Текст книги "По осколкам (СИ)"

Автор книги: Кира Гофер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Прикусываю губу изнутри, чтобы сбросить наваждение.

Помогает.

– Вернувшись, ты сразу понял, что с твоим народом что-то происходит?

– Мне было что понимать?.. Я сам другой жизни здесь не знал. Не знал, что мы можем выращивать еду, а для себя прежде ловил рыбу, в заброшенных поселениях ел что росло… Не знал, как назвать, но откуда-то догадывался, что можно есть. Наверное, слышал когда-то… О пище не из воды и о Ходящих мы сохранили память. Только память…

«В обоих случаях сомнительная».

– …кружила все чаще вокруг того, что видели здесь мои собственные глаза. Позже я все-таки разглядел кое-что. И горячо захотел защитить людей от болезней, которые их истощали при сытости, от смертей, поджидающих даже младенцев… Когда понял, что хочу их уберечь, я ощутил в себе огромную силу… Другие тоже ее ощутили, что сделало меня еще сильнее.

Тело мое против воли дергается вперед, а с языка едва не слетает: «Я тоже! Тоже ее ощутила!» Но я замираю, переношу вес обратно на пятки и плотно сжимаю рот. Не обо мне сейчас.

– Меня выбрал Старый Фич. Тогда он был вождем.

Я кошусь туда, где недавно сидел за троном старик:

– А сам он на тот момент уже осознал, что оставляет в наследство преемнику?

– Что знал Старый Фич, не скажет даже он сам, – говорит вождь, и мне слышится в его медленном гулком голосе трещинка доброй иронии. – Он передал мне не кровь и не дом, но много большее. Ни в одно из его времен не было вражды или голода. От меня требовалось немногое – я продолжил, сохраняя его правила, удерживая его манеру, не ссорясь с почтенными… Но постепенно стала давить… неизменность. Вернее… Меня чуть с башни не сбросили, едва я спросил, почему наша кормилица не стареет, когда у всех, кто возле нее по заводи мальчишками бегал, уже туман на головы прилег.

Не сразу, но до меня доходит, что это он о седине – одном из маркеров жизни на осколках.

Одна-ако. Не слишком ли?.. Он – единственный из людей, кто пришел к мысли, что искаженные не стареют. Среди наших сотню оборотов потратили, чтобы только начать присматриваться и фиксировать наблюдения!

– Не сбросили тебя, значит, – замечаю я. – А сейчас и вовсе подрагивают, стоит тебе косо взглянуть… Из твоего правления выходит, что ты народу свою силу особенно не показывал. Однако они ее чуют и подчиняются.

– Что ты хочешь сказать?

– Принял что было, а было в порядке. Порядок поддерживал по правилам, правила не ломались.

Молчит и хмурится. Злится? Ох, эти рисунки!

– Ты ощущаешь в себе силу, но еще никак ее не проявлял. Твой народ ее тоже не видел. Значит, ты и твой народ доверяете тому, чего не знаете, – продолжаю я вкрадчиво, но стараюсь сделать голос таким, чтобы в нем не было и намека на лесть и искусственные подсластители. – У Ходящих свои силы, и нам тоже не обязательно размахивать тем, чем мы сильны. Может, вы доверитесь нам в том, чего вы не знаете?

– Разве я и мой народ то же самое, что вы и ваши силы? – с непониманием спрашивает Т. – Разве вы подобны нам?

– Не то чтобы… да, разница немалая, – заминаюсь я, признавшись себе, что то, о чем он спрашивает, вовсе не то, к чему мне бы хотелось его подвести.

– Объяснись, старшая Инэн.

– Это ты объяснись, вождь Т! – кажется, от смущения и заминок я наглею. – Ты спрашиваешь с меня, но сам же держишь передо мной ответ. Память на этом берегу сохранила уважение к Ходящим, но некоторые из почтенных готовы в меня плюнуть. Посыльный из башни вообще не знал, кто такие Ходящие, но на мертвых болотах нас встретили так, словно мы – спасение. Я миролюбиво слушаю ваши препирательства, но вдруг я могу жестко приказывать?

Вождь наклоняет голову набок.

– Можешь, – говорит он, делает несколько шагов к узкому окну, обрамленному лохмотьями пятнистых мочалок, вслушивается в возмущенные крики собравшихся на площади, а потом добавляет с нескрываемой усталостью: – Приказывать ты можешь.

«Но не рассчитывай, что приказ отпустить вас исполнят», – мысленно продолжаю я и с досады поджимаю губы.

– Очень порывистый и эмоциональный у тебя народ. И очень противоречивый. Одни в ноги нам падают, другие хотят уронить наши головы к своим ногам. Разум потеряли, сами заблуждаются и других вынуждают заблуждаться… Трудно такими управлять?

– Они не понимают своего положения, – отвечает он тихо, наблюдая за чем-то снаружи. – Они грозят вам, но делают хуже себе. Они потрясают копьями, на которые насажены их собственные головы.

– Тогда обезоружь их, – предлагаю я на остатках решительной наглости. – Твои старики трусливы. Твои люди разозлены. Никто ничего не соображает, а если сорвется, потом первый же начнет сожалеть. Сейчас даже Фич, бормочущий о своей дряхлости, умом бодр и смел. Будь самым мудрым. Прислушайся к его совету. Доверься нам и наберись терпения.

– Довериться вам и набраться терпения…

Он повернулся, молчит и смотрит на меня безотрывно. Ужасно неуютно под этим взглядом, и мне не остановиться:

– Я понимаю свое положение. Почтенные не доверяют нам, забываясь и теряя мужество перед лицом беды. Люди жаждут наказать нас, немедленно, хотя знают, что они не вправе нас тронуть. Но если сейчас все поддадутся своему нетерпению, то придут еще Ходящие. Придут, готовые к расправе. Что вы им ответите, когда с вас спросят про нашу пару?

– Ты испортила нам жизнь, а теперь угрожаешь? – спрашивает вождь. Он невозмутим, как шпиль на Первом – и того, и другого можно уговаривать дать пройти с одинаковым результатом.

– Да, мы тоже виноваты… – оправдываюсь я, что добавляет растерянности и тут же нового раздражения, нового желания доказать: – Но ведь мы пришли на зов! Пришли потому, что жизнь до этого испортили вы! За время правления ваших почтенных вы свалились с этой кормилицей в деградацию и вымирание. Именно из-за их ленивых решений…

– Почему только из-за их? Я тоже соблюдаю интересы своего народа. Тоже стремился бы к сытости своих людей не меньше, чем они. У почтенных были причины устроить нашу кормилицу в заводи, построить сушку. Разве у меня были причины уничтожать ее или разбивать их решения?

– Сейчас ты знаешь и понимаешь больше своих почтенных. Ты рассудителен больше, чем они. И тогда ты сумел бы усомниться в том, что выглядело слишком очевидным. Для тебя благополучие было бы не таким простым.

Его рисунки чуть меняются, между черно-белыми линиями появляется немой вопрос: «Это еще почему?»

Поясняю негромко:

– Именно ты, а не они, заподозрил, что с ней что-то не так, что время идет, но словно не для нее. Ты сам даешь повод думать о тебе, как об умном и сильном... А мне от этих мыслей становится спокойней и уверенней.

– Если дело только в твоих мыслях, то ты обманываешь себя. Спокойствие и уверенность следует искать в себе, а не в том, что приписываешь другим!

Его слова с такой силой отдаются во мне, что сердце задрожало.

Искаженным эхом прошлого звучит в голове тихий голос моей Старшей: «Ты из тех, для кого их сила не в них самих, а в единстве с другими». Хорошо, что всего лишь эхо, а не она сама сейчас здесь. Очень бы мне не хотелось оказаться в обществе этого вождя и Алы одновременно. Если каждый из них так меня затыкает, то вместе они бы меня наизнанку вывернули.

Их речи тянут меня в разные стороны, рассудок мой потрескивает.

Что-то такое… Что-то, с некоторых пор оставшееся занозой.

Да-а… заноза…

Сейчас кажется, что она тогда врала, говоря со мной обо мне. Ей надо было заставить меня взять новенькую. А этот сейчас не врет, он видит правду и откровенен – и ему я верю.

«Тебе следует искать…»

Нет, не следует. Уже засияла надежда – нашла! нашла! его, рожденного среди слабых!

Теперь бы добраться до Первого и сказать – бросайте все...

Точно! Да! Так я их сюда и приведу! Они захотят забрать к себе того, кого давно искали. Значит, для гарантий и для цепочки отправится сотня наших, не меньше. Может, даже кто из Старших… Ох, Фич! Не в основание, но в будущее смотрел старейший, когда хихикал про вон этих и сотню других.

Рвануть к углу сейчас? Прямо из башни?

– Надо набраться терпения, в нетерпении прячется слабость, – шепчу я, прикрывая глаза.

«И довериться», – эхом вторит мне низкий шелест.

Что это? Вождь произнес или мне показалось?

– Я прикажу отвести тебя к твоей помощнице. Темница сейчас для вас безопасней, а для моих людей так спокойней.

– А сам будешь решать?

Молчит. Молчит – упрямый, твердый, высокий. Молчит – гора на равнинном осколке!

– Пожалуйста, решай быстрее, – прошу я негромко. – Не только у вас беда с едой. Вы хоть остатки находите, а я к вашему яду только прикоснусь – сознание теряю. Другую еду добыть вы мне мешаете.

Его рисунки стали больше – это брови поднялись.

– Ты серьезно целый поворот думал, что ваша беда никак меня не касается?

– Я был уверен, что ты хочешь бросить нас в беде больше, чем хочешь нам помочь, – говорит он, и я впервые слышу в его голосе вину.

– Ходящие, которые сохранились в вашей памяти, поступили когда-то подобным образом? – вспыхиваю я обидой, не разбираясь, за себя ли, за своих ли. – Из-за их прошлой подлости вы теперь так нахально со мной торгуетесь?

Он не успевает ответить. Распахиваются двери – и вождь освобождает меня от своего тяжелого недоумения.

На пороге стоит стражник с залатанным щитом и сбивчивыми новостями, что он совсем обнаглел, и пять семей причальных пошли к нему разбираться, а женщин почти всех развели по домам, еще с того берега приползли, но на мост не лезут, на них покричали для острастки, но уже темно, не видно, может, уползли…

Совсем без ума. И я с ними скоро такой же стану. Застряла тут…

Ох, права была Крин. Зачем вообще нам работать, если можно только или устать, или спятить? Хотя нет, она имела в виду что-то другое и как-то по-другому.

Пока я под надзором спускаюсь в подземелье, размышляю, кто тут еще такой важный, про кого говорят «он» без имени? Может, я снова ошиблась, и не с болот надо было начинать осматриваться, не с заводи начинать работать, не с башни начинать договариваться…

Мимоходом успеваю потянуться на площадь и услышать, что, да, люди по большей части разошлись, но осталось несколько десятков человек. Хилые костры, напряженное внимание… Сторожат тех, кто сторожит нас. Тоже не доверяют.

Злые все какие! Голодные и злые!

Отличаюсь ли я сейчас от них?.. Они прорываются в одну сторону, я бросилась бы в другую. А все одно, друг по другу.

Подслеповатый сторож отсутствует. На столе свеча почти догорела. Я тушу ее мимоходом – мне свет не важен, а стражник быстрей уйдет наверх под светильники. И он уходит. Дожидается, когда я направлюсь к решетчатой двери, спотыкается о первую деревянную ступеньку, бухает своим залатанным щитом, не видавшим бой за время спокойной жизни, – но уходит наверх, оставив нас без присмотра. Он наверняка решил, что мы не представляем угрозы и вообще непонятно, из-за чего такой галдеж и суета вокруг нас.

Сатс дремлет, привалившись к стене. Вот юность! Все ей нипочем!

Коварство мира: та, кого направили идти по моей голове, попыталась доказать мне, что нехорошо ходить по чужим головам. И доказала! А теперь спит нахально, с чувством достигнутого и выполненного долга. С сытой совестью спит.

Присаживаюсь рядом, прислоняюсь к теплому боку Мастера и к холодной земляной стене нашей тюрьмы. И нашего убежища.

Интересно, а местные как быстро раздавили бы нас, дай им кто возможность? Нет, воли им не надо. Среди них легко найдется пара человек, которые раскачают толпу криками «Чего стоите, дураки?» Бросились бы, расшиблись бы. Тут я не волнуюсь.

А вот если бы мы пошли лоб в лоб? Если были бы подобны?.. Если развернуться, подхватить, направить на опасное, на подсвеченное розовым… слабое всегда видно…

– Вернулась, значит?

Вскидываюсь на голос, на тон, на дивное ворчание – «Крин, ты?»

– Ты?

– Я это, я, – отзывается Сатс и держит меня за плечо. – Не сомневалась, что ты откажешься от затеи все бросить.

Я заснула? Надолго?

Тру ладонями лицо, с неприязнью отмечая, что пропахла сладковатым запахом дурманящего лишайника. Умыться бы.

– Сторож опять куда-то унесся? – спрашиваю я и, поднявшись, выхожу за решетку, к столу.

Сзади под локоть вьюном лезет горячий вихрь. Искра – и огарок свечи на столе уже держит над собой маленькое пламя.

– Береги силы, Мастер Сатс.

– Надоело в темноте, – говорит она, тоже выходит и садится на единственную скамеечку. – Скучно.

– Скоро мы со скукой попрощаемся. Так что наслаждайся, пока спокойно и можно никуда не ходить.

Она выпрямляется и становится само внимание:

– Ты до чего-то договорилась с ними?

– Хотелось бы в это верить. И еще в то, что ты не будешь больше сопротивляться и устраивать истерики.

– До чего договорилась?

Ну, хоть не торгуется, как те, которые из меня последние силы вытянули, дураки…

Ох, да что ж это я уже?!

– Я предложила им, чтобы мы с тобой отправились на 370183-ый и с его ферм привели сюда новых животных, – говорю я, потряхивая небольшой кувшин со стола.

Кувшин пустой.

– Со мной? – она таращится, как недавно на молнии в первом переходе. – Со мной? Привели?!

– Не трепещи, я тоже никогда еще с третьим не ходила.

– Как же мы им поможем, если сами, неумелые, сгинем?!

– Не кричи. – Я отвлекаюсь от поисков воды, наклоняюсь к Сатс и, помучив ее паузой, продолжаю: – Моя… наша Старшая сказала мне недавно: «Сила не в том, чтобы помогать. Сила в том, чтобы сохранить». Мы сохраним. И даже более того. Мы приведем сюда наших. Вернее, они сами сюда рванут, едва только узнают, что тот, кого мы ищем… Ну, ты понимаешь… Что он – вот здесь. И он найден. Понимаешь – най-ден.

Она сначала смотрит на меня, не веря, приоткрыв рот. Длинные волосы гибкими волнами застыли на ее плечах – красиво, как у статуи, которую я видела однажды на ныне закрывшемся…

Потом все приходит в движение, рассыпается – Сатс моргает, всплескивает руками и восклицает:

– Хороший ход! Но как же… Ведь надо будет предъявить! Ты же понимаешь, назвался крысой – жди кота.

– Рада, что ты не забываешь ученических шуток, Мастер Сатс.

Это чудо набирает воздуха, чтобы продолжить бурную речь, но отвлекается, сбитая:

– Каких шуток?

О как! Слова запомнили, а историю уже забыли. Что они там на Первом сохраняют вообще?

Я могла бы ей рассказать про то глупое и страшное приключение двух природных врагов, но сверху раздается эхо гулких шагов.

Тянуться не надо. Чем-то острым, жадным, чем-то новым я чую – это не сторож, это не стражник. Это спускается к нам тот, кто уже много оборотов никуда не спускался.

Он возникает на границе света и словно бы стремится заполнить собой всю темницу. Кажется, что круги силы расходятся от него в ритме биения его сердца. Это тяжелое бух-бух-бух катится перед ним, доходит до нас с Сатс. Но мне уже знакомо, как начинает шуметь в ушах, а мой Мастер теряется, цепенеет и, распахнув рот, взирает со своей скамеечки на высокого могучего мужчину. На щеках ее зажигается румянец, а в зрачках заплясали еще два огонька от свечи.

Ай, плывет молодежь!

А ведь это он еще не в полном официальном виде. Сейчас нет огромного головного украшения, нет большого плаща, который, если на меня набросить, я не то чтобы пройти, вылезти из-под него не смогла бы без чужой помощи. Черная длинная рубаха натягивается при вдохах на его широкой груди. Большие сапоги с рыжими меховыми вставками по-хозяйски ступают на землю тюрьмы.

Рисунки на месте, но по тому, как опустились и помутнели белые завитки во внешних уголках глаз, догадываюсь, что это не татуировки, а нарисовано. Наверное, утром подведут, чтобы свежий взгляд…

Я смотрю ему прямо в лицо. Он не отводит от меня взгляда, хотя мог бы поинтересоваться, что за вторая из Ходящих.

А та-а!..

«Рот закрой!» – хлещу я коротко, и мой Мастер улавливает не мысль, но настроение. Медленно подтягивает челюсть и придает себе кое-какой солидный вид. Вроде даже успокоилась, поняв, что нам будет что предъявить, когда придет сотня котов.

– Не спится или нас хочешь постеречь? – интересуюсь я самым пустяковым тоном.

– Сейчас люди увидели дно у своих бочек и корзин, – отвечает он невозмутимо. – Они злы и напуганы и не слышат даже себя.

Киваю. Значит, все-таки мы тут застряли, и вскоре придется пробивать землю. С риском увязнуть, конечно, но на несколько ударов сил хватит. Иначе не выберемся, что бы там Сатс ни вещала про результат, и пусть даже от меня не будет в этом пробивании никакого толка. Никогда я не пробивала даже одного роста, всегда это делала Крин; ведь если в паре полукровка, то полному силы приходится тянуть за двоих.

– Плохие новости ты принес. Что, если я сейчас схвачу свою помощницу и…

Он делает шаг влево от выхода на лестницу и плечом упирается в толстый прут решетки:

– Я помню, что не стоит вынуждать Ходящих прокладывать путь. Они могут проложить его под корень.

– Ты помнишь больше, чем твой народ, – говорю я, чувствуя, что его слова гасят во мне раздражение, словно бы ведро воды на свечу вылили.

– Я больше храню, и в том тоже моя сила и власть. Какое бы решение я ни принял, ему подчинятся… Меня не станет – ничего не изменится… Всегда будут те, кто ищет сильных, кому можно довериться. Всегда сильные ищут тех, кто в них верит…

И когда я снова в плену этого обволакивающего голоса и готова одернуть себя – «Прикуси губу!», – он напоминает четче:

– Мы говорили о разведке.

– Разведке? – едва слышно встревает Сатс.

– Да, на трехсоттысячный, я же тебе говорила, – торопливо отзываюсь я, – осмотреться, понять.

– Но сейчас они не пропустят вас никуда. Даже если почтенный Тар сам возьмется проталкивать для вас дорогу локтями…

– …или коленями, – замечаю я.

Вождь роняет весомо:

– Я решил. Я отпускаю туда одну из вас.

– Одну? – охает Сатс.

И смотрит на меня с таким выражением на бледном лице, что я понимаю – она уже назначила остающуюся.

Не успеваю я повторить упрямо, что Ходящие всегда пара, как она прибавляет:

– Значит, одну. Я-то точно сгорю, а ты ведь уже ходила без Мастера.

Вот ведь трепло! Кто просил лезть! Врезать бы ей второй раз, пусть я и раскаялась за первый. Врезать бы так, чтобы рот распух и не открывался!

Черно-белые узоры вождя перекашиваются. «Даже так?» – осведомляется его изогнувшаяся правая бровь. Сам он выглядит серьезным, ни тени насмешки или негодования не промелькнуло на его резком лице. Но когда он начинает поворачиваться к моему Мастеру…

– Не хочу так, – вырывается у меня шепотом.

Они оба замирают, будто голограммы кто-то поставил на паузу.

Невероятно разные, но кое-что у них сейчас одинаковое – взгляд.

Одинаковое и знакомое.

Так смотрела Крин, еще на 15-ом. В ее глазах были сомнение и вера одновременно. Попробовав завести со мной разговор о сокровенном, она рисковала, но рискнула.

И эти сейчас тоже…

– Не хочу!

– Тише, – строго говорит вождь.

Непроизвольно тянусь вверх по лестнице послушать. А в груди протест – он мне указывает! будто он может указывать Основателю!

Вождь делает широкий шаг вперед, надвигается, теснит меня твердокаменным плечом. Скрип отодвигаемого им стола кажется визгом стаи потревоженных мышей. Свеча трясется, дрожит, едва не падает в глиняную плошку. Тени мечутся вместе с моим сердцем. Неподвижен лишь взгляд Сатс, приклеившийся к вождю.

Он носком сапога несколько раз стучит по стене. Слушая, как гаснет звук легких ударов, хмыкает недовольно – и бьет правее. Там трещит и отзывается с готовностью перехода – приблизься, само откроется. Несколько кусочков стены с сухим шелестом падают.

Я подхожу, присаживаюсь на корточки:

– Там пусто?

– Замазано глиной, но под ней решетка, – говорит вождь. – Там лаз наружу. Где точно он заканчивается, я не помню. Если ли обвалы, не знаю. Но площадь минуешь, а дальше сама.

– Поня-ятно… Сатс, – начинаю я, но тут же осекаюсь.

Более опытный Мастер сейчас превратил бы эту глину в пыль, продул бы лаз насквозь. Но Сатс, с ее юными масштабами, если развернется… Она справится, конечно, но нас всех по стенам размажет.

– Что?

– Ничего. Дай скамейку, пробью.

Вождь хмыкает еще раз, уже насмешливо – и с размаха ударяет ногой! Его сапог до пятки уходит в проломленную стену. Треснуло, осыпается. Он немного двигает ногой, расширяя.

Нора подмигивает сплошной чернотой и сырым вязким запахом трогает меня за лицо.

– Иди.

Бездумно протягиваю руку, выламываю хрупкую глину, гнущиеся отяжелевшие прутья. Заскорузлый проход уже достаточен, чтобы я пролезла.

Чего я жду? На что решаюсь?

Все можно исправить, говорят Мастера. Не все можно вернуть, научилась я, Основатель.

«Если что-то ломаешь, то как было, уже не будет», – вздыхаю про себя, а вслух, не поворачиваясь, бормочу:

– Сатс, мне сейчас действительно придется уйти. Но ты не отчаивайся. Я непременно вернусь за тобой, и у нас еще все будет впереди… Ты ведь никогда не ела улиток. А на 15-ом такие куры.

– Я вовсе не отчаиваюсь, – говорит она с недоумением. – Чего это ты с улитками и курами? Тебя послушать, так мне больше думать не о чем, кроме как поесть!

Встаю. Маленький шаг в сторону – подошвы давят осыпавшуюся сухую глину. Поднимаюсь на цыпочки, чтобы быть выше, чтобы стать грозней.

– Смотри за ней, – шепчу я. – Смотри так, как ни за кем никогда не смотрел.

– Не сверкай своими каменными глазами. Мне приходится довериться тебе, а тебе – мне… Теперь иди. И возвращайся с хорошими новостями.

Уточнить бы, какие именно новости сочтут хорошими и не начнутся ли новые торги и препирательства. Но не надо больше задерживаться. И так уже…

Сатс ловит мой бегающий взгляд, кивает и еще чуть рукой ведет, словно Старшая отправляет свою ученицу.

Вот ведь!..

Я просовываю голову в сырую нору. Края торчащих прутьев и ломаной глины царапают куртку. Чуть вперед – на затылок противно осыпается земля. Значит, надо пригнуться, значит, надо осторожней. Значит, нельзя думать, что лазом долго не пользовались и я могу упереться в завал.

Но пока вперед. Ползком, локтем, подтянуться, и ботинком, чтобы быстрее, быстрее отсюда.

Перепачкалась я сразу – дальше только налипает, цепляется, наваливается.

Пыль залетает в нос. Хочу откашляться – во рту уже земля. Везде земля.

Дышать так трудно, что я несколько раз вспоминала про оставленную в темнице сумку, про оставленную в сумке маску… Или я маску потеряла раньше? Не помню. Боюсь так, что не помню, где мои вещи. Боюсь так, что не помню, сколько я проползла в тесном мраке.

Лишь бы это не было тупиком!

Я ведь здесь даже не развернусь; как в переходе, только материальное… и двигаться лишь прямо, нельзя выбрать не то чтобы средний путь, вообще выбрать нельзя.

Как крыса в норе, как крыса… Потом выбросит. Вылезу, искаженная, буду пищать и мучиться.

Но сейчас только одно – локтем, подтянуться…

А если лаз ведет вниз, я доберусь до самых пирамид?!

Локтем. Подтянуться.

Нет, лишь бы не тупик…

Вдруг замечаю, что меня уже гладит по голове ночной ветер. Оказывается, я не только вытолкала встреченный большой пучок наросшей травы, не только вылезла наружу, но даже на один рост отползла от выхода: от дыры в земле у основания какого-то дома.

Трудно двигаться и дышать. За глоток воды я согласилась бы вытерпеть еще десяток разговоров с местными. Далеко ли до реки?

А можно ли мне к реке? Ведь заметят!

Меня вывело к углу каменного дома, двор за моей спиной пуст и тих. Я тянусь и прислушиваюсь по кругу. Площадь улавливается справа и сзади.

Выбрать направление к краю несложно, но мне сейчас приходится в три раза дольше и глубже дышать, в пять раз цепче слушать. Получается плохо. Мешает слабость и требовательное желание усесться возле этого забора, признать, что я устала и никуда больше не пойду, тем более одна. Далеко не уйду. Никуда не уйду.

Нет! Я сама разберусь, как я уйду!

Они думали, я слабая? Они в изоляцию меня хотели?!

Зря хотели!

Ближайший выход – за каналом. Но туда нельзя. Откроется, зальется, провиснет – одна дорогу не удержу.

Значит, правее.

Встаю. Кажется, будто дрожит земля, но, скорее всего, это у меня трясутся ноги.

До угла с переходом далеко, но когда взойдет над этим осколком Большая, меня здесь уже не будет.

Между тесными домами я двигаюсь осторожно, хотя хочется рвануть, побежать. Дальше, минуя темные маленькие хижины окраины, иду быстрее. Когда из-за последнего забора мне вслед шелестит низенький куст, уже мчусь бегом прочь.

Над заводью могут попасться на пути те, кто дежурит на берегу... Никого?

А тут, за плоскими холмами, где раньше телеги грузили, оправляя на сушку... Здесь тоже как вымерли?

Или кто-нибудь встретится на равнине, где поперек моего пути выкопана цепочка больших глубоких ям, в одну едва не сверзилась? Пусто. Накопали и бросили!..

За равниной с ямами тянется небольшой лесок, а в нем – угол. Когда-то я задерживалась перед уходом с осколка. Сейчас тороплюсь, как только могу.

Сбоку небо уже наливается холодным желтым. Большая приближается, но почти весь осколок остался позади, и мне уже нестрашно, я уже не боюсь. Я собрана, спокойна и решаю, куда мне идти – на Первый или на ферму. Вождю дала понять, Сатс внушила, будто знаю. А сама не знаю ведь совершенно.

Но куда бы я ни направилась, я-то дойду, доберусь, узнаю все, вернусь – а вы только попробуйте мне тут не продержаться!

Надо мной проплывает темно-золотая пирамида 249-го. Верхушкой она указывает на меня. Смеется, издевается: «Смотрите, смотрите! Вот снова без своего Мастера идет бестолковая Инэн!».