355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Кирк Дуглас » Последнее танго в Бруклине » Текст книги (страница 14)
Последнее танго в Бруклине
  • Текст добавлен: 31 октября 2016, 03:05

Текст книги "Последнее танго в Бруклине"


Автор книги: Кирк Дуглас



сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Глава XIX

Охваченный каким-то беспокойством, он опять перевернулся на другой бок, взбил подушку, закрыл глаза. Сколько сейчас времени, Бен и не пробовал угадать. Не все ли ему равно? Он, возможно, вообще завтра не проснется, ну и пусть. Когда Эллен нет рядом, ему все безразлично.

Набрал в легкие воздух, медленно выпустил. Эллен… Да знает он, знает, надо ему гнать от себя мысли о ней. Но ничего не может с собой поделать, все равно она ему вспоминается ежеминутно. И не эти их минуты в постели, нет, вспоминается, какая она была теплая, когда лежала с ним рядом, как это его успокаивало и ободряло. Больше всего он любил эти ее ночные приходы к нему в комнату: силуэт на пороге, чуть подсвеченный лампой, горевшей в холле. Быстро пробегает через комнату и юрк к нему в постель. Они были как те двое на картине Шагала: парят над временем, над городом, слиты нераздельно просто потому, что они есть, и ничего не нужно им делать, чтобы почувствовать свое единство.

Он безуспешно пытался позабыть те безмятежный ночи, когда они лежали, прижавшись друг к другу, словно две ложки в футляре, и, сделав движение, чтобы повернуться на другой бок, Бен почувствовал, как напрягается ее рука на его пижамной куртке. Как будто ее преследовал страх, что, поднявшись с постели, он к ней уже не вернется… Боже мой, как же его угораздило так с Эллен поступить!

– С днем рождения, отец, – вернул его в настоящее резкий голос Мэрион.

– Да было бы с чем поздравлять, – только отмахнулся он.

– Ну полно, полно, я вот завтрак принесла.

– Черт подери, Мэрион, сколько можно твердить тебе, что я не в больнице, сам могу со всем справляться. Не нравится мне, когда завтрак на подносике доставляют.

– Но, папа, послушай, – в ее голосе слышалась усталость мученицы, вынужденной все время приносить жертвы, – я постаралась приготовить все, как ты любишь.

– И напрасно, не хочу я, чтобы мне про день рождения напоминали.

Она молча поставила поднос на столик у кровати и вышла, словно шомпол проглотив.

Его охватило ощущение вины. Ну зачем он ее то и дело расстраивает? Она же хочет ему только добра. Вот принесла омлет из белков, тост, мармелад, «Нью-Йорк таймс» и даже вазочку с одной-единственной розой, к которой прицеплена открыточка: «Счастливого семидесятилетия!»

Да он от одной этой открыточки всякий аппетит потерял бы, только терять было нечего.

Он сел в постели, развернул газету, и как-то автоматически прежде всего пробежал страницу, на которой печатались объявления в черной рамочке. Сегодня что-то совсем скверно. Вот вчера другое дело: один, про которого сообщалось в рамочке, дотянул до восьмидесяти трех, другой аж до восьмидесяти девяти, ну а вот и совсем молодец – девяносто пять оттрубил, ни дать ни взять. А сегодня о ком ни прочти, всем и семидесяти не было.

Пока не услышал, что Мэрион завела машину и уехала, Бен и не подумал одеваться. Надо бы извиниться перед нею, но только он боится, что она заведет разговоры, и тогда уж его настроение окончательно съедет вниз. И так они последнее время только препираются. И не ее это вина, а его. Сказать по правде, дерьмо он, больше ничего.

Бен натянул свитер, вышел в сад, решив поковыряться в земле. Боли у него теперь уже почти прошли, и он подумал, что пора бы взяться за сад как следует. Уже вовсю пахнет весной, значит, самое время саженцы готовить и удобрять клумбы.

Раньше он это ужасно любил, но теперь все делал просто по привычке, без всякой радости. Возни-то сколько, да и приходишь вымазанный с ног до ушей. Что он тут находил приятного – ума не приложить. Но ведь никто еще не сомневался, что у Бена слово железное: раз сказал – сделает, вот и все.

Он разрыхлил землю там, где была изгородь, – посадит тут петунии и побольше незабудок. Мэрион вчера привезла из теплицы четыре ящика с рассадой, и он их отнес в гараж, там и садовая лопатка отыскалась. Доносившийся с улицы шум машин Бен почти не замечал и не обращал внимания на любителей бега трусцой, на нянек, выгуливающих детей в колясках.

Он уже направился за петуниями, когда, окинув взглядом вскопанную грядочку, решил, что надо бы ее подровнять. И тут на улице появилась пара, обращавшая на себя внимание. Старик с палкой, как у слепых, тяжело передвигался по тротуару, поддерживаемый сиделкой, которая помогала ему переставлять ноги.

«Вот, полюбуйся. Сам будешь точно таким же года через два».

Он бросил на землю свою лопатку и вернулся в дом. Включил телевизор, пусть немножко поработает, ведь надо как-то избавиться от слишком мрачных мыслей. Ну и передачи, оказывается, пускают днем. Вот мамаша с дочкой расписывают, как вместе залавливали клиентов на панели. Он переключил канал: группа каких-то невероятных толстяков, именующих себя рок-группа «Холестерин», воспевает прелести обжорства, неминуемо кончающегося ранней смертью. Бен лихорадочно нажимал кнопки. Вот, кажется, поймал – очень на вид приличный и приятный мужчина, – о чем это он рассказывает? Ах, о том, что изменял жене не меньше ста раз; а жена тут же, вон та насупленная тетка, вроде тюремной надзирательницы, уставилась на него, как будто сейчас в порошок сотрет. Глазами своим не поверишь! Хотя с этакой-то матроной поживи, так на любую полезешь, лишь бы согласилась. Он опять нажал кнопку. Молодые супруги оповещают мир, что прожили вместе меньше года и уже совершенно потеряли друг к другу интерес в постели, горе-то какое.

Что это за люди такие? Как им не совестно перед всеми выворачивать свое грязное белье? И кто всю эту гадость смотрит, вот что он хотел бы знать. Ну, допустим, и он тоже, так что не очень. Есть в этом некая извращенная притягательность: так и от падали не можешь взгляд оторвать, когда она попадется тебе на шоссе.

Он услышал, что почтальон кидает письма в щель, проделанную посередине двери, и это оторвало Бена от его размышлений. Почтальон этот всегда поздно приходит, значит, уже четыре, если не больше. Надо через часик-полтора и Мэрион ожидать.

Бен выключил телевизор, поднял с пола десяток конвертов и журналов. Сколько же она получает никому не нужной дребедени. Хотя вот несколько писем с его именем на конверте, поздравления, надо думать, а это… это… почерк он узнал сразу, не мог спутать. Сердце его учащенно забилось.

Он положил письмо в карман. Словно ребенок, трепещущий в ожидании сюрприза, Бен поднялся к себе (на прошлой неделе он перебрался в ту комнату наверху, где всегда спал), вытянулся на постели и извлек на свет ее послание.

Этот почерк с завитушками он навсегда запомнил по тем записочкам, которые она ему оставляла. Бен повертел письмо. Сзади на конверте нарисован заяц, не очень похоже нарисован. Он улыбнулся, но, когда вскрывал конверт, руки его дрожали. Нет, не поздравительная открытка, а письмо… длинное письмо, несколько плотно исписанных страниц.

Но еще и не приступив к чтению, он заслышал голос Мэрион, кричавшей снизу: «Папа! Папа! Ты что, спишь?»

«Чтоб ее!»

– Да, я тут, Мэрион.

– Спустись, пожалуйста. Хочу тебе кое-что показать.

– Ну что ты, – забубнил он, – что там еще показывать? – Но открыл дверь и спустился в холл.

– С днем рождения, родной, с днем рождения, родной, – громким пением встретил его внизу небольшой хор.

Да, вот уж не предполагал. Мэрион стояла в центре с большим тортом, из которого торчала большая свеча. А сбоку от нее – Милт, Сара, еще какая-то женщина, он ее, кажется, где-то видел.

Бен попытался изобразить на лице восторг, поспешно засовывая в карман злополучный конверт.

– Привет, молодой человек, на вид тебе больше ста ну никак не дашь, – подмигивал ему Милт.

– Свечу надо загасить, папа! – Мэрион протянула ему торт, а та женщина изо всех сил забила в ладоши.

– Нет, не сразу, – вмешалась Сара, – сначала пусть желание загадает.

Он и загадал: возьмите да исчезните сию же минуту, – только ничего из этого желания не получилось, само собой.

Бен послушно задул свечу под их хлопки, и его повели к столу, заваленному всем тем, что он так убежденно отрицал: паштеты из куриной печени, картофельный салат, сельдь под толстым одеялом из сливок.

– Хотела жаркое сделать, – объявила Сара, – да у меня вдруг плита сломалась.

– Это тебе от меня подарок, – прошептал Милт, наклонившись к Бену.

Как ни грустно ему было, Бен, не сдержавшись, засмеялся.

Уселись, и Сара каждому навалила на тарелку по целому холму всякой снеди. «Салат Бренда делала, оцени, пожалуйста», – сказала она, загрузив тарелку Бена так, что ему и за неделю не справиться.

– А-а, Бренда, – значит, это та самая, у нее какая-то замечательная квартира и недавно умер муж.

– Ну, ты же помнишь Бренду, правда, Бен? В карты вместе играли, – Сара трудилась теперь над тарелкой Милта.

– Конечно, разве такое можно забыть?

– Поедим и тоже в карты поиграем, – возвестила Мэрион. – Пусть сегодня все будет, как ты любишь.

Милт чуть не подавился фаршированной рыбой, а Бен бросил на него взгляд, полный сострадания. Даже и не забавно все это.

– Как я не догадалась, Бренда! – Сара все никак не отключится от своих кулинарных забот. – Мне бы к вам продукты доставить и приготовить жаркое на вашей плите. Какая глупая я, однако! А вы бы мне помогли, уж вам-то довериться можно, не то что другим.

– Может, на неделе и займемся, а? – Милт явно затеял какую-то проказу. – Вы как, Бренда, не против?

– Что вы, что вы, – с готовностью согласилась Бренда.

– Квартира у вас необыкновенная и кухня – просто мечта, – тараторила Сара, – а уж готовите вы… всем на зависть!

– У меня все рецепты Притикина собраны, – потупилась Бренда.

– А это что за рецепты такие? – спросил Милт, не переставая жевать.

– Понимаете, там почти не допускаются жиры и натрий сведен к минимуму – так мужу прописали, когда он заболел, вот я все и делала по этим рецептам. Только, к сожалению… – она тяжело вздохнула, – я слишком поздно о них узнала.

– Но вы за ним ухаживали прекрасно, Бренда, – кинулась с утешениями Сара и добавила, как бы ни к кому не обращаясь: – Святая женщина!

– Это уж точно, – выдавил из себя Бен с приклеенной улыбочкой. В жизни у него не было такого тоскливого дня рождения.

Лекция продолжалась целый час, но Эллен не слышала ни слова. Хотя тема оказалась важная – этика в биологических опытах, – все равно не могла она себя заставить сосредоточиться. Просто сидела рядом с Голди вся в мыслях о своем. Интересно, дошло уже до Бена ее письмо к дню рождения? Хорошо, если да. Хотя могло и так получиться, что достала письмо из ящика Мэрион, а она еще возьмет и выбросит его. Хотя нет, не настолько она чудовище, что ни говори. И вообще, зря она так настроена против Мэрион, в конце концов, та просто делает то, что считает правильным для своего отца. Не в плену же он у собственной дочери, может поступать, как сочтет верным. Позвонить бы мог или письмо написать, мог бы даже заехать к ней и поговорить. Но Бен ведь такой, решил – и все. Захлопнув за собой дверь, стучаться в нее не станет.

Захлопали в зале, и она сообразила, что лекция закончена. Все поднялись на ноги, потягиваясь и болтая. Она тоже встала, осмотрелась. Заметила, что с нее не сводит глаз Рихард. Улыбнулся ей, приветливо помахал.

Голди двинула ей локтем под бок.

– Вот что, подруга драгоценная, давай пошевеливайся. Мне в операционную пора.

– А кофе потом?

– Потом, – и Голди заспешила по коридору.

В дверях Эллен услышала за своей спиной знакомый голос.

– Скорее в библиотеку, а?

– Именно так, Рихард.

– Можно провожу немножко по коридору?

Эллен пробормотала что-то вроде «если хочешь», «смотри, а то я и сама», думая, что Рихарда оттолкнет ее неприветливость, но он словно и не заметил тона, каким она ему ответила.

– А у меня хорошая новость, – весело начал он. – Издатель сегодня прислал финансовый отчет по данным из всех магазинов. Моя книга… – он помедлил, – да нет, наша книга идет просто замечательно.

– Рада слышать, – равнодушно произнесла Эллен.

– Через месяц они выпускают дешевое издание, в мягкой обложке.

– Отлично!

– Вот, пробный экземпляр прислали, – он вытащил книжку из кармана халата. Та же самая обложка, только сзади нет его фотографии, зато приводятся выдержки из рецензий, одна комплиментарнее другой.

– Очень симпатично выглядит, – Эллен говорила без всякого выражения, понимала это сама, но сделать с собой ничего не могла.

– Да, хорошо, что второе дешевое издание выходит, – продолжал он, – появилась возможность исправить один жуткий промах, который был в первом тираже.

Они стояли у входа в библиотеку.

– Какой промах?

– А я уже исправил, это на третьей странице. – И, широко улыбнувшись, он отошел.

Она смотрела, как он шагает через холл, такой уверенный в себе, а потом открыла книжку. На странице три текста не было вообще, была только надпись чернилами «Эллен Риччо с благодарностью и самой неизменной нежностью».

Даже на Голди это произвело впечатление: она издала какой-то протяжный вздох, присвистнула и резюмировала:

– Да, у него, видать, и посейчас на тебя стоит.

– Ну перестань, Голди…

– Что «перестань»? Не стоит, что ли?

Эллен промолчала. Что толку спорить, Рихард дал ей недвусмысленно понять, что хотел бы все вернуть, восстановив их отношения. И не первый раз уже он это ей дает почувствовать.

– А что тут плохого, что у него на тебя стоит? – тянула свое Голди.

– Про Джину забыла, да? А я после этого никогда с ним не смогу, никогда…

– Вот что, драгоценная подруга, ну сорвался он разок, что дальше? Ты не забыла, сколько времени с того случая прошло? Год, больше? Вроде как хватит уже ему каяться, нет?

– Не спорю, он уже несколько раз извиняться приходил.

– Так чего еще-то? Ты где последний раз ангела видела, вот что мне скажи. Он все понял, не будет он больше, ну что, так ему теперь всю жизнь это твердить? А ведь сестра Кларита нас не зря учит, что «умение прощать от Бога» и все такое прочее.

– Ну как ты не поймешь, Голди, у меня такое состояние, что я никого не хочу видеть.

– Состояние, не состояние, кому до этого дело? Видишь ведь, он из кожи вон лезет, чтобы тебя трахнуть, ну так дай ему, вот и все.

– Ой, Голди, ну как ты можешь такое говорить!

– А я ничего такого и не говорю, это жизнь, к твоему сведению. И любой мужчина может ни с того ни с сего отмочить такое, что сам потом не поймет. Этот твой еще получше других будет. Да он с этих пересадок деньги ужас какие гребет. – Голди закатила глаза к потолку. – И кроме того, хочу тебе сообщить, что у нас все девочки считают его самым лучшим врачом во всей больнице.

Эллен кивнула. С этим и она не станет спорить.

– А я и больше скажу, – дожимала ее Голди. – По мне, так он один настоящий врач у нас и есть. Слыхала, что Файнберг учинил, нет? – По виду Голди было ясно, что дело какое-то скандальное.

– Нет, а что?

– Ты того парнишку еврейского помнишь, ну, в которого стрельнули?

– Хасида?

– Ага, хасида. Так вот, не повезло ему, скопытился.

– Слышала. Какой ужас!

– Да в том-то и ужас, что выходить его было можно. А наш Файнберг многоумный так увлекся, спереди пулю доставая, что сзади даже не посмотрел.

– Сзади?

– Ну конечно, его же сзади еще ножом пырнули, для верности. И крови из него вышло, уму непостижимо сколько, а этот дурак слепой ничего не увидел.

– Да что ты говоришь!

– А то и говорю. Это же представить страшно, что хасиды тут устроят, если до них правда дойдет.

– Иск предъявить могут.

– А то! И потом доказывай, что в католической больнице еврея кокнули не по злобе, а просто не досмотрели.

– Но Файнберг ведь сам еврей.

– Что с того, как будто кто-то на такие мелочи внимание станет обращать!

Эллен покачала головой. Нечего спорить, Голди, конечно, права. Для больницы «Сент Джозеф» все случившееся истинное несчастье.

Бен с облегчением вздохнул, когда все, наконец, отправились восвояси. Что-то лепетала Мэрион, которая, ясное дело, очень довольна этим вечером, но он даже не пытался сделать вид, что прислушивается. При первой же возможности зевнул во весь рот, заявил, что с ног валится от усталости, и заперся у себя наверху.

Он вытащил письмо, но слишком нервничал, чтобы сразу приступить к чтению. Очень осторожно разгладил листки на столе у постели, разделся, почистил зубы, подкоротил в двух-трех местах усы. Потом принял душ, насухо вытерся и залез под одеяло.

Ладно, достаточно он проявил свою выдержку. Бен схватил листки, поднес к глазам.

Дорогой Бен! Давным-давно в университете штата Огайо было много ушастых зайцев. Это были особенные зайцы, их кормили по специальной схеме, чтобы они получали токсичные дозы холестерина, – хотели посмотреть, как скоро у них забьются жиром артерии.

И, конечно, как и предполагали исследователи, в ожидаемое время у всех зайцев артерии перестали функционировать… у всех, кроме одного.

Никто не понимал, почему этот заяц другой. Как такое могло произойти? Все зайцы подохли, а вот этот нет. Хотя его кормили так же, как и всех остальных. Почему же те подохли, а этот все живет?

Все ученые светила бились над этой удивительной загадкой, и ничего у них не получалось, пока не выяснили, что того живучего зайца полюбила ассистентка лаборатории, занимавшаяся кормлением. Она каждый раз вынимала зайца из клетки и гладила по голове.

Узнав про это, ученые очень удивились, но решили еще раз все проверить. И они повторили опыт, причем всем давали одинаковую еду, только одного зайца при этом любили и гладили, а других нет. И этот заяц опять выжил, как они удостоверились. И он потом еще долго и счастливо жил в лаборатории.

А теперь скажи мне, Бен, тебя кто-нибудь вынет из клетки и погладит по голове в твой день рождения?

Он отложил листки в сторону. По его щекам текли слезы.

Глава XX

В окно вагона, катившего по направлению к Амстердаму, Эллен видела буксир, бодро резавший воды Гудзона, пока поезд не обогнал этот кораблик, исчезнувший за излучиной реки. Она откинулась в кресле, прислушиваясь к ритмичному перестуку колес. Две такие бесконечные параллельные линии, а у горизонта стальные полоски сойдутся. Ребенком она могла часами смотреть на железнодорожное полотно, гадая, почему возникает иллюзия того, что рельсы где-то вдали сходятся, а когда смотреть надоедало, она пыталась пройти по рельсам, удерживая равновесие, словно по гимнастическому бревну.

Как живо помнилось ей усиленное страхом возбуждение при виде поезда, появлявшегося там, на горизонте, и бесшумно накатывавшего все ближе, ближе. В самый последний миг она с визгом соскакивала, скатывалась по насыпи, а поезд грохотал над ней и несся стремительной неразрывной лентой.

В Амстердаме скорые поезда не останавливались. Она едва успевала разглядеть силуэты людей за столиками, покрытыми белыми салфетками: куда это они так несутся? Завидовала, ей бы и самой хотелось очутиться в таком поезде и ехать куда-нибудь, ехать…

В конце концов она и правда поехала – 170 миль на юг, в Нью-Йорк, самый большой город мира. Ей было семнадцать, ее вызвали на собеседование в Колумбийский университет, куда она послала документы. Усевшись в поезд, увозивший ее из родного городка, она поняла, что смотреть на эти экспрессы куда интереснее, чем трястись на перемазанном сиденье вагона.

С тех пор ей часто приходилось пользоваться этими поездами. Даже после смерти матери она считала своим долгом приезжать в Амстердам каждый год, чтобы провести Рождество с дядей Питом и тетей Мари. Вообще говоря, к тете Мари она оставалась равнодушной, хотя ничего против нее не имела: приятная женщина, ласковая такая, – но ведь заботился-то о ней всю жизнь, любил ее, как собственную дочь, дядя Пит, старший брат мамы, и это благодаря ему у Эллен не появлялось чувства, что она одна-одинешенька в мире. У нее был он. А с тех пор, как два года назад не стало и тети Мари, Эллен старалась наведываться к нему почаще.

Только на этот раз окрашена печалью ее поездка домой. Или, во всяком случае, не такая, как всегда, ведь ей предстоит решить, не вернуться ли сюда насовсем. Ей позвонил дядя Пит, взволнованно сообщив, что библиотекарь в местном ветеранском госпитале собралась на пенсию. Учитывая его положение как бывшего мэра и члена совета попечителей госпиталя, а также принимая во внимание ее опыт библиотекаря, место, вне всякого сомнения, будет ей предложено, если только она этого захочет.

А бывает так, чтобы возвращались к собственному прошлому? Она не знала.

Выбор у нее все равно был сопряжен с возвращением к прошлому: не Амстердам, так Рихард. Голди все-таки сумела ее убедить, что она напрасно так круто с ним обходится. В конце-то концов, чего она добивается? Он ведь и правда старался все загладить, чего же больше? И неужели ей мало, что он блестящий врач, что у него прорва денег, а от нее он просто без ума?

И она согласилась-таки с ним пообедать, причем все получилось совсем не так уж плохо. Рихард вовсю старался быть безупречным джентльменом, не пытаясь ускорить события, – пусть она понемногу отойдет, – и намека не сделал на то, чтобы отправиться им к нему на ночь. А она постаралась покончить с этим свиданием как можно скорее, сказала, что у нее побаливает спина, так что ей трудно долгое время сидеть, и так оно, кстати, и было; но вообще ей больше всего хотелось, чтобы он не вообразил, будто опять все у них хорошо.

Она ясно видела, что он страстно хочет, чтобы опять между ними все было по-старому, и добивался он этого, не делая ни одной ошибки. Даже предложил отвезти ее в парк с ее бутербродами, а узнав, что она намерена наведаться в Амстердам, настоял, что подменит Эллен в ближайшее воскресенье с ее подопечными. Она согласилась, удивленная и обрадованная тем, что он, кажется, действительно стал иначе относиться к бездомным.

Ну, допустим, она даст ему еще один шанс. Что ждет ее с Рихардом в будущем? Они что, поженятся, заведут себе дом в дорогом пригороде, родят парочку детей? Или его карьера потребует, чтобы они перебрались в какие-нибудь экзотические, волнующие ее места, в Цюрих, например, или Вену, или Париж? Рихард сделается знаменитостью, а ей уготована роль его преданной жены и спутницы – растить детей, помогать с публикацией его трудов, так?

Да, нелегкий у нее выбор: то ли вернуться туда, где все ей знакомо, привычно, надежно, то ли ринуться вместе с Рихардом в неизведанное, но и пугающее неопределенностью и ненадежностью, тем, что ей в той жизни не гарантировано ничего.

Знать бы ей, чем руководствоваться, на что опереться. Голди в общем-то подсказала, как ей действовать, хотя и не собиралась ни во что вмешиваться. Как-то, убеждая ее вернуться к Рихарду и все больше распаляясь в своем монологе, Голди вдруг оборвала себя, замолкла. И после долгой паузы – как это для нее необычно – заметила: «Слушай-ка, мне вдруг вот что в голову влетело».

– Что?

– Знаешь, есть старая африканская поговорка, я ее от бабушки слышала…

– Какая поговорка?

– А вот такая: «От того, что за тобой, убежишь, а от того, что внутри, бежать некуда». Не пойму, с чего это я вспомнила. К тебе вроде бы она и отношения не имеет.

А Эллен подумала, что еще как имеет, уж ей ли не знать, что у нее внутри. Уедет ли она в Амстердам, вернется ли к Рихарду – разница невелика: просто она пытается вытравить свое чувство к Бену. А что ей остается делать, если Бен ее бросил?

Рихард настоял, что отвезет ее на Манхэттен прямо к поезду. Но в районе Центрального вокзала нечего было и думать припарковать машину, так что пришлось попрощаться прямо в его автомобиле.

– Хорошей поездки, и прошу тебя, ни о чем не думай. – Он легонько потрепал ее по плечу. – С твоими бездомными все будет в порядке, ручаюсь. Я уже и бутерброды заказал в кафетерии у пансиона…

– Спасибо, ты такой внимательный.

– Хотя, конечно, с твоими сандвичами им не сравниться.

– Ничего, даже полезно слегка переменить меню. Им понравится, я думаю.

– Мне бы хотелось, чтобы тебе понравилось, Эллен, вот что, – он понизил голос, словно коснулся чего-то интимного, понятного лишь им двоим.

Она ощутила неловкость – вовсе не предполагалось никаких прощальных поцелуев.

– Ну, мне пора, а то еще поезд пропущу, – сказала она, отодвигаясь.

– Счастливо! – он помахал ей, отъезжая.

Она не ответила на его жест, просто со всех ног кинулась бежать на платформу.

В Амстердаме, кроме нее, никто не вышел. На крохотном вокзале стоял взволнованный дядя Пит – одинокая фигура на фоне обшарпанного низкого здания из кирпича.

Пока ехали домой, Эллен ловила себя на мысли, что с тех пор, как она была тут последний раз, город обветшал еще больше. Словно скукожился, превратился в игрушечный макет того города, который она помнила с детских лет. Совсем как тот парк, облюбованный ее друзьями: сплошные реликты минувшего.

Переехали по мосту через речку Чуктанунда, в это время года разбухавшую от весенних дождей и со всех ног мчавшуюся к реке Могавк, и за Центральной площадью свернули к церкви. Тут находилась городская библиотека, когда-то сделавшаяся для Эллен вторым домом. Сколько она провела часов в ее зальчике, уносясь далеко в царство фантазии! Старый дом, игрушечное подражание греческим дворцам, четыре дорические колонны, поддерживающие полуразвалившийся фронтон. Сейчас ей уже не казалось, что вот он, приют мечты, – нет, просто запущенный, нуждающийся в ремонте дом. А как знать, может, в том зальчике сидит, забывшись над книжкой, какая-нибудь девчонка, и в целом мире для нее нет места увлекательнее и краше…

– Даже и спрашивать тебя не стану, не оголодала ли, – посмеиваясь, дядя Пит остановился у ресторанчика «Ди Каприо». У них в семье всегда иронизировали над тем, что Эллен наделена волчьим аппетитом, а визиты к «Ди Каприо» считались праздником.

За блюдом спагетти – его здесь всегда подавали – Эллен слушала новости о дальних родичах, которых смутно помнила разве что по именам: оказывается, брат тети Мари лежит в онкологии, а кузена Генри уволили из местной газеты, где он столько лет был менеджером, зато кузина Анджела опять родила, и снова девочку, муж просто с ума от злости сходит, так как рассчитывал на сына. Замечательно, что она приехала, так по ней все соскучились.

Дядя Пит тянул свое, а Эллен, слушая вполуха, рассматривала его доброе лицо. Все те же розоватые щеки, темные мерцающие глаза, которые ей всегда казались печальными, вот только его роскошные волосы, которые она помнила черными как смоль, конечно, совсем побелели.

– Дядя Пит, я хочу вас кое о чем спросить.

Он ловко накручивал спагетти, обходясь одной вилкой, – искусство, так ею и не освоенное (а еще итальянка!). Оторвался от тарелки.

– О чем ты? Выкладывай все начистоту.

– Вам никогда не хотелось уехать из Амстердама?

С минуту он задумчиво жевал, потом с мечтательным выражением в глазах ответил:

– Наверное, раньше хотелось; но я же не мог, у меня знаний не хватало, чтобы выдержать собеседование в гильдии штата или большого города.

Об этом почти никогда не говорили у них дома, но Эллен давно недоумевала, каким образом дядя Пит, такой умница, не мог выдержать это собеседование, и не один раз, а не меньше десятка раз, хотя юридический колледж закончил с наградами и отличиями.

– Знаешь, мне много лет это просто жить не давало спокойно, – продолжал он, – а потом я понял, ну что же, значит, мне не судьба быть адвокатом. И я решил: ладно, остаюсь здесь.

– Но ведь можно было…

– Да, но не адвокатом. Да и не по мне это, ведь кто такой адвокат? Это человек, зарабатывающий на жизнь, потому что люди не доверяют друг другу и не умеют поладить между собой. А мне хотелось, чтобы людям стало легче находить общий язык.

– Так ведь этим вы всю жизнь и занимались. Вы же самый популярный человек у нас в городе, никого так не любят, как вас.

– Ну, не знаю, тебе виднее. – Он улыбнулся. – Ты только вот что знай, Эллен, ты на меня во многом очень похожа.

– Рада, что вы так думаете.

– Да кроме того, ты быстрее соображаешь, что и как. Сразу поняла, что врачом тебе не быть, вот и стала библиотекарем.

– Да. В больнице.

– Ага, вот я и спрашиваю: а тебя Амстердам устроил бы?

– Не знаю…

– Ты понимаешь, конечно, я бы очень был рад, если бы ты сюда вернулась, ведь так чудесно, когда ты со мной. Но об этом ты не думай, самое важное – это чтобы ты поступила так, как тебе всего лучше. И все будет хорошо, пока ты слушаешь, что тебе вот это подсказывает, – он, улыбаясь, похлопал себя по груди, где сердце.

Расплатившись, вышли на улицу, и Эллен почувствовала себя спокойной, уверенной, какой не была уже очень давно. Хорошо, что эти выходные она решила провести с дядей Питом.

Ни о чем больше думать ей не нужно. Она наконец-то понял, что ей необходимо делать.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю