нему не приезжал. Марийке после смерти тетки сама заботилась о нем. И вдруг является некто, кто потом может предъявить какие-то права на наследство. Почему раньше эта его племянница им не интересовалась? Вы не должны осуждать Марийке…

– Но я случайно познакомилась с его племянницей, ехала с ней в одном поезде, а потом встретила ее в N. Она говорила, что он ей писал и просил приехать. Может, это было как раз то письмо, которое он передал вам? Наверняка она приехала не за тем, чтобы охотиться за наследством, так как не была его близкой родственницей по прямой линии и, конечно, не имела на наследство никаких прав.

– Если речь идет о деньгах, то никогда нельзя знать, на что могут оказаться способны люди. Он здесь очень неплохо устроился, и трудно допустить, чтобы эта племянница, установив с ним отношения, отказалась после его смерти от доли в наследстве.