Текст книги "сон для двоих (СИ)"

Автор книги: Ким Сатарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Сатарин Ким К
сон для двоих

Ким Сатарин

Сон для двоих

Земля – 1

Вот если классического бедуина посреди Сахары спросить, что сейчас происходит на побережье тихоокеанских островов, и он неожиданно начнет лепетать что-то про катящиеся водяные валы, захлестывающие дома и деревья, что подумает рядовой обыватель? Уточняю: наш гипотетический бедуин отродясь из пустыни не вылезал, а океан представляет себе исключительно по рассказам – даже не очевидцев, а тех, кто слышал рассказы очевидцев. Так что, – подумает обыватель, – ясное дело, наделен бедуин потрясающими экстрасенсорными способностями. А окажись вместо обывателя рядом с бедуином журналист (понятно, там и должен оказаться журналист, обывателю не придет в голову задавать подобные вопросы), в печати наверняка появится очередная статья о чудесах, которые наука не в силах объяснить. А объяснение-то простое, до него даже первоклассник способен додуматься. Видел наш бедуин в оазисах какие-никакие водоемы, пусть те же лужи. И рябь на их поверхности, поднимаемую ветром, видел. А про океаны – слышал. И смог сделать простой вывод о величине океанских волн. Экстраполировал размер, научно выражаясь. А островов в океане столько, что в любой момент времени на каком-нибудь из них штормит...

Я, когда погода позволяет, обычно хожу на работу пешком. Сегодня было мокро, но умеренно мокро. Можно не бояться, что проезжающая машина забрызгает с головы до пят или что ботинки промокнут в бесконечных лужах, обойти которые попросту невозможно. С неба сыпалась мелкая морось, от которой, как и от осеннего ветра, меня надежно защищала ветровка. Я шел по засыпанному грязным песком тротуару, погруженный в свои мысли. Со мной так часто бывает: вдруг я начинаю обдумывать некие реальные или гипотетические ситуации, не имеющие к моей жизни прямого отношения. Косвенное, однако, отношение такие умственные упражнения ко мне все же имели. Этакий тренинг на формулирование мыслей и позиции по теме, по которой хоть изредка, а приходится высказываться. Это я в данном случае про экстрасенсорику.

Были у меня и знакомые экстрасенсы, а мой приятель, психолог, даже работал в группе по исследованию экстрасенсов. И, при всей приверженности строгой академической науке, он не считал их всех шарлатанами и мистификаторами. Мои же собственные знакомые баловались целительством. Результаты были неплохими, но в какой степени их можно объяснить обычным психотерапевтическим воздействием – вопрос, не имеющий ответа. Психотерапевтические приемы ведь не обязаны быть внешне заметными и вполне могут быть поданы в любой другой упаковке. Во многих случаях так даже лучше.

На перекрестке я перешел на другую сторону, дождавшись зеленого света. Старею: раньше я пересекал улицы, где попало – то есть где удобнее. Но раньше и движение на улицах было заметно слабее. Теперь делаю все по правилам. Дольше и дальше, зато спокойнее. Сегодня я уже легко допускаю, что однажды, шагнув на проезжую часть, элементарно забуду посмотреть налево. После пятидесяти уверенность в собственной безошибочности исчезает, размытая то ли утратой гормонов, то ли печальным жизненным опытом, то ли подаваемыми телом недвусмысленными сигналами – ты, мол, парень, уже не молод. Старательно выбирая, куда поставить ногу – некогда асфальтированный, тротуар покрылся выбоинами и грязью – я добрел до центральной улицы. У нас в городе, даром что областном, как в плохой деревне – есть одна улица, на которой и сосредоточена вся жизнь. В данном случае жизнь транспортная, по центральной улице ходило три четверти всего транспорта города, так что перейти можно только на светофоре.

А там, едва удалившись от главной улицы на сто метров, я очутился среди одно– и двухэтажных деревянных и полудеревянных домов 19 века. Грязь, кучи гниющих отбросов, разваливающиеся сараи и гаражи, поваленный штакетник, дощатые будки сортиров, выщербленные кирпичные стены. Здесь следовало опасаться собак, прикормленных местными жителями и возомнивших эти проходные дворы своей законной территорией. Иногда они всей стаей без всяких причин набрасывались на случайного прохожего, облаивая его со всех сторон. И какая-то всегда норовила подобраться поближе, причем обязательно сзади. В мирные ее намерения как-то не верилось. Впрочем, с ее точки зрения все выглядело иначе: тяпнуть прохожего за ногу, чтобы по чужой земле не ходил – это ли не высшая собачья доблесть?

Пройдя метров сто вдоль трамвайных путей, я подошел к одноэтажному нашему учреждению. Как всегда при дожде, напротив входа образовалась большая лужа, так что следовало выждать, пока в потоке машин образуется брешь, чтобы не быть облитым потоком брызг по самые уши. И даже водителей обвинять не в чем – лужа тянулась почти до трамвайных путей, объехать ее невозможно, а снижать скорость на каждой луже – это любого водилу до инфаркта доведет в полчаса. Лужи на многих улицах нашего города при хорошем дожде – сплошные, ливнёвка совершенно не справляется. Нет, город, в котором жил почти тридцать лет, я категорически не любил.

Мой сосед по кабинету, носивший прозвище Пушкин (к поэзии – никакого отношения, просто потому, что Александр Сергеевич), тихо буркнул приветствие и продолжил двигать мышкой, уперев глаза в монитор. То ли он пасьянсы раскладывал, то ли документы какие составлял – вероятность того и другого была примерно одинакова.

– Что у нас новенького? – поинтересовался я, не рассчитывая на содержательный ответ.

Новостей в нашей забытой богом и нормальными людьми конторе ожидать не приходилось. В кабинете размещались сразу две службы – с полагающимся набором специалистов. Иногда их в кабинете сразу оказывалось аж целых пять штук. Или голов, или экземпляров – как кому удобнее. Задачи обеих служб, если попросту, заключалась в написании соответствующих бумаг. Служба, где трудился я, писала одни бумаги, та, в которой работал Пушкин – другие. Именовалось это оказанием помощи, но реальная роль наших бумаг представлялась мне весьма сомнительной. Однако многие из наших клиентов об этом не подозревали, продолжая верить нашему государству. Вредно все-таки смотреть телевизор...

– Тебя там один мужичок искал, – буркнул Пушкин, не отрывая взгляда от монитора, – сказал, в два часа подойдет.

Ланзор – 1

Огненный шар Кюи наполовину выглянул из-за зубчатой кромки горизонта. Острые вершины ареак за окном окрасились желтым, а на вездесущих Грибах засияли розовые отблески. Навир крутанул ручку крана и с отвращением поглядел на ржавую тонкую струйку – вода, как часто бывало поутру, не протеклась, не промыла заржавелые трубы. А ждать некогда. Отпив воды из чайника и сжевав утренний бутерброд, он выскочил на свежий воздух. Вчера привезли аппарат очистки воздуха, и сегодня предстояла его разборка для последующего ремонта. Дело было ответственным, их отделение такую работу раньше не выполняло и без его участия обойтись не могли. По тропинке, петляющих среди обветшалых двухэтажных домов Навир в несколько минут добрался до края поселка. Здесь с огромного Гриба его окликнул грибник Астольд:

– Не спеши так, все равно придется регулятора Синих ждать.

– Зачем Синим наш участок понадобился? – вопросил изумленно Навир, останавливаясь возле ножки Гриба.

Ножка, абсолютно ровная, достигала трех метров в диаметре. Обычный человек, прикоснувшись, счел бы ее упругой: только грибники могли вонзать в нее кисти и ступни, добираясь таким образом до возвышающейся на восьмиметровой высоте шляпки. Астольд неспешно слез, пожал соседу руку и равнодушно ответил, что ремонтный участок регулятора совершенно не интересует.

– Он по твою душу. Вербовать тебя будет...

Астольд, тридцатилетний чиновник местного образования, прекрасно знал, как Навир относится к Синим. И когда тот демонстративно фыркнул, спокойно сказал: – Я и говорю, не спеши. Он еще не приехал.

Грибники, вообще-то, славились всезнанием. Навир полагал, что постоянное потребление сукомы позволяет развить некоторые телепатические способности. Астольд всегда утверждал, что это слишком индивидуально и зависимость здесь не столь выраженная.

– Я не тебе этим счастьем обязан?

– Мне, – признался сосед. – Но ты все равно никуда бы не делся. Потрогай Гриб...

Такие предложения грибники обычным людям не делали. Ощутив, что в животе внезапно образовалась сосущая пустота, Навир ткнул в белоснежную ножку тремя выставленными пальцами. Пробив тонкую кожицу, первые суставы пальцев увязли в упругой массе.

– Через седьмицу сможешь взобраться, – пообещал Астольд и улыбнулся, погладив гладкую поверхность ножки. – Добро пожаловать в грибники, Навир Асамбер.

До леса Навир добрался, не видя и не слыша того, что творилось вокруг. В голове билась мысль: "Я – грибник? Да может ли такое быть! И что теперь делать?" Оказавшись среди стройных рядов ареак, он немного пришел в себя. Как всегда, смолистый дух волшебного дерева прочистил мозги. Парень осознал, что так оно и есть, Астольд не ошибался. Грибники вообще видят обычных людей насквозь. Еще бы, постоянно сукому употреблять! Простым-то людям она только в дни Изъявления Лояльности доступна. Из случившегося с неизбежностью следовали нешуточные последствия. Говоря прямо, отныне он волей-неволей начинал другую жизнь. Прежние взгляды, увлечения, друзья – все сохранится ненадолго, а потом будет забыто, как забывают дети, подрастая, любимые игрушки.

"Дружить я буду больше с грибниками. Для них я равный, а не существо, наделенное сверхчеловеческими способностями. А вот лесникам я, пожалуй, стану врагом, они грибников не жалуют". Он подошел к леснику, сосредоточенно выравнивающему землю у корней ареаки.

– Халсим, как жизнь?

– Спасибо, все нормально. Ты на работу идешь, Навир?

– Да, дела не ждут. Кстати, Халсим, а вот ты смог бы с грибником дружить?

Халсим, выпрямившись, пристально на юношу взглянул, что-то соображая.

– Смотря что за человек. Вопрос не праздный, я думаю?

Навир кивнул, не понимая, с печалью или гордостью. Обуревающие его чувства искали выход. Беседа с лесником подходила для этого менее всего, но никого другого сейчас рядом не было.

– Вообще-то некоторые грибники в партии Леса состоят, – уклончиво промолвил Халсим.

– А некоторые лесники в партии Леса как раз не состоят, – возразил юноша. – Давай не будем о партиях. Столь ли велик разрыв между грибниками и лесниками? Ведь с обычными людьми иногда дружат и те, и другие.

– С обычным человеком – это не дружба на равных, – усмехнулся лесник. – Это скорее дружба взрослого с подростком – бывает, но не типично. А чтобы грибник с лесником... Не слышал.

Да, Халсим никогда еще так с ним не разговаривал. Действительно, раньше он к Навиру относился покровительственно, на что юноша не обижался. Лесник на три года его старше, да и вообще – разве обычный человек сравнится по сообразительности и знаниям с лесником? Смола ареаки поднимала интеллект и творческий потенциал, но секрет ее использования ведом только лесникам. Мальчишки иногда надрезали стволы волшебного дерева, чтобы позже наковырять смолы с надреза. Навир и сам так поступал, и жевал смолу, и на лимонном соке настаивал... Толку с того, ясное дело, не было. Как не было пользы и от попыток подняться на Гриб. С помощью веревок удавалось залезть на шляпку, но источники сукомы внутри, а попасть туда мог только настоящий грибник.

Миновав посадки, молодой человек вышел к своей работе. Символическая ограда окружала три бревенчатых строения под железными крышами, из них доносился монотонный шум станков. Установщик смены встретил его в воротах и хмуро предложил пройти в контору. Там, в общей комнате, ему предстояло дожидаться регулятора Синих.

– А может, я с ним и разговаривать не хочу, – попробовал взъерепениться Навир.

– Вот сам ему об этом и скажи, если уж совсем дурак, – с отвращением и злобой ответил установщик.

Ждать долго не пришлось. Регулятор, молодой человек лет тридцати с бородавкой на левой щеке, в роскошном костюме, быстро вошел в зал и сразу сел рядом с Навиром.

– Епистарг, регулятор от Синих, – он пожал руку Навиру, сообщив, что знает, с кем говорит.

В левой руке Епистарг держал папку с документами, раскрыв ее так, чтобы юноша не видел содержимого. Посмотрев туда, регулятор закрыл папку и взглянул на Навира.

– На днях ты станешь грибником. Я, собственно, здесь поэтому. Пора определяться с будущим. В следующее Изъявление Лояльности ты будешь совершеннолетним. Пора уже сейчас вступить в группу сочувствия Синим, чтобы успеть себя проявить. Ты, я думаю, уже задумывался о карьере?

– Почему Синим? – развел руками Навир, изображая простака, – есть ведь и Красные, и Желтые, и даже Фиолетовые. Я уж не говорю про партию Леса.

– Если ты войдешь в партию Леса, то станешь тигром, принятым в стаю дельфинов, – откровенным образом усмехнулся Епистарг. – Смола ареаки и сукома в одном организме не сочетаются, в крайних случаях даже загнуться можно. От сукомы ты, я надеюсь, принципиально не откажешься?

Так далеко радикализм Навира не распространялся. Сукома стимулировала способности к общению, причем эффект однократного приема – имелся в виду прием на Изъявлении Лояльности, естественно – длился до двух месяцев. Грибники, принимающие сукому гораздо чаще, становились телепатами, пусть их способности и ограничивались небольшим кругом душевно схожих людей. Давала сукома и оздоровительный эффект, поднимала настроение и стимулировала умственные способности. Добровольно избегали ее немногие, и Навир в их ряды вступать не спешил.

– А что, тигры только в партию паханов вступают? – нагло поинтересовался Навир, мечтая побыстрее разделаться с Епистаргом.

Синие крайне не любили свое прозвище, прижившееся в народе. Вот и регулятор дернулся, как от пощечины, и слегка от Навира отодвинулся. Но сдержался, продолжил, как будто ничего и не было:

– Лучше пользоваться общепринятым названием. Все партии, знаешь ли, не идеальны, партии ангелов у нас нет. А если смотреть практически, то подумай сам – грибники, среди которых ты свой отныне, в большинстве своем среди нас. Среди Красных большинство – тупые исполнители, с твоим интеллектом там делать нечего. Желтые – сборище бездарностей, используют наши же идеи, только обещают много больше. Легко обещать, когда ни за что не отвечаешь...

– Так Синие тоже только обещают. В поселке уже шесть лет нормального водоснабжения нет, а среди начальников кто? Сплошь Синие, – юноша глянул на регулятора ненавидящим взором.

– Приходи к нам, делай карьеру, сможешь решить проблему с водой, – пожал плечами регулятор.

– Проблема не с водой, проблема с вами. К вам приходят, чтобы занять хорошие места, а не чтобы решать проблемы.

Епистарг поморщился. Все это он слышал не раз, и уже догадывался, что на каждый его аргумент у Навира найдется убойное возражение. Но что делать, он честно играл свою роль, только уже без прежнего пыла.

– Если все так, как ты говоришь, отчего мы всегда выигрываем? Не кабаны, не тараканы, не Лес твой любимый, не другие политические силы, а мы? Народ за нас. Мы – лучше.

– Народ за сукому, а не за вас, – ответил Навир. – Сукому контролируют грибники, а вы просто примазались и всех их пристроили на хлебные местечки, чего не догадались сделать остальные.

– Пусть так, – махнул рукой регулятор, – не спорю. Разве это не основание для того, чтобы тебе вступить в наши ряды? Не нужно лично тебе хлебное место, так и ладно, настаивать никто не будет. Занимайся, чем хочешь.

– Вот этого ваша партия как раз никому не позволит, любое самостоятельное действие прихлопнет. От вас ведь лучшие уходят, это не секрет.

– Да не лучшие они! – вот теперь регулятора проняло, и он впервые принял нападки Навира близко к сердцу – Индивидуалисты с самомнением и больше ничего.

Юноша с сокрушенным видом признался, что и он частенько сам себе кажется индивидуалистом. И при этом – с самомнением. Регулятор с неприязнью посмотрел на него, помолчал, потом нехотя сказал:

– Знаешь, есть еще одна мелочь, которую ты не учел. Принимая регулярно сукому, ты получаешь в довесок ко всему особые сны. Сниться тебе будет один и тот же мир, один и тот же человек, и длиться это будет всю оставшуюся жизнь. И тот человек в своем мире будет занимать положение, в чем-то схожее с твоим положением в нашем мире. Еще есть время изменить свое положение, если ты примешь мое предложение.

– Это означает, Епистарг, что меня днем будут ненавидеть окружающие здесь, а ночью – там, во сне? Спасибо за предупреждение. Теперь я могу согласиться, что Синие иногда способны проявить доброту. Еще раз благодарю, и больше можешь время на меня не тратить. Теперь я к вашей партии даже на три шага не подойду.

Регулятор встал, сделал несколько шагов к двери, и, не поворачиваясь, изрёк:

– Лучше бы тебе не зарекаться... до первого сна.

Проникнуть внутрь шляпки Гриба оказалось проще, чем до нее подняться. Как советовал Астольд, юноша добрался до верхней ее части и попросту ударил по ней головой. Сверху вниз. И как будто провалился внутрь, оказавшись в сырой полутемной камере. Света, проникающего сквозь тонкую плоть шляпки, хватило, чтобы Навир разглядел шесть небольших пупырышков-сосков, расположенных на равных расстояниях друг от друга. Астольд говорил, что Грибам свойственна троичная симметрия, сосков могло быть три, шесть или девять. Располагались они всегда по экватору шляпки. Навир прижался к одному из них губами и потянул. Несколько глотков теплой, ни на что не похожей жидкости – и он поспешно отпрянул. На Изъявлениях Лояльности сукому подкрашивали в партийные цвета – и сразу после приема человеку казалось, что этот цвет привлекательнее всего на свете. Оттого и проходил изъявляющий лояльность по дорожке нужного цвета; свернуть на любую другую по доброй воле в эту минуту он не мог. Грибник же, принявший сукому внутри Гриба, примерно пять минут не испытывал никакого желания выбираться наружу.

Каких-то особых ощущений не было. Разве что он вдруг с небывалой симпатией подумал о Грибах. Резко отличающиеся от всей прочей растительности: берез, дубов, сосен, подберезовиков, опят, рыжиков и прочая и прочая... Грибы росли сами по себе, выбирая самые неожиданные места. Любили одиночество – ближе ста метров друг от друга не селились. Жили долго, лет по сорок, вырастая до предельного размера в первый же год. Для потребления в пищу не годились, использовалась только сукома. За несколько минут внутри Гриба – а их только так и называли, хотя с поганками, маслятами и сыроежками их роднила только форма – юноша осознал, каким восхитительным чудом наградила Ланзор природа. Другим чудом была ареака, но о волшебном дереве сейчас думать не хотелось. Его слегка мутило: сукомы нельзя выпить больше, чем принимал организм. Излишек быстро извергался обратно. На Изъявлениях Лояльности обычная порция равнялась двум крупным глоткам, и Навир с тревогой думал, не переборщил ли он. Обошлось, к счастью.

Земля – 2

По дороге на работу я не мог думать ни о чем важном, в голову упорно лез сегодняшний сон. Была в нем не только невероятно убедительная яркость и последовательность – такие-то сны мне снились и раньше. В этом же присутствовала некая логика, и если я чего-то не понимал, то лишь оттого, что не мог сразу охватить все детали. Вкус сукомы так и стоял в горле, подобно Навиру, я не мог сказать, на что он похож. А вообще, партийная жизнь Ланзора весьма напоминала нашу, российскую. Вместо сукомы – нефтедоллары, которыми едросы подкупали избирателей. Разве что аналогов партии Леса в наших краях не водилось. Но это же сон, в нем и должны несбывшиеся мечты материализоваться – согласно Фрейду, который на эту тему толстую книжку написал.

Сегодня должны нагрянуть Петр Петрович с Верой, если, конечно, тот девчонку уговорит. Первый раз он ко мне зашел неделю назад: к нам, пусть и нечасто, заходят и просто посоветоваться в сложной ситуации. Как раз такая у него и образовалась – дочь повадилась ходить в некую коммуну. Здесь надо объяснить, что коммуной ее назвали мы – про группу любителей эзотерики и философии нам стало известно уже давно. Клиенты наши, сплошь и рядом проблемные, были иногда не в своем уме. А среди подобных товарищей всякого рода поиски совершенства, оккультные учения, духовные практики пользовались большой популярностью. Вот такая группа и сложилась в одном деревянном старом доме недалеко от парка. Дом был большой, и при советской власти его разделили на несколько квартир, в одной из которых и пристроилась коммуна. Хозяин то ли большую часть времени находился в отъезде, то ли сам все эти веселые идеи разделял – я был не в курсе.

Вера, дочь Петра Петровича, вполне благополучная студентка местного университета, вначале просто туда захаживала, а потом объявила родителям, что перебирается в коммуну жить. Мотивировала она это тем, что атмосфера беспрерывных духовных поисков обогащает ее и способствует личностному развитию. Родители, ясное дело сразу подумали, что тут либо задействован некий молодой человек, либо присутствуют наркотики. Вера обвинения отметала. Интересных молодых людей в коммуне было в избытке, но ни с кем она в любовной связи не состояла и не собиралась в таковую вступать. Наркотики же, как утверждала Вера, в коммуне не допускались. Ну, родители не очень поверили что первому, что второму, но я, о коммуне наслышанный, допускал, что это так. Люди, увлеченные эзотерикой, не нуждались ни в сексе, ни в наркоте – им хватало для кайфа собственных завиральных идей.

Петр Петрович, отставной милицейский чин, уже попробовал накопать нужной информации по своим каналам. И – безрезультатно. В коммуне состояли и подозрительные типы, некогда то проходившие по каким-то делам свидетелями, то привлекавшиеся за разную мелочевку. Однако основу составляли люди благополучные, либо студенты, либо уже получившие свои дипломы специалисты. Кто-то даже состоял на госслужбе, и несчастный отец сетовал, что нет у него выхода на ребят из ФСБ – вроде они должны были оказаться всеведущими. Не оказались, однако, всеведущими и те. Через два дня после первой встречи с Петром Петровичем меня вызвала к себе заместительница нашего начальника и спросила, осведомлен ли я о существовании эзотерической коммуны.

Отказываться я не стал, признался и в том, что с некоторыми членами шапочно знаком.

– Отлично, Ким Карлович, вам и карты в руки, – расцвела наша строгая дама, – надо вам туда внедриться. Нашего куратора из ФСБ это собрание очень интересует. Надо же знать, чем они занимаются, может, это секта какая формируется.

Насчет секты выглядело убедительно. Действительно, иногда такие вещи случались. И всякие экстремисты могли там обосноваться, и криминал мог примазаться, а потом и власть захватить, да и до разных изуверских ритуалов вполне могло докатиться. Но причем здесь я? Я на работу в ФСБ не нанимался, да и как это вообще должно было выглядеть: – "Здрасьте, ребята, я по поручению госбезопасности за вами приглядывать буду"?

– Но вы же занимались раньше медитативными и прочими психотехниками?

Занимался, не спорю, и мог считаться, по здешним меркам, человеком подготовленным. Что называется, в теме. Но интересовал меня исключительно медицинский аспект и, когда я получил желаемый результат, то все психотехники забросил. Возражение, как я и сам понимал, было слабым. Действительно, почему бы мне не возобновить свои упражнения? Вот и будет приемлемый повод появиться в коммуне.

Этот разговор случился несколько дней назад. А сегодня, если отец приведет Веру, у меня может появиться и провожатый внутрь коммуны. Заместительница начальника пообещала на время моего проникновения к эзотерикам прикрыть глаза на несоблюдение графика рабочего времени, чтобы я не считал себя невинно пострадавшей стороной: денег за мои труды никто не обещал.

Петр Петрович, если бы я Веру вернул домой, не забыл бы меня отблагодарить. Но вряд ли его порадует известие о том, что я вместе с его дочкой посещаю коммуну. Впрочем, цыплят по осени считают. Сидя за рабочим столом, я краем уха прислушивался к разговорам Пушкина с девочками. "Девочкам" было под тридцать, но ведь важнее не реальный возраст, а отношение к жизни. Народ как раз обсуждал одного из членов коммуны, некоего Дмитрия. Тот ухитрился вступить в переписку с несколькими государственными органами и сейчас сотрудники этих самых органов перезванивались между собой, согласуя позиции, и прося друг у друга совета.

– Да я бы не сказал, что он сутяга, – покачал головой Сергеевич. – Он ведь требует того, что в законе записано.

– Формально это так, – согласилась Марина, одновременно пожимая плечами и кусая губы, – но ведь никто этого не делает на самом деле.

– А ему какое дело? – вопросил Пушкин угрюмо. – Зачем законы такие писали и принимали? Не можете выполнить – отменяйте. Так, Карлович?

– Здесь тебе не законопослушная Европа, наши законы не для выполнения написаны, а чтобы пыль в глаза пустить, а при случае, кого надо, наказать; как бы по закону, – ответил я ему весело.

Дмитрий был человек своеобразный и подобных рассуждений не мог понять в принципе.

– Издеваешься? Сильно умный, да? – изобразил обиду Пушкин. – А я что должен делать в такой ситуации, по закону поступать, что ли? Ты нашу начальницу знаешь...

Да, по закону он поступить практически не мог. Закон в данном случае был декларативным, то есть не подкрепленным финансированием ни на одном уровне. Либо Пушкин находил предлог Дмитрию отказать, или, скажем, затянуть процесс проволочками и ненужными справками на неопределенно долгое время, либо он, Пушкин, поступал по закону и автоматически становился если не врагом реальной власти, то, как минимум, пособником такого врага. Враг, конечно, был скорее потенциальным, но вызвать начальственный гнев в России – дело нешуточное. И боялся этого коллега ничуть не меньше среднестатистического россиянина – то есть панически.

То, что в свое время подобный страх привел к взрыву Чернобыльской АЭС, ничуть на поведение наших граждан не влияло. Стремясь избежать начальственного неудовольствия, они нарушали все мыслимые законы, подставляясь и под уголовную статью, и под другие возможные последствия. Больше всего меня поражали экипажи гражданских самолетов: они ведь и сами в них находились! Но и это, и знание того, что любой инцидент будет объективно оценен – анализом записей бортовых самописцев, повлиять на которые невозможно – мужиков не останавливало. И пили они за штурвалом, и в кабину посторонних приводили, и нарушали все, что только можно. Я подобных вещей не понимал. И, кстати, отчасти поэтому, никогда себя типичным россиянином не считал.

А тем временем появился и упомянутый ранее Дмитрий, Пушкин разом принял донельзя официальный вид и заговорил веско и рассудительно, выражая лицом доброжелательность и корректность. Слушая его со стороны, посторонний немедленно проникался уверенностью, что здесь для Дмитрия сделают все возможное. И это, кстати, вовсе не было ошибкой. А то, что все возможное в большинстве случаев равнялось нулю – так не Пушкин же лично в том виноват. Ему можно только сочувствовать: на что мужик свою единственную и неповторимую жизнь расходует...

То, что я сам от него весьма недалеко ушел, меня в эти моменты как-то не беспокоило. Нашей психике вообще свойственно неприятные мысли задвигать на дальние окраины сознания, где они неспешно истлевали и покрывались плесенью. И когда подобные мысли под влиянием обстоятельств вдруг выползали на яркий свет осознания, человек смущенно и в страхе от них отворачивался, не желая признавать своими. Отказ от трезвого критического взгляда на себя – симптом и причина неврозов; но обратное чревато депрессией. Вот так всю жизнь и приходится маневрировать...

Вера, едва успев присесть, уже смотрела на меня настороженно, краем уха прислушиваясь к словам Дмитрия, который уже понял, что ничем ему здесь не помогут, и сейчас с железной неотвратимостью созревал для решения накатать очередную "телегу" и на наше заведение.

– Может, пройдемся? – предложил я Вере, – погода вроде позволяет, а здесь у нас обстановка к долгим беседам не располагает.

– У вас что, своего кабинета нет? – спросила меня девушка уже на улице.

На ней был синий блестящий плащ, а на голову она повязала косынку. Не скажешь, что своей внешности и одежде она уделяет особое внимание.

– Отдельные кабинеты только у начальства, – ответил я коротко.

Мы уже вышли на улицу, и я повернул в сторону, где располагалась коммуна. Девушка не возражала.

– А это ничего, что вы в рабочее время по улицам гуляете?

– Позже объясню. В данном случае это даже желательно. Диму ты знаешь, как я понял? – я легко перешел на "ты", так как по возрасту вполне годился ей в отцы.

Девушка кивнула, не возражая против такого обращения. В людях я разбираюсь чуть лучше среднего человека с улицы, и быстро понял, что Веру Петровну нетрудно убедить почти в чем угодно. Она относилась к внушаемым натурам, которым можно продать даже прошлогодний снег. Конечно, спустя несколько минут она опомнится – но этих минут обычно хватает ловкому продавцу, чтобы всучить подобным созданиям ненужную или дорогостоящую вещь. Оттого-то коммивояжеры-коробейники, обходящие квартиры и организации, почти всегда уделяют внимание женщинам, выискивая среди них наиболее податливых. С мужчинами провернуть такую штуку намного труднее.

Легкость эта, однако, требовала все же безукоризненного выполнения определенных правил. Правила я знал – с ними может нынче ознакомиться любой желающий, и литературы в свободном доступе полно, и обучающих семинаров по какому-нибудь нейролингвистическому программированию достаточно – но, кроме того, я еще собирался говорить исключительно о вещах, весьма для девушки важных. Уже в силу этого я был обречен сразу стать для нее авторитетом. И стал. Уже через двадцать минут Вера сама предложила мне посетить коммуну. Нетрудно догадаться, что я не стал отказываться. Тем более, что мы уже прошли половину дороги.

Дверь в квартиру, как я и был уверен заранее, вообще не запиралась. Выцветшие и засаленные обои, древняя мебель, вытертая краска на половицах, немытые окна – здесь внешнему явно не придавали больше значения, чем оно того заслуживало. Однако курили здесь только в одной комнате, где стояли большой круглый стол, несколько кресел у стен, компьютер в углу и полки с книгами. В прочих комнатах жили. Я заглянул туда, где обитала Вера: две кровати, диван и тумбочка. На одной кровати, прямо в одежде, кто-то спал, накрывшись драным одеялом.

Из-под одеяла торчали ноги, в джинсах и носках. Пол спящего определить было невозможно – человек накрылся одеялом с головой. Вера бросила свою сумочку на тумбочку и отвела меня к компьютеру, за которым толстая девушка в очках разглядывала необычные рисунки Мориса Эшера.