Текст книги "По осколкам (СИ)"

Автор книги: Кира Гофер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

– Тебя слишком откровенно тянет в город.

– Есть хочется, – тихо сознается Сатс. – Я так не привыкла. Уже понимаю, что голод – это мучительно. Не нужно давать мне понять, насколько мучительно, если мы не едим только ради моего понимания.

– Нет. Мы не пойдем к местным до той поры, пока вместе не поймем то, что поймем, наблюдая отсюда. Едва мы к ним спустимся, наш взгляд сразу поменяется, и мы поймем уже что-то другое.

– Если надо будет оказаться повыше, заберемся в центральную башню.

– Я не о высоте… – и чтобы она не спросила меня, о каком взгляде я говорю, продолжаю: – Ну, допустим, они вычерпывают воду, отравленную мертвым искаженным. Потом они ее переливают в бочки и куда-то отвозят. Возможно, выпаривают… Верю, умеют. У них не один вид домов, значит, умеют немало.

– Но тебе что-то очень сильно мешает принять это «допустим», – ворчит Сатс, и одновременно у нее урчит в животе.

Я поворачиваюсь к ней. Она тут же краснеет, но непонятно – от смущения или от гнева на меня. Не отвожу взгляда и смотрю на то, как ветерок колышет ее длинные серые волосы. Кажется, будто кто-то зачерпнул горсть пепла и сейчас дует на нее, но чуть сильнее будет порыв – и разлетится серая пыль по местному воздуху…

Что, если эта девочка и есть – та самая сильная, которую мир ждет? которая может сделать его обратно целым? В ней сейчас откровенно пробивает себе дорогу невозможное для Мастера умение смотреть в основание. А где оно скрывалось раньше? Вернее, говорят, что Мастер так может смотреть перед своей смертью. Крин спрашивала меня именно перед гибелью о том, о чем никогда не говорила прежде. Но Сатс ничего не угрожает, ее смерти не видно и причин для нее нет.

– Нет, я думаю неправильно… – вздыхаю я и отворачиваюсь обратно к реке и к заводи. – Если бы местные выпаривали эту воду, в воздухе было бы больше яда.

В заводи кое-что изменилось. Часть людей из одной длинной очереди бросили свое ожидание и спустились к воде, но никто не черпает из реки. Их лиц, обращенных в сторону нашего холма, я не вижу, но удивление, любопытство и даже страх чувствую на расстоянии. Сквозь постоянный шум, глубоко вдохнув, настраиваюсь на самого крикливого из них и ловлю отрывистое:

– …сидят, а чего… на берег кто ходит… не вернутся… излечился, так сам бы… стал сидеть…

Несколько людей с копьями его внимательно слушают.

Мне не надо дожидаться, прежде чем они сделают хоть один шаг к выгнутому мостику.

– Сатс, поднимайся, – велю я и тяну ее за рукав. – Нас заметили.

– Но мы могли бы…

– Не сейчас. Если не можешь запомнить, что у меня сильное чутье, то вспомни правило, по которому Мастер должен строго повиноваться своему Основателю. Поэтому – встала и быстро вниз!

Мы спускаемся с холма обратно и возвращаемся к обрывистому каналу. Сатс первым делом бросается туда, где мы провели предыдущий поворот. Оно и понятно – к углу, к выходу, хотя он и с водой, но это она по неопытности. Я иду за ней, но замедляюсь раньше, чем сама это понимаю. Мне путает ноги и задерживает шаг дурной вопрос – почему местные считают, что берег искусственного канала для тех, кто не возвращается?

И я останавливаюсь. А потом говорю своему Мастеру в спину:

– Не спеши. Мы остаемся.

– Зачем это еще? – удивляется Сатс.

– Ты вроде есть хотела… Не помешает подкрепиться.

Сатс прищуривается, точь-в-точь как Основатель, смотрящий на слабые места:

– А если не врать?

Вздыхаю:

– Ничего не поделаешь, нельзя уходить. Даже если думается, что чудовище мертво, искажение, отравившее осколок, надо распознать.

Сатс с нескрываемой грустью смотрит на угол осколка, а потом с нескрываемым раздражением – на меня. Молодость – это всегда очень много напоказ, но странно, что одной из лучших на Первом не привили воспитания, умеющего все скрывать.

– Нам надо спуститься по каналу. Думаю, на реке не главный город, а поселок для тех, кто пытается воду очистить. Прочие жители должны обитать там, где вода совсем хорошая.

– А по карте мы не можем сориентироваться?

– Мастер Са-ц! – говорю я строго. – Если ты не помнишь карту этого 5115-го наизусть, то подумай головой. Своей. Сама. И поищи ответ на вопрос: почему мы не знаем, куда точно ведет рукотворный канал, выкопанный, чтобы отвести воду от мертвого искаженного?

Молчит.

– Ответ очевиден: никто из наших этим искаженным не занимался, потому что сюда не заходил, а стало быть, в голограммы на Первый новую карту не передал!

– Не кричи, пожалуйста, – она краснеет и прячет глаза.

Потом первая разворачивается и плетется с видом самой обиженной оскорбленности по зеленой траве вдоль канала. Остается только вздохнуть ей в спину – ну не пробить мне ее на соблюдение главного правила. Ну не Основатель должен ходить за своим Мастером!

Идем мы молча. Путь наш оказывается более долгим, чем нам думалось в его начале. Не знаю как Сатс, но я себе представляла, что уже через два прибрежных холма нам откроется вид на большой город с каменными домами и мощеными улицами. Местные, судя по их виду, находятся на неплохо организованном уровне. Однако представления мои не подтверждаются ни через два холма, ни через три. Нам не попадаются никакие строения, поселения или хотя бы заброшенная ферма, пусть даже от нее остался бы только забор.

Я уже давно бросила считать, на какой холм мы взбираемся. Мы идем – а вокруг все одно и то же. По-прежнему несет свои прозрачные воды канал справа, по-прежнему слева от нас раскинулись зеленые холмы, теряющиеся в далекой голубоватой дымке, где-то вдалеке между ними ползет мутная река.

Всех перемен – Большая звезда сползла к краю осколка позади нас, а Малая показалась холодной точкой над лугами, на полсотни вдохов высунулась и скрылась, но ее черед занимать небо еще наступит.

Всех событий – один раз Сатс наклонилась и сорвала колосок:

– Опять овес.

А правда, почему такие прекрасные луга, сочные, светлые, никто не превратил в засеянные поля? Или в пастбище для животных, дающих молоко? Зерно и молоко – самое лучшее для тех, кто еще не живет в пещерах. Это пища, требующая ума, труда и опытных рук.

Здесь много людей, но осколок заселен неравномерно – это я слышу, хотя очень галдят, с трудом удалось приглушить. Труд людей мы видели на реке – он организован. Их ум, думаю, оценим, когда доберемся до города. Но чем дальше вниз по течению канала мы уходим, чем ниже за нашими спинами опускается Большая, тем меньше остается во мне уверенности, что впереди нас ждет большой город, который, я считала, должен быть возле чистой воды.

Мы ступаем по своим вытянутым теням. Местность дичает. Из травы полностью исчез овес. Это обнаружила Сатс, когда ее в очередной раз скрутило от голода и она согласилась повторить свои опыты с овсом, но уже сделать нормальную кашу. Земля становится мягче, в низинах она при наших шагах коварно, хоть и малоощутимо, идет ленивой волной.

Канал совсем расползся. У края осколка его вода плещется по прозрачной грани. Земляной берег разжижается, попадаются лужи, которые приходится обходить.

Вскоре мы понимаем, что начали петлять. И совсем становится ясно, что не видать нам города, когда мы идем друг за другом, след в след, потому что парой идти уже не хватает места между лужами, поблескивающими в сумерках черными кляксами.

А потом Сатс провалилась.

Неглубоко, только ботинок притопила в жидкой земле. Но испугалась, протянула ко мне руки. Когда справилась сама и выдернула ногу, перестала испуганно таращиться на меня, а уставилась на дыру в траве.

В дыре чернеет вода.

– Опять болото, – кривится Сатс.

Наверное, она будет не любить болота так же, как я не люблю улиток.

Осматриваюсь, чтобы выбрать новую дорогу. Возвращаться по своим следам не хочу. И уже совсем точно не хочу говорить Сатс, что по сравнению с началом канала здесь отравы в воде, пропитавшей землю, еще больше. Не намного, но я улавливаю разницу.

И еще чувствую, что мне здесь плохо, хуже, чем когда я смотрела на ядовитую реку. Там было отравленное, а здесь много неживого. Да – трава зеленая, прошлепала лягушка, Сатс успела поймать у себя над ботинком пиявку… Но… странно, я не могу уловить ничего, кроме того, что эти живые словно мертвы.

Поняв, я пытаюсь выбросить эти глупые слова – они дурнее любого неведения. Но у меня не хватает сил прогнать чувство, которое сильнее слов.

Опускаюсь на колени. Холодная вода пропитывает мои штаны. Вода отвратительная, я это сразу понимаю, но мне приходится наклониться и опустить руку в ямку, оставшуюся от ботинка моего Мастера.

В воде нет жизни.

Я вынимаю руку, стряхиваю с указательного пальца нахального клопа. Мне нечего сказать Сатс, которая смотрит на меня, не пряча ожидания.

Она не будет скрывать очередное недовольство мной. А зачем мне оно от нее, если я сама собой недовольна?

Когда поднимаю голову, то вижу, как идущая на закат Большая трогает вдалеке от нас густые заросли, выделяет их, подкрашивает желтоватыми бликами. Среди полотнища зелени и черноты лежит на верхушках отблеск, спасительный свет для заблудившегося.

– Прогуляемся туда, – я указываю Сатс на разливающуюся желтизну впереди. – Это, конечно, не город. Его тут, похоже, не будет, раз кругом болото. Но там живут, я это слышу.

– Придется мне доверять тому, что ты слышишь, нежели слушать то, что ты думаешь, – ворчит она в ответ.

Опускаю взгляд. Нет, видать, никогда не договориться нам с этой девочкой, хотя она чем-то настойчиво располагает к себе. Знать бы точно, что во мне отвечает за это расположение, выкорчевала бы и выбросила на съедение вечно голодным и суетливым ветрам в ближайшем переходе. Всем было бы хорошо: им сытнее, мне проще.

– Прогуляемся, – тихо говорю я и поднимаюсь. – Паука с макушки сними, рот закрой. Залетит еще кто-нибудь… И иди за мной след в след.

Та-ак, надо будет запомнить про паука: это оказался действенный способ напугать до белизны мою молодежь. А вот самой думать о том, что тут болото, а комаров нет, не надо. Могу напугаться не меньше.

Шагов за сто до зарослей мы останавливаемся обе, не сговариваясь. Высокие плотные кусты стоят стеной, как стражи, которые настолько добрые, что попросят доказать, что ты имеешь право пройти, а не станут убивать тебя сразу, как приблизишься. Но доброта эта прежде всего для тех, кого охраняют стражи, а это не про нас.

– Жуткое место, – шепчет Сатс, и плечи ее поднимаются.

– Ты про какое? Которое осталось позади, лежит перед нами или вокруг?

– Ты ведь давно почувствовала, что тут что-то не так, – сутулится она, – еще когда мне про деревья говорила и на пеньки указывала.

– Не слишком ли ты внимательно смотришь, Мастер?

Мы бы перебросились еще несколькими фразами и все-таки пошли бы к кустам, но вдруг сбоку из прохода в зарослях выходит женщина. Длинное платье, спутанные волосы, связанные лохматым узлом на макушке, в руках – корзина с большими дырами между прутьев, то ли так задумано, то ли от нехватки гибких веток.

Она увидела нас не сразу, а как увидела – застыла, словно ее в камень обратили.

Вслед за ней из прохода выкатывается нечто. Я не сразу признаю, что это человек. Ростом он женщине по пояс, в сером балахоне, похожем на мешок, у которого вырезов-то всего два: для крупной головы и для семенящих кривых ступней. Он таращится на нас, распахнув столь большой рот, будто его разорвали при появлении на свет.

Сатс тихо и коротко пищит. Я вижу краем глаза, как у нее подгибаются ноги.

Человечек в мешке очухивается первым из всех нас.

– Хо-тя-си! Ты ила у хо-тя-си! – верещит он и принимается возиться в своем мешке, будто что-то ищет в нем и не может нащупать.

– Что он лопочет? – шепчет осевшая на траву Сатс.

– Не знаю. Но если… сложно… это не искаженная речь, но это не…

– Ты ила у хо-тя-си! – надрывается человечек, и я слышу в его голосе неподдельный восторг.

– Перевести сможешь?

– «Ты говорила…» Нет, дальше не понимаю. На некоторых осколках люди уже не владеют Общей Речью. Или вообще разговаривают на своей, и их уже не понимаем мы.

Женщина отбрасывает корзину и с размаха бухается на землю лицом вниз, лишь колени успела согнуть и потому не угодила прямо в одну из черных луж. Голова ее мечется, узел на затылке прыгает от уха до уха. Женщина воет в землю, затем, приподнявшись, тянет к нам грязные руки, будто присыпанные пеплом, и воет на одном тоне что-то, в чем не распознать слов.

Человечек в ответ на ее завывание начинает прыгать еще радостнее:

– Хо-тя-си!

– Они нас явно узнали, – тихо говорит ошалевшая Сатс, закрывает глаза и на два шага отползает назад. – При этом падают на колени…

Благоразумно отодвинувшись за меня, она оттуда смотрит на этих людей более внимательно. Я стою неподвижно и не шевелюсь, даже когда женщина ползет на коленях к нам через черную лужу.

– У него нет рук… – сдавленно выдает Сатс, не отводя взгляда от человечка в мешковатом балахоне, и добавляет вдруг увереннее: – Но я смогу его исправить.

– Нет, не сможешь. Это не то искажение, с которым Мастер вроде тебя имеет дело. Он таким не стал. Он таким родился.

– А более опытный Мастер?

– Тоже нет. Это очень крепкое. Не изменить.

Сказав это, я прикрываю глаза. Смесь из жгучего отчаяния и липкой брезгливости не дает мне со спокойным лицом стоять перед покалеченным ребенком и валяющейся в болотной грязи женщине. Проще не смотреть – и я не смотрю.

Я не понимаю, что с ними и почему они тут живут. Если ты в страшном месте и можешь ходить – уходи, смени место. Но они живут здесь, в конце канала, забирающего из реки чистую воду.

– Точно здесь не город, – бросаю я и разворачиваюсь.

Едва не наступаю на Сатс, сидящую на корточках у моих ног.

– Пойдем отсюда. Нам надо найти хотя бы один колос овса. Я, к твоему сведению, тоже голодна.

– Но, может быть, у них… – Сатс с тоской смотрит на коротышку, семенящего к зарослям. Наверное, он хочет еще кого-то позвать, чтобы те тоже упали перед «хо-тя-си».

– Ты будешь есть то же, что эти люди?

Мой Мастер тут же вскакивает и обгоняет меня.

Мы удаляемся, забирая через болото направо. Безнадежный вой странной женщины постепенно начинает звучать как назойливая, но далекая песня. Потом тягучая мелодия стихает.

В загустевающих сумерках звук растворяется, путаясь в холмах, словно бы он был обращен только к нам, но потерял нас. Если это был старый ритуал перед парой наших, то это или неправильный ритуал встречи, или наоборот, верный ритуал отпугивания. В любом случае, когда крик лохматой женщины увязает в болотной тишине, а обрывки восторга безрукого мальчика пропадают из воздуха, мне легче. Даже не так давит со стороны реки.

Под ногами становится суше и тверже. Я еще не вижу реку, но уже знаю, что мы недалеко.

Сатс часто оглядывается. Это понятно – я бы тоже не хотела оставлять за спиной непонятное и подозрительное, если бы была моложе и неопытнее. Но я уже привыкла, что развернуться и оставить что-то позади иногда бывает спасительным.

Надо восстановить силы. Надо поесть и уйти с этого осколка. Надо вернуться на Первый, отчитаться и попросить или совета, или другого Мастера…

Шаг сбивается.

Бестолковая я! Рассуждаю о работе так, словно ко мне не поменяли отношения. Я ведь уже почти изолированная! Кто будет меня слушать, едва я только заикнусь о… да и о чем я заикнусь? О том, что мне неясно, какую опасность для населенного осколка представляет собой мертвое искаженное? Ну, разложится оно скоро. Ну, выкопают они еще несколько каналов для водоотведения. А таких безруких мальчиков или женщину, лишенную разумной речи, никто не исправит.

Рядом плетется мой пропуск обратно.

Наступившая темнота пугает ее, к тому же, похоже, девочка скверно ориентируется без света. Хотя это я наверняка не знаю – как учат Мастеров не на общих занятиях, мне в подробностях не известно. Сейчас она держится поближе ко мне. Несколько раз я замечала, что она прижимается к моему плечу своим, как велено делать в переходе и как необходимо вставать в опасности.

Наконец мы видим городок, находящийся на другом берегу. На длинных причалах, уходящих в реку от домиков с соломенными крышами, ярко горят факелы. По этим причалам люди, как и днем, неспешно ходят вперед и назад, вычерпывая воду, словно бы для них не имеет значения цвет неба, словно бы их работа не знает смены времен. Интересно, это те же люди или они трудятся посменно?.. Хотя нет, неинтересно.

Выше по течению, в заводи, наоборот, тихо и безлюдно. Цепочка столбов с факелами освещает тропу от города к холму заводи, на холме нет телег, но горит несколько костров. Я тянусь наскоро и улавливаю там с десяток местных, в основном спящих.

Мы устраиваемся на том же холме, где нас заметили днем. Сатс долго рыщет в траве, срывает и собирает в темноте все подряд, но кое-что даже по ее неопытному мнению совсем не походит на овес. А я указывать ей еще раз не буду.

Сажусь на траву и смотрю на другой берег.

Она приближается, протягивает мне букетик:

– Проверь, точно из этого преображать?

Беру букетик, киваю молча. И незаметно выбрасываю несколько стеблей хвоща – как она его найти-то ухитрилась?

– Вот эти три колоска особенно хороши, – говорю я, отдавая обратно ее добычу. – Только сначала зерна из них вытащи, чтобы без травы больше…

Фыркает недовольно, но когда отворачивается, сбоку от нее падают на землю стебли.

Пока она будет возиться с подобием нашего ужина, у меня есть время посидеть и подумать. В первую очередь над тем, куда мне дальше идти, и связано ли это с тем, куда мне вести мою молодежь.

Она – мой пропуск, но она мне и груз. Если ей обещали легкость получения ее нового статуса «Самый молодой Мастер чего-то там», то мне тяжесть объяснять не надо. Уникальное чудовище есть, но его уже нет. Поэтому Сатс осколку уже не нужна.

Однако он сюда нас звал, я не глухая.

Он весь отравлен, ему явно нужна помощь. На нем срублены деревья, мертвы болота и много фонового шума. На нем ловят яд множеством упорных и трудолюбивых рук. На нем рождаются искаженными.

Если я попробую разобраться с этим осколком, мне это в заслугу не зачтется, потому что заслугу ждут только от Сатс. Если я брошу его как он есть и пойду искать для Сатс новое уникальное чудовище, то вне зависимости от того, найду я его еще раз или не найду, думать я всю оставшуюся жизнь буду только о том, что я опять бросила какой-то осколок и оставила на нем кого-то умирать.

Итого – там меня не простят, тут я себя не прощу…

Что же мне, пылью все развейся, делать-то?!

Никогда не бывала в положении, откуда не увидела бы выход. Всегда видела все – в том суть Основателей. Тут как бы тоже… Но в какую сторону?..

И тут я понимаю, что взгляд мой слишком долго топчется на хилом выгнутом мостике. Понимаю – и закрываю глаза.

Никуда от сути не денешься. Она сама все найдет и сама тебя за ручку подведет не хуже, чем я тут Сатс таскаю.

В этот же миг, когда я смирилась с тем, куда мне идти, чтобы выйти, сбоку пыхает огнем и жаром. Я едва не заваливаюсь на бок. Быстро перевожу взгляд – но не на Сатс, которая упрямо не хочет сделать простое подобие каши, а все мучается с хлебом, а на противоположный берег.

Люди на причалах, трудящиеся в ночи при свете факелов, не видели нас, пока мы сидели на этом холме в темноте. Но после вспышки от Сатс они все опустили свои ведра и собрались в концах причальчиков. Всматриваются. Тянутся. Что-то кричат тем, кто стоит на берегу и тоже интересуется.

«Разметай меня сквозняк!» – как метко говорят те из наших, которые постарше. Только этого не хватало.

– Давай сюда, что у тебя там получилось, – говорю сердито. – Уходим, но с другого угла. От канала нельзя, вода, провиснем. Поэтому через реку, там свернем налево и уйдем к соседнему углу. Только надо проскочить быстро и тихо. Видишь – на нас уже пялятся.

– Тут темно. Они нас не могут разглядеть, – предсказуемо спорит она. – Я бы сначала поела, а потом можно и уйти, раз ты закончила смотреть и слушать.

– Не закончила. Я мало что понимаю с этим осколком, но это не значит, что тут нечего понимать. Помнится, ты называла это слабостью, но я скажу тебе, что думать, будто нет того, чего ты не видел или не знаешь, неправильно, ошибочно и очень опасно. Оно может само тебя найти.

Пока мы разговаривали, люди на причалах немного успокоились. Даже шумно отругали кого-то одного. Кажется, того, кто первым указал на нашу вспышку. Его прогнали с берега за линию глиняных домов – пинали и несколько раз ударили мокрыми, блестящими в свете факелов ведрами.

– Укуси своего хлеба, чтобы в животе не урчало, и давай его уже сюда, – говорю я строго и поднимаюсь на ноги. – Нам надо тихо пройти между этими причалами с факелами и теми кострами. Видишь на холме точки?

Сатс кивает. И быстро жует. Морщится – значит, опять у нее не получилось.

Люди на причалах все-таки бросили свою работу, собрались у первого причала, о чем-то спорят. Я не слышу их голосов, не особо надо, но тянусь и настраиваюсь просто ради спокойствия. Они нас не заметили, они обсуждают, что вспыхнуло на холме, но не говорят, что кого-то видели. Значит, не видели. Значит, и не увидят. Не хочу к ним, не нравится мне, как они звучат.

Мостик длинный и узкий, с пятью подпорками. Зайти на него мы зашли. Прокрались по скрипучим доскам… Когда достигаем края моста на другом берегу, я едва ставлю ногу на твердую землю – и в ушах как застучит, как застонет!

Не пускает.

– Сатс. Остановись.

– Что? Идем назад?

– Остановись.

– Не весь еще осколок обежали? – в ее голос возвращается высокомерие.

– Просто стой, где стоишь, и не двигайся.

Я возвращаюсь по мостику на несколько шагов. Мост низкий, воду можно потрогать рукой, если лечь на живот и дотянуться через редкие столбики перил.

Ложусь и опускаю руку.

Кончики пальцев погружаются в жуткий холод, и больно бьет сильное искажение, словно бы десяток крыс бросаются отгрызать мою руку наперегонки друг с другом.

Дергаюсь, перекатываюсь на спину. Рука сжимается в кулак и прячется на груди, будто возле сердца – самое безопасное место.

Больно. Очень больно.

Ничего, это пройдет, это скоро пройдет. Просто много хлебнула…

Пока я лежу, рассеивая боль осколка, пропущенную через себя, и выдыхаю эту боль в воздух, Сатс топчется на берегу.

Мне остается сообщить ей, что у нас есть с чем работать. Но как сильно я хочу, чтобы на ее месте сейчас оказался любой другой, лишь бы опытный Мастер!

Когда-то было установлено, что выжить в переходах могут только тараканы и крысы. Сейчас я точно не знаю, что за животное лежит в заводи, но понимаю, что оно прошло через сильнейшее искажение…

Боль моя развеялась. Встаю и иду по мосту. Уже пускает, уже могу с него сойти.

Прохожу мимо Сатс и говорю:

– Оно не мертвое под камнем. Идем.

Она плетется сзади и ворчит. К этому я привыкла. Только один раз велела ворчать тише.

Мы идем по берегу заводи у самой кромки почти неподвижной воды. Выше на холме расположились несколько сонных местных. Они нас не видят, но лучше не привлекать к себе их внимания.

А эта брюзжит с каждым шагом все громче!

– …тоже не стальное. Меня не готовили к тому, что ты мне тут устраиваешь без остановки. Если ты немедленно не объяснишь, зачем мы сначала наворачивали круги и натыкались невесть знает на каких уродцев и сумасшедших, а теперь тебе вздумалось на мостах валяться и в судорогах биться, то я брошу все как есть и вернусь на Первый одна. Но тебе тогда любая дорога будет закрыта, а выбора…

Мы останавливаемся напротив большого камня; в ночи он кажется скалой, брошенной в воду, полную звезд.

– Здесь твое редкое чудовище, – шепотом говорю я. – Здесь. Живое.

– Что? Живое?!

В ушах снова хлещет, шумит, а я слишком устала, чтобы справиться, чтобы отодвинуть, заглушить.

– Сатс, соберись. Мне трудно в слова… Я не понимаю, что именно в нем изменилось… Вижу то, что есть сейчас. Это не камень. Оно выделяет много жидкости. Яд. Этого яда в один поворот оно выбрасывает в воду равно собственному весу. Само не большое, но очень плотное. Странно, как его сдавило, что оно?.. Нет, не знаю.

– Прислушайся лучше.

– Рот закрой! Я не слышу ничего в этом проклятом…

И тут пронзило, словно на небе, где правит Большая, показалась Малая, поддержала, родная, бросила лучик своего света.

– Это свинья! Это бывшая свинья!

– Что? Как свинья?

– А вот так. Ох, как же ее искорежило…

Круглый камень в заводи очень-очень медленно приподнимается, распуская вокруг себя ленивые круги. Потом шумно и длинно фыркает, пускает крупные пузыри и укладывается обратно, но уже на один мой шаг ближе к берегу.

Начинаю прикидывать вслух:

– Ее сначала разнесло, но переход сам сдавил… большая плотность, сжатие прошло выше допустимого раз в восемь… ничего, если расширить, быстро развеется лишнее, не удержится, само оторвется… Вот сюда-а… А здесь можно сразу заправить обратно… и по позвоночнику, если метку поставить, – спохватываюсь: – Ах ты ж! Какие тебе метки, ты же не…

– Я смогу!

Во мне сталкиваются желание сделать дело и сомнение, что оно сделается хорошо. Нехорошее сражение, не люблю такие.

Осматриваюсь и указываю ей на изгиб заводи:

– Ты новичок. Для тебя здесь слишком неровный участок. Даже если ты запустишь вихри только возле свиньи, все равно мало места: половина ее тела под водой. Тут нужна сноровка, иначе вихри вырвутся, воду расплещешь, еще дно зацепишь... В итоге ты не разделишь, где первоначальное, где искажение, где вода, а где муть и песок.

– Тогда я только сверху разверну.

– Если заранее дашь пошире, чтобы воды не касаться, – видишь? – тебе берег будет мешать. Вихри начнут спотыкаться о мостки, о лестницу, волочиться и путаться в подъеме на холм. Часть изъятого искажения останется в траве, в почве, в их обитателях.

– Не страшно. Это лишь часть, осадок.

– Да, не страшно, но повредится общий набор. Я никогда не видела тебя в деле и не смогу предположить, что именно ты оставишь в каком червячке и чем это обернется.

– Я сдвинусь к центру реки, чтобы берег не тронуть. Я смогу, не сомневайся! – ее глаза горят не меньше, чем точки причальных факелов у нее за спиной, руки подрагивают от нетерпения. – На уроках у меня получалось и на в два раза меньших участках.

– Но у тебя не было в восемь раз большего чудовища.

– Я смогу! – шипит она.

Я взглядом указываю на холм, где местные:

– У тебя очень мало времени. Нас заметят.

– Я поставлю защиту по берегу. Этого хватит. Лодок у них нет, от города не приблизятся.

Соображает. Загорелась, заполыхала. И не сдается:

– Мне не надо объяснять. Сама понимаю, что все, что я могу – это сейчас смочь.

Я молча смотрю на ее длинные суетливые пальцы, готовые по первому сигналу молниеносно сложиться в замысловатые фигуры, которые только Мастерам доступны, – любой Основатель себе все пальцы по локоть вывернет и сломает, но не изобразит даже самой простенькой. Смотрю на ее дергающийся рот, из которого, четко вижу, рвется горячая просьба: «Пожалуйста, пожалуйста, позволь мне, мне, мне...», и лишь бешеное усилие молодой воли не позволяет заговорить. Взгляд отчаянный и умоляющий. Куда опять высокомерие спряталось? Так и будет нахальный взгляд цапли бегать наперегонки с просящим взглядом щенка?

А что молчать? Не такой уж у меня богатый выбор…

– Ну, раз тебе ничего не надо и ты все сможешь, тогда разворачивайся, Мастер… Сатс.