Текст книги "Последняя подопечная"
Автор книги: Ким Малаховский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)
Районные власти – губернадорсильо, полицейский комиссар и судьи – назначались на два года. В выборе кандидата участвовали местные чиновники, но решающее слово оставалось за губернатором. До истечения срока полномочий должностных лиц губернатор созывал муниципальный электорат из 13 человек: губернадорсильо, шесть деревенских принципалов и шесть сельских старост, находившихся на своих постах свыше 25 лет. Это собрание тайным голосованием избирало судей, обязательно из числа лиц, занимающих или занимавших пост деревенского старосты, и двух кандидатов на должность губернадорсильо (третьим кандидатом считался функционирующий губернадорсильо).
Как правило, губернатор должен был назначать на должность того из кандидатов, который набирал большее число голосов. Но мог назначить и другого, объяснив при этом свой выбор.
Назначенный таким образом губернадорсильо получал исключительные полномочия у себя в районе, где он действовал без каких-либо консультаций с принципалами деревень и сельскими старостами. Лишь при чрезвычайных обстоятельствах он созывал муниципальный совет, представлявший население района.
Таким образом, испанская колониальная администрация состояла из губернатора, его помощника, главного судьи, казначея, руководителя общественных работ, санитарного врача, начальника порта, сборщика налогов и регистратора землевладений.
Эта система управления сохранилась до последних дней испанского господства на Марианских островах, т. е. почти до конца XIX столетия.
II
Испанская колонизация островов Микронезии, особенно в первый период, оказала губительное воздействие на жизнь их населения. Замечательный русский мореплаватель О. Е. Коцебу, посетивший Марианские острова в начале XIX в., с грустью замечал в своих записках: «Достойно сожаления, что испанцы при захвате этого архипелага и насильственном насаждении здесь католичества истребили все коренное население»{27}.
Это действительно так и было. Отец Санвиторес, в 1669 г. совершая поездку по Марианским островам, подсчитал, что население архипелага составляло около 100 тыс. человек. К концу XVII в. количество аборигенов Марианских островов не превышало нескольких тысяч. Пытаясь исправить положение, испанцы стали завозить туда жителей из других районов (главным образом с Филиппин и из Мексики), которые, смешиваясь с коренными обитателями, образовали, в сущности, новую народность. Представить себе внешность, характер, правы и обычаи аборигенов Марианских островов можно, лишь обращаясь к описаниям тех европейских мореплавателей, которые посещали архипелаг на протяжении XVI–XVII вв.
Спутник Магеллана – Антонио Пигафетта, ставший летописцем его плавания, так описывал жителей Гуама: «Каждый из этих туземцев живет согласно своей воле, так как у них нет властелина. Ходят они нагие, некоторые носят бороду и черные волосы, опускающиеся до пояса. Они носят подобно албанцам небольшие шляпы из пальмовых листьев. Они такого же роста, как и мы, и хорошо сложены. Они ничему не поклоняются. Цвет их кожи смуглый, хотя родятся они белыми. Зубы их окрашены в красный и черный цвета, они считают это признаком самой большой красоты. Женщины ходят голые, только срамная часть у них покрыта узкой полоской тонкой, как бумага, коры, растущей между древесиной и корою пальмы. Они миловидны и изящно сложены, цвет кожи у них светлее, чем у мужчин. Черные волосы их распущены и падают до земли. Женщины не занимаются полевыми работами, а проводят время за плетением циновок, корзин и изготовлением других хозяйственных предметов из пальмовых листьев. Пищу их составляют кокосовые орехи, бататы, фиги величиной в одну пядь, сахарный тростник и летающие рыбы, помимо другого съестного. Они мажут тело и волосы кокосовым и кунжутным маслом. Дома их построены из дерева, крышей служат жерди, на которых лежат листья фигового дерева длиною в две пяди; имеются полы и окна. Комнаты и постели убраны очень красивыми пальмовыми циновками. Спят они на пальмовых тюфяках, очень мягких и нежных. Иного вида вооружения, кроме копья с насаженной на его конце рыбьей костью, у них не имеется… Они бороздят море на своих лодчонках, что служит развлечением как мужчин, так и женщин. Они напоминают собой физолеры (небольшие быстроходные лодки на веслах. – К. М.), но они уже, некоторые окрашены в белый или красный цвет. Напротив паруса лежит заостренное в конце бревно; к нему накрест прикреплены жерди, опускающиеся в воду, чтобы уравновесить лодку. Парус изготовляется из сшитых вместе пальмовых листьев… Рулем служит лопасть, похожая на лопатку булочника, с куском дерева на конце. Корма служит также и носом; в общем, они напоминают дельфинов, которые перескакивают с волны на волну. «Воры» (островитяне. – К. М.), судя по знакам, которые они делали, были в полной уверенности, что, кроме них, на свете иных людей нет!»{28}.
Заселение Марианских островов, как считают, шло из Юго-Восточной Азии через Филиппины и Каролинские острова. На многие столетия связь между людьми, осевшими на Марианских островах, и внешним миром была прервана. Не удивительно, что аборигены Гуама считали себя единственными жителями земли.
Приведенное нами выше описание внешнего вида жителей Гуама, видимо, вполне соответствовало действительности, поскольку оно, в общем, не отличается от других описаний, сделанных европейцами в первые десятилетия после испанской колонизации острова. Приведем, например, слова Санвитореса: «У жителей Марианских островов цвет кожи несколько светлее, чем у филиппинцев, они выше ростом, дороднее и сильнее европейцев, приятны внешне, с привлекательными лицами. Они настолько тучны, что кажутся распухшими. Они остаются в добром здравии до преклонного возраста и очень часто живут до девяноста или ста лет…»{29}
В первых сообщениях европейцев об аборигенах Марианских островов подчеркивались большая физическая сила последних и их атлетическое сложение. Так, в одном из них говорилось, что туземцы огромного роста и очень сильны: «один из них, стоя на земле и схватив за ноги двух рослых испанцев, мог приподнять их на один фут (фут равен примерно 30 см. – К. М.) так легко, как если бы они были детьми»{30}. Пользуясь пращой, островитяне бросали камень с такой силой, что он глубоко проникал в ствол дерева.
Европейцев поражало умение туземцев великолепно плавать. Однажды к испанскому моряку, который с мечом в руке стоял на вахте, незаметно подплыл абориген, «выхватил у него меч и поплыл обратно. Когда моряк закричал, несколько солдат приготовились стрелять в туземца из аркебуз, как только тот вынырнет из воды. Заметив это, островитянин показался на поверхности, махая руками и давая понять, что у него ничего пет. Это заставило солдат воздержаться от стрельбы. После нескольких минут отдыха туземец снова нырнул и плыл под водой, пока не оказался вне досягаемости аркебуз. Уверенный в своей безопасности, он взял меч, который был спрятан между ног, и стал делать им выпады, посмеиваясь над теми, кого так легко обманул»{31}. Аборигены плавали так превосходно, что могли поймать рыбу руками.
Согласно ранним описаниям европейцев, древние жители островов были веселы и дружелюбны, обладали редким упорством и храбростью. Францисканский миссионер, который в 1596 г. жил на Марианских островах, писал о том, что аборигены сговорчивые люди, они «угощали его и его спутников и оказывали им большое уважение»{32}. Когда того требовали обстоятельства, островитяне становились серьезными, но чаще пребывали в состоянии беспечности и довольства, рассказывая истории, забавляясь, танцуя, состязаясь в силе и ловкости. Они получали большое наслаждение от шуток и розыгрышей. Как уже говорилось, Ф. Магеллан посчитал аборигенов Марианских островов весьма склонными к воровству. Но он ошибся. «Наши люди, – пишет современный гуамский ученый И. Гуерреро, – в древние времена жили племенами… Каждое племя само себя обеспечивало всем необходимым для жизни… Распределение товаров производилось на основе системы обмена. Обмен осуществлялся как между племенами, так и внутри племени между его членами… Система обмена дожила в сократившемся объеме до второй мировой войны. Некоторые ее элементы сохранились и поныне. Магеллан назвал Гуам островом Воров по совершенному недоразумению. Магеллан взял воду, продукты питания и другие вещи у наших людей, а наши люди взяли то, в чем они нуждались, с кораблей Магеллана. Магеллан назвал это воровством, а наши люди восприняли это как обмен»{33}.
Священник Ф. Гарсиа отмечал, что, «хотя островитян называют ворами из-за нескольких стянутых кусков железа с нашего корабля, они не заслуживают этого прозвища. Они оставляют открытыми свои дома, и очень редко из них что-нибудь пропадает»{34}.
В ранних сообщениях европейцев об островитянах говорилось, что аборигены-мужчины не носили никакой одежды, «даже лоскутка на срамных местах», а женщины или обвязывали вокруг талии шнур, «к которому привешивали немного травы или листьев деревьев»{35}, или прикрывались небольшими передниками, сделанными из пальмовых листьев. Во время рыбной ловли мужчины иногда надевали маленькие шляпы конической формы и зеленые козырьки из листьев, защищавшие от резкого света, изредка обувались в сандалии из пальмовых листьев. В праздники женщины вплетали в волосы венки из цветов, на шею вешали ожерелья из панциря черепахи или красных ракушек, которые ценились очень высоко, а к поясу привязывали нитки с маленькими кокосовыми орехами, которые красиво смотрелись поверх юбки из травы или листьев. Единственным украшением мужчин была тщательно сделанная трость. Об этом сообщил отец Гарсиа: «Неженатые мужчины… имели обыкновение ходить с палкой, называвшейся тунас, увитой причудливым орнаментом и раскрашенной корнями растения, называемого монгу: к рукояти палки они прикрепляли три узкие ленты с тяжелой бахромой, вырезанные из мягкой коры дерева»{36}.
Европейцы отмечали высокое мастерство аборигенов-ремесленников. Поражало прежде всего их умение строить каноэ и жилые дома. Гарсиа писал: «Эти дома были самыми чистыми из тех, что были обнаружены у индейцев; построены из кокосовых пальм и мариа с крышами из причудливо переплетенных кокосовых листьев. В них было по четыре комнаты с дверями или занавесями из того же самого материала. Одна служила спальней, другая – для хранения продуктов, третья – кухней и четвертая, достаточно большая, – для строительства и хранения лодок»{37}.
Каноэ вызывали восхищение европейцев. Сообщениями о них наполнены отчеты всех мореплавателей.
Наряду с небольшими аборигены делали каноэ, имевшие 9–12 м в длину. Они использовались как торговые суда, при торжественных церемониях и во время войны. Вследствие недостатка металла местные жители изготовляли необходимые им орудия из камня и достигли в этом больших успехов. Европейцев поражало качество их топоров, ножей, скребков, наконечников для стрел, молотков и т. д.
Между островами Марианского архипелага осуществлялись торговые операции, денежными единицами служили различные виды ракушек. Торговали марианцы и с жителями Каролинских островов. Так, в 1788 г. большая группа каролинцев прибыла на Гуам за железом. В обмен они давали гуамцам каноэ, тканую одежду, горшки, деревянные коробки, ракушки и другие предметы. Жители островов Яп приобретали на Гуаме камни, которые, по мнению современного исследователя Гуама Лауры Томпсон, «превращали в диски с просверленными отверстиями диаметром 12 дюймов (дюйм равен 2,5 см. – К. М.) и использовали в качестве денег»{38}.
Испанцы называли жителей Марианских островов «чаморро». Относительно происхождения слова «чаморро» существует несколько теорий. Первое письменное упоминание этого слова имеется в книге Хуана Антонио Торноса{39}. Как известно, испанцы, а вслед за ними и другие европейские мореплаватели, посещавшие Ладронские острова, называли местных жителей индейцами. После того как Санвиторес назвал острова Марианскими, их жители стали зваться марианами и именовались так на протяжении всего XVII в.{40} Когда же точно слово «марианы» было заменено словом «чаморро», сказать невозможно. Согласно толкованию, данному Франциском де Лара, слово «чаморро» означало во времена Санвитореса «местная знать»{41}. В этом смысле оно употребляется Ф. Гарсиа в его жизнеописании Санвитореса: «Ни за что на свете никто из вождей, величаемых «чаморро», не женится на плебейке, даже если она очень богата, а он очень беден»{42}.
Другие источники производят слово «чаморро» от двух латинских слов: caput – «голова» и mutilum – «стриженый»{43}. И эта теория имеет определенное основание, поскольку коренные жители Гуама брили головы, оставляя на макушке только хохолок. Некоторые авторы указывают на испанское значение слова «чаморро» – «тучный, жирный», связывая это с тем, что аборигены Марианских островов отличались полнотой{44}.
Сообщают также, что капитан Мануэль де Легаспи назвал жителей Ладронских островов «чаморро», потому что они очень часто повторяли это слово. Означало оно «друг»{45}.
И наконец, есть еще одно толкование слова «чаморро» – это искаженное местное «чамаури» или «чамаулег», т. е. «лучше». Островитяне, окружавшие прибывающие в Гуам испанские корабли, предлагая товары, якобы кричали: «Чамаури!» («Это – лучше»){46}.
А. Пигафетта, характеризуя общество древних чаморро, писал, как мы уже упоминали выше, что у них не было властелина, что они ничему не поклонялись и жили «согласно своей воле».
В действительности это было не так. Более поздние описания европейцами внутренней жизни чаморро рисуют картину, свидетельствующую об их довольно развитых духовной культуре и общественном строе. В обществе чаморро уже была заметно выраженная социальная дифференциация, указывавшая на то, что они находились на грани перехода от первобытнообщинного строя к классовому обществу{47}.
Высший слой общества составляли матуа, которые имели самые большие привилегии, являлись, как правило, землевладельцами и контролировали основную часть богатств острова. Только они приобретали престижные профессии – были воинами, моряками, рыболовами, строителями каноэ и торговцами. Представителю низшего слоя при встрече с матуа предписывалось кланяться и отводить глаза в сторону. Люди низшего слоя не имели права есть или пить в домах матуа или даже слишком близко подходить к ним. Они могли спрашивать матуа, только сидя на корточках и всегда с далекого расстояния.
Средний слой состоял из так называемых атчаот. Они являлись членами семей или близкими родственниками матуа и обладали почти теми же привилегиями, что и представители высшего слоя, помогали матуа в их делах.
Представители низшего слоя – манчатчанг – находились почти на положении рабов. Они были изолированы от остальной части общества, и их жизнь подчинялась целой системе регламентаций и табу. Им запрещалось становиться воинами, моряками, строителями каноэ и независимо от специальности и способностей порывать со своей социальной группой. Лаура Томпсон считает, что «представители низшего слоя являлись потомками древнейшего населения Марианских островов, покоренного в предысторические времена чужеземными пришельцами, занявшими на острове господствующее положение. Их низкорослость по сравнению со знатью могла быть следствием недоедания и вообще низкого уровня жизни, а не отличительной чертой расового типа»{48}.
До испанского владычества жители островов объединялись в роды по материнской линии. Вследствие этого женщины занимали в обществе весьма влиятельное положение. Каждый род состоял из нескольких семей, каждая семья включала супружескую пару, ее детей и других близких родственников. Семьи, которые образовывали род, были связаны крепкими социальными и экономическими узами, обязанностями, традициями. Деревни, в которых жили аборигены, располагались либо на побережье около небольшой бухты, либо на берегах реки, что обеспечивало их пресной водой, либо на высоком труднодоступном холме, что гарантировало им безопасность в случае нападения врагов. По сообщениям Санвитореса, в прибрежных деревнях насчитывалось 50–150 хижин, в деревнях внутренних районов – от 6 до 20.
Несмотря на то что островитяне не имели верховного вождя и общих законов, у них существовала определенная система управления. Острова делились на районы, включавшие одну или несколько деревень. В каждом районе знать, как мужчины, так и женщины, образовывала своего рода совет. Самый уважаемый мужчина из числа наиболее старых по возрасту представителей знати назначался вождем. Он назывался «магат-лахе», а его жена именовалась «мага-хага». Жители одного района весьма недружелюбно относились к жителям других районов. Нередкими были столкновения между ними. Воображаемое оскорбление или малейшая несправедливость оказывались достаточным поводом к войне. Обычно, однако, войны очень скоро заканчивались миром и были не слишком кровопролитными. Сторона считала себя побежденной, потеряв убитыми одного или двух воинов. Основным оружием аборигенов являлись копье и праща. Снаряды для пращи имели овальную форму и приготовлялись из камней или обожженной глины. Методы, которыми аборигены вели войны, свидетельствовали об их воинском искусстве и сообразительности, что испанцы испытали на себе в первый период колонизации островов.
О религии древних чаморро известно очень мало. Сохранились лишь отрывочные свидетельства на этот счет в ранних сообщениях европейцев. Так, Мендоза в 1586 г., находя, что Марианские острова – «чрезвычайно здоровая и плодородная местность» и что потому «их жителей будет легко обратить в христианскую веру», сообщал о религиозных ритуалах и церемониях аборигенов. «Как можно было понять, – писал он, – все они являются язычниками и поклоняются идолам и дьяволу, которому приносят в жертву добро, добытое в войнах с соседями»{49}. У островитян не было вероучения, касты жрецов, храмов. Существовали мифы, суеверия, культ предков. Останки предков туземцы бережно хранили в своих домах, смазывая кокосовым маслом, и поклонялись им. Санвиторес сообщал, что чаморро почитали духов мертвых, называвшихся «анити», и верили, что те – священные и могущественные – могут помочь им, а рассердившись, причинить большой вред. С духами умерших общались профессиональные колдуны – макахна, которые, по представлениям аборигенов, обладали способностью навлекать болезнь и смерть, вызывать дождь и приносить удачу в рыбной ловле. Очевидно, макахна знали некоторые приемы черной магии. Они, например, использовали «грязь», оставляемую врагами, т. е. слюну, пучок волос, ногти и т. д. Из суеверного страха перед макахна островитяне поэтому старались никогда не плевать вблизи чужого дома. Позднее появились колдуны какахна, которые будто бы вызывали и лечили болезни. Навыки колдовского дела нередко передавались по наследству.
Общественный строй, экономические условия жизни аборигенов Каролинского и Маршаллова архипелагов не походили на общественный строй и экономические условия жизни марианцев.
На Каролинских и Маршалловых островах ко времени прихода европейцев тоже произошло расслоение общества и образовались две группы: «благородные» и «простые». «Благородные» – вожди – не занимались физической работой. Они отличались от «простых» людей и внешне: особой татуировкой и украшениями. Дома их были лучше и находились в некотором отдалении от поселений. Вожди являлись единственными распорядителями земли. Они имели огромную власть над подданными, распространявшуюся не только на имущество простолюдина, но и в значительной степени на его личность.
На Каролинских островах вожди – томоль – стояли во главе обширных владений. Им подчинялись другие вожди, находившиеся к тому же в иерархической зависимости друг от друга.
Известный русский мореплаватель Ф. П. Литке, тщательно исследовавший в 20-х годах XIX в. острова Каролинского архипелага, оставил интересные заметки, дающие современному читателю живое представление о каролинцах тех времен. Кстати говоря, по свидетельству Литке, власть томоль, или тамолов, как он писал, была не одинаковой на разных островах архипелага. На острове Лугунор Литке познакомился с вождем по имени Селен. «Никто не оказывал ему ни малейшего уважения, – отмечал Литке, – и, кажется, он был не богаче других. Одно отличие старшин в том, что они имеют по нескольку домов: особый для женщин, особый для больших лодок и т. п. Вообще не заметили мы здесь следов исключительного права на землю или произведения ее, как на Юалане» (Уалан, или Кусаие. – К. М.){50}.
В «Общих замечаниях об острове Юалане» Литке писал: «Старшины их, юросы, разделяются на два класса, главные, которым принадлежат все земли… и второстепенные… Каждый главный юрос имеет под собой несколько второстепенных. Последние оказывают такое же уважение первым, какое им – простолюдины». Касаясь положения простолюдина, Литке отмечал: «Последний не имеет никакой собственности. Он может пользоваться сахарным тростником, сколько нужно для его пропитания, иногда пользуется хлебными плодами, но кокосов не касается… Во время прогулок наших мы часто просили кокосов, которыми деревья были отягощены, но всегда получали в ответ: юрос Сипе, юрос Сеза; и никто не решался сорвать ни одного…»{51}
Описывая внешность жителей Юалана, Литке замечает: «Цвет тела обоих полов каштановый, у женщин светлее, чем у мужчин. Рост последних не выше среднего… Мужчины ходят совершенно нагие, за исключением узкого пояса с мешочком, надеваемого наподобие суспензория и удовлетворяющего всем требованиям приличия. Как пояс, так и ткань из волокон бананового дерева, на него употребляемая, называются тол. Женщины носят кусок такой же ткани по поясу, шириной вершков шесть. Эта полуюбка обвязывается так слабо, что женщины по большей части должны ходить согнувшись, чтобы необходимая вещь эта держалась на сгибе крестца»{52}.
Говоря о жителях острова Понапе, Литке сообщает дополнительные подробности о внешности и одежде островитян Каролинского архипелага. «Цвет тела их представляет переход от каштанового к оливковому. Роста выше среднего, статны, кажется сильны, всякое движение их показывает решительность и ловкость. Одежда их состоит в коротком, пестром переднике из травы или растений и высушенной коры бананового дерева, который, привязываясь к поясу, висит до половины лядвей, подобно тому, как у обитателей Радака (остров в Маршалловом архипелаге. – К. М.). На плечи нанизывается кусок ткани из коры тутового дерева (шелковица); иногда посредине его есть прореха, через которую он надевается на голову, совершенно подобно южноамериканскому пончо и плащам, употребляемым на западных островах этого архипелага. Пояс, подобный известному маро островов Полинезии и отличающийся от юаланского тола тем, что не имеет мешочка, кроится из ткани, выделываемой из банановых волокон. Волосы, не завязанные и не завитые, остаются всклокоченными в беспорядке. На голову повязывается, подобно повязкам наших девушек, кусок ткани из той же коры длиной аршин (около 72 см. – К. М.) или полтора и шириной около двух вершков (вершок равен примерно 5 см. – К. М.), служащей им пращой. Знакомство с нами начинали они часто тем, что снимали с головы убор этот и нам дарили»{53}.
Литке подробно описал жилища островитян: «Дома их приспособлены к климату как лучше. Четыре высоких столба связываются вверху попарно под острым углом и в большей или меньшей высоте от земли, следуя по величине дома. На них накладывается стропило, которое составляется из трех жердей, соединенных таким образом, что концы его подняты около 10 футов над серединой, отчего крыша получает вид огромного седла… К столбам и стропилу прикрепляются поперечные и продольные жерди, вокруг которых переплетается крыша из пандановых листьев, не достигающая земли фута на четыре. Пустое пространство это заставляется щитами, сплетенными из тростника или расщепленного бамбука. Для выхода дыма особого отверстия нет; он выходит в дверь или теряется на верхней части крыши. Из-за высоты домов воздух в них никогда не спирается и всегда бывает чистый и прохладный»{54}.
По словам Литке, рыба и раки – единственная животная пища, употребляемая островитянами. «Они не имеют съедобных четвероногих животных; но леса их изобилуют голубями и курами, а берега куликами, которых они, однако, не едят. Главную их пищу составляют хлебные плоды, кокосы, корень катак, таро (аронник, арум), бананы, сахарный тростник и проч., которые они едят часто сырыми или просто спеченными, частью же в разных смесях»{55}.
С большой симпатией Литке описывает нравы и обычаи островитян. «Мужчины всех классов весьма любят собираться в кружок и разговаривать. Пристойность собраний их поистине достойна подражания… не заметили мы никогда неудовольствия, ни спора, ни крупного слова… Говорить тихим голосом есть общий обычай… Мы не заметили между ними азартных игр… Они не имеют совершенно никакого оружия, даже палки, против человека назначенной… Все доселе сказанное уже свидетельствует об удивительной доброте нрава сего народа, которому едва ли можно найти подобный в свете… Но больше всего обнаруживается кроткий, уживчивый нрав их в семейном быту. Поэты не выдумали бы здесь беса брачного, но, конечно, и бредней о Дорисе и Дафне. Супруги относятся друг к другу дружелюбно и, по-видимому, на равной ноге… К детям как отец, так и мать нежны, но без гримас… Дети их вообще благонравны; окруженные ребятами, не слышали мы никогда писка и визга их; в толпах мальчиков не заметили ни разу ни ссоры, ни драки… Беспримерная кротость нрава не исключает в них большой веселости. Кажется, они не знают, что такое скука; всегда рады случаю посмеяться, хотя бы это было на собственный счет их, кажется, охотнее смеялись над собой, нежели над другими»{56}.
Интересно отметить, что Литке прекрасно разобрался в причинах «воровства» островитян. «Народ, – писал он, – для которого в тесных пределах небольшого островка заключается мир и который только что узнал о существовании породы людей, от него отличной, никак не может иметь тех же понятий о справедливости и собственности, какие имеем мы. Поэтому наказывать его по-нашему за то, что, по нашим понятиям, есть преступление, конечно, было бы несправедливо и жестоко»{57}.
С такой же симпатией описывает Литке жителей острова Лугунор: «Мы нашли их гостеприимными, добродушными, скромными, приятного обращения»{58}.
С большим уважением говорит Литке об аборигенах как об искусных мореходах и рыболовах. «Лодки, на которых островитяне проводят половину своей жизни и совершают плавания, о которых финикияне и думать не смели, нашли мы… вполне соответствующими своему назначению… Морские путешествия их достойны удивления. Кроме великой смелости и сметливости, требуют они и подробного знания мест»{59}. «Рыболовные орудия, – продолжает Литке, – делают честь изобретательному их уму»{60}.
Мы уже видели, какие страшные последствия имела колонизация Испанией островов Марианского архипелага. Каролинскими и Маршалловыми островами испанцы, как отмечалось, с самого начала интересовались гораздо меньше, поскольку они лежали в стороне от главного маршрута галионов из Акапулько в Манилу, а с течением времени совсем утратили к ним интерес.
Англичане, побывавшие на Каролинском архипелаге в 1783 г., отмечали, что испанские власти, для которых эти острова «никогда не являлись объектом внимания», совершенно о них не заботились{61}. В 1895 г. команда британского траулера, высадившаяся на островах Палау, не нашла там ни испанского гарнизона, ни христианской миссии, ни торговой станции.
III
Со второй половины XIX в. на тихоокеанской сцене весьма активизировались Германия и США. Они спешили принять участие в колониальном разделе.
К тому времени и та и другая державы хотя и не обладали колониями, но уже прочно обосновались на Тихом океане.
Еще в 1831 г. прусское китобойное судно «Принцесса Луиза» посетило Гонолулу. В 40-х годах заходы германских китобоев на острова Океании стали носить регулярный характер. В 1846 г. на Таити, например, побывало 7 германских торговых судов, в 1847 г. на Гавайях – 21 китобойное судно.
Важнейшая роль в укреплении германских позиций в Океании принадлежала гамбургской компании «Годефруа и сын». Ее глава Иоганн Цезарь Годефруа, потомок французского эмигранта-гугенота, сумел превратить свое предприятие в крупнейшее в Гамбурге. Еще в 1845 г. он начал торговлю с Маркизскими и Гавайскими островами и открыл представительство в Перу. В период «золотой лихорадки» в Америке Годефруа несколько отвлекся от Океании и сконцентрировал внимание на Калифорнии и Виктории, но со спадом там деловой активности вновь вернулся к тихоокеанским островам. В 1855 г. представитель его фирмы в Перу Август Унсельм был послан на Каролинские острова. По пути он посетил острова Туамоту, Самоа, Тонга, Фиджи и Таити.
В докладе, представленном Годефруа, Унсельм писал, что лучшим местом для организации агентства фирмы в Океании был бы порт Апиа (остров Уполу, Самоа). Получив поддержку фирмы, Унсельм в следующем году вновь посетил Самоа, а в середине 1857 г. создал там агентство, которым руководил в течение семи лет. Через два года «Годефруа и сын» монополизировали всю торговлю Самоа.
К 1860 г. в Aпиa ежегодно приходило 14 германских, И английских и 13 американских судов. В 1861 г. агентство экспортировало 700 т кокосового масла, что на 100 т превышало весь экспорт масла с самоанских островов в 1858 г. В марте 1864 г. Унсельм погиб, возвращаясь из поездки на Фиджи. Его заменил Теодор Вебер, еще более предприимчивый делец. Вебер обратил внимание на то, что кокосовое масло доставляется в Европу сильно загрязненным и его приходится там специально очищать. Он предложил вывозить копру – ядро кокосового ореха, что значительно упростило дело. Вскоре копра стала главной статьей экспорта островов Океании, и такое положение сохраняется до сих пор.
Самоанское агентство «Годефруа и сын» наладило оживленную торговлю и с другими тихоокеанскими островами, особенно с Тонга. Увеличилось число ежегодных заходов германских судов на эти острова. Так, если в 1868 г. Самоа и Тонга посетило всего 65 торговых судов (из них 24 германских), то в 1878 г. – уже 120 (причем германских – 72). В 1878 г. с этих островов было вывезено товаров на 1525 тыс. марок, в том числе в Германию – на 1395 тыс. марок, а ввезено соответственно на 2576 тыс. и 2427 тыс. марок.
С 1871 г. фирма «Годефруа и сын» начала свою деятельность на Новой Британии. Через четыре года в торговлю с Новой Британией включилось и другое германское торговое предприятие – «Хернштейм», распространившее затем свое влияние на Каролинские острова. Германские предприниматели успешно торговали копрой, какао, кофе, сахаром.
