Текст книги "«Гудлайф», или Идеальное похищение"

Автор книги: Кит Скрибнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

У Коллин пересохло и болело горло. Она что, вопила? Или просто хныкала? Она не помнила, во всяком случае, сейчас она перестала. Тео снова был рядом, он резко захлопнул крышку ящика и защелкнул замок. Крепко взял Коллин за локоть и поднял на ноги. Ей было слышно, как запертая в ящике муха скребется о фанеру.

Открыв дверь «мерседеса», Тео помог Коллин сесть в машину. Потом запер бокс. Солнце сверкало на капоте, било в ветровое стекло. Руки Тео крепко сжали руль. Издали до Коллин донесся шум шоссе. Пели какие-то птички – немного. Но в основном было тихо. Если бы только ей удалось удержать эту успокоительную тишину.

– У него, видно, было слабое сердце, – произнес Тео. – Мы никак не могли об этом знать. Ты делала для него все, что могла. Даже больше. Не надо винить себя.

К ним приближался грузовой пикап с кроватью в кузове, на которую были навалены и привязаны веревкой стол и несколько стульев. Когда он проезжал, Тео поднял от руля два пальца. Облако пыли вплыло в открытое окно машины и опустилось на липкую от пота кожу Коллин.

– Придется его похоронить, – сказал Тео. – Так безопаснее. И будет порядочно по отношению к нему.

– Что же мы натворили! – пробормотала Коллин.

– Нечего казнить себя за это.

Коллин подняла на него глаза и покачала головой.

– Будь же справедлива к самой себе. Этому человеку так и так грозил сердечный приступ, а ты делала все возможное, чтобы обеспечить ему хороший уход.

– Ты говорил, мы не причиним ему никакого вреда.

– Это не наша вина.

– Да, конечно же, наша! – Голос Коллин срывался на крик. – Если бы мы его не забрали, если бы мы его не ранили, если бы мы не заставили его…

– Если бы солнце завтра не взошло…

– Заткнись, Тео!

Она глядела в окно на плотно закрытую стальную дверь бокса. Тогда Тео заговорил снова:

– Мы приняли решение, основанное на имевшейся у нас информации, и в то время это решение было правильным. Это был для нас единственный, логически оправданный способ действий. Мы с тобой были согласны, и мы были правы. Нельзя жалеть об этом постфактум.

– Может, тогда это и казалось нам правильным, но ведь сейчас совершенно ясно, что мы приняли ужасно много неправильных решений.

– Ничего подобного.

– Этот человек умер, Тео.

– Ну так пожалей об этом – чуть-чуть. Господи, Коллин, человек либо об этом жалеет, либо нет. Но если ты стала жалеть обо всем нашем предприятии, тогда ты очень негативная личность. Вот все, что я могу тебе сказать. Очень негативная. А я думал, ты больше веришь в себя.

Тео включил мотор.

– Надо двигаться, – сказал он. – Останавливаться слишком поздно. Мы не можем стоять в сторонке и смотреть, как наша жизнь со скрипом останавливается и замирает на месте.

Господи Боже мой! Хоть что-то одно может сегодня идти нормально?! Тео барабанил кончиками пальцев по стойке в прокатной конторе «E-Z Авто-Рентал». Еще две недели назад он запасся двумя поддельными кредитными картами и таким же поддельным дубликатом водительских прав штата Колорадо. Дома у него была база данных с сотнями фамилий, дат рождения и номеров карточек социальной безопасности – еще с тех пор, как в Вэйле он работал финансовым советником, так что особых трудов тут не потребовалось. Первую кредитную карту он использовал, нанимая фургон в «Гарден Стейт Ренталз», и все прошло без сучка без задоринки. Но оплата по второй карте не проходила.

– Послушай, Стэнли, – сказал Тео, прочитав имя на именной планке, приколотой к грудному карману на рубашке парня. – Я дал бы тебе за эту чертову машину наличными, только мне пришлось подкинуть парочку сотен на лимузин для дочери на сегодняшний вечер, и, честно говоря, времени у меня на то, чтоб смотаться в банкомат и сюда вернуться, просто нет. Давай, проверь мои документы, запиши на мое имя. Сумма-то грошовая, о чем разговор!

– Простите, сэр. Я не могу этого сделать. – Парнишка за стойкой был мелковат, узкоплеч, с пристегивающимся галстуком. Тео мог бы пришлепнуть его как муху. – Не могли бы вы воспользоваться другой картой, сэр?

– Другая карта – для бизнес-счета. Только деловые операции проходят по той карте, а не то мои бухгалтера устраивают мне трам-тарарам. – Было бы слишком рискованно снова воспользоваться первой картой.

Стэнли в третий раз ввел карточку Тео в машину и стал ждать подтверждения.

– Впрочем, где тебе понять, как работает успешный бизнес. Сколько они тебе здесь платят, Стэнли? Восемь баксов в час? Восемь пятьдесят? Сколько это получается?.. Шестнадцать штук в год? Это по максимуму? – Парнишка был просто прижат к стене. Впрочем, он и парнишкой-то уже не был. Всего на несколько лет моложе Тео, а все еще на такой работе. – Стэнли, да если бы ты экономил каждый доллар из своего заработка, тебе понадобилось бы работать больше двадцати лет, чтобы купить хотя бы мою яхту. – И Тео вспомнил свой шлюп: тридцать восемь футов, палуба – натуральный тик, особой конструкции лебедки и парусные блоки, белые с синим паруса. Судебные исполнители не дали ему даже вымпел и флажки с рей забрать. – Ты пол рабочей жизни потратил бы, чтобы одну только мою яхту приобрести. Это-то о чем-нибудь тебе говорит?

Стэнли попятился от стойки, чтобы хоть какое-то расстояние отделяло его от Тео.

– Об уважении, например? – спросил Тео.

Стэнли аккуратно положил карточку на стойку.

– Извините, сэр, – произнес он.

Тео бегом завернул за угол дома, едва не ударившись глазом об угол кондиционера, и вскочил в машину.

Коллин плакала.

– Карточка не сработала, – проговорил он сквозь зубы. – Придется все отложить на завтра. – Он включил зажигание.

– Ты хочешь сказать – надо оставить его там? – Голос у Коллин сорвался.

– Завтра первым делом этим займемся.

Слезы струились по ее щекам, когда она доставала из сумочки и расстегивала матерчатый футляр, где держала тампоны. Развернула крохотный бумажный квадратик и достала три сотенные.

– Это все, что у меня есть.

Тео обернул сотенные бумажки вокруг семнадцати однодолларовых в зажиме для денег, сунул пачку в карман и вплыл в контору, снова вытаскивая пачку из кармана.

– Наличные подойдут? – спросил он, держа на виду руку, полную денег. – Наличные тут у тебя работают?

Стэн принялся нажимать кнопки на счетной машине.

– Сорок шесть за аренду. Сто пятьдесят наличными – залог, всего – сто девяносто шесть плюс оттиск вашей кредитной карточки. Но в этом случае подтверждения не требуется.

Тео выдернул две стодолларовые бумажки из зажима и держал их кончиками пальцев, нацелив купюры прямо в лицо Стэну. Он держал их так, пока тот не взял деньги из его руки.

– Сдачу оставь себе, – сказал Тео. – И я очень тороплюсь.

Когда Стэн положил контракт и связку ключей на стойку, Тео вытащил остаток денег из зажима. Он держал пачку денег за уголок – семнадцать долларовых купюр и сотню – так, что была видна именно сотня – и протянул ее Стэнли. Сначала тот не хотел брать деньги, но под настойчивым взглядом Тео опустил глаза. Тео молча внушал парню, чтобы тот схватил пачку, и в конце концов тот так и сделал. Он держал деньги обеими руками, и на лице у него было написано что-то вроде: «Что же это такое?!»

– Бросай эту гребаную работу, сынок. Здесь ты ничего не добьешься. – Тео небрежно уронил опустевший зажим в карман. Схватил ключи и контракт и шлепнул ладонью по стойке: – Жизнь коротка!

Малкольм снова позвонил в яхт-клуб «Голден-Бэй»: ему сказали, что президент на совещании. Тогда он намекнул, что это связано с полицейскими делами, и его заверили, что президент ему обязательно позвонит. Малкольм с самого утра все прокручивал и прокручивал в голове самые мелкие детали. Слишком многое не сходилось. Неужели знания Тео о хождении под парусами и о яхт-клубах могли быть такими значительными, что кто-то решился взять его в партнеры без капитала? И с какой стати партнер взялся бы делать ящик для хранения спасательных жилетов?

Малкольм сидел в крытом переходе, наблюдая за Тиффани и Дот через распахнутую дверь. Дот смазывала глазировкой бисквитный торт. Тиффани, танцуя, приблизилась к ней сзади и обхватила ее обеими руками за талию. На поясе у девочки был закреплен плейер, из крохотных наушников доносились слабые звуки музыки. На голове красовалась бумажная шляпа с надписью: «Поздравляем с днем рождения!» Она напевала, не разжимая губ, в лад музыке и заставила бабушку покачивать бедрами вместе с собой, а потом развернула ее прочь от стола. Вынув один наушник, она дотянула провод до самого уха Дот. Лицо Дот оживилось. Каждая тесно прижала свои ладони к ладоням другой, их носы почти касались друг друга. Они танцевали перед духовкой, попка Тиффани наталкивалась на стулья, они постукивали о стол. Малкольм никогда еще такого не видел.

– Вот я тебя и раскусила, деушка! – говорила Тиффани своей бабуле, и они поворачивали друг к другу то одно плечо, то другое и покачивались из стороны в сторону.

Улыбка Дот сияла ярче, чем та, что мог вызвать у нее на лице Малкольм в последние несколько лет. Он прекрасно понимал, что ему надо поговорить с ней, но как вложить в слова то, что он постоянно про себя твердил ей все прожитые вместе годы? Я всю жизнь ужасно тебя любил, по-настоящему. Жили с тобой хорошо. Ни в чем никогда не нуждались. Хорошего сына вырастили. Внучат. Дот еще до Малкольма поняла, что он умирает, и теперь он чувствовал, что вроде бы тянет ее за собой. Он молил Бога, чтобы его не пришлось помещать в кислородную палатку, не пришлось вставлять трубку – отводить мочу, и другую – для дерьма, чтобы не поддерживали ему жизнь с помощью машин. Он сам выдернул бы вилку из штепселя, только бы сил хватило.

Тиффани смеялась, мотая головой, словно тряпичная кукла. Обе пыхтели, делая глубокие вдохи, заглушая писклявые звуки, доносившиеся из наушников. Над плечом бабушки Тиффани вгляделась в раскрытую дверь, прижалась щекой к ее щеке, и, указывая себе путь лопаткой для глазировки, обе они, под звуки танго, выплыли к нему в крытый переход. Широкий зад жены растягивал юбку домашнего платья и полы фартука, подчеркивая хрупкую, словно сухая веточка, фигурку внучки. Малкольму хотелось взять ее на руки и накормить. «Кушай!» – напевал бы он ей, как напевал когда-то, когда она была еще грудняшкой. «Кушай!» – как давным-давно, когда он держал бутылочку, кормя Тео, покачивая сына, пока Дот готовила завтрак.

Они танцевали для Малкольма, прямо перед его креслом. Доски пола прогибались. Может, заднее крыльцо – еще не самое худшее. Может, подгнили балки под самим переходом? Дот смотрела мужу прямо в глаза, и Малкольм не мог припомнить, чтобы она когда-нибудь так сияла. Неужели они всю жизнь прожили, избегая глядеть в глаза друг другу, отводя взгляд, опасаясь, что какая-нибудь тайная мысль вдруг станет явной? Тиффани вращала бедрами и размахивала в воздухе руками, как гавайская танцовщица, а Малкольму казалось, что доброта и широта души этой девочки сияют вокруг нее, словно нимб. Он понимал, что у нее полно трудностей – и финансовых, и со здоровьем, но что беспокоиться о ней не нужно, потому что эта девочка сумела заставить свою бабушку вот так улыбнуться, хотя дедушка уже подошел к порогу смерти.

Тиффани схватила деда за руку.

– Давай, новорожденный! – пропела она, но Малкольм выдернул свою руку и шикнул на внучку. – Поднимайся!

– Глупости! – пробурчал он.

Дот схватила его за другую руку. За что же, Господи, Ты наградил меня таким сиянием?

– Не глупите, – проговорил он и стал нащупывать газету где-то возле кресла.

– Танцуй, новорожденный! – пела Тиффани. – Наша цель – это ты-ы-ы!

Малкольм нащупал газету рядом с собой, на кресле, и развернул на коленях. Тиффани с Дот, танцуя, вернулись на середину крытого перехода, а Малкольм, склонив голову к страницам «Гэзет», не мог оторвать глаз от жены и внучки. Чтобы видеть, как две самые главные женщины в его жизни улыбаются в день его рождения. Казалось, сердце в груди у него тает.

Тут вдруг он услышал, как хлопнула передняя дверь.

– Поздравляем с семидесятипятилетием, пап! – крикнул Тео из гостиной. Малкольм поднялся с кресла и вошел в комнату следом за сыном.

Тео уже поставил ногу на нижнюю ступеньку лестницы, а Коллин, не оборачиваясь, шла наверх, когда Малкольм попросил сына вернуться. Коллин скрылась где-то наверху.

– Я только хотел тебя поздравить, – сказал Малкольм. – Вовсе не собирался вмешиваться. Попытался дозвониться к тебе в яхт-клуб, просто первым сказать тебе…

– Ты что сделал?! – Тео повернулся и медленно сошел с лестницы. Лицо его подергивалось от ярости.

Отец и сын стояли в самой темной части гостиной, за входной дверью. Малкольм схватился за дверную ручку, и она задребезжала в его руке.

– Так что же ты сделал? – спросил Тео сквозь стиснутые зубы.

– Секретарша сказала мне, что не смогла тебя найти и что президент на совещании.

– Когда он был на совещании?

– Час назад.

– И с кем, по-твоему, он совещался?

– С тобой, насколько я тогда мог себе представить. Она сказала, он мне позвонит.

Тео глубоко вздохнул.

– Как думаешь, какой процент деловых операций предназначен для массового потребления?

Малкольм промолчал.

– Очень малый или вовсе нулевой, – сказал Тео. – Информация не выдается любому, кто пожелает позвонить в клуб в воскресный денек. Ты мог оказаться репортером. Ты мог оказаться вообще кем угодно. Разве я тебе не говорил с самого первого шага, что все это – дело совершенно конфиденциальное?

– Говорил.

– Если тебе позвонят, я хочу, чтобы ты сказал – не туда попали! И точка. – Тео повернулся и размеренным шагом двинулся к лестнице. – Ну, если ты сорвал мне это дело… – произнес он и покачал головой. – Я уж и не знаю тогда, что…

Малкольм снова сидел в своем кресле в крытом переходе, когда Тео появился на кухне.

– Коллин спустится через минуту, – сказал он. – Давайте начинать.

– Мы можем и подождать, – ответила Дот. – Никто не торопится.

– Давайте начнем с торта. Она возражать не станет.

– Она не захочет пение пропустить. – Дот зажигала на торте свечи.

– А папа не захочет долго дожидаться своего юбилейного торта. Семьдесят пять все-таки! – Тео потер руки и выглянул в дверь: – А, пап?

– Папа, хоть раз в жизни, – сказала Тиффани, – не будь такой сволочной задницей.

– А ты придержи язык. – Тео стянул торт со стойки и начал петь: – «С днем рожденья тебя…»

Дот с Тиффани неохотно присоединились к нему, и он вышел в крытый переход, держа торт на одной мясистой ладони и дирижируя другой. Тео поставил торт на газету, лежавшую на скамеечке перед Малкольмом. Тиффани загудела в гудок, из которого стал высовываться, развертываясь и снова скручиваясь, бумажный язык. Семь свечей на торте образовали сердце. Посередине торчал небольшой огарок.

– А ну-ка, дунь, пап! – сказал Тео. – Никакого тебе торта не будет, если не загасишь.

– Боюсь, я…

– Не вешай мне лапшу на уши, о ты, умеющий так здорово дышать!

– Все, что я умею, это…

– Да если бы я сутулился, как ты, я бы тоже дышать не смог.

– Папа… – сказала Тиффани.

У Малкольма было такое чувство, будто легкие у него совершенно пусты.

– Тео, дорогой, – сказала Дот, – папе вовсе и не надо гасить эти свечи.

– Нет, надо. Хочешь торта, участвуй в игре. Дуй! – требовал Тео, нависая над отцом.

Малкольм шарил рукой в кармане свитера.

– Папа, прекрати! – крикнула Тиффани.

Горло у Малкольма саднило, словно ободранное. Легкие будто заполнились цементом. Наконец ему удалось вытащить из кармана ингалятор и поднести ко рту.

– А теперь ты жульничаешь! – произнес Тео.

– Хватит, Тео. – Дот встала между ними, оттеснив сына к сетчатой двери.

Тео молчал.

– Ну ты и подонок! – сказала Тиффани собственному отцу, потом подошла к деду, опустилась на колени у кресла, накрыла его руку своей и задула свечи.

– А вот теперь ты испортила ему день рождения, – произнес Тео.

– Тиффани, что же ты не режешь торт? – Это Коллин встала в дверях кухни. Глаза у нее покраснели. Она подошла к Малкольму осторожными шагами, словно сильно выпившая женщина, и поцеловала в лоб. – Долгих лет, папа, – сказала она.

Малкольм взял тарелку с тортом из рук внучки и поставил к себе на колени. Тео принялся за свою порцию, цепляя на вилку большущие куски. Он сказал:

– За-а-амечательн и пи-и-итательн. Делает тебя стаа-арательн.

Коллин смотрела во двор сквозь сетку.

– Что-нибудь не так, моя хорошая? – спросила ее Дот.

– У нее все прекрасно, – ответил Тео. – Малость волнуется из-за сегодняшнего вечера. Либо пан, либо пропал – такой момент у нас сейчас в этой сделке с яхт-клубом.

– Подарки! – воскликнула Тиффани и показала китайскими палочками на подарок от Дейва Томкинса.

– Жалко, что нам надо так рано уходить. – Тео посмотрел на часы. – Но все вдруг побыстрей завертелось в последнюю пару часов. – Он взглянул на Малкольма: – Ты ведь понимаешь?

Малкольм кивнул.

– Подарок мы тебе пока еще не купили, – продолжал Тео. – Но после этого вечера… Если ты только посмотришь на цифры, с какими мы имеем дело… – Он соскребал остатки глазировки с тарелки и облизывал вилку.

– Ты правда нормально себя чувствуешь? – снова спросила Дот у Коллин.

– Да просто время месяца такое. Все у нее будет замечательно.

– Развернем этот, – предложила Тиффани. – Это – от тебя, а, бабуль?

– Нет, – ответила Дот. – Дейв Томкинс заезжал…

– К нам? – Тео вскочил на ноги.

– …пожелать папе счастья в день рождения.

Малкольм развернул подарок. Это была книга: «Фотоистория преступности в Нью-Джерси». Он поднял книгу так, чтобы всем было видно. На обложке – фотография малышки Линдберг.

Тео побелел и снова опустился на стул.

– А это – первый подарок тебе от меня, – сказала Тиффани и шлепнула деду на колени неуклюжий сверток в неприглядной коричневой бумаге. – Это – конопляная бумага, – добавила она, – и шпагат конопляный!

– Чтоб меня!.. – улыбнулся Малкольм и надорвал сверток с конца, но тот вывернулся из его рук, и пять катушек клейкой ленты соскользнули с колен и раскатились по полу.

– Запасец – на всю жизнь хватит! – провозгласила Тиффани. – Это – для твоих…

Коллин испуганно ахнула:

– Зачем это? – и прижала ко рту ладони.

– Да просто изоляцию в подвале требуется подлатать, – попытался успокоить ее Малкольм.

Она с трудом сдерживала слезы.

– Это такой подарок, чтоб всем дыркам рты позатыкать, – объяснила Тиффани. – Расслабься, мам. Тебе бы медитацией заняться. Или йогой.

– Коллин, что с тобой, дорогая? – спросила Дот.

Но прежде чем Коллин успела ответить, Тео подхватил жену под руку и поспешно увел прочь через кухню.

Что-то явно было не так, Малкольм это понимал. Случилось что-то нехорошее, такое нехорошее, что было хуже, чем все плохое, что случалось в прошлом.

Во дворе – ему было видно сквозь сетку – двое бельчат выскочили вслед за матерью-белкой к обрамленному мохом краю отверстия в корпусе яхты. Низко нависшая ветка наклонилась еще ниже под тяжестью вспрыгнувшей на нее белки; бельчата покрутились по краям отверстия и бросились внутрь корпуса. Малкольм все еще держал на коленях тарелку с юбилейным тортом.

Зазвонил телефон.

Он вскочил с кресла – сказать Дот, чтобы не звала его, если это президент яхт-клуба, но Тиффани уже взяла трубку. Он опоздал. Когда он торопливо входил в комнату, Тиффани уже здоровалась с Дейвом Томкинсом.

Она вручила деду трубку.

– У вас все в порядке? – спросил Дейв.

– Прекрасно, замечательно, – ответил Малкольм. – Просто запыхался.

Дейв довольно долго молчал. Потом сказал:

– Я звонил начальнику РОП Голден-Бэя. Они все подтвердили про яхт-клуб. Очень престижный. Прочно на ногах стоит.

– Ну конечно. Прости, что я тебя побеспокоил по этому поводу. У тебя и так дел по горло. Тео все это прояснил. И спасибо за книгу, Дейв. Не надо было так…

– А что, Тео сейчас дома?

– Да нет. Он обратно в яхт-клуб поехал, сделку завершать. Это ужасно конфиденциально, в том-то и была вся проблема.

– Малкольм, ты упомянул, что Тео нанимал фургон. Это был «эконолайн»?

– Да, четыре и две десятых литра. И он сказал, что мощности в нем хватает, во всяком случае, достаточно для арендованной машины. Только я сомневаюсь, что кто-нибудь захотел бы такую купить.

– Это в какой день недели было?

– В пятницу.

– Рано?

– Да чуть рассвело, практически. Как я тебе говорил, они просто как белки в колесе вертелись…

– Темно-синий фургон?

– Да. Что происходит, Дейв?

Молчание длилось всего минуту.

– Мы обнаружили фургон похитителей. И все совпадает, Малкольм. Там нашли отпечатки пальцев и биологические данные по меньшей мере от пятидесяти человек – это слишком большое количество, чтобы быстро выследить кого-то конкретно. Но фрагменты фанеры и обрывки клейкой ленты – совсем свежие, а на дне – глубокие, совсем недавние царапины. И след той шины у вас на…

– Дейв, я учил тебя рассуждать малость получше… – Дыхание Малкольма стало частым и совсем неглубоким. – Только потому, что Тео работал в «Петрохиме»…

– Мы оба с вами знаем, что это ничего не значит, капитан. Но если имеются улики…

– Косвенные. Вглядись в контекст. Ты ведь знаешь Тео.

– Именно поэтому я и бросаю лишь беглый взгляд на эти совпадения. Поверхностный. Но – внимательный.

– Исключи даже мысль об этом, Дейв.

– Все совершенно по-тихому, Малкольм. Я сам показал фотографию клерку в прокатной конторе. Что, Тео бороду отрастил?

– Тео оказался прав. Ты с ним вроде как конкурируешь. Соперничаешь.

– Он сейчас в яхт-клубе «Голден-Бэй»?

– Это же мой сын!

– Я хочу ему помочь.

– Будь добр, никогда больше не беспокой мою семью своим присутствием.

– Там нашли следы пудры. И кровь Стоны Брауна. Если это Тео, он здорово влип.

Малкольм хлопнул трубку на рычаг. Подышал через ингалятор. Потом еще раз. Не может быть, чтобы Тео ввязался в это. Малкольм снова поднял трубку. Оперативная частота. Две подушки. «Эншуэ». Ящик размером с гроб.

Он набрал номер яхт-клуба «Голден-Бэй».

Ее муж неспособен испытывать противоречивые чувства. Когда они были помолвлены, Коллин вдруг усомнилась в том, что они действительно любят друг друга: остыли – в конце концов решила она, но все же задала Тео вопрос о его сомнениях. «Никаких!» – ответил он таким тоном, словно ее вопрос был совершенно нелепым. «Ничего подобного и быть не может». Коллин сразу глубоко прочувствовала, насколько это несправедливо – греться в лучах его абсолютной преданности да еще просить, чтобы он понял, о чем это она так нерешительно, запинаясь и умолкая, бормочет. «Все или ничего» – в этом весь Тео. Его преданность Коллин, их детям, его готовность взять на себя финансовую ответственность за семью не позволяли пересмотреть собственное мнение, не оставляли места для отговорок или сожалений. За это она его и любила.

Когда они свернули на немощеную дорогу, лопата со скрежетом поползла по металлическому полу и ударилась о фанерный бок ящика. Они проехали по Парквэю Садового штата на юг почти целый час. Уже темнело.

Дорога была неровной, в кочках и рытвинах. Тео сбавил скорость, и вонь, которую до тех пор сдувало прочь ветром, выплеснулась вперед. Последнее опорожнение кишечника. Разлагающаяся плоть. Не этих ли запахов по самой своей природе так страшатся люди? Так же, как запаха горящих волос? Эти запахи защищают нас от нас самих, предупреждая о том, что мы ступили на дурной путь.

Тео совершил страшную ошибку, но она никогда не сможет убедить его в этом, и попытка это сделать, особенно сейчас, приведет к тому, что будет сломана жизнь еще нескольких людей. Она должна идти до конца. Через два часа они получат деньги, а потом, всю оставшуюся жизнь, ей придется как-то бороться с собственной совестью. Тео прав. Явка с повинной разрушит все, что им так важно в жизни. Отказ от их плана будет означать, что страдания мистера Брауна и его смерть оказались напрасными. Она заставит себя пройти через все это, а потом будет молиться, сколько бы времени на это ни потребовалось, чтобы ей дано было решить, что делать дальше. Когда Тиффани и Брук встанут на ноги и будут материально обеспечены, когда родители Тео покинут этот мир, она явится с повинной. Или можно выбрать самоубийство.

– Припоминаешь? – спросил ее Тео.

Это было заколдованное место, песчаная равнина, поросшая кустарником и низкорослыми соснами. Они заблудились здесь на велосипедах пять лет назад, после одиннадцатого дня рождения Тиффани. Оставили детей с Дот и Малкольмом на берегу и почти на всю вторую половину дня уехали по заброшенной проселочной дороге на взятых напрокат велосипедах. Они катили все дальше, пока деревья не стиснули дорогу настолько, что она превратилась в тропу. На залитой солнцем поляне Тео с Коллин любили друг друга на мягкой постели из сосновых игл. «Пред очами Господа Бога и всех на свете!» – смеялась она потом, застегивая бюстгальтер.

– Вон туда, – показала она. Тео остановил машину: фары высветили развилку на дороге.

Чем глубже они въезжали в лес, тем темнее становилось вокруг. Он быстро повел фургон налево. Ветки стучали по стеклу, по бортам, листья лезли в открытые окна, шлепали по лицам. Запах сосновых игл, запах весны смешивался с запахом смерти мистера Брауна.

Тео протиснул фургон между двумя пышнолистыми кустами и развернулся.

– У нас есть всего полчаса – максимум, – произнес он и открыл дверь со своей стороны. Слабенькая лампочка на потолке бросала на его лицо тусклый, какой-то размытый свет.

Коллин держала фонарь, а Тео руками разгребал сухие ветки, листья и сосновые иглы, добираясь до дерна.

– Мы положим это все на крышку, как следует разровняем, – сказал он больше себе, чем жене. Отмерил шагами яму и пометил острием лопаты углы. Потом выкопал четкий прямоугольный контур. Как это Тео всегда точно знает, что и как надо делать?

Он принялся яростно работать лопатой, врезаясь в землю на всю длину штыка, резко выкидывая грунт наверх. Грунт мертвым грузом глухо ударялся о землю. Могила будет глубокая и хорошо выровненная. Они опустят в нее ящик. Коллин скажет несколько слов в память мистера Брауна. Могила останется анонимной, и все это, конечно, настоящее безобразие, но, насколько позволяют условия, она постарается сделать все как можно лучше. Когда она явится с повинной, его эксгумируют и он наконец обретет истинный покой.

Тео отбросил лопату и упал на колени. Он пальцами, словно откопанный клад, высвободил из земли и вытащил наверх большущий булыжник, размером с шар для боулинга. Снова принялся копать, но уже гораздо медленнее, обрубая корни, снимая совсем тонкие пласты грунта. Поначалу почва была песчаной, но теперь она стала плотной и вязкой, как глина.

Он остановился – перевести дух.

– Не думаю, что смогу вырыть яму на всю высоту ящика.

– Давай попробуем в другом месте. Может, там будет полегче.

– Господи, Коллин! – Он поднес руку с часами к свету, потом наступил на лопату обеими ногами и попрыгал, как на детской ходуле.

Коллин приподняла фонарь, будто свет мог сделать землю мягче. Они ни за что не положат мистера Брауна в яму без ящика, не засыплют его тело грязной землей. Это немыслимо.

– Все! – сказал Тео, воткнув лопату в кучу земли. Яма была едва двух футов глубиной.

Во рту у Коллин появился какой-то горький привкус.

– Тео, прошу тебя, вырой поглубже! Еще чуть-чуть.

Он отряхнул землю с рук, потом со штанин. Яма была мелкой и продолговатой, по форме подходящей под мешок для трупов. Он схватил жену за руки у плеч, крепко сжал и приподнял.

– Через два часа у нас с тобой будет восемнадцать с половиной миллионов долларов. Когда пыль уляжется, у нас будет богатейший выбор. Одна возможность – подкинуть информацию, и за ним приедут и откопают. Другая – оставить его в этом замечательно красивом месте. На природе. Вроде как развеять прах в горах. Без ящика его плоть быстрее станет частью природы, сольется с землей. Без ящика не останется никаких улик. – Тео отпустил ее руки. Грудная клетка Коллин расправилась, встала на место. – Всегда лучше оставить душу человека в покое.

Коллин не верила, что эксгумация может встревожить дух умершего. Тео тоже не верил. И теперь она не поверила, что его это хоть сколько-то беспокоит. Она с усилием раскрыла рот и округлила губы, не вполне уверенная, хочет ли произнести «Ох!», или «О’кей», или же «Но?..». Но ни звука не раздалось из ее рта, только чуть хрустнули челюсти. А Тео повернулся к ней спиной, открыл задние дверцы фургона, наклонился внутрь и наполовину вытянул ящик наружу. И словно жуки, всползающие вверх по ее коже, зловоние смерти всползло к ее носу, заполнило горло: это было зловоние ее собственного греха.

Она опустила фонарь на землю. Подвела пальцы под дно ящика. Приподняла его и шагнула назад, и оба они сначала подвигали ящик из стороны в сторону. Ящик оказался поразительно, ужасающе легким. Они поставили его сбоку, у края ямы.

– Теперь я сам, – сказал ей Тео.

Коллин подняла фонарь за проволочную ручку и, качнув, передала его Тео. Она очень осторожно дышала, делая частые неглубокие вдохи. Не хотела смотреть, но, когда Тео откинул крышку и свет фонаря заполнил ящик, она увидела картину, ставшую такой знакомой в последние дни: серый костюм и черные башмаки, розовый с белым плед и подушка в пятнах, серебристые витки клейкой ленты.

Она отошла к фургону и присела на корточки у заднего колеса, зажав голову меж колен, закрыв ладонями глаза. У нее было такое чувство, будто кто-то методично наносит ей удары по ребрам, по животу, по груди. Она пыталась представить себе, как Тео хватает мистера Брауна за витки клейкой ленты, будто за ручки, и швыряет его в эту яму. Зазвенели ключи – это Тео снимал наручники. Потом Тео крякнул, и тело мистера Брауна глухо ударилось о землю. Лезвие лопаты вгрызлось в кучу грунта, звякнув о булыжник. Вот первые комья с лопаты шлепнулись о грудь мистера Брауна, и Коллин услышала тоненькое «бип-бип» его часов.

За двадцать миль до нужного им съезда Тео свернул с Парквэя. Он съехал задом по въездной дороге, а потом свернул налево между двумя автомобильными свалками – их заборы венчала острая как бритва колючая проволока. Минут пять они ехали по темной дороге, по обеим сторонам окаймленной зарослями тростника, пока не выехали к заброшенной территории забитой досками фабрики. Свернули мимо проржавевшего знака: «Частная собственность. Посторонним вход воспрещен», проехали догола раздетый «стейшн-вэгон», лежащую на боку стиральную машину, кучу пружинных матрасов. Здание фабрики – огромное, из почерневшего кирпича – формой напоминало церковь с высокими стенами, с высокой покатой крышей и с идущей вдоль гребня крыши надстройкой, похожей на звонницу. Позади здания фабрики стояло деревянное желтое строение с большой террасой. Крыша его провалилась. За ним выстроился целый ряд жалких желтых лачуг.

Тео остановил фургон у самой первой лачуги, которую явно когда-то занимал какой-нибудь рабочий с семьей, они жили тут в тесноте, словно сельди в бочке. Передняя дверь болталась в раме, повиснув на одной нижней петле. Тео втащил ящик и рулон ковролина внутрь лачуги. Фонарь наполнил единственную комнату светом, и сквозь выбитое окно Коллин увидела, как ее муж шагнул в ящик и попытался ногой выбить торцы. Он бил ногой по фанере яростно, изо всех сил. Потом перевернул ящик на бок и прыгнул сверху. Но ящик не желал разбиваться. Тео выглянул из лачуги и посмотрел на Коллин, сидевшую в машине. И хотя он не мог разглядеть ее в темноте, он пожал плечами. От усилий его дыхание стало тяжелым. В серебристо-белом свете фонаря глаза его были полны жизненной силы.