Текст книги "Отряд "Омега""

Автор книги: Кирилл Якимец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

Глава 2

Борю Идина не любили в Казани. И он не любил Казань, но ничего не мог с этим поделать. Его отец, преподаватель Казанского Авиационного института, настоял, чтобы сын пошел по семейным стопам, и запретил пытать счастья в Москве или хотя бы в Казанском университете.

Борины сокурсники увлекались тремя вещами: чинили старые мотоциклы, били друг другу морды и на еженедельных собраниях рассуждали об ответственности, лежащей на "будущих руководителях производства". Преподаватели только рассуждали – их не хватало даже на мотоциклы. Иногда Боря с тоской проходил мимо «сковородки», полукруглой площадки перед главным зданием университета, где на деревянных скамейках, манерно развалясь, сидели длинноволосые снобы – университетские студенты и презрительно поглядывали на "представителей низших вузов". Самое гадкое, они были правы! Боря искренне чувствовал себя неполноценным существом, обреченным пойти по стопам папы-маразматика.

По вечерам папа радостно докладывал семье об интригах на кафедре и о новинках науки и техники. Больше всего папа гордился персональными компьютерами. Их в авиационном институте было целых три. Мало того, они еще были объединены в локальную сеть!

Боря и сам видел эти компьютеры. Как-то раз его вызвали в вычислительный центр – не для работы, разумеется, а для беседы с председателем комсомольского бюро факультета. Председатель, лысоватый толстый аспирант, бодро набивал на компьютерной клавиатуре какую-то чушь, а сам в это время выговаривал Боре за неопрятную прическу и антиобщественное поведение. "Антиобщественное поведение" выражалось в том, что Боря отказался поехать на выходные в поход со своей учебной группой, объяснив это тем, что уродцев из своей группы он видит и без того слишком часто, чтобы еще с ними пить в свободное время. Сказал он это одной симпатичной девушке с соседнего факультета. Девушка оказалась не в меру болтливой.

Пока аспирант, суетясь пальцами по клавиатуре, говорил о студенческом товариществе и об ответственности "будущего руководителя производства", Боря представил себе страшную картину. Огромная сеть, в которую повязаны компьютеры, его отец, кретины-сокурсники, авиационные заводы, болтливая девушка, этот аспирант, снобы на «сковородке» – все! Нет, они не запутались в этой сети: они сами – ее ячейки. Сеть жива! И единственный, кого ловит эта живая сеть – он, Боря Идин.

И Боря решил сражаться. Стоять и выслушивать косноязычный треп аспиранта было оскорбительно, но, по большому счету, треп ничего не значил. Аспирант казался придатком своего компьютера. Или даже на самом деле был им. Вот на кого Боря решил направить первый удар – на компьютер.

Вечером того же дня Боря попросил отца принести какие-нибудь книжки по программированию. И обрадованный отец приволок целую стопку. Большинство книжек было написано по-английски, но Боря знал английский. Не знал он только, в каком направлении будет развиваться его месть.

Здесь тоже помог отец. Как-то за ужином он рассказал последнюю московскую байку. По словам отца, на факультет вычислительной математики и кибернетики Московского университета привезли новый компьютер, «трешку». На самом деле, конечно, старый, списанный из какого-то американского учреждения. Компьютер подключили к локальной сети. И вот недавно один студент выполнял на этом компьютере пустяковую учебную работу. В процессе работы требовалось вводить в память компьютера шестнадцатизначные имена – наборы букв и цифр. После того, как студент ввел очередное имя, внутри компьютера что-то натужно заскрежетало, по экрану поползли непонятные предупреждения в красных рамочках. Запахло горелой изоляцией.

Но самое интересное – такие же предупреждения замелькали на экранах соседних машин. Студент, чуя страшное, вырубил электричество в классе. Его чуть не убили, ведь работа всех, кто занимался в классе, полетела к черту. Но студент объяснил, в чем дело.

Студенты, лаборанты и преподаватели с опаской приблизились к застывшему компьютеру, от которого все еще пахло горелым. Отключили его от общей сети. И принялись изучать. Выяснилось, что раньше этот компьютер принадлежал Генеральному Штабу Военно-морских сил США. И в него была вшита плата с программой, реагировавшей как раз на то самое имя из шестнадцати знаков, которое случайно ввел студент. Программа была призвана уничтожить сеть, причем уничтожить физически: читающая головка превращалась в молоток и разбивала жесткий диск на мелкие кусочки!

Главное, что порадовало бориного отца в этой истории – очень малая вероятность подобного совпадения.

– Представляете! – причитал он, – набрать шестнадцать случайных знаков и попасть в точку! Вероятность всего в десять раз больше, чем вероятность спонтанной ядерной реакции. То есть, стул под любым из нас может сам собой превратиться в атомную бомбу! Если студент смог случайно угадать шестнадцатизначное имя, значит, и стул может взорваться! Бух!

Борю в истории отца заинтересовали, конечно, не вопросы вероятности. Плата с программой! Ее обязательно следовало добыть. И на зимние каникулы Боря отправился в Москву. Он чувствовал, что его цель важнее, чем страх перед отцом, чем жалость к матери, которая, пуская слезы по жирным щекам, названивает в морги казанских больниц – ведь Боря уехал, никого не предупредив.

В Москве он разобрался довольно быстро. Просто на улице расспросил дорогу до университета, а в самом университете – путь на факультет кибернетики. Поскольку было уже поздно, Боря заночевал в подъезде какого-то дома. Проснулся утром, часов в пять, поехал на вокзал, в туалете привел себя в порядок. И в десять часов утра явился на факультет. Как он и предполагал, многие лаборанты и самые усидчивые студенты не покинули факультет на время каникул, а, наоборот, вовсю работали, пользуясь возникшим избытком машинного времени. А Боре нужны были именно такие люди, приросшие к компьютерам. Они точно должны знать все истории, связанные с их любимой работой.

В полдень Боря уже стоял перед знаменитой машиной, ничем внешне не примечательной «айбиэмкой», и слушал знакомую историю, которую взахлеб рассказывал низенький кривобокий старшекурсник в угвазданном белом халате. Но разрушительной платы в машине уже не было – плату уволок к себе какой-то лаборант, литовец по имени Георгиас Арунасис.

Василий и Ольга, услышав это имя, одновременно вздрогнули.

– Как? – перебила Ольга Бориса, – он был здесь?

– Скорее, все-таки, двойник, – предположил Василий.

Но Ольга не могла успокоиться:

– Длинные черные волосы, подвижный рот – он так выглядел?

– Не знаю, – Борис пожал плечами, – я с ним не встречался. Я просто взломал его комнату в общаге и украл плату. Могу только точно сказать, что это был литовец, и, судя по словам старшекурсника, он выглядел именно так, как вы описали. Да какая разница, двойник или не двойник? Главное, я нашел у него плату.

Старшекурсник объяснил Борису, где живет Георгиас, но предупредил, что лаборант, скорее всего, укатил на неделю в Литву. Конечно, Георгиас мог забрать плату с собой. Но с другой стороны – зачем?

Вечером того же дня Борис вошел в грязно-желтое пятиэтажное здание на Ломоносовском проспекте. Вежливо поздоровался с вахтершей, не замедляя шага, и она приняла его за одного из обитателей общежития.

На стук в дверь никто не ответил. Но замок оказался простым, на роль ключа подошла мамина шпилька. Борис вообще хорошо запасся: в его холщевой сумке, помимо шпильки, лежала небольшая фомка, паяльник, набор отверток, несколько дискет и тестер.

За дверью находилась тесная прихожая, из которой можно было попасть в две комнатки. Обе комнатки были заперты – Борис не стал канителиться со шпилькой и выломал замки с помощью фомки.

В одной комнатке жила какая-то женщина – судя по кружевным солфеточкам, аккуратно прикрывавшим книжные полки и стол. Зато в другой комнатке обитал фанатик электроники. Стол, полки, даже пол – все было усеяно обрывками проводов и осколками развороченных плат. В шкафу Борис обнаружил кучу картонных коробочек с россыпью различных радиодеталей. И в том же шкафу лежала плата. Она была одна. Сбоку на ней стояли всякие шифры и надпись по-английски: "Опасно!" На столе, среди немытых тарелок и книжек по программированию, громоздился компьютер. Борис снял с корпуса кожух и включил питание. Полутора часов хватило, чтобы подключить плату. Покопавшись в памяти компьютера, Борис понял, что основную работу Георгиас за него уже сделал: программа платы была "взломана"!

Борис переписал данные с компьютера на свою дискету, однако решил все равно прихватить плату с собой – авось лаборант не заметил чего-нибудь интересного.

Но перед тем, как отсоединить плату, Борис не удержался и набрал шестнадцатизначное имя.

Через десять минут с компьютером было покончено. Плата работала!

На следующий день Борис уже снова был в Казани. Отец орал, мать что-то ныла ему в тон. Борис стоял, потупившись, и прятал злую ухмылку. В его сумке лежали драгоценная плата и дискета с расшифровкой. По пути от вокзала до дома он чуть не потерял свое богатство: на улице подвалила компания подростков в тюбетейках. Попросили, как водится, закурить…

Избитый, прижимая к груди сумку, Борис ковылял домой и думал о том, что в его варианте программы основным объектом должны быть не компьютеры, а люди.

Через два дня отец остыл. Когда Борис попросил пустить его поработать на компьютере во время каникул, отец с радостью согласился. И до самого конца каникул он не мог нарадоваться на примерное поведение сына. Когда отец спросил Бориса о содержании работы, Борис наговорил ему всякой чепухи. И отец поверил. Борис с самого начала предполагал, что его отец, при всей любви к "техническому прогрессу", не разбирается ни в чем, кроме факультетских интриг.

К началу семестра программа была готова. Борис пришел на Волгу, отыскал полынью и торжественно выкинул туда не нужную больше плату. Программа, которую написал Борис, была компактной и могла работать даже на «двушке». А с другой стороны, она была куда сложнее, куда изощреннее, чем бездумная «бомба», слепленная американцами. Программа Бориса сама выбирала способ и время уничтожения сети, исходя из единственной цели: уничтожение должно быть максимальным.

"Сеть" программа толковала широко – так же, как и сам Борис. В «сеть» включались не только компьютеры, но и любые люди, на компьютерах работавшие, любые приборы, питавшиеся с компьютерами электричеством из одной розетки – короче, все, до чего дьявольская программа могла дотянуться. А чтобы она могла дотянуться до максимального количества объектов, Борис снабдил ее стандартным вирусным "хвостом".

Он создал супервирус. Проглядывая строчки программы, Борис шептал про себя:

– Я – гений! Все – уроды. А я, Борис Леонидович Идин – Гений.

Сначала он не хотел никак называть свою программу. Но потом передумал. Шедевры следует подписывать. И Борис подписал свой шедевр: BLIDING.

Программа была запущена в первый учебный день нового семестра. Она до поры никак себя не проявляла. Она ждала, пока за машину не сядет кто-то, кто будет работать слишком долго, дольше трех часов, и вводить данные слишком быстро.

И когда такой человек пришел, некий неизвестный лаборант, программа стартовала.

Борис не стал проверять, хорошо ли работает его детище, и каким конкретно образом программа уничтожает все, что ему ненавистно. Он знал наверняка, что месть осуществляется. Этого было достаточно.

Но некоторые сведения до него случайно доходили, в основном – через отца. Лаборант покончил с собой – прыгнул с крыши. В лабораториях каждые три дня возникали пожары. Аспирант, распекавший Бориса, сошел с ума – убил какого-то студента, потом на улице убил случайного прохожего и, наконец, дома попытался зарезать жену. Жена спаслась, аспиранта увезли. И все это на фоне постоянных поломок: любые электрические приборы в том крыле, где был расположен вычислительный центр, регулярно выходили из строя. Только три компьютера работали исправно. Программа собиралась уничтожить все – и поэтому не могла начинать с себя.

Тем не менее, досталось и компьютерам. Во время очередного пожара в вычислительном центре обвалился потолок. Два компьютера были безнадежно повреждены, а третий отец Бориса сумел спасти. Он приволок его домой, довольно покрякивая. После пожара были списаны все три компьютера, в том числе и этот, почти целый.

Отец предложил Борису покопаться в машине, выяснить, все ли на месте. Первое, что Борис сделал – это вытащил из машины жесткий диск. Отец дал денег на новый диск, Борису удалось купить его по дешевке с рук около магазина радиодеталей.

А прежний диск отправился в полынью – вслед за американской платой.

Но оставалась еще дискета с программой. Борис хотел выкинуть и ее. Но потом решил, что в заархивированном виде программа будет вполне безобидно валяться даже в памяти компьютера. Жалко выкидывать шедевр – пусть и такой чудовищный.

Поэтому программа «BLIDING» спокойно осела в виде архива на задворках памяти бориного компьютера.

Прошло пять лет. Бывшие "будущие организаторы производства" рассосались по коммерческим палаткам, а бывшие подростки в тюбетейках регулярно наведывались к ним в гости – собирать деньги "за охрану". Отец Бориса продолжал нахваливать технический прогресс, но все больше срывался на ругань в адрес начальства, зажимающего зарплату. Сам Борис окончил институт с красным дипломом, но вместо того, чтобы писать компьютерные программы, принялся ими торговать.

Еще через год он переехал с окраин Казани, из квартиры в панельном доме, в собственный особнячок на улице Низенькая в "тихом центре" города. Особнячок представлял из себя неказистую двухэтажную избушку с тесным огороженным двориком, снизу каменную, сверху деревянную, шикарно отделанную внутри. Иногда Борис заходил в гости к родителям и, покуривая дорогие сигареты через золотой мундштук, с удовольствием слушал, как его никчемный отец жалуется на свою никчемную жизнь.

Впрочем, это было единственным удовольствием подобного рода, которое себе позволял Борис. Больше он ни на кого не злился: его жизнь неожиданно удалась. Отцу он купил новый компьютер, «пентиум», а старый забрал себе – чтобы иногда вспоминать о "тяжелом детстве". Компьютер этот стоял в углу и никогда не включался. Рядом стояли другие компьютеры, целые и развороченные – Борис любил на досуге в них копаться. Иногда он даже забывал, какой из них – тот самый.

Жизнь Бориса текла по обычной для молодого российского коммерсанта извилистой линии – пока не появились люди из Института Сенеки.

Они возникли прямо во дворе Бориса, где он драил свой новый джип. Вышли из светящегося розового облачка, вкатили за собой какой-то аппарат на колесиках, повернули на нем рычажок – и облачко исчезло. А люди остались, два приветливых старичка в длинных пестрых тогах. Они обратились к Борису на латыни – а он знал латынь, выучил ее на третьем курсе, чтобы хоть как-то приблизиться к университетским "снобам".

– В пестрых тогах? Приветливые старички? – удивился Василий.

Мин-хан хмыкнул:

– Таких блидов не бывает.

– Именно приветливые старички, совершенно милые люди, – настаивал Борис.

– Они сказали, что испытывают способ передвижения по неправильным мирам. Я согласился, что наш мир нельзя назвать особенно правильным. И почему-то я совсем не удивился, не испугался… После того, как моя программа непонятным мне способом отправила на тот свет несколько человек, я отучился удивляться. Мне только было интересно, что такое "правильный мир". Мы со старичками попили чайку, они все рассказали. Оказывается, их "правильный мир" – это Римская Империя размером с полгалактики. В вашем мире есть Римская Империя?

– Была, – коротко ответила Ольга.

– И у нас была, – добавила Резеда.

– Ну вот. И у нас была. А у них – до сих пор… Я так и не понял, почему у нас Рим сдох, а у них – наоборот. Они что-то долго объясняли про императора Юлиана-реформатора, который запретил христианство, потом пытался возродить старые культы, а перед смертью сделал государственной религией какую-то экзотику, митраизм, вроде. И старички прочли целую лекцию о том, что с помощью этого культа Рим подчинил себе половину планеты, а потом и другие планеты. Я больше в компьютерах разбираюсь, я, честно говоря, не понимаю, при чем тут религия. Но вот у нас нет митраизма – и мы дальше Луны практически не летали. А они – летали. Вы летали?

– Да. Рассказывайте дальше.

Василий чувствовал, что приближается развязка. Он даже догадывался, какая, но хотел услышать все от главного виновника собственными ушами.

– Дальше мы стали говорить о компьютерах, по моей инициативе, разумеется. Старички похвалились, что у них половина галактики повязана в сеть. Потом я им показал свои «тачки», они раскудахтались – мол, хорошо бы притащить в Институт Сенеки эти драндулеты, вот будет смех. А их Институт этот стоит прямо там, где мой дом находится. Они просто у себя во двор вышли, рычажок передвинули – и оказались во дворе моего домика.

Мин-хан тоже все понял. Лицо его стало красным, он несколько раз дернул себя за бороду.

– Так ты, гнида…

– Да, я гнида. Но не нарочно. Хотя… Я не знаю, что мной тогда управляло. Могу точно сказать, что специально я этого делать не хотел. В общем, я старичкам предложил одну из своих «тачек» в подарок, они выбрали самую неказистую. Мы еще потрепались, потом они ушли – в свое розовое облачко. Мне на память оставили грозное оружие – правда, без батареек. Я с собой ношу, вместо амулета.

Борис вытащил из кармана бластер. Пурдзан, который скучал во время всего разговора, вскочил на ноги. Мин-хан и Василий одновременно крякнули.

Это был бластер блидов.

– Сами понимаете, – закончил Борис, – старички выбрали тот старый компьютер. Я проверил, ужаснулся, но что я мог поделать?

Некоторое время все молчали. Слышен был рокот мотора, шуршание воды за бортом. Спокойная зеленоватая вода мигает сквозь иллюминатор приветливыми бликами. Но все это может исчезнуть, смениться кошмаром – очень скоро.

– Что-нибудь ты можешь поделать, я думаю, – сказал Василий, глядя Борису в глаза, – кстати, перейдем на "ты"?

– Пожалуйста.

– Ну вот. Ты эту дрянь сотворил, ты ее и разгребешь. Говоришь, милые старички? В пестрых тогах?

Борис молча кивнул. Василий встал, прошел через каюту и присел на корточки напротив Бориса.

– Теперь вместо твоих старичков там ублюдки в серых туниках. И по-моему, они не вполне живые. И, главное, они не только там. Они теперь и у нас. И к вам сюда они дорогу знают. Ты хочешь, чтобы твоя бяка снова заработала у тебя дома?

– Нет, нет, конечно!

– Тогда ты идешь с нами. Бросаешь все дела – и идешь. Иначе мы тебя убьем. Прямо здесь.

Борис и бровью не повел. Только слегка поджал губы, склонил голову набок.

– Ну?! – почти заорал Василий.

– Что «ну»? Я прикидываю, что сейчас делать.

– Сейчас обсохнуть бы, – жалобно откликнулась Гюльчачай.

Борис встал.

– Тогда пошли на палубу. Там обсохнете моментально. И скоро уже подплываем, видом полюбуетесь.

Жаркие солнечные лучи, отскакивая от гладкой воды, кидались на бетон причалов, оттуда по фасадам домов добирались до минаретов и с их острых верхушек улетали обратно в небо. Ольга стояла на носу катера рядом с Василием, их плечи иногда случайно соприкасались.

Вид набережной показался Василию очень знакомым. Судя по напряженному взгляду Ольги, она испытывала те же чувства.

Василий первым задал вопрос:

– Что это за море?

– Пролив, – ответил Борис, раскуривая сигарету, – Босфор.

Ольга широко открыла глаза.

– Значит вот это… город… Константинополь? Столица Византии?

Борис пустил струйку дыма, улетевшую вместе с ветром.

– Византии давно нет. У нас, во всяком случае. Теперь это Стамбул, Столица Турции.

– Турции?! – хором ахнули Ольга и Василий. Потом поглядели друг на друга – и расхохотались.

Глава 3

Этот мир показался Василию неприятной смесью далекого прошлого и далекого будущего. Здесь все было моложе – лет на триста: дома, одежда, техника, человеческие отношения…

А с другой стороны, и дома, и техника, и люди казались невообразимо старыми, обветшалыми – куда более старыми, чем экспонаты в музеях Империи, Конфедерации или в хранилищах треухов, больших знатоков антиквариата. Этот мир не был музеем.

Больше всего он напоминал свалку.

Старческая усталость чудилась Василию даже в глазах мальчишек, гонявших ногами какую-то гадость по узким улочкам, и даже в глазах молодых пар, прогуливавшихся по набережным Босфора.

Когда Василий сказал об этом Ольге, она энергично кивнула.

– Свалка. Где, по-твоему, могла бы вырасти такая дрянь, как Блидинг?

Василий сразу вспомнил шутливый стишок дунганского поэта Го Цзепина:

"Если бы граждане знали, Какая грязь Питает корни цветов!" Но Ольге не было смешно.

– Твой поэтишко наврал. Красивые цветы растут на здоровой почве. А здесь… Ты погляди, во что меня нарядили!

Шикарные шаровары, короткую курточку и накидку Ольге пришлось снять – Борис объяснил, что в Стамбуле так одеваются только проститутки. Теперь на Ольге были нелепые штаны до колен с множеством карманов, простая сорочка без застежки, с изображением какого-то нелепого ушастого существа в белых перчатках, и бесформенная куртка из той же материи, что и штаны – из плотного голубого хлопка. Сапожки Ольга оставила, Борис согласился, что они вполне элегантны.

Хафизулла остался в своей форме – Борис сказал, что во все черное одеваются некоторые подростки, и налепил Хафизулле на грудь несколько цветастых круглых жетонов с какими-то рожами и надписями.

Василию Борис посоветовал переодеться, но тот наотрез отказался расставаться со своей униформой. Борис не стал возражать, хотя заметил, что в Турции так ходят курды.

– Значит, сойду за курда.

– В Стамбуле, – усмехнулся Борис, – морду набьют.

– Мне?! Послушай. Ты ведь понимаешь, с чем мы боремся. Получше других понимаешь. Думаешь, с нашей стороны на эту борьбу выставили кого попало? Я был в первой тысяче по искусствам персонального боя среди янычар. Считай, это тысяча лучших бойцов в половине обитаемой Вселенной. Хаф вообще профессиональный убийца. Ольга в своей половине тоже, думаю, входит в тысячу. Пурдзан и Мин-хан, как ты бы выразился, "держали масть" в Буферах – а там живут не просто люди и не просто треухи. Там – крутые из крутых. Вот, девочки тоже оттуда. Кто на вашей свалке мне набьет морду?

Разговор происходил в просторной круглой гостиной номера-люкс отеля с неблагозвучным названием «Хилтон». Гуля, Татьяна и Резеда в своей спальне мучались, натягивая местную одежду. Для Мин-хана нашли рабочий комбинезон. Он возражал меньше всех: похожие комбинезоны в его мире носят офицеры среднего командного состава. Хуже других пришлось Пурдзану. Козлиные ноги он спрятал под длиннополым неудобным плащем, рога – под тюрбаном. Копыта Пурдзан просто обмотал тряпками.

– Пусть все думают, что я болен.

– Я буду говорить, что ты – мой сумасшедший родственник из Афганистана. На Пушту разговариваешь? – И Борис произнес несколько фраз на языке, в котором Василий признал вариант восточнотурецкого. Но Пурдзан говорил только на общетурецком и на своем родном Рджалсане.

– Ладно, – согласился Борис, – выдумаем для тебя какое-нибудь дикое афганское племя. Они там, впрочем, все дикие.

– Афганцы?! – удивился Василий, вспомнив центр вселенской науки, бывшую столицу Конфедерации, древний Гондишапур, афганский город, ставший великим еще задолго до Барбароссы.

Борис поднялся с кресла, потянулся, хрустнув суставами.

– Да, афганцы. Наши турки тоже недалеко ушли. Да и греки, в общем-то, порастеряли всю культуру, пока были под властью турок. А что до морды, Вась, то я ее набью тебе сам – в два счета. Прямо сейчас.

Василий вскочил с подушки, которую для удобства приволок из своей спальни в гостиную, но не успел принять стойку, даже не успел сориентироваться. Босая нога Бориса твердым внешним ребром подошвы врезалась ему в переносицу. Борис не приседал для прыжка – просто оказался рядом. Его нога, не опускаясь, отошла чуть в сторону, но Василий ушел от следующего удара, перекатился и принял низкую стойку. Бориса уже не было на прежнем месте.

– Где… – начал Василий, и тут получил страшный удар в затылок. Прежде, чем тряхнуть головой, привести себя в порядок, он с силой лягнул ногой назад.

Борис охнул – удар пришелся в цель, кажется – в живот. Василий прыгнул повыше прямо из низкой стойки, разворачиваясь в воздухе, и с ужасом увидел, что Борис прыгнул вместе с ним. Еще до приземления произошел обмен ударами. Противники разлетелись по разным углам гостиной.

Василий лежал у стены. Борис уже снова был на ногах, стоял, свободно свесив руки. Но Василий угадал в его мирной позе стойку боевого ожидания. Любое движение вызовет его реакцию. Значит, надо двигаться как-то по-дурному, возможно даже – подставить под удар плечо или ногу.

Василий вспомнил силовые шахматы. Жертва пешкой. Переднего нападающего вырубают, он отвлекает на себя силы противника, а в это время слон или ферзь забрасывают мяч.

Спину. Надо подставить спину. На ногу или плечо он не клюнет.

Василий толкнулся ногами и принял стойку на плечах, якобы намереваясь, изогнувшись, вскочить на ноги. По полу зашуршали босые подошвы. Удар!

Борис метил в поясницу, но Василий, обманув его, встал не на ноги, а на руки, и чуть развернулся. Удар пришелся в плечо. Василий же левой ногой, обутой в голубой янычарский сапог, нанес Борису удар в голову. Борис согнулся пополам, прижав ладони к лицу, и стал неуклюже разворачиваться к Василию спиной. Судя по всему, он перестал что-либо соображать от боли. А может, кривлялся.

Василий вскочил на ноги и сразу прыгнул, выставив правую ногу. Борис, конечно, кривлялся. Мгновенно разогнувшись, он тоже прыгнул. Василий был готов к любому встречному удару, но Борис прыгнул к стене. Сразу оттолкнувшись от стены, он оказался у противоположной стены, потом – где-то сверху, за спиной Василия. Василий крутился на месте, пытаясь уследить за движением противника, но Борис всегда оставался на самом краю поля зрения.

Открылась дверь одной из спален. Раздался изумленный крик Ольги. Было, чему изумляться. Василий не мог уследить за стремительными полетами Бориса. Где-то справа на пол упала тяжелая хрустальная вазочка и глухо покатилась по ковру. Василий рефлекторно обернулся на звук, и тут Борис нанес свой удар – вовсе не оттуда. Он обрушился сверху, видимо, очень высоко подпрыгнув и толкнувшись ногами от потолка. Василию показалось, что удар пришелся по всем точкам сразу. Шею и живот скрутило от боли, в глазах потемнело.

Когда Василий пришел в себя, он лежал на полу, лицом вниз, с руками и ногами, связанными за спиной в один пучок шелковым шнурком. Василий наощупь понял, что шнурок – типа стандартной измаилитской удавки.

Борис опять сидел в кресле, нога на ногу, и выглядел бы абсолютно цветущим, если бы половину его лица не уродовал зеленовато-желтый синяк.

– Откуда у тебя удавка? – спросил Василий.

– А ты – профи. Нет, чтобы спросить, там, каким приемом я тебя завалил. Ценю. А ты?

– Что?

– Ценишь?

– Тебя – да. А мир ваш – все равно свалка.

– Свалка. Не спорю.

– Ну тогда развяжи.

Борис, не вставая с кресла, потянулся к узлу у Василия за спиной, легонько дернул за кончик шнурка – и шнурок соскользнул на пол.

Василий встал, размял руки, потряс в воздухе ногами. Ольга все еще стояла в дверях своей спальни. Даже в мешковатой местной одежде из голубого хлопка она выглядела великолепно.

– Что пялитесь, ханум? – сердито буркнул Василий.

– Сделал он тебя, янычар. Слушай, Борис, а ты такой удар знаешь?

И Ольга сложила пальцы, как бы готовясь нанести «кре-корх». Борис кивнул и сложил пальцы тем же способом.

– Да, это "удар пьяницы". А если так, – он развернул кисть вертикально, – то получится "удар богомола".

– Но это ведь один и тот же удар! – опешила Ольга.

– Не то, Оль, не то! Разный настрой. Пьяница полностью спонтанен, он сам себя не помнит. Потому и силен. А богомол логичен, просто логика у него извращенная, противник теряется…

Василий тоже сел в свое кресло. И тоже закинул ногу на ногу.

– Так ты хочешь сказать, что у вас все так умеют? Как ты?

– Нет, вообще-то. Ну, я рассказывал, как меня побили уроды в тюбетейках, пока я плату домой тащил? Я тогда драться не любил, и сейчас тоже не люблю. Но компьютеры я тоже не любил, однако разобрался же! Вот я и решил, что драться надо подучиться. И подучился, чуть позже. В Москве есть мастер, Михаил Карловацкий. Он, в основном, не по дракам, а по медицине. У нас это называется "народный целитель". Я к нему сначала лечиться пришел, со всякими личными проблемами. А он говорит: тебе против всех твоих проблем три вещи нужны – два кулака и много денег…

– Кстати о деньгах.

Ольга медленно обошла разбитый в щепки журнальный столик, поддела носком сапога осколок вызочки и весело поглядела на остатки люстры, криво свисавшие с потолка.

Борис вскинул брови.

– Я же сказал: много денег. Подумаешь, люстра! На постоялом дворе куролесить – славная традиция российского купечества. Да, о купечестве, чуть не забыл. Телефон-то не разбили? Цел. Вот и славно.

Борис достал из-под кресла аппарат связи, примитивный, но зато сделанный в виде красивой шкатулки, покрытой турецкими узорами. Говорил он короткими фразами, по-турецки.

– Максуд? Я. Дело? Странно, я же должен был… Ага, шайтан их поймет. Но я в Стамбуле, готов ехать. А ты поедешь со мной. Как… Слушай, ты жить хочешь? А богато жить? Поедешь со мной. В восемь вечера на моем причале. Жду.

Борис положил трубку. Выглядел он обеспокоенным.

– Габдулла что-то задумал. Максуда я вычислил, он меня Габдулле продал. А плыть нам так и так надо, а для этого…

Он снова стал крутить диск. Теперь разговор шел по-русски.

– Мариночка? Свяжись с Вадиком. Боря это, не узнала? Так… Понял.

Борис поджал губы. Нажал пальцем на рычаг, продолжая держать трубку в руке.

– Итак, Вадик будет ждать. Что же… Ага. Для Максуда, наоборот, удача, что я его с собой беру. Это он так думает. Короче, собирайтесь. И оружие держите наготове. И улитку свою берегите.

– Но нам надо поднять аппарат… – попытался возразить Василий.

– Сначала надо понять, как им управлять. Сам принцип. А поможет только Карловацкий. Я в него верю, а больше – ни во что. Едем в Москву.

Пурдзана запихнули в каюту, с глаз долой. Остальные расселись на палубе. Девушки загорали на корме, Хафизулла о чем-то с ними весело болтал. Мин-хан сам вызвался помочь матросам. Василий и Ольга разместились на носу и внимательно смотрели в сторону набережной – им было интересно, как выглядит Максуд.