Текст книги "Мир приключений 1967 г. №13"

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Сергей Абрамов,Еремей Парнов,Леонид Платов,Александр Абрамов,Дмитрий Биленкин,Михаил Емцев,Сергей Жемайтис,Нина Гернет,Николай Коротеев,Григорий Ягдфельд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 52 страниц)

Жить просто так, без риска, без приключений, он уже не мог. Но бродяжничать больше не тянуло, охота надоела. Богомолов стал присматриваться к общественной жизни города. Сначала ему показалось, что в этом отношении Астрахань просто заштатный городок. Ни тебе забастовок, ни шествий, ни покушений. А если верить слухам, в Центральной России, Прибалтике, Украине то и дело или губернатора прикончат, или какого-либо зверствующего жандарма. Правда, все это дело рук социалистов-революционеров, а Богомолов относился к ним скептически. Террором ничего не добьешься, да и правительство не запугаешь. Уж на что грозными были народовольцы, убившие Александра II, а все кончилось тем, что на престол взобрался Александр III.

Убили Плеве, министра внутренних дел, ну и что? У царя министров хватит, во всяком случае их значительно больше, чем одиночек-террористов из числа социал-революционеров.

– Наверное, он в конце концов уехал бы из Астрахани, если бы на случай.

Познакомился с Ольгой Варенцовой. Старая социал-демократка, искровка, большевичка, она возглавляла всю работу местного, да и не только астраханского, партийного комитета.

Смелый, находчивый, всегда ищущий приключений Богомолов мог быть полезным партии. Ораторов хватало, да и пропагандистов Баренцева подготовила. Но эти люди были малопригодны там, где требовалось, что называется, пройти по острию ножа. Варенцова очень быстро приобщила Богомолова к большевистской вере. И вскоре представился случай проверить его на деле.

К концу лета Соколов подобрал двух – трех помощников, наскоро проинструктировал их и разослал с тюками. В это время через Самарское бюро уже проходило по тридцать – сорок пудов литературы ежемесячно. Самому Василию Николаевичу пришлось ехать в Астрахань. Баку прислало туда посылку «кавказских чувячек».

В Астрахани посылки никто не ожидал. Конспиративной квартиры, на которой можно было бы рассортировать груз, не оказалось. Ольга Варенцова даже рассердилась, когда Соколов нагрянул.

– Предупреждать надо!..

– Ничего, мы экспромтом…

– А когда же получать?

– Сегодня, завтра…

– Ну и народец!

А народец – это всего-навсего Соколов в единственном числе. Но сам идти за грузом он не может. Нужно подыскать получателя. Варенцова хотя и ругалась, но получателя нашла быстро. Богомолов оказался очень расторопным человеком. Он уже имел кличку «Маэстро». Получить «чувячки» – какой же здесь риск?

Богомолов доставил посылку Мирону. Они вместе упаковали литературу. Половину Соколов намеревался захватить с собой в Самару, а половину отправить малой скоростью в далекий Томск.

Деловито перестукивают плицы. Им много работы – ведь сколько воды нужно взбаламутить, подгрести, оттолкнуть! И только у пристани колеса могут хоть немного отдохнуть.

На верхней палубе жара сморила пассажиров. Они перебрались на теневой борт, и теперь штурман ругается, пугает, что пароход перевернется. А он и правда перекосился, вот-вот кверху брюхом поплывет.

Угрозы штурмана действуют, но ненадолго. Солнце выжигает у пассажиров всякое благоразумие, и они вновь ищут спасительной тени.

Учитель царицынской гимназии забрался в салон, открыл окна и вдруг обнаружил, что продуваемый сквозняком салон хорошо защищает от жары. Лишь бы сюда народ не набился, а то тогда духота станет невыносимой.

Так прошло несколько часов.

Напрасно метрдотель ресторана приглашал обедать. Кому сейчас, в такую жарищу, до еды!

Учитель задремал тяжелым сном. А когда проснулся, солнце уже клонилось к далеким синеватым бликам горизонта.

В салоне сидели красный, потный становой пристав, не по уставу расстегнувший все пуговицы мундира, и поп. От пота поповская грива слиплась смешными косичками, рукава рясы были закатаны выше локтя, так что достопочтенный батя напоминал молотобойца или волжского грузчика.

Увидев, что учитель открыл глаза, пристав немедленно предложил:

– А не сгонять ли нам пулечку по-поповски?

– Не худо бы, не худо… Оно, может, и ночь скорее пролетит. Все одно в каюте как в аду…

Учитель тоже был не против. По-поповски, конечно, много не выиграешь, но зато и проиграть не проиграешь. Вот только четвертого партнера нет.

– Втроем будем?

– Нет, батенька, втроем это не игра… – пристав никак не мог подобрать подходящее сравнение, – а черт знает что!

– Четвертый найдется! – Учитель с надеждой посмотрел на прилично одетого мужчину этак лет тридцати – тридцати пяти, который только что вошел в салон и с наслаждением подставил разгоряченное лицо освежающей струе ветра, бьющего из окон.

Мужчина понял – его приглашают. Но, увы, он не умеет играть да, право, и не хочется, к тому же у него и с деньгами туго: поистратился в Астрахани.

– Да вы хоть так посидите, чтоб место занято было, – уламывал учитель.

Поп убеждал:

– Вчетвером ведь всегда один холостой – выходной, как говорится, показывать будет. Причем по сороковой даже ребятам на подсолнухи не выиграешь, не проиграешь. А время провести надо. Принципиального ущерба, поверьте, никакого…

Уломали.

Сели. Сдали. Соколову везло, хотя сам он почти не играл, так как каждый свободный от игры партнер завладевал его картами.

Но выигрыш неизменно записывался ему.

– Везет как утопленнику… простите за выражение. То ли вы в сорочке родились, то ли с чертовой бабкой в дружбе…

– Может, перемениться местами?

– Нужно всем передвинуться, чтобы не мешать сдачу…

Пересели. Потом еще раз. Ничего не помогло. Карта шла и шла к новичку. Пулька кончилась. После расчетов на столе около удачливого игрока выросла куча бумажек и даже поблескивало золото. Учитель совсем проигрался – это было видно по его кислому лицу. Наверное, деньги, с таким трудом накопленные, чтобы купить родным недорогие подарки или просто припасенные на отпуск, оказались в чужом кармане.

Учителю хотелось отыграться. Поп, проигравший немного, почесывая гриву, басил:

– Играй, да не отыгрывайся! А не скинуть ли нам в банчок?

Учитель с надеждой посмотрел на Соколова. Становой нерешительно принялся тасовать колоду. Они плохо верили в то, что человек, огребший такую солидную сумму, вновь рискнет счастьем. Он вправе и отказаться – тогда прощай денежки.

Соколов чувствовал себя страшно неловко. Вид денег, выигранных в карты, вызывал отвращение. Может быть, он сумеет их спустить в банчок, о котором не имеет никакого понятия?

Игра оказалась простой. И снова, как бы подтверждая суеверие, карта шла к новичку. Уже поп стал задумываться каждый раз, когда нужно было делать ставку. Учитель распорол подкладку и дрожащими руками залез в потайной карман.

Игру прервал хриплый вой парохода, возвещавший о подходе к пристани.

Попу и становому нужно было вылезать. Игра оборвалась. Учитель, пошатываясь, побрел в каюту.

И снова нескончаемая лента берега, судорожные толчки машины да порядком надоевшее журчание воды за бортом.

Учитель царицынской школы Пресняков, несмотря на духоту, улегся, чтобы хоть во сне забыть об огорчении этой ночи. Но разве уснешь? Теперь, когда пулька сыграна, он хорошо видит собственные промахи. И все же в собственных неудачах и в таком ошеломляющем проигрыше Пресняков склонен обвинять своих партнеров, и прежде всего этого господина, который говорил, что не умеет играть. Всех обобрал. Батюшка, когда с парохода сходил, даже помянул его нецензурным словом. А ведь прикидывался. И поначалу правда такие промахи делал, словно впервой за картами. А потом и начал, и начал. Нечисто здесь, нет, нечисто. И ведь жена перед отъездом наставляла – не играй. Знает его слабость. Пугала, что в чужом городе мало ли какой шулер попадется, а на пароходе и подавно. Ведь он не раз слышал, как именно на пароходах эти нечистые на руку господа обирают доверчивых пассажиров. Небось станового побоялся обыграть. А пристав тоже хорош – ужели не догадался, с кем играет? Взял бы за шиворот – и в околоток на первой же пристани, денежки выигранные отнял да и отдал бы потерпевшим.

Пресняков поднялся с дивана, вышел в коридор и на палубу. Светло, пароход причалил к какой-то пристани. На воздухе стало немного полегче, не так болит голова.

Пресняков прошел на корму. Безразличным взглядом окинул убогие домики, сараи и вдруг заметил этого самого господина, что облапошил их.

Ушел, ей-богу, ушел! Вон он уже с каким-то бродягой сговаривается. Пресняков заметался по палубе. Теперь он уже был уверен, что удачливый игрок – профессиональный шулер и его надо задержать. Трусливый, слабый человек, он утешал себя тем, что бегает, ищет полицейского, хотя прекрасно понимал: если он даже и найдет представителя власти, то шулера уже не поймать. Да и какие у него доказательства? Ни попа, ни станового нет.

Пока Пресняков суетился, пароход дал первый гудок к отправлению.

…Скоро Черный Яр. И, наверное, «обобранный» учитель будет взывать к возмездию в полиции. Чуть заикаясь, доложит приставу: «Обобрал ведь, начисто обобрал. И не меня одного… батюшку и его благо-о-родие станового… Р-ради Христа… задержите ш-шулера, отберите деньги, ведь этак он весь пароход об-обчистит…»

Натянутые нервы, воспаленное бессонной ночью воображение отчетливо рисует знакомые уже сцены. Стук в каюту. Полиция. Документы. Обыск. Чемодан с нелегальной литературой… Тюрьма…

Какой же он идиот!

Соколов уже не может спокойно сидеть на месте. До Черного Яра ни одной пристани. А в воду не прыгнешь…

Вон и учитель ходит и ходит по палубе. Ну конечно же, он стережет его.

Нужно идти ва-банк. Э-э, опять картежное словечко! Василий Николаевич чувствует себя, как позорно напроказивший мальчишка, как вор.

Учитель приблизился к окну, поздоровался.

– Скверно мы вчера провели время, право, скверно. Карты оставляют тяжелый осадок на душе, хотя и выиграл, а как будто оплеванный… Если бы на пароходе была подвешена кружка с надписью «на благотворительные цели» или там «погорельцам», сейчас бы опустил половину…

Лицо учителя просияло.

– Совершенно с вами согласен! Злая интеллигентская привычка. А потом миллион терзаний. Да я бы с удовольствием отдал проигранные деньги библиотеке, которую составляю, чтобы потом послать в деревню. Тьфу!..

– Сделайте милость, вот половина. С радостью вкладываю ее в столь благородное начинание…

И до Царицына не сходили с палубы. Поговорили обо всем, Соколов же, мысленно прикинув оставшуюся в кармане сумму, убедился, что это как раз проигрыш попа и станового. Ну что ж, за их счет он не против несколько подновить свой обветшавший гардероб.

– Послушай, Александр, мне никогда не приходилось ставить типографии. Правда, с гектографом баловался. Но баловство и есть баловство. А ты как по этой части? Скажи, руки у тебя не чешутся, а?

Мирон разговаривал с Квятковским, сыном легендарного народовольца, повешенного Александром II.

Квятковский был представителем ЦК, но работал вместе с Соколовым на транспорте. Правда, в Самаре он обычно задерживался ненадолго.

– Нет, не чешутся. И только потому, что ставил и знаю, какие на это суммы потребны.

– Так мы же «контора» рентабельная. Сами себя содержим, да еще и для ЦК кое-что отваливаем. Имеем право на самые-самые малые остатки? Факт, имеем. Если еще немного поднакопить – глядишь, и хватит.

– Ну ладно, предположим, уговорил. А где взять машину, шрифт, людей, дом, наконец? Ты подумал об этом?

– Есть тут у меня кое-что и кое-кто на примете… Помнишь, рассказывал тебе, как я в Самару приехал. Тогда сразу же отправился в Пензу, на нее пришла литература. Так вот, в Пензе живет некий Смирнов. Я у него в квартире посылку-то и перепаковывал. Дядя он нашенский, но нервный, тогда до того струхнул, что схватил шляпу и этак с дрожью: «Мне, говорит, все время кажется, что вот-вот накроют, слышатся шаги, шорох, звон шпор… Нет, говорит, увольте, не могу!.. И не понимаю, как вы можете?» Не успел я ответить, он и был таков! Я уже перепаковал все, а хозяина нет и нет. Сходил за извозчиком, а квартиру-то открытой бросать нельзя. Наконец, вижу, бредет. И веселый, и звона шпор ему не слышится. Ну, думаю, нализался со страха. Оказывается, нет, просто нашел он мне квартиру для сортировки. В следующий приезд в Пензу я на этой квартире побывал. И правда, удобная, а хозяин, земский инженер Россель, – душа человек. Только конспирации не признает. В тот раз паковали у него в кабинете при незапертых дверях. Весело!.. Смеялись на всю улицу. Вот этого-то Росселя недавно управляющим земской типографией в Пензе назначили. Ну как, Квятковский?

Квятковский уже забыл свои возражения. Загорелся.

– Значит, так. Для начала мы вводим в эту типографию своего человека. Он же «позаимствует» шрифт и прочие принадлежности. Для начала, для начала… И не перебивай. А потом мы уговорим Росселя продать нам старую машину…

– Вот-вот, я почти это же сказал ему. А он меня из ушата… «Кустарщина, говорит, мелочная воровская этика, игра свеч не стоит…» Я даже скис. Вот, думаю, болтнул лишнего, спугнул. Он увидел простоквашу на моей физиономии, сжалился. «Я, говорит, заказываю новую машину и любой шрифт у Лемана, получаю ее и переотправляю куда вам угодно!»

– Здорово! А не хвастает? И уж что-то больно лихо – «переотправляю куда вам угодно!» Могут ведь и проследить.

– В Пензе вряд ли. В этом клоповнике опаснее конспирировать, лучше нахрапом.

– Постой, постой, ты только что спрашивал, не чешутся ли у меня руки? А сам уже договорился. И о машине, и о шрифте, может быть, и дом снял?

Квятковский был явно задет. Выходило, что Мирон как бы заранее знал о его согласии.

– Ладно, не обижайся. Конечно, я был уверен, что ты согласишься. А терять время не хотелось: когда-то я еще поеду в Пензу!

Недели через две из Пензы пришло известие, что заказ выполнен. Соколов и Квятковский мигом очутились у Росселя. Хозяин сиял, как самовар, и за чаем витийствовал по поводу излишней серьезности в серьезных делах.

Его жена, молоденькая, почти гимназисточка, слушала мужа затаив дыхание. В ее глазах он герой, и пусть только кто-нибудь усомнится… Она тоже почти героиня, ведь не кто иной, как она помогала Соколову паковать литературу. Значит, «достаточно скомпрометирована». Ей было и жутко и радостно. Но ее муж говорит просто замечательно!

Соколов и Квятковский посмеивались и спешили соглашаться с любыми доводами оратора. Когда Россель иссяк, Квятковский, сосредоточенно помешивая ложкой чай и глядя в стакан, начал «вправлять мозги» легкомысленному конспиратору.

– Эка, батенька, развезло-то вас, словно хмельного хлебнули. За покупку машины, конечно, благодарность наша самая что ни на есть величайшая. А вот в отношении конспирации по вашему рецепту – увольте. Лихость, она должна быть с расчетом, и более точным, чем осторожность. Вот, к примеру, расскажу вам один случай. Не спрашивайте, где, когда, с кем это было, но поверьте, было… Купили наши товарищи через одного частного владельца типографии новую машину. Денег уйму ухлопали. Ну, пришла эта машина. Все чин чином, упакована в два здоровенных ящика. Клейма немецкие. Аккуратненько лежит себе на товарном складе. Наши товарищи – к хозяину типографии: так, мол, и так, машина на складе, вот квитанция на твое имя, поехали получать. А хозяин оказался прохвостом, кукиш им показал. Захотелось жулику за чужой счет обновить свою технику. Говорит, берите мою старую машину, а новую не отдам. И ведь знал, негодяй, что жаловаться на него в полицию не пойдут. Что тут делать? Думали, а времени в обрез. Вот и решили – украсть машину со склада… У склада двое ворот было. Одни, что в глухой переулок выходили, всегда заперты, а напротив – городовой. Вторые – на товарном дворе, стережет татарин-сторож. Прознали, значит, что сторож этот имеет обыкновение минут на сорок отлучаться поужинать, а всю ночь глаз не смыкает. Стало быть, за эти сорок минут и нужно украсть. Высмотрели – лежит машина у тех ворот, которые всегда закрыты… Опять незадача: не тянуть же ее через весь склад. Вот тут-то и действовали смело, но с точнейшим, я бы сказал, психологическим расчетом. Представьте себе дрянную улочку. Городовой умирает от скуки. Солнце уже село, но еще светло. Вдруг на улочку с грохотом въезжает подвода, на ней сидят двое и еще кучер. Ругаются на чем свет стоит, на всю улицу брань разносится. Подъехали к воротам склада. Городовой от сонной одури очнулся, глядит с интересом: никак, сейчас подерутся. Тем временем к нему кучер: «Извиняюсь, говорит, нет ли прикурить, служивый?» Городовой ему папиросу сунул и даже спичку зажег. Вот этих-то секунд и хватило двум другим, чтобы сбить замок. Городовой видит, замок открыт, двери склада настежь, никто не прячется. Тот, что ругался, держит бумаги, сверяет номера у ящиков. Все как полагается. Вытащили один ящик, на подводу взвалили. Пошли за вторым. А второй тяжеленный, в нем станина была. Никак не справятся. Возница кряхтел, кряхтел да крикнул: «Слышь, служивый, подсоби!» Городовой с радостью. А ему – рубль на чай, совсем расплылся. Кланялся, кланялся, пока подводы и след простыл. А если бы подошел к складу да глянул на замок, болтающийся в проушинах, небось заверещал бы во все свистки…

Рассказ Квятковского получил неожиданное продолжение. Россель стал торопливо одеваться.

– Да куда же вы?

– На вокзал. Вот только ломовика найму…

– Стойте! Вам же не обязательно красть ящики!

– Да я не красть… Ослепительная идея: в Пензе-то два вокзала. Мы получим машину на одном вокзале и, никуда не завозя ее, сдадим на другой прямым ходом до Самары.

Ничего не скажешь, голова у Росселя работает превосходно. А Соколов уже подумывал о том, где бы перепаковать ящик, который весит тридцать пудов.

Богомолов все еще не верил, что ушел от полицейских. Да и не мудрено ведь достаточно любому из них спросить документы, и он влип. У него абсолютно нет никаких бумаг, удостоверяющих личность: Ольга Варенцова настояла на их сожжении. Кончилась легальная жизнь В. Богомолова. Теперь он никто. Хотя нет, он Маэстро. Кличка, конечно, громкая, но Маэстро боится и нос высунуть из каюты парохода. Хорошо, что она отдельная и посадка на пароход проходила ночью. Иначе его и не пустили бы на верхнюю палубу. Пальто изодрано, костюм только в темноте можно признать приличным.

В Самару пароход придет ночью – это тоже хорошо. Лишь бы незаметно проскочить мимо полицейских на пристани. Правда, ночи уже холодные, но ничего, до утра он уж как-нибудь перебьется, а там товарищи помогут.

И дернула его нелегкая заняться устной агитацией! Тоже нашелся оратор… Пока выступают другие, особенно меньшевики, просто сил нет усидеть на месте, сто тысяч возражений рождается в голове. Но как только резвые ноги выносят на трибуну… какая-то тарабарщина. Никаких мыслей, а язык будто прилипает к гортани…

…Как хочется пожевать чего-нибудь! На нижней палубе есть ночной буфет, но рисковать не стоит. Сон накормит.

К Самаре Богомолов отоспался, но совершенно упал духом. Ему уже казалось, что Мирон и Квятковский, узнав о его провале, скажут, что нет у них работы для такого ротозея. А он уже и не представляет себе жизни без партийной работы, полной неожиданностей и опасных ситуаций, из которых нужно уметь быстро найти выход.

Пароход опаздывал. Уже занялось позднее осеннее утро с сырым туманом, когда наконец показался город. И еще долго шлепали по воде плицы и капитан на мостике ругал кого-то простуженным голосом. Наконец перекинули трапы.

Так и есть! Двое полицейских и здоровенный усатый контролер. Три зубца одной вилки. Пропускают на берег пассажиров, внимательно оглядев каждого. Пока Маэстро лихорадочно придумывал, как бы ухитриться проскочить мимо церберов, нижняя палуба опустела. Из классных кают в Самаре сходят всего две старушки. У них большущая корзина, вдвоем они ее едва-едва могут поднять.

Пальто – на руку так, чтобы оно прикрывало левую сторону протершихся брюк. Очаровательная улыбка:

– Простите, сударыня, но я не могу пройти мимо и не помочь.

Старушки опомниться не успели, а любезный спутник уже подхватил их корзинку, ловко зажал ее правой рукой и последовал к выходу.

Полицейским и в голову не пришло приглядеться к внимательному «внуку», заботливо сопровождающему таких приятных бабушек.

А «внук» не отказался подвезти своих спутниц до дома, потом на том же извозчике к Арцыбушеву – это был единственный адрес, который дала ему Варенцова.

Арцыбушев удивленно посмотрел на посетителя и уже собрался было выставить его из кабинета.

– Скажите, как мне обнаружить затерявшуюся цистерну? Ее номер восемнадцатый.

Э, да это пароль явки! Ответа не требуется.

– Садитесь! – Арцыбушев вскочил с кресла, чуть ли не силой втолкнул в него посетителя…

У Арцыбушева Богомолов получил адрес квартиры Мирона.

У Мирона сидел Квятковский. Он уже собирался уходить, когда в дверь робко постучал Маэстро.

Квятковский с удивлением и даже тревогой взглянул на Соколова: с какой стати Мирон дает адрес каким-то бродягам? Но Соколов дружески поздоровался с Богомоловым и, обернувшись к Квятковскому, представил:

– Это и есть тот астраханский Маэстро, о котором я тебе говорил. Видик, правда, мало соответствует громкой кличке, но это дело поправимое.

Целый вечер Маэстро рассказывал о себе, своих скитаниях по Дальнему Востоку, Америке, встречах с охотниками, золотоискателями и даже бандитами.

Соколову явно нравился этот молодой человек. Серьезный и смелый. Такие на транспорте нелегальной литературы незаменимы.

Когда Маэстро кончил, Квятковский встал, подошел к вешалке, снял свое добротное английское пальто:

– А ну примеряйте! Думаю, подойдет.

Богомолов начал было отказываться, но Соколов прочел ему нотацию о внешнем виде транспортера и его отношении к окружающему миру. Богомолов понял, что его судьба уже решена, быть ему на транспорте. Сразу повеселел. Это тебе не ораторствовать – тут нужна ловкость, изворотливость, ну, и отвага, конечно. Был он человек скромный, об отваге помалкивал, да и проявить-то ее ему пока еще не пришлось, разве что во время встречи с американскими бродягами, когда в ответ на угрозу ножом он спокойно вытащил револьвер и, почти не целясь, выбил пулей нож из рук бандита. Это привело их в восторг. Расстались почти друзьями.

Через пару дней Богомолов уже щеголял в новом костюме и даже успел обворожить хозяйку своей квартиры.

Навигация на Волге закрылась. Для транспорта литературы это причиняло некоторые неудобства. В поездах нет отдельных купе, да притом коммивояжеры, под видом которых действовали транспортеры, обычно разъезжали третьим, а многие – вторым классом. В поездах всегда найдутся любопытные, от безделья даже молчальники становятся болтунами, и никуда от них не скроешься.

Пришлось бльшую часть грузов доверять багажным отделениям, переправлять малой скоростью.

Иногда случались казусы.

– Там тебя какой-то хохол дожидается, забавный… – Елена Дальяновна еще не освоилась с ролью жены Соколова. Зато секретарские свои обязанности по техническому бюро знала хорошо и давно.

– А кто этого веселого хохла привел к нам на квартиру?

– Квятковский. Да ты не беспокойся, уже позаботилась. Он из Воронежа, его Кардашев прислал.

В передней комнате сидел молодой человек. На нем поддевка, которую он так и не снял. Волосы на прямой пробор, косоворотка расшита по черному фону какими-то красными узорами. А на ногах не сапоги, а штиблеты. И они так не подходят к поддевке и косоворотке… Да и к самарской осенней грязи тоже.

– Иван Павлович Коваленко!

Соколова фамилия не интересовала. Если это свой человек, то фамилия, наверное, вымышленная или сфабрикована по чьей-нибудь паспортной копии. Гораздо важнее пароль и степени доверия.

– Чем могу служить?

– «Битва русских с кабардинцами…»

– «…или прекрасная магометанка…» Ладно, а то опять душит смех.

Коваленко не смеялся. Соколов понял, что продолжать выспрашивать у него вторую степень не имеет смысла. Посетителю открыта только первая.

Присели. Коваленко разделся, разговорился. Он оказался умным, веселым, ехидным собеседником. У него жена, двое детей, валик, шрифт…

– Стойте, стойте, какой валик? И при чем тут дети?

– А это я перечисляю все хозяйство, которое вывез из Воронежа, да вот вы меня перебили… Я ведь и наборщика привез. Наша техника в Воронеже чуть не провалилась, пришлось спешно пускаться в бега…

Ну везет, право, везет! Машина из Пензы благополучно прибыла в Самару и лежит теперь на складе, которым ведает свой человек. А заведующего типографией нет, наборщиков тоже, помещение не снято. И вдруг такой подарок.

Быстро договорились. Коваленко снимает дом, сообщает соседям, что с нового года собирается открыть «мелочную лавку». Оборудует типографию.

Коваленко был человеком деятельным. В переулке рядом с тихой Москательной улицей он присмотрел деревянный домик. Четыре окна на улицу, одно – в глухой двор. И парадный ход есть, хоть и ветхий.

– Парадный обязательно, – пояснил Коваленко, – иначе какая же лавочка? А так я тут потолковал с соседями – одобряют…

– Вы все же поосторожнее с соседями…

– Помилуйте, ведь это мое призвание: по душам поговорить с человеком, душу ему открыть, в ее уголок заглянуть… И вот никаких подозрений и… наше вам-с, господину покупателю, сорок одно с кисточкой…

Соколов подивился: ну и ну, чешет, как заправский приказчик. Такой с прибауткой всучит покупателю товары, которые тот и не собирался приобретать. Василий Николаевич заметил, что жена Ивана Павловича улыбается балагурству мужа. И эта улыбка вдруг успокоила Соколова. Но он все же не преминул спросить ее:

– Вы тоже так думаете?

– Он, як налим, извернется, и не заметишь. Было вить такое – только разложили на столе типографские игрушки, полицейский заходит. Иван-то мой ему, как родному, обрадовался. «Миляга, кричит, друг!» И раздевает фараона, а сам от него стол загораживает, суетится. Фараон очумел, ничего не соображает. Тем временем я успела на стол скатерть набросить и прямо на печатню самовар взгромоздила. А самовар-то холодный. Мой-то распетушился. «Разогрей!» – кричит. А я думаю, как выпроводить их. Притворилась, что разозлилась, да как отрежу: мол, и без вас делов хватает, трактиры для бездельников имеются. Ну и выкатились как миленькие. Домой-то вернулся малость того!..

– А вот и не того. Только пивца хлебнул, зато фараона споил. Ну ладно, ладно, хватит вспоминать. Небось сейчас тот же полицейский волосы на себе рвет: упустил, недоглядел… Лучше пойдемте, я вам помещение покажу да как все уладили.

Соколов обходил комнату за комнатой. Особенно придирчиво осмотрел ту, у которой окно во двор. Коваленко все предусмотрел: щели забил, двери обтянул войлоком. Окно закрывалось специальным щитом.

Пустили бостонку. Соколов вышел в соседнюю комнату. Прислушался – ни звука. Зашел со двора – тоже ничего. Что ж, можно и начинать!

Типография заработала, и сразу же появились новые заботы. Как доставлять бумагу, как и куда свозить готовую продукцию? Соколов и Квятковский не хотели, чтобы, кроме них, еще кто-либо знал о существовании типографии, даже Арцыбушеву не сказали. Но у него чутье было редкое. И как он пронюхал, одному богу известно. Обиделся, конечно, несколько дней дулся.

Потом как-то подошел к Соколову и выпалил:

– Боитесь, если я покажусь на улице, где вы типографию сховали, думаете, на след наведу, ведь меня в Самаре всяк полицейский знает. Черти полосатые, если уж на то пошло, я теперь не знаю, по каким улицам мне не следует ходить!

Хитер милейший и добрейший Василий Петрович, но Соколов отделался общими фразами и о любви, и о доверии. О нем же заботился – сам влипнет и типографию провалит.

И все же пришлось ввести в типографию еще одну супружескую пару. Квартира у них была удобнейшая, здесь можно было хранить продукцию, отпечатанную типографией. Жили они скромно, тихо. Кому в голову придет, что глава дома – социал-демократ… Кажется – так, пожилой мещанин, и жена у него мещаночка.

А жена, Мария Ильинична, взялась за роль прачки. На саночках возила в домик чистое белье, брала в стирку грязное. А под бельем укладывала бумагу, привозила прокламации, прятала в квартире, в дровяном сарае. Один раз чуть было не попалась с этим сараем. Да сошло, соседка оказалась недогадлива.

Привезла Мария Ильинична и первую брошюру-листовку «Хроника восточного бюро РСДРП» – пятьсот экземпляров. Соколов чуть ли не плясать пустился, увидев ее, а Квятковский сиял:

– Ну кто скажет, что самоделка? Печать-то, печать какая – любо-дорого!

– Скорей ее по заводам, в железнодорожные мастерские, на пристань…

– Э, нет, но торопись, братец. В Самаре мы пока распространять не будем, сначала разбросаем где-нибудь подальше, хотя бы в Пензе.

Василий Николаевич был не на шутку встревожен известиями из Саратова. «Заграница» прислала багажом на этот город большую корзину литературы. Зарубежные товарищи предупредили, что груз плохо упакован и его нужно как можно скорее получить.

А в Саратове почему-то не торопились. На станции заметили повреждение упаковки и вскрыли корзину, там – литература. Для дознания передали железнодорожным жандармам.

Об этом неприятном происшествии и сообщал Абалдуев, ветеринар на саратовской бойне, один из руководителей местной социал-демократии.

Корзину нужно выручать. А вот как это сделать? Богомолов не знал, но был уверен, что он сумеет. Соколову ничего иного не оставалось, как согласиться. Больше послать некого.

Соколов в последние дни не находил себе места. Из Саратова давно должны были поступить известия, а Богомолов молчит. В конце концов черт с ней, с корзиной, хоть и жалко терять литературу, но люди дороже. А что, если Маэстро попался? Молодой и неопытный, он может сболтнуть лишнее или просто проговориться. К тому же человек он горячий, при аресте так жандармам в руки не дастся, откроет стрельбу. А время для револьверов еще не приспело. Обвинят Богомолова в анархизме, свяжут террористические действия его с партией, которая против индивидуального террора…

Эти дни ожидания, дни невольной паузы на транспорте стали для Соколова и днями размышлений. Раньше все как-то некогда было. А может быть, встреча с Богомоловым натолкнула на новые мысли?

Вот такие, как Маэстро, не прошли сколько-нибудь серьезной школы политического, революционного воспитания. А кто виноват? Он, Соколов, виноват. Гоняет Богомолова из конца в конец да еще поругивает за лихость. А теперь парень тянется к серьезной революционной учебе. Сколько раз Соколов замечал: привезет Маэстро очередную партию литературы, начнет ее сортировать – ну и пропал. Не столько сортирует, сколько читает. Да еще с оглядкой – боится, чтобы не отругали за задержку.

Но где же Маэстро? Где?

Соколов ловит себя на мысли, что нервы у него начинают сдавать. И почему ему все рисуется в черных красках? Ведь если бы Богомолов попался, Абалдуев обязательно известил бы.