Текст книги "Любимое блюдо (ЛП)"

Автор книги: Китти Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Никто из них не выглядел несчастным. Я не могла поверить в то, что они не понимали, что происходит, но в то же время с ними все было в порядке. Они были в безопасности. В безопасности. О них заботились, им не нужно было сталкиваться с большим плохим миром и участвовать в жестоком танце на выживание, как это делали другие.

Кто-то просто лежал, но были и те, кто играл и дурачился перед собравшимися толпами, в попытке заполучить как можно больше внимания. Чаще всего этим занимались медведи и обезьяны.

Толпа школьников, которых привезли сюда на экскурсию, рванула к клетке с обезьянами, за которыми я наблюдала. Я дернулась и отпрыгнула в сторону, не в силах справиться с шумом и всплеском активности. У каждого из детей на запястье был привязан яркий воздушный шарик. Женщина примерно моего возраста, выкрикнула им, чтобы они успокоились.

– Синие шары должны пойти с мисс Пэтти в кафе «Дикая планета» на обед. Красные и желтые остаются на своих местах.

Некоторое время спустя на смену к измученной мисс Пэтти подбежало еще больше детей, только на этот раз с зелеными шариками. Я проскользнула в искусственную пещеру поблизости, которая оказалась комнатой безопасности и была оснащена кондиционером. Мой пульс участился, когда беспокойство стало сильнее. Они были всего лишь детьми, но мне казалось, что я вот-вот умру.

Сосредоточившись на одном из мониторов, чтобы отвлечься, я нащупала кнопку и увеличила громкость звука. На экране была толпа разгневанных зоозащитников я яркими плакатами и разгневанными лицами, которые выступали против жестокого обращения с животными и их содержания в клетках зоопарка.

Из-за кадра послышался голос корреспондента:

– В нашем современном мире все еще есть люди, которых волнует практика содержания животных в клетках. И хотя, их беспокойство весьма обоснованно, к сожалению, когда животные так долго содержатся в неволе, еще большей жестокостью является попытка вернуть их в условия дикой природы. У таких животных больше нет навыков выживания. Это касается, как животных рожденных в неволе, так и тех, кто не всегда жил в подобных условиях.

Я взглянула на вольер с обезьянами, и один из шимпанзе будто показал мне зубы. Это было похоже на улыбку, но я не была уверена, пыталась ли я придать ему человеческие черты, и действительно ли это являлось выражением счастья. Спустя некоторое время он издал несколько громких звуков и отправился играть со своими сородичами.

Я дождалась, пока группа детей перейдет к следующей клетке, и, когда путь оказался свободен, перешла туда, где менее людно. Я остановилась на мосту рядом с дюжиной автоматов с кормом для уток, которую можно было приобрести за четвертак. Я схватилась за перила и уставилась на темную воду, делая медленные, размеренные вдохи.

Неужели так будет всегда? Тревога и волнение во время прогулок по улице? Добавится ли агорафобия к этому постоянно растущему списку? Я принялась рыться в сумочке в поисках бутылька с таблетками. Меня затрясло, когда я сжала одну из них в ладони. Я уже собиралась закинуть ее в рот, когда остановилась и взглянула на нее.

А потом, без всякой на то причины, я скинула маленький овал лжи в озеро. За ним нырнула утка, но тут же всплыла на поверхность. Я медленно потрясла рукой, пока не вывалилась остальная ложь, потонув в воде, как крошечные камешки. Толпа уток устремилась вглубь, желая получить свое угощение, но то слишком быстро ушло ко дну. Они завопили от расстройства, что их обманули. Мне было знакомо это чувство.

Я выудила из кармана четвертак и повернулась к автомату с кормом для уток. Они заслуживали того, чего хотели, и я тоже. Для меня больше не имело значения, чего ожидали от меня другие. Как и мой Хозяин, я отгородилась от общества.

Я уже не была его частью, и старые правила тут не работали. Могли бы, но только в том случае, если бы я этого хотела, а я понимала, что это не так. Какой смысл жить, цепляясь за то, чего давно уже нет? Я больше не была той женщиной, которая грезила о свободе.

Я пожалела, что месяц назад выкопала собственный гроб. Эмили Варгас должна была оставаться похороненной. Я скинула в воду корм для уток и направилась к «Мерседесу».

Глава 12

Теперь я поняла, зачем нарисовала обратную дорогу. Я никогда не думала о том, что заблужусь. Я изначально знала, что захочу вернуться. Мне просто было нужно в последний раз ощутить свободу по ту сторону жизни, как невесте, которая решила гульнуть напоследок перед свадьбой.

Я написала и отправила родителям письмо, зная, что они никогда не смогут меня понять, но желая, чтобы они хотя бы попытались это сделать.

Я ощущала самодовольство, потому что федералы начали бы мои поиски с Небраски, даже если бы попытались меня найти. Оставалось только надеяться, что письмо, написанное мной в момент безумия или в его отсутствие, будет воспринято как настойчивое требование, чтобы они просто позволили мне жить дальше. Мне не стоило возвращаться и дарить им ложную надежду.

В свою защиту оставалось только добавить, что я сделала это не нарочно. В какой-то момент, я сама поверила в то, что все еще можно исправить. Но единственное, чего я действительно желала, ― снова оказаться в его объятиях, и я знала, что это никогда не изменится.

Возможно, доктор Блейк меня бы вылечила. Она накачала бы меня антидепрессантами и повторяла бы снова и снова на своих сеансах психотерапии, что это не моя вина. На самом деле, хотя я была достаточно глупой, чтобы оставить свой напиток без присмотра, я никогда не верила, что заслуживала этого. Я знала, что угодила в плен не по своей вине.

Я не думала, что я плохая. Возможно, из-за того, что он не мог говорить со мной и сломить меня таким образом. Вероятно, если бы он повторял мне раз за разом, что это моя вина, я бы поверила. Но этого не произошло. Я просто жаждала его молчаливой силы и власти. И ничего не могла с собой поделать.

Меня не волновало, как я к этому пришла, важно было только то, где я была сейчас. Он был единственным человеком в моей жизни, кто имел для меня значение, а ведь я даже не знала, как его зовут. Я была уверена, что даже если он примет меня обратно, я никогда не узнаю его имени. Он так и останется Хозяином.

Я подъехала к дому и выключила зажигание. На мне была одежда, которую он мне когда-то дал, а в руках плотно обосновались дневник и компакт-диск. Постучав в дверь, я принялась ждать.

Был ли он вообще дома? Я упорно верила в то, что мой похититель все время сидел перед монитором и наблюдал за мной, будто я была нужна ему ничуть не меньше, чем он мне.

Это был прекрасный день, один из тех редких не по сезону теплых дней, которые иногда бывают на юге в декабре.

Светило солнце, птицы щебетали, дул теплый легкий ветер, и все же, я задыхалась. Слишком свободная. Не в безопасности. Наконец-то, дверь открылась.

Мне почему-то казалось, что без меня он развалится. Что пожалеет о том, что отпустил меня, и будет рад моему возвращению. Но в его внешности не было ничего растрепанного или неопрятного. Стрижка и одежда мужчины были в порядке.

Он посмотрел на меня с тем холодным высокомерием, которое почему-то не казалось мне таким пугающим, когда я находилась по ту сторону двери. И вдруг, моя вера в то, что мое место здесь, пошатнулась.

– Хозяин, прошу...

Он закрыл дверь и запер ее на замок. Я стучала в дверь, как минимум минут двадцать, но ничего не произошло. Я уселась на массивное крыльцо из темного дерева и прислонилась к перилам. Неужели я ему наскучила?

Он так легко со мной покончил? Все закончилось, потому что он так сказал? Я знала, что должна была вернуться в машину и уехать домой. Я могла бы перехватить письмо, когда его принесут в родительский дом, и сжечь его. Никто ничего бы не узнал. Я могла бы продолжить посещать своего психотерапевта и следовать намеченному плану лечения. Поправиться. Стать прежней. Жить.

Я разозлилась, когда он вот так от меня отвернулся. Мне стоило бы сдать его, из-за того, что он не принял меня обратно, но я все равно не могла так поступить.

Костяшки пальцев кровоточили. В последний раз, когда я сбила их в кровь, я молила своего похитителя о свободе. Из меня вырвался истерический смех. Пару минут спустя, дверь открылась, образовав щель в несколько дюймов. Прежде чем я успела подняться на ноги, она снова захлопнулась. Я посмотрела вниз. Бутылка воды, мягкая губка, мазь и бинты для моих рук.

Теперь я поняла правила игры. Я не видела ни одной причины, по которой этот мужчина помог бы мне, если бы действительно потерял ко мне интерес. Он никогда не был настолько жестоким. Как и раньше, выбор оставался за мной.

Какой бы больной, извращенный или неправильный он ни был, впервые в жизни, все зависело только от меня. Я прибывала в полнейшей безопасности. Никаким образом я не зависела от своего Хозяина, и все же месяц спустя, оказалась здесь, на пороге его дома, умоляя о возвращении, как какая-то бродяжка.

Я прожила почти месяц в реальном мире, но все, что мне довелось увидеть ― куча бессмысленных телешоу и несколько визитов в кабинет мозгоправа. Осторожно смочив губку водой, я израсходовала половину содержимого бутылки. Я стиснула зубы, промывая поврежденную кожу на костяшках пальцев, а затем нанесла успокаивающий гель из алоэ и бинтовала руки. Оставшуюся воду, я выпила, и снова замерла в ожидании.

Я перечитала свой оригинальный дневник. Другая, отредактированная его версия, все еще лежала у меня в машине. В нем было описано все: что Хозяин со мной вытворял, как я подчинялась ему, лишь бы не оказаться снова запертой в плохой камере. Эмоции, чувства, унизительные половые акты.

Я понимала, что должна была чувствовать, но ничего подобного не испытывала. Перечитав каждую сцену, описанную в ярких деталях словно эротику, я ощутила прилив влаги между ног.

Прошло несколько часов. Я подумывала о том, чтобы постучать еще раз, но у меня слишком сильно болели руки. Кроме того, я не сомневалась, что он и так знал, что я все еще была здесь. И если бы я продолжила тарабанить в дверь, то у него появилась бы веская причина запереть меня на более длительный срок.

Я продолжала упорно верить, что он откроет дверь и примет меня назад. Мне просто нужно было доказать ему свою пригодность.

Наконец дверь открылась, и он выставил для меня тарелку куриного супа с лапшой, сухари и новую бутылку воды, прежде чем закрыть дверь и снова отгородиться от меня. Я не смогла сдержать улыбку, которая расплылась по моему лицу. Боже, я окончательно рехнулась. Высыпав сухари в суп, я поела. Все опять перевернулась с ног на голову. Суп снова успокаивал, потому что дарил мне надежду. Хозяин обратил на меня внимание.

В ту ночь сгустились тучи, и пошел дождь. В небе вспыхивали молнии и звучали раскаты грома. Поднявшийся ветер начал задувать на крыльцо дождевую воду.

Ночь и дождь спровоцировали понижение температуры; стало не то чтобы холодно, просто некомфортно. Я задрожала и забилась в угол крыльца, подальше от потока проливного дождя.

Я с тоской уставилась на открытый «Мерседес», стоявший в нескольких футах от меня. Я могла залезть в него, включить печку и, свернувшись калачиком, лежать на заднем сиденье, пока в баке не закончится бензин. Но я не хотела быть так далеко от своего Хозяина, на случай, если он решит меня впустить.

Около полуночи дверь снова открылась, и мне бросили несколько тяжелых подушек и одеял.

Я вернулась в уголок крыльца и куталась в одеяла, пока не заснула. Когда наступило утро, в воздухе витала свежесть, а погода куда более соответствовала декабрю. Я поглубже зарылась в шерстяную ткань, размышляя, позволит ли он мне замерзнуть на его крыльце.

Вскоре сильные руки подхватили меня и понесли в дом. Мужчина усадил меня на диван в комнате, в которой мы находились в последнюю нашу встречу, а затем ушел. Он вернулся через несколько минут с сухой одеждой, которая лежала в шкафу хорошей камеры.

Я неуверенно ее приняла.

Хозяин скрестил руки на груди и выгнул бровь. Я заколебалась лишь на мгновение. Неделями я была свободна, но мое желание остаться с ним, чего бы это ни стоило, проломило фальшивую стену, которую я возвела вокруг себя.

Я сняла с себя старую, все еще слегка мокрую одежду. Я знала, что он оценивающе разглядывал меня, будто пытался понять, стоило ли меня оставить себе, словно я рабыня, которую выставили на аукционе. Если он решится, то это станет весьма долгосрочной инвестицией.

Странно, но я гордилась тем, что продолжала бриться, будто это даже на расстоянии доказывало ему мою преданность. Я переоделась и уселась на диван, выжидающе глядя на мужчину.

В конце концов, он заговорил при помощи жестов:

«Почему ты опять здесь? Я приказал тебе уйти. Я тебя отпустил».

– Я не хотела, чтобы меня отпускали. Я хотела остаться.

«Удерживать тебя здесь было ошибкой».

– Еще большей ошибкой оказалось мое освобождение! Разве ты не видишь, что ты со мной сделал?

Он покачал головой и пересек комнату, чтобы взять меня за руку. Его хватка оказалась грубой, с гораздо большим применением силы, чем он обычно использовал при обращении со мной, если мы не были в темнице, и он не хлестал меня ради своего сексуального удовлетворения.

Мой похититель подвел меня к выходу, и я поняла, что он решил избавиться от меня навсегда. Если ему удастся вытолкать меня за дверь, то это будет конец всему. Я умру на его крыльце от холода и голода еще до того, как он снова откроет эту дверь.

Обливаясь слезами, я попыталась отстраниться от мужчины.

– Хозяин, пожалуйста, не делай этого.

Но он продолжил тащить меня по коридору, игнорируя мои мольбы. Наконец, я разозлилась. Ярость, которую я испытала на кладбище, пока рыла землю, словно помогла мне вернуть давно забытые чувства.

– НЕТ!

Я вырвала свою руку из его ладони. И дело было вовсе не в том, что я стала сильнее или у меня внезапно развились сверхспособности. Это случилось из-за того, что мои ярость и решимость удивили его настолько, что он ослабил хватку.

Я попятилась вглубь дома, схватив подсвечник, который стоял на столе в прихожей. Антикварный подсвечник, который, вероятно, стоил больше, чем я зарабатывала месяц назад, когда все еще была Эмили Варгас ― гуру по вопросам саморазвития.

Мой похититель улыбнулся мне, а его глаза загорелись от неподдельного веселья. Мы оба знали, что я не смогу одолеть его, даже с оружием в руках. Он мог легко разоружить меня и вышвырнуть за дверь. Так что мужчина продолжил стоять со скрещенными на груди руками в ожидании моих дальнейших действий. Я снова его заинтересовала.

Что было мне весьма на руку.

– Просто, бл*ть, выслушай меня! ― мой голос прозвучал громче, чем он привык. Ведь мне больше нечего было терять.

Теперь я не его боялась. Теперь я боялась остаться без него.

Я замахнулась, сжимая в руках подсвечник.

– Разве ты, бл*ть, не понимаешь, насколько все испортил? Ты решил, что удерживать меня было неправильно? Ты должен был подумать об этом дерьме прежде, чем решился меня похитить! Теперь я ― твоя ответственность. Ты меня создал. Ты сделал меня такой. Этот гребаный беспорядок твой. И если ты внезапно вспомнил о морали, то не заставляй меня уходить. Позволь мне остаться. Я буду твоей рабыней. Я буду твоей шлюхой. Я никогда не буду сопротивляться. Я буду послушной. Что угодно, только не заставляй меня возвращаться туда. Пожалуйста. Я больше не могу жить в том мире. Ты же знаешь, что это правда. Я просто хочу быть твоей.

«Закончила?»

Я устало кивнула. Он оставил меня стоять в прихожей, а когда вернулся, то держал самый пугающий меня предмет. Нож. Мужчина шагнул вперед, но я не отступила.

Он схватил меня за горло и прижал к стене, готовый ударить ножом. Холодное лезвие коснулось моего подбородка. Его взгляд был жестоким и безжалостными.

– Мне все равно. Сделай это. Убей меня или оставь, но не смей снова меня выбрасывать, ― сказала я, а затем добавила: ― пожалуйста.

Я не вздрогнула и не отвела взгляда от его глаз. Наконец он отшвырнул нож и поцеловал меня. Руками мужчина крепко сжал мои запястья, когда прижал их к стене. Он глубоко проник языком между моих губ, но я подчинилась и ответила ему тем же.

А затем он оторвался от меня и расстегнул штаны, после чего толкнул вниз, чтобы я оказалась перед ним на коленях. Я без колебаний взяла его член в рот и сосала до тех пор, пока он не кончил, а я не проглотила все.

Адреналин струился во мне, как живое существо. Я стояла на коленях у его ног и смотрела на него в ожидании следующего приказа.

«Ты будешь наказана».

– За что?

За то, что бросила его, когда он заставил меня это сделать? За то, что так долго была вдалеке? За то, что вернулась и заставила его увидеть истину? Монстра, которым он являлся, и то жалкое существо, в которое он превратил меня?

«За то, как неуважительно ты со мной разговаривала. Если ты останешься, правила не изменятся».

Я кивнула, хотя в горле у меня образовался ком.

– Три недели? ― спросила я. Мой голос снова стал очень тихим.

Это было почти столько же, сколько я пробыла на свободе. Три недели ― это немыслимое количество времени для плохой камеры.

«Ты можешь уйти».

Я покачала головой. Это были всего лишь три недели в рамках целой жизни. Я смогу это сделать.

– Ты все еще хочешь меня?

«Если бы не хотел, ты бы не вошла в эту дверь».

Я приняла протянутую руку и последовала за ним.

Когда мы добрались до камеры, между нами что-то изменилось. Вероятно, все дело было в той тесной связи, которую мы создали за те нескольких месяцев, и которая развернулась в полную силу, только вот теперь она стала похожа на телепатию, потому что когда я посмотрела ему в глаза, то увидела в них правду.

Он никогда не жалел о том, что похитил меня. Он не жалел об этом и сейчас. Он не сожалел ни об одной из тех вещей, которой подверг меня. Он заставлял меня выбирать только ради своего извращенного удовольствия.

Так же, как он заставил меня выбрать: позволить ему изнасиловать меня или остаться в камере навсегда. Точно так же, как он заставил меня согласиться на хлыст, кнут, трость и все остальное, что он когда-либо себе представлял.

Я только что повернулась спиной к любой возможности оказаться на свободе, потому что теперь, он ни за что не позволит мне уйти. Мужчина улыбнулся, когда увидел на моем лице осознание происходящего, и вышел за дверь, захлопнув ее с оглушительным грохотом.

Я была свободна, но вернулась в свою клетку. Я умоляла и боролась, чтобы меня впустили, хотя все это время играла в его игру именно так, как он того и желал. Не я убедила его принять меня обратно. Он всегда хотел, чтобы я к нему вернулась. Еще один проклятый выбор.

Что, черт возьми, я наделала? Неужели я окончательно сошла с ума? Ни один учебник не мог подготовить меня к тому, что я испытала сейчас.

Я сидела в пустой камере и пыталась понять, имела ли правда для меня хоть какое-то значение. Вернулась бы я обратно, если бы заранее знала, что именно этого он и добивался?

Ответ оставался прежним. Да. Как бы отчаянно я этого ни хотела, я не могла заставить себя его возненавидеть.

Но это не было любовью. То, что мы разделяли, было чем-то более глубоким. Это была безумная и непоколебимая взаимная одержимость, пламя которой, вероятно, когда-нибудь уничтожило бы одного из нас. И скорее всего, этим кем-то стану я. Но я не могла заставить себя переживать по этому поводу. Я бы предпочла такую интенсивность с ним, чем сто лет посредственности с другим.

Я отошла в свой угол и стала ждать. Через несколько минут дверь открылась, как я и предполагала, будто я мысленно позвала его и сказала, что сижу там, где и должна быть. Но я знала правду. Скорее всего, его взгляд был прикован к монитору с того самого момента, как он запер меня здесь. Мой тюремщик принес мне принадлежности для ванны и свежую одежду.

– У меня начались месячные.

Я подумала, что он мог бы дать мне кое-что вместо того, чтобы заставлять меня ходить голой, но он просто улыбнулся и забрал ненавистную мне простого кроя одежду.

Было время, когда я бы усомнилась в причине его улыбки, но теперь наши умы работали синхронно, понимая друг друга лучше, чем кого-либо другого. И не было ничего странного в том, что мне опять предстояло вернуться к животным инстинктам. Я слишком долго находилась на свободе, имея возможность приходить и уходить, когда мне заблагорассудится, чтобы получить уединение, потому что мне неловко.

Сейчас же, я лишилась этого в одно мгновение. И вряд ли он полностью осознавал ситуацию. Вероятно, мужчина верил в то, что отлично изучил меня, но он даже не догадывался, что выпустил меня на волю. Я была свободна только с ним. Он оказался первым, кто увидел меня во всех мыслимых состояниях и все еще хотел меня. Я никогда и ни с кем не была так откровенна.

Я помылась, сложила одежду у двери и легла спать в своем углу. Я знала, что еще светло, на самом деле было даже рано, но мне нужно было вздремнуть.

Пока я засыпала, то старалась не думать о том, что все это время буду истекать кровью и теряться в догадках какой сегодня день, который час, светит ли сейчас солнце или на улице уже непроглядная тьма.

Я мечтала о хорошей комнате и ароматических свечах, студии и старых балетных пластинках, благовониях и рядах книг. Мне снилось его лицо, его руки на моей коже, его член глубоко внутри меня, в то время как мое тело принимало каждый его дюйм.

Когда у меня закончились месячные, он снова принес мне чистую одежду. Я не пыталась бороться или провоцировать его. Я просто надела ее и принялась дожидаться своего часа. Я не хотела, чтобы три недели превратились в четыре.

Время текло медленно. Трижды в день, мужчина приносил мне куриный суп с лапшой, вид которого я уже не могла выносить, потому что он снова стал мерзким наказанием, как и было задумано.

Наконец три недели истекли, и он вошел в мою камеру. Мое сердце забилось от нетерпения. Я поклялась себе, что никогда не дам ему повода запереть меня в камере на три недели, и нарушила эту клятву. Теперь я поклялась, что никогда не окажусь запертой в ней на четыре. Я никогда не ослушаюсь его и не проявлю неуважение.

Даже когда я подумала об этом, то поняла, что это неправда. Интересно, сколько времени пройдет, прежде чем я сделаю что-нибудь, что отправит меня обратно? Интересно, пробуду ли я в камере так долго, что сойду с ума или забуду, как выглядит его лицо? И второе предположение, показалось мне куда более худшим наказанием. Я бы справилась с безумием, если бы все еще могла смотреть на него.

Мужчина протянул мне повязку, и я шагнула вперед, позволяя ему прикрыть мои глаза мягкой черной тканью. Мне было интересно, разрешит ли он мне когда-нибудь свободно передвигаться по дому и смогу ли я как-нибудь заработать это право. Однажды, я наберусь смелости спросить его об этом, но не сейчас.

Сегодня я позволю ему освободить меня из камеры. Мое сердце забилось быстрее, когда я услышала, как он ввел код, сначала от плохой камеры, а потом у двери, к которой он меня привел. Когда он снял повязку, я уже знала, что сегодня окажусь здесь.

В темнице.

Он подошел ко мне, но потом отступил. Обычно мой похититель делал то, что хотел ― просто молча касался меня. Но сегодня, он посмотрел мне в глаза, а затем заговорил при помощи жестов:

«Раздевайся, медленно».

Я была его добровольной игрушкой в течение долгих месяцев, позволяя ему играть со мной так, как он считал нужным. До сих пор, когда наш мир наконец-то объединила речь, я не видела себя в роли активного участника наших отношений.

У меня затряслись руки, когда я потянулась к пуговицам на рубашке и начала их расстегивать, медленно покачиваясь под музыку, которую слышала только у себя в голове. Музыку, которую подарил мне он, и которую я никогда не слышала раньше. Оставшись голой, я замерла в ожидании следующей команды своего Хозяина.

«Ты хочешь, чтобы тебя выпороли?»

Пульсация между ног усилилась, будто он нажал на кнопку.

– Да, Хозяин.

Я уставилась в пол, вдруг почувствовав себя застенчивой и неуверенной. Твою мать, я действительно хотела, чтобы он меня выпорол. Я хотела, чтобы он сделал со мной все, что ему заблагорассудится.

Мужчина преодолел расстояние между нами двумя быстрыми шагами. Он больно схватил меня за подбородок и заставил посмотреть ему в глаза. В них было столько эмоций, что я не смогла их разобрать. На этот раз я почувствовала, что общение, которое всегда протекало между нами в тишине, было прервано... нарушено более ленивой формой речи.

«Ты же знаешь, что я не могу с тобой говорить, если ты на меня не смотришь».

– Извини. Это просто так... непривычно. Мне жаль. Это больше не повторится.

Должно быть, мужчина увидел в моих глазах испуг, что я окажусь наказана плохой камерой за такой незначительный проступок.

«Я не посажу тебя обратно в камеру, пока ты пытаешься повиноваться. Ты это знаешь. Я понимаю, что ты сделала это не специально. Ты просто еще не привыкла».

Я улыбнулась, и он улыбнулся в ответ. Это была улыбка, которая меня не пугала, а наоборот заставляла чувствовать себя в необъяснимой безопасности, несмотря ни на что. Мужчина подвел меня к застеленной бархатом кровати и поставил на колени, обмотав цепями мои лодыжки. В животе что-то сжалось, пока он осматривал ряд кнутов и флоггеров, после чего остановил свой выбор на одном из них.

Когда он замер позади меня, все снова стало нормальным особенно без слов. Кнут опустился на мою спину, и боль от удара показалась мне сильнее, чем я помнила, но это было хоть что-то, намного лучше, чем ничего, которое я ощущала, пока была на свободе или в плохой камере.

Он остановился, когда выступила кровь, а затем толкнулся в меня членом, врезаясь с такой силой, что я едва смогла сделать вдох. Я почувствовала, как мои мышцы сжались вокруг него, после чего неконтролируемые волны удовольствия накрывали меня одна за одной, пока я позволяла слезам свободно стекать по лицу.

Мужчина заскользил руками по моему телу, обхватил меня за грудь, и начал поглаживать по спине медленно размазывая кровь. Его прикосновения ощущались, как героин, бегущий по венам, и я была благодарной наркоманкой.

Эпилог

Доктор Блейк сидела в своем кабинете, крепко сжимая в стареющей руке потрепанное и прочитанное письмо. Донна Варгас сидела напротив нее, блаженно спокойная в наркотической дымке. Письмо пришло этим утром. У миссис Варгас закончился старый рецепт, и она планировала получить новый.

Если бы не убойный эффект от сильнодействующих лекарств, Миссис Варгас, без сомнения, обвинила бы во всем доктора Блейк, и это было бы вполне заслуженно. Блейк знала, в каком состоянии находилась дочь Донны ― Эмили, и насколько это состояние было опасным.

Она уставилась на слова, нацарапанные на бумаге, на самом деле не видя их. Очевидно, Эмили писала в спешке, в те последние минуты, прежде чем стала еще одной из тех, кто пропал без вести или что-то вроде этого.

Как и многие врачи, доктор Блейк винила себя. Она знала большую часть истории, почему же она просто не нарушила свое гребаное правило и не назначила бедной девочке антидепрессанты в первую неделю, когда та их попросила? Все, что сделало бы ее достаточно стабильной, чтобы не наделать глупостей. Если бы у нее было больше времени, они же только начали терапию.

Она еще раз прочла письмо. Вероятно, доктор Блейк делала это уже в пятый раз, но женщина прекрасно понимала, что прочитай она его хоть сто раз, миссис Варгас перечитает его больше.

***

Я знаю, это письмо будет шоком, но, пожалуйста, постарайся понять. Я должна была остаться погребенной. Как только я увидела свое имя на надгробии, мне стоило понять, что это правда.

Для тебя я умерла, и ты оказалась права, похоронив меня. Сначала я из-за этого разозлилась, но теперь я все понимаю. Я понимаю необходимость вычеркнуть меня из своей жизни, и это нормально.

Я сожалею только о том, что вернулась домой. Не думаю, что есть какой-то способ объяснить это, чтобы тебе стало легче, но я постараюсь. Видишь ли, я никогда не была свободной. Ни одного дня в своей жизни. Я всегда шла на поводу желаний и потребностей тех, кто меня окружает. Моя уверенность в себе всегда была маской, которую я демонстрировала обществу. А успех, которого я добилась как тренер по вопросам саморазвития, стал результатом того, как убедительно я всех обманывала. Временами, даже саму себя.

Но я никогда не следовала своим собственным желаниям. Я никогда не делала того, чего хотела. Это всегда было тем, чего хотели вы. Или чего хотело общество. Или чего хотел колледж. Или тем, чего хотел любой, кто не был мной и вошел в мою жизнь. Я едва не попалась на эту удочку снова. Я едва не сделала то, чего хотели все вы.

Я почти начала принимать свои таблетки, как хорошая маленькая девочка, переживающая посттравматический синдром и собирающая кусочки своего мира, чтобы все могли сказать, какая я храбрая и хорошая. Почти. Но я не смогла.

Сейчас, когда я пишу это письмо, мне трудно понять, делаю ли я это из-за того, что стала сильной или наоборот, потому что я такая слабая... Единственное, что я могу сказать точно ― я впервые действую добровольно. Да, я знаю, что это трудно принять. Если бы этот монстр не забрал меня, то я бы так не считала, верно?

Вероятно, ты веришь в то, что он сломал меня и заставил проникнуться к нему симпатией, и теперь я не могу от нее избавиться. Возможно. Но я свободна уже месяц, и это точно не похоже на свободу, просто клетка побольше.

Не понимаю, как притворство, что я свободна, должно было помочь что-то решить. Я не хотела оставлять его. Я знаю. Стокгольмский синдром. Бла, бла, бла. Я знаю. Я знаю, что это правда, но я не была готова к тому, что это будет значить для меня. Видишь ли, я не чувствую себя сумасшедшей. Поэтому мне интересно, кто придумал эти дурацкие ярлыки. Кто?

Должна ли я быть вменяемой, но несчастной в мире, который кто-то придумал или я должна считаться сумасшедшей, чтобы стать по-своему свободной?

Он заставил меня его покинуть. Я плакала и умоляла не отсылать меня, но, в конце концов, уехала, потому что этого хотел он. И это единственный приказ, с которым я не смогла смириться.

Полагаю, сейчас я в состоянии сделать то, что должна была, ― вернуться и ждать, сколько бы времени это не заняло, пока он не примет меня обратно. Пока не утихнет его, вероятно, проснувшаяся совесть. Или до тех пор, пока я не пройду тест, который он придумал.

Я проявила слабость, когда вернулась домой попрощаться. Я знаю, что, вероятно, мое желание проститься не было искренним. Какое-то время я это отрицала. И я уверена, что еще раз увидеть призрак своей дочери было не так приятно, как все подумали. Но это все, что осталось. Только призрак.