Текст книги "Чудовище маякаи другие хонкаку"

Автор книги: Кейкичи Осака

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Получив отчет, лейтенант побледнел и вскочил. Он попросил доктора Мацунагу сопровождать его и велел ехать к борделю. Там, уточнив и убедившись в правдивости информации, он сразу приступил к обследованию района, тянувшегося в сторону железной дороги.

***

Примерно в то же время еще один безумец был схвачен прямо у реки М., протекавшей через город. По-видимому, он, как и предсказывал доктор Мацунага, успокоился и проголодался. Это был Раненый, с лицом, полностью замотанным бинтами. Он внезапно возник на мосту, странно глядя на темнеющую воду. Узнав об этом от прохожего, полицейский смог легко схватить его, будто прихлопнул комара. В отличие от Дивы, Раненый оказал некоторое сопротивление, но быстро успокоился и был доставлен в полицейский участок.

Лейтенант узнал об этом, стоя у будки железнодорожного переезда. Он спросил полицейского, явившегося с докладом:

– У того сумасшедшего была на одежде кровь?

– Нет, совсем не было. Но, похоже, он где-то спал, к его повязкам прилипло много соломы.

Лейтенант взглянул на доктора Мацунагу и улыбнулся.

– Отлично. Отвезите этого психа обратно в лечебницу Акадзавы. Но будьте осторожны.

– Да.

Полицейский ушел выполнять распоряжение, а лейтенант и доктор продолжили поиски в темноте вдоль железнодорожных путей.

– Думаю, теперь мы, наконец, знаем, что случилось, – произнес доктор.

– Да, – энергично кивнул лейтенант. – Но где он может прятаться?

В окружающей темноте возникали и исчезали лучи полицейских фонарей. Это напоминало светлячков.

Едва ли прошло десять минут, как в темноте перед ними внезапно мелькнул фонарь.

– Э-э-э-э-э-й! – завопил голос.

– Что там? – закричал в ответ лейтенант.

– Это лейтенант? – ответил голос. – Идите сюда! Он мертв!

Лейтенант и доктор бегом бросились вперед.

Вскоре они прибыли к тому месту, где стоял полицейский, и увидели ужасающую сцену.

Тук-Тук лежал вдоль железнодорожного пути, его голова покоилась на рельсе, как на подушке. Она была ужасно раздроблена на кусочки, разбросанные вокруг по щебенке.

Они отнесли останки бедняги в сторону от путей, и лейтенант с доктором приступили к осмотру. Но вскоре лейтенант, увидевший предостаточно, пробормотал, ни к кому не обращаясь: «Какой ужасный конец...»

Доктор все еще сидел на корточках перед телом, внимательно изучая стопы трупа. Он недовольно поднял голову.

– Конец?

Это слово прозвучало как-то укоризненно. Доктор устало встал. Его поведение почему-то совершенно переменилось, лицо побледнело и выражало сильное смятение и боль.

– Прошу вас, подождите, – буркнул наконец доктор. Он сердито отвернулся в сторону и, словно все еще сомневаясь, поглядывал на тело Тук-Тука, а затем снова решительно поднял голову.

– Да, прошу вас, не спешите. Вы говорите, это конец? Нет. Похоже, вышло ужасное недоразумение. Лейтенант, боюсь, это не конец.

– Что!?

Возмущенный лейтенант подошел к доктору и намеревался еще что-то сказать. Но тот не обратил внимания на грозный взор спутника и, снова посмотрев на тело Тук-Тука, произнес нечто странное:

– Кстати, тело доктора Акадзавы все еще в его лечебнице?

4

Примерно через двадцать минут, несмотря на сопротивление, доктор Мацунага привез лейтенанта в лечебницу Акадзавы.

Верхушки деревьев на холме шумели от ветра, и где-то в укромном месте кричала сова.

Доктор нашел санитара Укити Тораяму в главном здании и объяснил, что хочет видеть тело директора.

– Хорошо. Нам пока не разрешили похоронить его, так что мы не приступали к должным обрядам, – сказал Укити и при свете свечей повел пришедших в палату.

Они прошли мимо второй комнаты. Изнутри доносилось сопрано Дивы. В этот вечер он пел слабо, нерешительно, словно просто бормотал. Затем группа проследовала мимо третьей комнаты. В освещенном помещении Раненый приоткрыл стеклянное раздвижное окно и отбрасывал на него большую тень, подозрительно наблюдая за проходящими мимо. В четвертой и последующих комнатах свет не горел, так что в коридоре было темно.

Тень Укити, ведущего спутников в пятую комнату, танцевала на стенах.

– У нас еще нет гроба, поэтому мы оставили его так, – объяснил Укити, держа свечу перед собой.

Тело директора было положено на масляную бумагу в углу комнаты и покрыто белой тканью. Не говоря ни слова, доктор подошел к нему, присел рядом и оттянул край одежды. Он поднял правую ногу трупа и бросил Укити:

– Посветите, пожалуйста.

Укити дрожащими руками протянул свечу, и доктор начал своими большими пальцами растирать стопу покойного. Но кожа не поддавалась и оставалась очень жесткой. Она была покрыта крупными мозолями. Доктор приблизил кончик большого пальца к свече. При свете палец выглядел опухшим и высохшим, подобно пемзе.

Укити уронил свечу.

В комнате резко потемнело. И из тьмы донесся кричащий, плачущий, пугающий голос Укити:

– А-а-а-а... но это... это нога Тук-Тука!..

Крик Укити еще не стих, когда его перекрыл другой, более резкий крик доктора Мацунаги, который бросился к двери и где-то в окружающей темноте шумно послышался шум борьбы.

– Лейтенант! За мной!

Из коридора донесся шум решительных шагов, затем что-то ударило по двери, и послышался звон разбитого стекла.

Озадаченный лейтенант вырвался в коридор. Две фигуры боролись, катаясь по полу, у двери в третью комнату. Лейтенант бросился к ним. На мгновение он поколебался, но затем тяжелое, весом в двадцать кан тело лейтенанта рухнуло на фигуру с головой замотанной в белое.

Раненого схватили быстро. Скованный наручниками, он сердито сидел на полу, а глаза его серьезно моргали, будто он увидел дурной сон.

Доктор Мацунага встал и, потирая бок, другой рукой стряхивал с брюк пыль.

– Я не мастер рукопашного боя.

Лейтенант больше не мог сдерживать любопытство.

– Но что все это значит?

Доктор посмотрел на Раненого.

– Хе. Все еще играете в глухого? Проведем эксперимент, увидим, тупы вы или притворяетесь.

Он присел на корточки и уставился прямо в глаза Раненого (единственное, что виднелось из-под бинтов). Раненый снова попытался оказать сопротивление.

– Лейтенант, держите его крепче.

И тут доктор протянул обе руки к лицу Раненого. Тот все еще изо всех сил пытался бороться. Лейтенант, рассердившись, крепко сжал его. Наконец, доктору удалось начать срывать с лица бинты. Несмотря на сопротивление, длинная белая ткань постепенно падала, а из-под нее появлялись... подбородок, нос, щеки, глаза! Стоявший за доктором Мацунагой Укити закричал от изумления:

– Но... это же доктор!

Да. Перед всеми предстало бледное лицо доктора Акадзавы, которого считали мертвым.

***

В полицейской машине доктор Мацунага разъяснял дело.

– Никогда прежде не слыхивал про столь коварное преступление. Пациент, на которого все время кричали, что ему надо поменять мозги, сделал именно то, что ему говорили... Так нам представлялось дело, но в действительности был убит безумный пациент, а не считавшийся умершим доктор. Да, если произвести столь дикую операцию, как извлечение мозга, от лица останется слишком мало для опознания человека. Так что, если еще и поменяться с ним одеждой, все в порядке. Но директор совершил очень большую ошибку, забыв поменять тела Тук-Тука и Раненого. Человек, которого видела хозяйка борделя, был не Тук-Туком, а директором. Он сыграл эту сцену при свидетельнице и побежал к железной дороге. Заранее убив Раненого, он положил его голову на рельсы, по которым вскоре проехал поезд, чтобы создать впечатление, что Тук-Тук сделал это сам, чтобы заменить себе мозги. Он умело использовал психологию пациентов, и этого следовало ожидать от специалиста. Но после убийства Раненого он захотел как можно скорее покончить с делом, так что сам оделся Раненым и позволил себя поймать. Это было ошибкой. Он думал, мы заведомо решим, что погибший на рельсах – Тук-Тук. И он был бы в безопасности, не заметь я, что на стопах липового Тук-Тука нет мозолей, в то время, как настоящий протирал своей ногой татами. Убей он в лечебнице Раненого, а Тук-Тука – на рельсах, его преступление бы удалось. Через два-три дня в лечебницу Акадзавы прибыл бы кто-нибудь с целью забрать липового Раненого. Затем вдова Акадзавы позаботилась бы об оставшихся делах и продала лечебницу. Ах да, жизнь директора, думаю, застрахована на целое состояние. Потом вдова воссоединилась бы со своим мнимо умершим мужем. В этом, вероятно, суть их плана. Директор, должно быть, чувствовал себя загнанным в угол, но я не могу оправдать такую жестокость – использовать невинных, да еще и слабоумных людей как козлов отпущения.

Закончив говорить, доктор посмотрел на лейтенанта. Затем что-то вспомнил и с неприятной гримасой добавил:

– Да, из этого случая можно извлечь хороший урок. Всем нам надо быть осторожнее…

Страж маяка

Да, все меня об этом спрашивают. Зачем мне оставаться на этом маленьком островке в полном одиночестве, в преклонных летах, без жены, без сына, просто присматривая за маяком и слушая нескончаемый шум волн...

На ваш взгляд это, конечно, может показаться однообразной жизнью, но для старика вроде меня – это радостный долг, и я не откажусь от него, пока мое тело может шевелиться, а глаза смотрят на мир.

Понимаете, после того, как моя жена заболела и умерла несколько лет назад, моя служба мне тоже стала казаться печальной. Я даже надеялся, что мой сын сменит меня, дав мне переехать в городок на другом берегу залива и наслаждаться покоем... Я мечтал об этом, когда с моим единственным сыном Масаеси случилось это. Прошу вас, выслушайте меня... Позвольте старику всем вам хорошо объяснить, сколь почетен труд всех смотрителей маяка, какую благородную задачу исполняют они даже на таком маленьком, забытом всеми островке.

Быть может, это звучит как отцовское хвастовство, но мой сын Масаеси был воспитанным, надежным и одаренным наследником смотрителя маяка. И каждый раз, когда я вспоминаю, какой урок благородства преподал мне Масаеси, когда покинул меня, мое сердце разрывается, и я чувствую себя очень одиноким. Позвольте мне рассказать, что же произошло...

О, задул ужасный ветер... Да, да, в ту ночь тоже штормило, и ветер был такой же сильный, какой сейчас несется над бурным морем.

***

Сейчас даже при маяках на таких островках, как этот, есть кое-какие удобства в помощь живущим при них смотрителям. Но в то время нас было совсем мало – я, мой сын да недавно женившийся сторож Тономура. Мы все жили в старом домике у маяка и, поверьте, очень мирно. Но с судьбой не поспоришь, и однажды сторож Тономура, до тех пор лучившийся энергией, слег с аппендицитом. И его немедленно переправили через залив в городскую больницу. Естественно, жена уехала сидеть у его постели. И, хоть это было не слишком удобным, нам с Масаеси пришлось работать ночью посменно, наблюдая за маяком.

Поскольку Тономуру доставили в больницу довольно быстро, он поправился и вскоре был выписан. Услышав новости, я не мог больше ждать и бросился подготовить лодку и забрать его. У нас была маленькая моторная лодка, входившая в оборудование при маяке, поэтому я залил в нее еще масла, расстелил на сиденье соломенную циновку и по освежающему июньскому морю поплыл в город, оставив маяк на попечение Масаеси.

Сейчас я понимаю, что это был последний раз, когда я видел сына. В тот день море было странно спокойным, и я решил попытаться вернуться к вечеру, разогнавшись по морю так, будто катился с холма. Но, как известно, в этих краях морю нельзя доверять ни летом, ни осенью. Я был неосторожен. Не подумал об этом, и теперь ничего не поделаешь, но тогда, приплыв в город, я забрал Тономуру, и мы направились прямо к маяку. В эту минуту в южной части неба серой головкой молотка показалась грозовая туча, и я увидел, как она все больше растет... Было слишком поздно. Волны становились выше и выше, цвет моря резко переменился, и на нас с черного, как смоль, неба посыпались крупные капли дождя. Давно знакомые с морем, мы поняли, что остается только возвращаться в город. Как известно, там находится таможня, а мы всегда дружили с ее служащими, так что они нашли нам, где лечь спать. Не оставалось ничего другого, как спокойно ждать.

Но, как говорится, беда не приходит одна. Море все суровело и не успокаивалось ни на минуту. Мы начали тревожиться. Я велел Масаеси присматривать за маяком, но он был один, и кто знает, куда завел его долг? В те дни это старое здание еще не отремонтировали, и каждый раз в бурю мы несли урон. Даже если бы маяк вышел из шторма невредимым, просто представить моего сына одного, на вершине скрипящей башни, раскачивающейся под ветром... О, вы об этом не знаете? В бурные ночи верхушка маяка раскачивается. Слегка, конечно, но если сильный порыв ветра как следует ее заденет... Впрочем, пока здание раскачивается, это значит, что железные крепления еще устойчивы, так что это даже приносит облегчение. В любом случае, я был уверен, что там не слишком приятно. Я не мог больше ждать, поэтому вышел поискать лодку побольше, но, хотя в гавани нашли укрытие кое-какие лодки, никто на них не хотел снова плыть к острову по крутым волнам, мимо скал и рифов, таящихся под поверхностью моря. На все это беспокойство и нетерпение потихоньку спустилась ночь. Штормовая ночь. Я попытался успокоить стук в груди, поэтому поднялся на второй этаж жилого дома при таможне и стал смотреть в окна, по которым хлестал дождь. И вздохнул с облегчением, увидев вдали, что свет, зажженный Масаеси, пробивается сквозь мрачную, бушующую тьму точно каждые десять секунд. Словно светлячок летит сквозь дождь. Я мог только молиться, чтобы свет горел так и дальше, и, когда мы поужинали, таможенники любезно предложили нам кровати в своем доме. Но ночью буря только продолжала звереть. Мы с Тономурой так и не смогли уснуть. Мы встали и подошли к большому окну на втором этаже, чтобы убедиться, что молитвы наши услышаны, и увидеть, что огонь маяка продолжает мигать далеко за морем, а затем вновь лечь.

Да, да, тогда Масаеси был двадцать один год. Моложе, чем любой из вас, сидящих тут. Его румяное лицо временами сияло, но немного он походил и на своего отца. И был смелым человеком. Он бы не сдался... Нет, не могу пожаловаться на сына. В любом случае, едва ли я хоть на минуту уснул в ту ночь, вновь вставая и держа стражу у окна, выходящего на свет, льющийся с островка посреди бури. Мой Масаеси продержался до утра.

***

Утром показалось, что вся эта ночь – обман. Буря полностью стихла, сменившись спокойным ветерком. Только крупные волны, медленно прокатывавшиеся по глади моря, немного напоминали о вчерашнем. Мы тепло поблагодарили таможенников и быстро сели в лодку. Меньше чем через два часа мы добрались до места. Но когда мы подошли к нему, и сверху обрисовался столь знакомый силуэт маяка, я ощутил внутри себя все нарастающую тревогу.

Мы задержались из-за бури на ночь, так что Масаеси, должно быть, нетерпеливо ожидал нас, и я представлял, как теперь он появится из-за маяка и вскочит, завидев нас, на скалу, энергично подпрыгивая, размахивая руками и приветствуя наше возвращение. Этого не произошло, мои все росшие ожидания оказались всего лишь заблуждениями. Я больше не мог сдерживаться и закричал, но ответа с острова не последовало. Лишь эхо моего голоса дробилось о скалистый берег и исчезало в грохоте прибоя.

И тогда беспокойство полностью охватило меня. С бешено колотящимся сердцем я причалил лодку у простенького пирса в бухте, и мы быстро поднялись по скалистой тропинке. Как вы сами видели, поднимаясь по ней, можно, наконец, попасть на площадку, где находятся жилые помещения. Там мы стали звать Масаеси, но, где бы мы ни искали, внутри и снаружи квартир и повсюду вокруг, нигде не было и следа моего сына. Я дал Тономурам отдохнуть и направился к маяку по верхушкам тех больших валунов. Взбираясь по винтовой лестнице маяка, я выкрикнул имя сына, но повсюду только отражался мой дрожащий голос, а Масаеси не отвечал. Наконец, я достиг верхушки маяка – фонарного помещения, служившего также комнатой ночному дежурному. Конечно, моего сына там не было. Но я нашел там нечто необычное.

Это было... Все вы – участники этой поездки, так что знаете, что вращающаяся лампа этого маяка излучает свет каждые десять секунд. Большая лампа с линзами Френеля находится в центре фонарного помещения и через систему шестерен соединена с тяжелым грузом, подвешенным внутри шахты – большой трубы прямо в центре башни, окруженной винтовой лестницей. Именно этот механизм заставляет лампу вращаться, посылая лучи света только раз в десять секунд. В тот момент, когда я буквально впрыгнул в фонарное помещение, лампа все еще вращалась. Бледное пламя все еще подпитывалось ацетиленом, хотя давно рассвело. Это значило, что Масаеси ушел куда-то до того, как настало время выключить утром лампу. Осознав это, я вздрогнул, быстро погасил свет, остановил вращение лампы и спустился вниз. Там мне попался на глаза склад для инструментов у подножия маяка. Я зашел в него, но в тускло освещенном хранилище моего сына тоже не было. Я побледнел и едва удерживал крик, возвращаясь к Тономурам.

Я много повидал в жизни, но в тот момент был вне себя. Мой сын исчез, оставив маяк работающим. Но следовало установить, что случилось с моим сыном, поэтому, хотя Тономура еще не отдохнул как следует, мы принялись обыскивать каждый уголок острова.

Все побережье этого острова не длиннее десяти тё, так что на нем нет настоящих укрытий, но есть заросли кустов, лужайки и скалы, неровно поднимающиеся и опускающиеся вдоль берега, так что потребовалось некоторое время, чтобы все осмотреть. Пока мы отчаянно обыскивали островок, я понял, что даже если мы сможем найти моего сына, с ним что-то случилось. Эта мысль вызвала у меня слезы на глазах. Вскарабкавшись на валун у берега, я смотрел вниз в море, жадно надеясь, что он плавает где-то снаружи.

А теперь слушайте внимательно. Мы обыскали весь остров, но не нашли его, и постепенно вновь стемнело. И, подобно ползучей тьме, мое сознание медленно заполнялось подозрением, отчаянием и раздражением.

Тономура уже достаточно оправился после лечения, так что любезно принял на себя в ту ночь надзор за маяком. Свет горел. И, как всегда, маяк исполнял свою задачу. Но ночь прошла, а мой сын Масаеси так и не вернулся. Жена Тономуры почти не спала и несколько раз приходила подбодрить меня. К утру все мы были измотаны.

Утром ко мне вернулось присутствие духа, и, следуя мимолетной надежде, я прыгнул в лодку осмотреть море вокруг. Само собой, это оказалось бесполезной тратой сил. И вот спустилась еще одна ночь, полная отчаянием. Но я все еще не сдавался и на следующий день вместе с Тономурами вновь обыскал каждый клочок внутри и снаружи маяка. Мой сын исчез на своем посту, и не похоже было, чтобы он совершил самоубийство. В ту ночь на острове что-то стряслось, поэтому Масаеси был вынужден оставить свой пост и, должно быть, в силу несчастного случая свалился в море. Я не мог найти другого объяснения. Тономуры говорили, что нам надо бросить поиски и известить полицию и мою семью. Но я отец и не готов так быстро разочароваться в собственном ребенке. Масаеси был полон энергии и не знал себе равных в плавании. Я не мог поверить, чтобы он утонул, не оставив никаких намеков, что же произошло. Потрясенный всем случившимся, я провел следующие два дня, ошеломленно блуждая по всему острову в поисках Масаеси, а Тономуры с жалостью смотрели на меня. От отчаяния у меня начались галлюцинации, и я принялся осматривать перекрытия и стучать по бетонным стенам маяка, чтобы проверить, не прячется ли он там. Но пока мое сознание разрушалось, маяк продолжал еженощно нести свою службу без всяких накладок.

Мое безумие не желало останавливаться и, раз показавшись, лишь росло. Однажды вечером я взбирался по винтовой лестнице на вершину маяка, когда мне показалось, что я слышу крик сына, то странно далеко, то, как будто, совсем рядом. Я остановился и посмотрел на толстую бетонную стену, напоминавшую большой цилиндрический дымоход, окруженный винтовой лестницей. Как я уже пояснял, на веревке внутри этой шахты был подвешен груз в сорок кан, синхронизирующий вращение лампы маяка. Этот груз очень медленно опускался вниз в шахту. Поскольку шахта была тесной, любой, упавший внутрь, неизбежно упал бы на этот груз, а дополнительный вес заставил бы лампу наверху вращаться гораздо быстрее положенного. Но с лампой не происходило ничего странного. Осознав это, я испугался собственного сознания, и, заметив с жалостью смотрящие на меня глаза Тономуры, спускавшегося из фонарного помещения, я вернулся в свою комнату.

Но, наверное, это было шестым чувством. Поскольку, какими бы ужасными они ни казались, мои безумные галлюцинации были верны. Именно это маленькое происшествие позволило нам найти Масаеси в таком виде, что даже смотреть страшно.

Это случилось на пятый день после исчезновения моего сына, вскоре после полудня. Тономура обнаружил, что проводка, ведущая к сигнальному посту напротив маяка, сильно повреждена недавней бурей, и пошел на склад взять инструменты и починить ее. Но, несмотря на все усилия, он не смог найти нужный набор и побежал в сад при жилых помещениях, где, ни о чем уже не думая, сидел я. Стандартный набор включал всевозможные инструменты и материалы. Там, конечно, были пила, рубанок, долото и молот, но, кроме них, еще и кувалда, топор, гвозди западного образца, гаечный ключ, гайки и болты. Все это было сложено в две большие крепкие брезентовые сумки. Но, действительно, когда я тоже пошел на склад взглянуть сам, обеих сумок там не было, хотя в последнее время никто ими не пользовался. Мы обыскали везде, но не нашли их. Странное происшествие. Я подумал, что их мог взять Масаеси, но зачем ему так много инструментов? Кроме того, обе сумки вместе взятые весили чуть больше двадцати кан. Все это сбивало с толку.

Тономура, между тем, обыскивал все углы склада и внезапно зашел в один из них. Там стояли старые весы, которые мы использовали для подсчета имеющегося у нас масла. Тономура присел перед ними, склонил голову и, пристально глядя на них, провел пальцами по подставке. И тут же подозвал меня.

– Думаю, Масаеси был тут. Следы на пыли показывают, что он ставил на весы две сумки, – побледнев, сказал он. Действительно, как и говорил Тономура, на весах ясно виднелись следы. Я все меньше и меньше понимал происходящее. Тогда Тономура посмотрел на меня, улыбнулся и указал на гири, свисающие с балансира, и меньшую шкалу корректировки баланса. Вес гирь был указан в сорок кан, а на меньшей шкале выставлено пятьсот монме.

Значит, на подставку поместили вес в сорок с половиной кан. Но эти сумки с инструментами, даже вместе взятые, весят чуть больше двадцати кан, уж никак не сорок. Странно! Но, пока я смотрел на странно застывшее лицо Тономуры, в моем мозгу что-то вспыхнуло.

Сорок кан и пятьсот монме! Но в точности таков вес груза, заставляющего вращаться лампу маяка! Конечно, это понял и Тономура. Бросившись внутрь маяка, мы чуть не отталкивали друг друга. Мы открыли дверцу шахты рядом с началом винтовой лестницы.

Как я могу описать увиденное? Изношенная веревка, удерживавшаяся груз, лопнула, и он с огромной силой рухнул вниз, разбив бетонный пол шахты и глубоко уйдя в землю. Когда это произошло? Даже мы двое вместе не могли бы сдвинуть этот груз с места. Тономура заглянул вглубь темной, узкой шахты, но внезапно повернулся и схватил меня за плечи.

– Сколько весит Масаеси?

– Восемнадцать кан... – ответил я, задрожав.

– Вот! – закричал Тономура и широко раскрыл глаза. – В ту ночь старая веревка оборвалась, и груз рухнул, остановив вращение лампы наверху. Потрясенный Масаеси спустился сюда и пытался срочно починить поломку. Но груз упал с такой высоты и погрузился в землю так глубоко, что он не мог даже сдвинуть его с места. И, главное, маяк перестал работать. А снаружи бушевал шторм. Он должен был как можно скорее что-то предпринять. Но позвать на помощь было некого. Масаеси был изобретателен и побежал на склад найти что-то, что могло бы послужить временным грузом. Он заметил две тяжелые сумки с инструментами. Но, увы, даже обе сумки, вместе взятые, весили чуть больше двадцати кан. Делать было нечего. И Масаеси стал искать что-нибудь – что угодно – весом в восемнадцать кан, что бы помогло поместиться внутри шахты и послужить оставшимся грузом...

Слушая разъяснения Тономуры, я, наконец, начал понимать, что же произошло.

Да, здесь произошла настоящая трагедия. Мой сын Масаеси нашел нечто весом в восемнадцать кан. Собственное тело.

Конечно, мы поспешили в фонарное помещение на вершине маяка и бросились к лебедке вала, вращавшего лампу, чтобы вытянуть из шахты груз. Тономура принялся крутить лебедку, а я стоял на винтовой лестнице у самого входа наверх, глядя на открытый верх кончавшейся там шахты. Я жадно ждал открытия тайны, и, наконец, оно произошло. Показалось пугающее тело моего сына Масаеси, умершего от голода и невероятно исхудавшего за эти пять дней. Он был обмотан веревкой. Вслед за моим сыном показались две сумки, также закрепленные на веревке.

Я не мог в это поверить. Мой бедный Масаеси привязал себя к веревке и спрыгнул в шахту сверху, чтобы использовать собственное тело вместо груза. Благодаря ему маяк тут же вновь заработал и, как мы сами видели из окон таможни, прекрасно справился со своей задачей. Но время шло, и тело Масаеси все глубже опускалось в шахту. Изнутри узкой, темной и жаркой шахты, окруженной бетонными стенами, Масаеси, адски мучимый голодом и истощением, должно быть, кричал и звал на помощь, не зная, когда мы вернемся. Но крики, доносящиеся изнутри этой шахты, не услышать. А к моменту нашего возвращения он, должно быть, уже выбился из сил, и его голос был еле слышен. Но, даже если бы мы услышали его голос, то, должно быть, приняли бы его за призрака. Голос из стены. А на этом острове вечно ревет ветер и грохочут волны. Вы сами это сейчас слышите.

Итак, теперь вы все поняли? Поняли тот урок, который Масаеси преподал мне собственной жизнью?

Пока мое тело мне служит, пока меня готовы здесь держать, я буду чтить этот урок Масаеси и смиренно трудиться на этом островке. Но порой мне грустно…