Текст книги "Журнал «Если», 1998 № 01"

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Александр Громов,Владимир Гаков,Дмитрий Караваев,Евгений Харитонов,Джеймс Типтри-младший,Сергей Кудрявцев,Джеффри Алан Лэндис,Станислав Ростоцкий,Билл Джонсон,Александр Алексеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

– Эй, грек! – Вертлявый вор из Остии, сидящий позади Агафокла, дотянувшись, пнул его ногой в спину. – Видал? Кожи пожалели. – Он обвел рукой весельные дыры, отстоящие всего на локоть от воды.

Агафокл даже не огрызнулся в ответ на пинок. Дышал он с трудом, а спина, казалось, готова была переломиться. Который день трирему гоняли по всему Фукинскому озеру, заставляя приговоренных к смерти вертеть веслами в такт писклявой флейте авлета, по команде разом табанить или менять направление гребли. Провинившихся наказывали плетьми.

Кожаных манжет в весельных дырах и вправду не было. Стоит черпнуть бортом – и корабль пойдет ко дну.

– Слышь, грек? Я что говорю: транитов, пожалуй, раскуют, они для боя понадобятся. А нам с тобой тонуть. – Поскольку Агафокл не отвечал, остиец решил сменить аудиторию: – Эй, друид! Тебе говорю. Грек, толкни его! Что там будущее врет: потонем мы или нет?

Гребец, чья исполосованная спина маячила у Агафокла перед глазами, медленно обернулся. Это был седой старик, но еще крепкий и работавший веслом наравне со всеми. На свободе такой протянул бы лет до ста. Он и вправду был жрецом-друидом и однажды – сдуру, не иначе – обмолвился, что может видеть будущее мира. Рассказывал удивительные вещи. Будто бы повозки будут двигаться без лошадей, а корабли научатся летать. Какие-де государства исчезнут, а какие по-явятся. Когда же вор задал ему естественный вопрос о том, чем закончится данная конкретная навмахия для данной конкретной триремы, друид с глубочайшим презрением заявил, что мелкие подробности ближайшего будущего могут занимать только глупцов.

Словом, соседи Агафоклу достались неплохие.

Где-то на носу триремы свистела плеть и кто-то взвыл: боцман-гортатор – дебелый римлянин всаднического сословия, попавший под закон об оскорблении величия, – истово исполнял свои обязанности. В последние дни плеть ходила по спинам от случая к случаю: у новоявленных гребцов работа наладилась.

– Так как, друид? Потонем или нет?

– А ты спроси у него, – вдруг спокойно ответил старик, кивком указав на Агафокла. – Он знает.

Агафоклу отчего-то стало не по себе.

По многим признакам можно было догадаться, что день игр приближается. Посреди озера выравнивали сплошной ряд плотов, обозначая акваторию для предстоящего боя, на близлежащем холме спешно сколачивали амфитеатр, и в весельную дыру можно было разглядеть, как вблизи берега, на мелководье устанавливают громоздкую машину непонятного назначения. Теперь корабли учились ходить строем.

За день до навмахии палубную команду триремы усилили гладиаторами, а гребцам дали роздых. По кораблям пронесся слух, будто оставшиеся в живых будут помилованы особым эдиктом. Настроение гребцов заметно поднялось, а когда остиец вдобавок рассказал анекдот про ливийца в пустыне и закончил его коронным: «Подержи верблюда» ³ 3
  Автор, как и читатель, немало удивлен слабой эволюцией анекдотов за два минувших тысячелетия. Что поделать – видимо, человек с тех пор не эволюционировал как вид.


[Закрыть], – тут уже трирема загрохотала в сто семьдесят глоток. К вечеру пятьдесят боевых кораблей «родосского» и столько же «сицилийского» флотов вытянулись в две нити напротив амфитеатра. В восточной стороне неба, ясно видимая сквозь просмоленный борт, отливала золотом Счастливая Звезда. Казалось, она стала даже ярче, чем прежде.

Терпеть, терпеть до последнего предела! По пятьдесят раз в день Агафокл стискивал зубы, думая о Счастливой Звезде. Звезду нужно использовать в крайнем случае, на пороге Аида. Он же еще не придумал единственное, главное желание, такое, чтобы ничего лучшего уже не придумать за всю жизнь! Агафокл вполне ощущал свое бессилие. Вернуть назад свободу и достояние? Мало, ничтожно… Это он сможет и сам. Внушить людям отвращение к войнам и ристалищам? Опять не то: тогда его просто-напросто казнят на столбе как преступника. Дать всем, не разделяя ни царя, ни раба, мудрость Гераклита и Антисфена? Или создать идеальное государство, о котором мечтал Платон? И навсегда остаться рабом?..

Может быть, истребить без остатка всех римлян?

Кто-то молился на неизвестном языке. Ночью Агафокл слышал шепот наверху: кто-то кого-то подговаривал бежать во время сражения, уговорив или заставив кормчего прорвать носом триремы цепь плотов, – пусть потом ловят, всех не выловят… Прикованных гребцов это, естественно, не касалось. Шепот ширился, полз вдоль палубного настила. Разговоры стихли с рассветом, когда выяснилось, что плоты заняты отрядами гвардейской пехоты и даже конницы. На некоторых возвышались и камнеметы. В обреченной на заклание флотилии лишь глухой или глупый не знал, что дряхлые баллисты на палубах кораблей не способны метнуть камень или дротик дальше одной стадии. Среди палубных воинов-эпибатов, большинству которых предстояло пасть в бою, не было и лучников: распорядители игр страховались от случайностей.

К концу первой четверти дня все выходящие к озеру склоны холмов были густо усеяны народом. Один за другим корабли медленно-медленно и так тесно, что медный таран одного почти касался рулевого весла другого, проходили перед амфитеатром, и полуголые, в низких шлемах эпибаты на палубах хором выкрикивали обычное приветствие идущих на смерть. Холмы взрывались рукоплесканиями: не каждое поколение римлян добрый кесарь удостаивал зрелища такого размаха.

Агафокл так и не понял, из-за чего произошла заминка – только на кораблях вдруг разом взревели, а гортатор, римский гражданин всаднического сословия, неистово тряся брылями, заорал: «Табань!» – и, вытянув кого-то плетью, побежал наверх. В весельную дыру удалось разглядеть, как в амфитеатре тучный человек с капризными пухлыми губами вдруг задергал половиной лица, сбежал, расталкивая зрителей, с почетного места и, подобрав полы тоги, кривляясь и прихрамывая, заметался по берегу, крича и потрясая кулаками. Тут уже на корабли никто не смотрел. Хрупкий юноша с надменным лицом громко, напоказ, расхохотался.

– Сам, – сказал остиец, сплевывая в весельную дыру. – Серчает что-то. Говорят, дурак, каких свет не видел. А тот молодой – приемыш его, Нероном звать. Может, получше нынешнего будет, как думаешь?

Агафоклу было все равно. А друид почему-то поперхнулся и долго кашлял.

Потерпите еще, читатель. Наше правдивое повествование об Агафокле-младшем из Книда и о его Счастливой Звезде уже подходит к концу.

Историки достоверно сообщают, что кроткий кесарь некоторое время размышлял, не приказать ли расправиться огнем и мечом с висельниками, отчего-то возомнившими, будто им дарят жизнь без сражения. Историки сообщают также, что кроткий кесарь поборол свое раздражение и стерпел отсрочку, необходимую для восстановления порядка на воде. Поскольку историков никак не занимала такая мелочь, как гребец-таламит одной из трирем, мы должны сообщить: в ходе восстановления порядка Агафокл не пострадал.

Наконец два флота разошлись по сторонам огражденной акватории и выстроились в боевой порядок. Амфитеатр замер. Тритон, морское чудище, поднятое из воды машиной, накачиваемый мехами, хрипло взревел в золоченый буксин.

Навмахия началась.

Для гребца, да еще нижнего, сражение подобно грому без молнии. Взяв с места небывалый разгон, трирема не успела еще набрать полный ход, как свои и чужие корабли смешались в свалке. В трюме отрывисто пищала флейта. Не один Агафокл – все гребцы работали как сумасшедшие: возможно, от темпа гребли зависела жизнь. Когда на плечи опускалась плеть, Агафокл не чувствовал боли. Жить! Жить! Скользящий удар в нос корабля, крики, долгий скрежет тарана по сырым доскам… Хайе! Команда «поднять весла» – трирема, пройдя впритирку, обломала кому-то весельный ряд. «Левый борт – вперед, правый – табань!» – разворот. По палубе гулко грохнул камень. «Оба борта – вперед!» Агафокла едва не сбросило со скамьи, когда таранный удар триремы пришелся в борт «сицилийского» корабля. Затрещало дерево. «Оба – назад!» – корабль медленно, будто нехотя, вырвал таран из пробитого борта. С тонущего судна донеслись крики.

Жить! На втором часу боя Агафокл потерял весло. Жалкий обломок по-прежнему торчал в уключине, и Агафокл не пытался его вытащить. Какой смысл для прикованного? Свинец в рукояти и цепь утащат его на дно. Жить! С начала боя гребцы понесли только одну потерю: дротиком, влетевшим в весельную дыру, убило зевгита – растлителя из Геркуланума. Гребцы сидели без дела: трирема сцепилась крючьями с двухрядной либурной, и на боевом настиле рубились эпибаты. Гортатор, римский гражданин всаднического сословия, предпочитал отсиживаться в трюме.

Слыша, как крики сражающихся на палубах мало-помалу смещаются в сторону вражеского корабля, Агафокл думал о том, что, возможно, ему не будет сегодня нужды обращаться к Счастливой Звезде с торопливой просьбой. Если боги будут благосклонны, он еще успеет подумать о своем единственном желании, исполнить которое под силу только богам. Нужно искать корень. Вот оно что: следует изменить сущность людей. Он должен изменить сущность… Как?

На палубу захваченной либурны был брошен огонь. Пылающий костер удалялся. От воплей гребцов, не имевших никакой надежды на спасение, кровь стыла в жилах.

Писк флейты. Удары, удары… Жить! Под свист плети Агафокл послушно шевелил обломком весла, стараясь попасть в общий ритм. Трирема разворачивалась для новой атаки перед самым амфитеатром – снизу было слышно, как палубные бойцы вопят и звенят оружием, зарабатывая помилование. Зрители отвечали одобрительным гулом. Во вспененной воде, возле борта мелькнула голова, попала под весло и больше не показывалась.

Остановить побоище… Нет, не только. Прекратить насилие, в какой бы форме оно ни проявлялось. Попросить Звезду, чтобы люди, все люди перестали убивать и мучить друг друга. Пусть каждый сполна испытает на себе то, что принесет другому: горе и страдание, боль и радость… Точно! Агафокл рассмеялся. Это же так просто, почему он не додумался до этого раньше? В школе при гимнасии он не был прилежным учеником. Наверно, он в самом деле никудышний философ…

…Огромная черная квадрирема, высоко несущая выгнутую позолоченную корму, стряхнув с себя остатки «родосского» корабля, разом взмахнула четырьмя рядами весел. Тому, кто видел ее со стороны, не заглядывая внутрь, могло показаться, что ее легкий бег никак не связан с мучениями гребцов, ворочающих громадными веслами под частые удары колотушки в медный диск…

Удар пришелся вскользь, и обшивка устояла, но от мачты на носу квадриремы, качнувшись, отделился «ворон» – абордажный мостик – и с обвальным грохотом рухнул на палубу. Попавший под него гладиатор не успел даже крикнуть. Железный клюв «ворона», застряв в пробитой им насквозь палубе, высунулся над головой Агафокла. Трирема вздрогнула и накренилась. В скалмы нижнего ряда хлынула вода. Гребцы, кто усидел на скамье, при ударе вскочили со своих мест. «А-а-а-а-а!..» – бесполезно дергая цепь, в ужасе завопил остиец. Весла квадриремы вспенили воду: пренебрегая абордажем, «сицилийская» громадина пятилась назад под градом летящих с триремы дротиков, пытаясь опрокинуть неприятельский корабль. Гортатор, римский гражданин всаднического сословия, с воплями полез из трюма на воздух.

Если бы не вода, потоками вливающаяся в трюм, если бы не вопли обреченных гребцов – явление, в сущности, вполне заурядное, – история человечества могла бы выглядеть иначе. То, чего не сумела добиться плеть надсмотрщика, сделал обыкновенный страх. Простим человеку человеческое.

– Утопи ее! – заорал Агафокл, яростно тыча пальцем в сторону квадриремы. – Звезда, утопи ее! Это я, Агафокл!.. Слышишь меня? Утопи!!!

Успел ли он осознать глубину совершаемой им ошибки, нам неизвестно.

– Подержи верблюда! – презрительно кривя рот, произнес обернувшийся к Агафоклу старик-друид.

Больше он ничего не сказал.

Десятки тысяч зрителей взревели от восторга, когда прямо напротив амфитеатра громадная квадрирема вдруг начала погружаться на ровном киле, а намертво сцепившаяся с ней трирема перевернулась и затонула быстрее, чем можно прочесть эти строки. И вряд ли кто-нибудь из завороженных зрелищем людей видел, как на востоке вдруг вспыхнула яркая золотая звезда и, распавшись, исчезла…

Билл Джонсон
ВЫПЬЕМ, ГОСПОДИН ПОСОЛ!

Прости, что отвлекаю тебя на работе, Тони, – сказал брат. – Около часа назад умер Сэм.

«Боже правый! – подумал я. – Я все не мог выкроить время, чтобы его повидать, а теперь время истекло».

– Он не мучился? Это произошло быстро? – спросил я. Стив покачал головой.

– Паршивая история, Тони. Говорят, он потерял сознание. В общем, упал, когда доставал из шкафа рубашку. Должно быть, при падении ударился головой о косяк. Соседа по комнате как раз не было дома, поэтому нашли Сэма только вечером. Он лежал без сознания, весь в крови.

– Проклятие! – тихо выругался я. – Его хотя бы отвезли в больницу?

Стив опять покачал головой.

– В доме как раз оказался врач – навещал кого-то еще. Сэма уложили в постель и наложили на голову швы. А он все жаловался на боль в груди…

Стив отвернулся от видеофона. Я услышал тонкий голосок, смех, топот бегущих ножек. На колени к Стиву забралась Элизабет, как раз праздновавшая свой второй день рождения.

– Ха-ха-ха! – пропела она и чмокнула отца в щеку. Вся ее мордашка и пальчики были перепачканы розовой глазурью.

– Элизабет! – На экране мелькнула Роз, мать девчушки. Схватив дочку, она развернула ее, улыбаясь мне. Элизабет протянула Стиву разноцветную бумажную салфетку с фосфоресцирующей надписью «С днем рождения!»

– Элизабет, папа говорит с дядей Тони, – наставительно сказала Роз. Она была невысокой, среднего сложения, с сильными руками и растрепанными светлыми волосами. Женщина мельком глянула на меня.

– Здравствуй, Тони. Как жалко Сэма! – Потом она снова занялась дочерью. – Пойдем к гостям, милая. Пора развернуть подарки.

– Подарки! – восторженно подхватила Элизабет, соскочила с материнских колен и устремилась в кухню. Мать бросилась за ней.

Стив стряхнул с одежды крошки, отер выпачканное глазурью лицо и снова поднял на меня глаза. Мы улыбнулись друг другу.

– То ли еще будет! – предостерег я. – Двухлетки – страшно занятой народ.

– Она и сейчас ужас какая деловая! – пожаловался Стив.

– Что же все-таки случилось? Новые осложнения с аортой?

– Возможно. Вскрытие все показало бы, но, думаю, нам это ни к чему. – Стив тяжело вздохнул и отвернулся. – Понимаешь, Сэм не хотел снова угодить в больницу. После последнего приступа он согласился на «НО».

«Не оживлять!» Своеобразный запретительный флажок. Пациент изъявил готовность умереть, уйти просто и быстро, избежав массированного вмешательства медиков. Я представил было Сэма подключенным к мониторам, ощетинившимся трубками и иглами, – хрупкое тельце, задавленное механизмами… Сэм всего этого терпеть не мог, такая кончина была бы просто абсурдной. Я не удивился, что он избрал для себя «НО».

– Расслоение аорты – это очень болезненно, – осторожно проговорил я. – Впервые попав в больницу, Сэм жаловался, что у него нутро горит огнем.

– Морфий ему давали вволю, как воду, сколько он просил, – сказал Стив.

– Помогало?

– Говорят, да, – неуверенно ответил брат. Он был пульманологом в больнице университета Небраски и хорошо знал, что такое мучительная смерть. – Сначала любое средство помогает, а потом…

– Когда похороны? – спросил я.

– Завтра мы с Бобом поедем в Дакоту. Предстоит разбираться в банковских и юридических делах, – с отвращением ответил он. – Похороны в субботу.

Я принялся усиленно соображать, как перестроить рабочее расписание и вообще всю жизнь на ближайшие дни. К счастью – или на беду – моя жизнь была не слишком насыщенной. В кои-то веки это оказалось кстати.

– Слушай, если в четверг прилетишь в Омаху, то вместе с Роз поспеете к пятнице, – предложил Стив. – Сестра Роз приедет посидеть с Элизабет, но она свободна только с вечера четверга. В нашем распоряжении будут две машины.

– Как скажешь, братишка. Ты у нас рулевой.

– Комплимент сомнительный.

– Прости, Стив. Несправедливо, конечно…

– … но я гораздо ближе живу и назначен душеприказчиком, – закончил за меня брат. Помявшись, он спросил: – Ты точно сможешь вырваться? Я следил за новостями. Ты мелькал на втором плане. Во весь экран красовался инопланетянин.

Мне было приказано соблюдать полную конфиденциальность. К черту! Стив не имеет отношения к масс-медиа и умеет держать язык за зубами.

– Я включен в группу обеспечения безопасности посла.

– Так ты освободишься? Если нет, мы справимся сами.

Я напрягся. Наверное, выражение моего лица изменилось, потому что Стив слегка поморщился.

– Ты знаешь, что для меня главное. Не беспокойся, я обязательно приеду.

– Значит, увидимся в пятницу. Доступ к телу с трех часов.

Я отключил связь и откинулся в кресле. Ремень врезался в плечо. % снял кобуру и положил ее на стол. Потирая плечо, я посмотрел в окно. В Вашингтоне весна была в полном разгаре: на ветках набухли почки, кое-где проклюнулись листья. Вишни цвели вовсю.

Я запросил прогноз погоды в Дакоте. Дождь со снегом, как и следовало ожидать. Когда вся страна в весеннем цвету, в Дакоте еще бушует метель.

Хватит тянуть! Я набрал в легкие побольше воздуху и снял трубку.

– Кэрол? Это Тони. Мне нужно взять отгул на несколько дней по личным обстоятельствам.

– Нет! – отрезала она.

Спустя пять минут после звонка и первого «нет» я явился к ней в кабинет.

– Ни в коем случае. И не думай! Ты несешь ответственность за безопасность посла. После завершения переговоров – пожалуйста, но сейчас – никак. Извини.

Я разглядывал стену у нее над головой. Все в кабинете, от стандартного металлического стола до зеленого вращающегося кресла и глухих свинцовых жалюзи, исключающих наблюдение и прослушивание, несло отпечаток казенщины. Правда, именно благодаря насаждающим казенщину федеральным властям я вырвался из Дакоты и сделал карьеру. Они убедили меня, что я кое-чего стою, они предложили мне хорошую работу. Я тяжело вздохнул.

– Тогда я увольняюсь. Через час ты получишь мое заявление об уходе.

– Ты не можешь так поступить!

– Я уже уволился.

Кэрол вскочила и устремила на меня свирепый взгляд. Несмотря на свою тренированность, она весила не больше 130 фунтов. Мне ничего не стоило схватить ее в охапку и встряхнуть. Тем не менее эта женщина внушала трепет.

– Ты готов все бросить ради каких-то похорон?

– Кэрол, он вырастил моего отца! Он заменил мне деда! – взмолился я.

– Я все понимаю, – тихо проговорила она. – Можешь мне поверить. Я бы рада тебя отпустить. Я даже хочу, чтобы ты поехал. Но не сейчас. После того что произошло в понедельник, это немыслимо.

В понедельник я стал героем. Память об этом все еще оставалась болезненной. Я припомнил, как, стоя рядом с послом, интуитивно почувствовал, что мне следовало бы сместиться чуть влево. Потом меня оглушила боль, и я шлепнулся на землю. Пуля, предназначавшаяся инопланетянину, угодила в мой пуленепробиваемый жилет.

Посол покосился на меня. Его лицо было невозмутимым, словно маска. Все происходило, как в замедленном кино. На него набросилась куча охранников: они повалили его на землю, прикрыв своими телами. Стрелявшего схватили. На допросе он признался, что принадлежит к левому крылу движения «Спасем Америку!».

Слишком все просто! Псих с винтовкой – понятное дело. К тому же не пострадал никто, кроме меня, да и меня уберег жилет: я отделался внушительным синяком на груди. Событие лидировало в новостях один день, после чего ушло с газетных страниц. Дело аккуратно замяли.

Слишком аккуратно.

Откуда у него винтовка? Кто ему выписал пропуск? Каким образом ему удалось подкрасться так близко? И что вообще за этим стоит?

Вопросы звучали логично, разумно, но подразумевали слишком уж простые ответы. Мы с Кэрол подозревали зловещий заговор, но не располагали доказательствами. Возможно, мы проявляли излишнюю подозрительность, но наше ремесло, в конце концов, в том и состоит, чтобы повсюду видеть заговоры.

Но сейчас я не располагал временем.

– Пойми, Кэрол, я должен похоронить Сэма.

– Там твои братья. Они справятся. Ты побываешь на могиле позже.

– Она отвела взгляд, покачала головой, снова посмотрела на меня, и выражение ее лица смягчилось. – Он все равно не узнает, что ты не приехал, Тони. Жизнь продолжается. Уверена, он предпочел бы, чтобы ты не пренебрегал работой. Он бы тебя наверняка понял.

Я вспомнил Сэма.

«Главное, что ты должен понять: жители равнины похожи на нас, говорят, как мы, могут даже быть нашей родней, но рассуждают они не так, как мы, – внушал мне старик хриплым от курения голосом. Я стоял с ним рядом в пижаме, с любимым одеялом под мышкой, а он держал меня за другую руку. Я помнил, каким высоким он мне казался, когда я смотрел снизу вверх в его лицо любителя виски. – Жители равнины считают себя индивидуалистами; мерило каждой личности – paбота. Мы другие. Семья для нас важнее рода, род важнее клана, клан важнее государства».

Нет, вряд ли Сэм простил бы мое отсутствие.

– Черт возьми, Кэрол, я же старший в семье! – крикнул я в отчаянии. Как объяснить такие вещи человеку с равнины? Я попытался взять себя в руки. – Я теперь самый старший в клане. Я должен присутствовать на похоронах.

Видя мое упорство, она зашла с другого боку.

– Вдруг потребуется твое участие в переговорах? Посол Мэйн говорит, что он у тебя в долгу. Ты уедешь, и мы лишимся этого козыря!

Я припомнил, как посол вместе с Кэрол вскоре после покушения явился навестить меня в приемный покой больницы. Голос у него был сухой, как наждачная бумага, и четкий, как у компьютера; он нервно подергивал головой, становясь похожим на моего попугая. На этом его сходство с птицей заканчивалось. Посол, называвший себя Мэйном ⁴ 4
  Main – главный, основной (англ.).


[Закрыть], был приземистым, несколькими дюймами выше Кэрол, и широким в плечах. Я знал, что под его одеждой скрываются мышцы и костяк, а самые уязвимые места прикрывает экоскелет. Он был всеяден и происходил, по утверждению ксенобиологов, от прямоходящих охотников, совсем как первобытные люди. Он больше напоминал росомаху, чем примата, но мне нравился склад его мыслей.

В том-то и состояла проблема. Я понял это еще тогда, когда нас нашел их торговый корабль. При всем различии наших рас, мы были слишком схожими, а это таило потенциальную опасность соперничества. Наша раса больше преуспела в области некоторых технологий, зато инопланетяне не позволяли нам забыть, что это они нашли нас, а не наоборот. На нашей орбите завис их корабль, способный достичь любой точки на Земле, поэтому на переговорах они чувствовали свое превосходство.

Возможно, мы обогнали их по части производства оружия, но не могли запустить его в космос и поразить цель. Наши носители были чересчур слабы, а пришельцы исправно уничтожали любой объект, приближающийся к кораблю и представляющий хотя бы намек на угрозу-Зато сами они были способны забросать нас астероидами. Но астероидные удары не приблизили бы их к пониманию нашей технологии генной инженерии и не помогли бы затащить к себе на борт людей, чего им, по слухам, очень хотелось.

Поэтому мы обменялись послами и приступили к переговорам. Переговоры тянулись уже очень долго, и им не было видно конца.

– Когда вы страдаете, страдаю и я, – сказал мне Мэйн в больнице. Взяв мою руку в свою, он заглянул мне в глаза. – Отныне ваше имя занесено в списки членов моего клана.

Кэрол удивленно приподняла брови, но для меня слова посла были полны смысла. Какие обязательства накладывает принадлежность к его клану? Я хотел было отвергнуть подобное родство, но воздержался, не представляя себе реакцию инопланетянина. Безопаснее было согласиться.

«Ты серьезно? – спросил внутренний голос. – Ты совершенно уверен?»

Я обдумал ситуацию.

– Согласен, – ответил я. – Но осмелюсь предупредить, что ответной акции не последует: вы не можете стать членом моего клана.

Он помялся и произнес, опустив голову:

– Понимаю и принимаю. Возможно, наступит день, когда я заслужу право вписать свое имя в списки вашего клана.

Я вздохнул с некоторым облегчением: никаких угроз войны!

– Но я обещаю вам покровительство своего клана на время вашего пребывания здесь и буду рад принять вас у себя, – сказал я.

Он поднял глаза, черные и неумолимые, как у акулы. Я попытался прочесть выражение его лица, но оно было слишком чужим.

– Согласен. – Ответив так, он встал и покинул палату.

Я смотрел вслед, на его спину, обтянутую тканью. Теперь я принадлежал к его клану, а он находился в союзе с моим. Оставаясь на Земле, он мог потребовать защиты и помощи от меня и моих близких.

Мне хотелось надеяться, что Мэйн не оценил всего значения моего жеста. Выяснять меру его щедрости тоже было не в моих интересах.

Этот разговор состоялся неделю назад, а казалось, что минуло целое столетие. Неделю назад Сэм был жив, а я был свободен поступать, как мне заблагорассудится. Теперь передо мной стояли проблемы иного рода, и Мэйну среди них места не находилось. Моей главной проблемой стал Сэм и те перемены, которые внесла в мою жизнь его смерть.

Я потряс головой, отгоняя воспоминания, и взглянул на Кэрол.

– Ты не права. У нас с Мэйном сугубо личные отношения. Так что присутствие моей скромной персоны никак не повлияет на ход перегонов.

– Но…

– Нет, – отрезал я и встал. – Я еду на похороны. Через час у тебя будет мое заявление об отставке.

На следующий день я был уже в Омахе. В аэропорту меня встречала Роз, за нее цеплялась Элизабет. Увидев меня, Роз помахала рукой. Я поспешил к ним навстречу. Женщина обняла меня, девчушка чмокнула в щеку.

– Тебе хочется полетать, Элизабет? – спросил я.

– Нет, – твердо ответила она и спрятала личико в материнской юбке. Потом на меня глянул один лукавый глаз.

– Ну, немножечко! – не отставал я.

– Тони! – взмолилась Роз. – Прямо здесь?

– Здесь! – решительно постановил я.

Я подхватил Элизабет под мышки и подбросил в воздух. Она раскинула руки и ноги, не обращая внимания на пассажиров. Как я по ней соскучился! Она хохотала, запрокидывая голову, ее волосы раздувал ветер. Роз улыбалась, качая головой.

– Готово? – спросила Роз, когда я вернул Элизабет на землю. Девочка пыталась идти прямо, но ее походка напоминала движения хмельного матроса. Она продолжала хохотать до тех пор, пока я не усадил ее себе на плечи.

– Да, готово.

Мне понравилась Омаха и дом Стива. Он был выстроен у подножия холма в стиле ранчо, и на первый этаж приходилось подниматься по лестнице. Дом стоял на западной оконечности города, где, словно дикие цветы, вырастали новые кварталы и где кукурузные поля проигрывали сражение бульдозерам строителей.

Элизабет схватила меня за руку и потащила показывать дом, лужайку, свои цветы и игрушки. За нами неотступно следовала Роз и причитала:

– Я видела в новостях, как тебя подстрелили. – С этими словами она мгновенно изменилась. Только что она была моей беспечной невесткой, а теперь превратилась в сестру милосердия, обеспокоенную состоянием пациента. Сначала она окинула меня внимательным взглядом, потом подошла ближе, чтобы осмотреть грудь в том месте, куда ударилась пуля.

– Как ты себя чувствуешь?

– Меня осматривали в Уолтер-Рид, – заверил я ее. – Я не пострадал.

– А посол?

– Ни царапины.

– Ты его больше не охраняешь, Тони.

Я взглянул на тюльпаны, которые показывала мне Элизабет: белые, красные нераскрывшиеся бутоны.

– Охрана не отступает от него ни на шаг. Я всего лишь один из многих.

Роз отошла в сторонку. Элизабет увидела бабочку-данаиду и кинулась за ней в погоню. Уверенный, что бабочке ничего не угрожает, я последовал за Роз.

Зайдя за дом, мы остановились у изгороди и стали смотреть вдаль. Возможно, через год дома вырастут и здесь, но пока перед нами по-прежнему простиралось поле – вспаханное, в соломе от прошлогоднего урожая, ожидающее сева. Жирный чернозем блестел от утренней росы.

– Ты считаешь: что ни делается – все к лучшему? – спросила Роз. Вряд ли она имела в виду поле.

– Нет, – ответил я немного погодя. – Бывает и к худшему. Постоянны лишь сами перемены. Иногда они происходят регулярно, как сев, созревание, уборка, пахота. А хороши они или плохи, зависит от твоей позиции и привязанностей.

– А мне перемены не по душе, – заявила Роз.

– Знаю, – неуклюже вставил я.

Роз отвернулась от поля и перевела взгляд на меня. Потом она опустила глаза.

– Мы здесь забыли о времени. Казалось, можно спокойно растить маленьких девочек. И тут нагрянули эти пришельцы. – Ее тон был очень горьким. – Я не вынесу, если с ней что-то случится.

Я слегка приобнял Роз, только и всего. Слова о том, что все обойдется, не давались мне. Элизабет продолжала охоту на бабочек. Роз похлопала меня по руке.

– Идем в дом. Завтра нам предстоит дальняя поездка.

Роз никогда не сопровождала Стива в его путешествиях на север, в Дакоту, где он рыбачил, охотился и гостил у Сэма. Она оставалась на юге, в Небраске и Айове, работала или навещала родных. На это раз поездка на север была неизбежной.

Посидеть с Элизабет приехала Маргарет, незамужняя сестра Роз. Элизабет считала, что у нее две мамы. Маргарет эта мысль нравилась, а Роз спокойнее оставляла дочь с сестрой, нежели в детском саду. Мы передали девчушку с рук на руки, продиктовали номера экстренной связи, попрощались и отправились в путь.

Шоссе, связывающее штаты, тянулось по Айове вдоль Миссури. Я вел машину, Роз была за штурмана. Мы плыли по реке из серого бетона. Навстречу друг другу шли по два плотных ряда машин. О существовании настоящей реки, несущей свои воды слева от нас, мы только догадывались: она не открывалась нашему взору. К востоку уходили лессовые холмы – ветер нанес горы пыли, которая теперь смахивала на Скалистые горы в миниатюре.

В тот момент, когда мы увидели изгиб реки, нам в ноздри неожиданно ударила вонь. Роз поспешно подняла стекло, и мы миновали гору навоза, собранного со всех скотопрогонных дворов Су-Сити. Огромный щит сообщал: «Это гора золота, дающая Су-Сити миллионы».

К северу от центра города развернулось жилищное строительство. Дома разбегались на восток и запад, как заросли травы в прерии. Теперь вместо диких просторов мы видели аккуратные лужайки и улицы, проложенные, словно по линеечке, но неизменно упирающиеся в тупики.

Переехав через реку Биг-Су, мы оказались в Южной Дакоте. На дакотском берегу выросли компьютерные заводы. Они были размещены именно здесь, потому что в этом штате взимались меньшие налоги на прибыль корпораций. Но школы, рестораны и прочая инфраструктура были лучше в Айове, поэтому люди, обитая на противоположном берегу Су, трудились в Дакоте.

По мере нашего продвижения на север деревья попадались все реже, при этом они уменьшались в размерах, пригибались к земле, корчились от напора ветров. Роз совсем притихла. В душе она оставалась фермерской девчонкой из Айовы, пускай и овладела профессией медицинской сестры-трансплантатора, а также усвоила, что на ферме должны властвовать порядок и красота.