Текст книги "Игра теней"
Автор книги: Кэтрин Сатклифф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)
– Сара, – тихо спросил он, – что случилось? Девушка отставила миску и, покинув насест, обхватила его руками за шею. Она уткнулась лицом ему в плечо и дала волю слезам.
– Милая, – шепнул Морган, и прозвучало это, как выдох боли. Сара все плакала, и он спросил ее уже более твердо: – Ты не заболела? Может, тебя кто укусил?
Девушка утерла нос о его рубаху и уткнулась в самое его горло.
– Это все суп, – выдавила она наконец, – я ненавижу рисовый суп.
Конечно же, это была ложь, но Сара не хотела признаваться, что уже устала от проклятого леса, от постоянного страха перед налетом индейцев, от безбожной жары. Она не хотела признавать, что уже жалеет о том, что заставила Моргана притащить ее сюда. Саре уже было плевать на то, сочтет ли Норман ее достойной для брака с ним или нет. Много в чем не хотела бы она признаваться Моргану Кейну, а особенно в том, что ее чувства сосредоточились на нем.
Морган отставил тарелку с фруктами. Девушке показалось, что он хмыкнул. Мысль о том, что его может веселить ее смятение, задела Сару, но вида она не подала. Девушка была страшно недовольна тем, как повела себя недавно. Сегодня утром, на речке, Сара не хотела причинять ему боль. Понимание того, что она собственноручно, без всякого сомнения, лишила себя шанса дождаться от него хотя бы одного поцелуя, вызвало у нее новый поток слез.
Морган взял ее за руки и усадил обратно на бревно. Резкие черты лица разгладились, и не осталось даже намека на то, что Морган злится. Осознание и приятие своих чувств к нему окатили Сару будто солнечным светом. Не находя слов, Сара снова кинулась к Моргану и яростно вцепилась в него, уткнувшись лицом ему под подбородок, и шея его была такая жаркая, влажная, волшебная, настоящая, что у нее закружилась голова. Но Сара была помолвлена и должна выйти за Нормана. Богатого, знатного, мудрого Нормана. Так может, если не обращать внимания на свои чувства к Моргану, они возьмут и пройдут сами собой?
Мир превратился в разноцветное пятно, ожил всеми звуками, стоило ей всмотреться в лицо Моргана – в его утонченное лицо. А ведь раньше Сара и не замечала, до чего оно чудесное, такое смуглое и узкое и неотвязно таинственное. Ей захотелось узнать историю каждой родинки, каждого шрамика, каждой морщинки, пролегшей между бровей.
Сара отодвинулась и взялась за похлебку. Она не стала смотреть на него дальше. И вот Морган встал, хотя и помедлил несколько секунд, прежде чем уйти. И только когда он уже присоединился к другим, девушка позволила себе взглянуть на него, заполнившего всю ее вселенную.
Весь следующий час сидела она, поджав ноги, на своем сиденье из обрубков деревьев, едва ли сознавая, как индейцы разбирают ружья и располагаются вокруг лагеря, приготовляясь к ночи. Серое сменилось черным. Обняв колени и положив на них голову, смотрела Сара в огонь и видела, как танцуют на земле и деревьях свет и тьма, будто нимфы-соблазнительницы.
Генри сидел на пне в дальнем конце лагеря и разговаривал с Морганом, раскинувшимся в гамаке и чистящим фрукты для прожорливой мармозетки. Кан сидел на корточках у костра и вырезал что-то из длинной тонкой палки, которую выловил из реки еще несколько дней назад. Сара видела, как его темные пальцы надраивают сухую ветвь смолой из плошки. Когда тросточка стала гладкой и блестящей, Кан сделал несколько дырок по всей ее длине. Наконец, он взял эту штуку в руки и критически изучил ее, поворачивая так и эдак в свете костра. А потом поднес одним концом ко рту и подул в нее.
Звук вышел сладкий и струящийся, заполнивший ночь и тишину музыкой – волнующей и гипнотической. Прикрыв глаза, Сара вспомнила свое детство, вспомнила, как танцевала для папы, потому что так его любила. А он в благодарность брал ее на руки, подносил к себе близко-близко и говорил, говорил ей о том, как он ее любит…
Будто погруженная в транс, встала девушка на ноги и начала медленный, чувственный танец, скользя и изгибаясь под протяжные, томные звуки флейты, и каждая высокая ли, низкая ли нота была созвучна внутреннему ритму, раздававшемуся в ее мозгу. Приподнимаясь на цыпочки и свободно запрокинув голову, двигалась Сара взад и вперед, раскачиваясь из стороны в сторону, как ива на ветру, ибо об этом напомнила ей музыка – о ласковом ветре, и пении птиц, и ударах волн о скалистый берег… – Сара.
Девушка открыла глаза. Перед ней стоял Морган и взгляд его был внимательный и сочувственный. И только тут поняла она, что плакала все это время.
Морган подошел к ней и обнял.
– Держи меня, – шепнула она ему в рубаху. – Крепче держи меня. Пожалуйста.
Глава двенадцатая
И он обнимал Сару всю ночь напролет, смотрел, как она спит и плачет во сне. От измождения у нее были круги под глазами, и щеки ввалились еще сильней, чем когда она появилась в его лачуге в Джорджтауне и потребовала, чтобы он помог ей осуществить этот адский замысел. Он лежал рядом с ней, вдыхал ее аромат и, чувствуя всем телом тепло ее кожи, стонал от вожделения.
До рассвета оставалось не больше часа, когда он вытянул из-под ее головы руку и скатился с гамака. Он подоткнул вокруг нее москитную сетку и рукой отогнал роящуюся мошкару. Повернув голову на звук хлопающих крыльев и вглядевшись в темноту, он различил свисающих с дерева летучих мышей. Но было и еще какое-то движение. В полной тишине на него смотрели желтые, из-за отсветов костра глаза.
Генри спал в своем гамаке. И Кан тоже дремал, вытянув ноги и положив рядом с собой дудочку. Морган подошел к костру и присел на корточки. Он ненавидел предрассветные сумерки. Они вмещали в себя слишком много проклятого одиночества. Они давали слишком много времени на размышления о будущем, на погружение в прошлое. В детстве он, бывало, лежал в кроватке в приюте Девы Марии и представлял себе, что вот сегодня приедет мама и заберет его домой. И он простит ее за то, что она его бросила. Он простит ее за все, только бы она полюбила его.
И прошли годы.
И подростком он часто мечтал, что есть где-то в Новом Орлеане бездетная семья, которая мечтает о сыне, и вот сегодня они отправятся в приют и выберут из всех именно его. Иногда он тихо вставал с постели и пробирался в церковь, становился на колени перед алтарем, перед статуей Христа или святыми. Он смотрел в их безжизненные лица, в немигающие глаза, на беломраморные руки, протянутые к нему, предлагающие спасение. Тяжелый запах старинных церковных скамей проникал в ноздри, и он складывал руки и склонял голову в молитве, верить в которую перестал уже давно. Бог ни разу не внял его молитвам. Но он все приходил и приходил, иногда прятался за боковым алтарем Девы Марии и прислушивался, как мужчины и женщины поодиночке заходят в исповедальню и изливают священнику свою душу, каются в грехах. И когда наконец все уходили и он оставался совершенно один, окруженный гнетущей тишиной, увядающими хризантемами и догорающими свечами, вот тогда он в жаркой молитве просил чтобы хоть кто-нибудь, кто угодно – нашел его в этом святом аду, полюбил его…
И прошли годы.
И были долгие рассветы на кораблях, среди килевой качки и храпа матросов. И когда могучий ветер завывал в мачтах и рвал паруса, он лежал гладя в нары над собой и плакал, как шестнадцатилетний дурак, решивший зачем-то убежать в море… Однажды, когда огибали мыс Горн и был страшный шторм, он отказался по приказу капитана спуститься в трюм. Он упрямо стоял, упершись в палубу широко расставленными ногами, сжав по бокам руки, и готовился к тому, чтобы бушующие волны смыли его за борт. Что угодно – только не эта жизнь: вяленое мясо, тухлая вода и сухари, настолько черствые, что их даже черви не прогрызают.
Но он не погиб. Когда буря утихла, капитан приказал привязать его за запястья к грот-мачте и высечь за неповиновение. Тридцать кнутов. Первые из многих, прежде чем ему удалось сбежать на берег в Колоне и затеряться среди людей, снующих вдоль берега и живущих под опрокинутыми лодками в заброшенных хижинах. Там у него была женщина, недолго. Ее раскосые глаза очаровали его, как и ее тяжелые густые волосы, еще более черные, чем его собственные. Она научила его всему, что он захотел узнать из ее богатого любовного опыта. А потом, едва он позволил себе привязаться к ней, она исчезла в ночи, – и больше он ее никогда не видел.
И прошли годы.
Он добрался до Бразилии. Новый Эдем. Земной рай. Он встретил молодого, красивого, богато одетого человека, который дружелюбно пожимал ему руку, улыбался, глядя в глаза, обещал ему неземные сокровища… если он, конечно, желает ради них потрудиться. Всего год – вот и все, что требовалось от него его новому другу. Он ослепил его своей обворожительной улыбкой и, когда Морган поинтересовался, что же потребуется от него, чтобы заработать такие несметные богатства, partao ответил: «Ну что ты, Морган, конечно же ничего непосильного. Поверь мне».
При воспоминании об этом Морган зажмурился. Он встал и, вскинув ружье, пошел во тьму. Подлесок цеплялся за ноги, хрустели ветки, шелестела листва над головой. Он кинул опасливый взгляд на Сару, потом на Генри, прежде чем стал пробираться дальше, и остановился достаточно далеко от поляны, чтобы его не было видно в случае, если они проснутся и хватятся его. Прислонившись к дереву, он достал сигару и задумался о своей матери.
Сбежав из приюта, он отправился к бедному поселку, прилепившемуся на берегу Миссисипи. Целый час он мялся у порога хибары, прежде чем осмелился постучать. Дверь открыла небольшого роста женщина с черными, с проседью, волосами и лицом, изможденным от болезней, голода и усталости. Серые глаза поднялись на него и, казалось, она решила, что это смерть пришла.
– Маргарет Кейн? – спросил он. Затем взгляд его скользнул ниже, привлеченный видом маленького мальчика, вцепившегося ей в ногу и смотревшего на него глазами такими же, как у него; лицо у малыша было чумазое, нос сопливый. Позади женщины появилась девочка с такими же черными волосами, лет десяти, не больше. Морган зло взглянул на женщину.
– Маргарет Кейн? – спросил он повышенным, срывающимся голосом.
– Нет, – ответила она, но глаза изобличали ее. – Вы, должно быть перепутали.
– Нет не перепутал.
– Маргарет умерла. Уходите и оставьте нас в покое. И она захлопнула дверь у него перед носом.
Он все мог простить своей матери.
Все, кроме этого.
Свет зари пробивался сквозь листья, и тени светлели и уменьшались, пока не съежились окончательно. Из лагеря донесся шум. Он слышал, как спорят Кан и Генри, а слева от него в лес вышел кто-то из индейцев и пристроился по нужде.
Морган отделился от дерева, радуясь тому, что еще одна ночь позади. И тут он нос к носу столкнулся с трупом.
Индеец был подвешен за ноги к суку и раскачивался туда-сюда при малейшем шорохе ветра в листве над головой. Рот его застыл в беззвучном крике. Глаза были выпучены от страха. Горло было перерезано от уха до уха. Вся кровь вытекла из тела и лужей стояла под ним.
Моргана прошиб холодный пот, и он ошалело продолжал смотреть в лицо покойника, пока его не согнуло пополам и не вырвало. Шатаясь, побрел он к лагерю. Сара сидела на пеньке и продирала глаза. Генри с Каном разводили костер. Они подняли глаза при его приближении, и ожидание на их лицах сменилось тревогой, когда они увидели его состояние.
– Морган? Что случилось? – спросил Генри.
– Один из часовых убит. А может быть, и не один.
К этому времени многие из индейцев уже встревожились, не находя товарищей. Кан громко обратился к суетящимся аборигенам, и те похватав ружья, рассыпались по лесу. Раздался выкрик, еще один – справа, слева. Оказалось, что ночью таким же образом было убито еще четверо индейцев.
Их без почестей предали земле. Времени на ритуалы не было, да и какая польза от них убитым? На Амазонке нет ни Христа, ни Бога-Отца, ни девы Марии. Это адские кущи, и где-то поблизости таится Сатана, удивленно посмеиваясь, что это за дурни такие – вломились в его владения без стука и думают пройти, не принеся ему жертвы.
Морган приказал индейцам свернуть лагерь как можно скорее и бесшумнее. Большинство подчинилось. Некоторые же двигались замедленно и обсуждали происшедшее между собой.
– Ты думаешь их убили янаомо? – спросил Генри.
– Янаомо – каннибалы, – ответил Морган тихо, чтобы не слышали перепуганные индейцы. – Они предпочитают отлавливать добычу живьем.
– А кто же, по твоему мнению, это сделал? Нахмурившись, Морган вгляделся в лес, и образ убитого всплыл у него в сознании, как страшный призрак прошлого.
– Морган? – Генри тронул его за рукав. – Морган? – повторил он снова.
Тот покачал головой.
– Не знаю, – сказал он и вошел прочь, оставив Генри в недоумении.
Сара ничего не сказала. Лицо ее при дурных известиях побледнело, но собиралась она проворно, делая все, чтобы помочь поскорее упаковаться. Она стояла рядом с Морганом, когда тот быстро проверил тюки и кивнул индейцам, которые тут же взвалили их на себя.
Он дал Саре винтовку.
– Не отдаляйся от меня, – сказал он ей, и она испуганно кивнула. – Ты в порядке? – спросил он.
– Вроде да.
– Умеешь пользоваться таким ружьем? Она повертела его в ладонях.
– Целюсь и спускаю курок.
– Примерно так. Только прежде, чем стрелять, удостоверься, в кого именно целишься. – Он улыбнулся, но она осталась серьезной. – В нем пятнадцать патронов. Ни в коем случае не трать больше четырнадцати. Если на нас нападут, последний лучше оставить для себя.
Рот у нее открылся.
– Поверь, chere, тебе не захочется попасть в плен к янаомо. Я тебя сам скорее пристрелю, чем допущу это.
Они отправились в путь по лесу, и свист мачете и треск деревьев были единственными звуками, сопровождавшими их продвижение сквозь флоресту. Сара оглянулась назад и убедилась, что все их порубки мало видоизменяют лес. Теперь она понимала, откуда все эти рассказы о людях, которые неделями плутали по флоресте, находясь всего лишь в миле от цивилизации.
Мало-помалу джунгли ожили, отовсюду стали доноситься крики животных, квохтанье и свист птиц, и подобно тому, как предшествующая тишина казалась предвестником зловещих событий, так и нынешняя какофония представлялась лишь короткой отсрочкой перед приговором судьбы. Как бы то ни было, смертельная угроза, преследовавшая их от самой миссии Барселос, миновала, пусть и на время.
Прошло три недели, но к плантации Кинга они, похоже, были не ближе, чем когда они покинули берега Рио-Негро. Время одинаково опровергало подсчеты Моргана и Генри. Жапуры и близко не было. То и дело Сара заставала их тихо спорящими о том, в каком направлении двигаться дальше. Терпение иссякало. Все были настолько уставшими и перегревшимися, что по утрам едва были способны вывалиться из гамаков. Запасы воды кончились, и теперь они были вынуждены срезать с деревьев cipo de aqua, чтобы добыть себе питье. Каждый раз, когда Морган надрезал лозу и подносил к губам Сары она пила с жадностью. Но очень скоро он отнимал ее, напоминая ей о том, что опасно пить слишком много сразу.
Остатки пищевых припасов были съедены уже давно, и теперь им приходилось полагаться целиком на флоресту. То и дело им приходилось довольствоваться мучнистым корнем маниоки. Иногда бывали плоды, но чаще они росли слишком высоко на деревьях и достать их было нельзя.
По ночам сил им не хватало даже на то, чтобы поговорить. Едва начинало темнеть, они останавливались, заваливались в гамаки, как могли укрывались изодранной одеждой и тут же засыпали. Ночью прилетали летучие мыши, некоторые из них были вампирами, привлеченными запахом крови и теплой плоти; они ухитрялись пролезть в постель к спящему и пировали, пока не насытятся его кровью. Однажды, когда Сара спала, Морган проснулся и увидел летучую мышь, пьющую кровь из ранки на ее шее. Он сорвал ее с Сары, швырнул на землю и пристрелил из ружья.
Конечно же, были и муравьи. Как-то вечером Сара положила сушиться сорочку, наутро от нее осталось несколько ниточек. Муравьи сауба разодрали ткань по кусочкам и утащили. Термиты пожирали кожаные сумки и обувь. И, как всегда, были змеи, шуршащие в зарослях под ногами, сворачивающиеся в кольца на ветвях над головой, камуфлирующиеся в листьях, так что о них не догадаться, пока они не высунут голову и не зашипят. Один человек погиб, укушенный змейкой. Другой с каждым днем слабел из-за того, что какой-то паразит въелся ему под кожу и медленно выедал его изнутри.
О конечной цели своего пути они уже и не вспоминали.
Хватало забот, чтобы продержаться еще день, еще час. Все были подавлены, охвачены безнадежностью, но вслух об этом никто не проговаривался. А наедине с собой, сидя и вглядываясь в ночную тьму, каждый задумывался, какой же смысл – сгинуть здесь бесследно безо всякой пользы?
Кто вспомнит? Кто загорюет? О Моргане, уж точно, горевать было некому. О Генри – тоже. Норман, может быть, и пожалеет Сару, может быть, расстроится, но горевать по-настоящему не будет. Кроме друг друга – у этих людей никого не было; внешний мир прекратил для них существование, растаял, подобно сну. Они оказались в затерянном раю, увы.
Когда они наткнулись на широкую бурную реку, стало ясно, что иначе, как на лодке, ее не преодолеешь. Почти два дня они рубили деревья и связывали стволы, пока не получился плот. Кан вызвался сплавать на тот берег, чтобы протянуть веревку, за которую они потом подтащат себя и припасы на плоту. Сара взволнованно наблюдала, как индеец обвязывает веревку вокруг пояса и входит в пенящийся поток. Морган, держа веревку в руках, по мере надобности стравливал ее, но все время держал Кана накоротке, на случай необходимости. Кан то и дело исчезал в водоворотах и бурунах, но неизменно снова появлялся над водой; могучие руки и ноги продвигали его в сторону далекого берега.
Сара стояла на грязной отмели и, сложив ладони, молилась за Кана. Когда тот наконец выбрался из воды на противоположный берег, она едва не лишилась чувств, настолько переволновалась, но ужас перед тем, что теперь ей предстоит, лишил ее даже чувства облегчения. Вскоре канат был закреплен с двух сторон, а плот подвязан к нему, загружен пожитками и спущен на воду. Морган обернулся к Саре, подал руку; она взялась за нее, избегая его взгляда, зная, что в глазах ее он прочтет страх. Она старалась сохранять силу духа перед лицом любых опасностей, но флореста, похоже, приготовила на их пути слишком тяжелые испытания. Сара следовала его указаниям и, вступив на плот, опустилась на четвереньки, вцепившись изо всех сил в бревна, а плот вздымался над ней, будто живой.
Чем больше поднималось рева и брызг вокруг нее, тем более отдаленными и тихими казались ей голоса мужчин. Слов она не различала. И не стремилась к этому. Она трепетала от избытка чувств – и одновременно как бы погружалась в летаргию. Закрыв глаза, она легла животом на бревна и вжалась в них лицом, почти не чувствуя, как занозы впиваются в кожу. «Доплывем, доплывем», – только и твердила она про себя, и ей очень хотелось в это верить.
Вода перекатывалась через плот, поднимала его снизу, швыряла в сторону, будто соломинку. Вдруг раздался громкий хлопок лопнувшей веревки, и несколько индейцев, потеряв опору, тут же были смыты потоком. С грохотом покатилось снаряжение, сорвавшееся со своих мест. Сара приподняла голову и увидела, как Морган, стараясь выправить опасно накренившийся плот, упирался шестом в подводный камень. Шест хрустнул, Морган отлетел на плот. Генри обернулся. И тут раздался оглушительный треск, и она почувствовала, как плот распадается под нею.
– Морган! – Она попыталась встать на ноги, но ее тут же швырнуло на колени. Волны били ее, вода, как клинок, полосовала лицо. Морган на четвереньках потянулся к Саре, но его тут же отбросило к краю плота. И только молниеносная реакция Генри спасла ее от падения за борт.
Морган снова протянул к ней руку. Сара почти уже коснулась ее, но тут ей снова пришлось вцепиться в плот, чтобы ее не смыло. Ведь, о Господи! она не умеет плавать, и если ее смоет с плота….
– Сара! – крикнул Морган.
Она, сжав губы, потянулась к нему – пальцы их соприкоснулись. Но рывок плота – и она летит назад, а Морган вскакивает на ноги, но становится все более и более далеким… «Господи, я гибну! Я не удержалась! Теперь он меня не поймает!» – подумала Сара.
Она ясно представила их лица, их чувства, их страх при виде того, как ее уносит вниз по реке на обломке плота. И смотрит она на это совершенно отстраненно, со спокойствием, которого и вообразить не могла, пока на самом деле не оказалась перед лицом смерти…
Когда она увидела, что Морган собирается нырять за ней, единственной мыслью было остановить его. Она закричала, но он нырнул, исчез под водой, бурлящей, перекатывающейся через пороги. И внезапно она вдруг тоже оказалась под водой, и ее проволокло по дну, будто тряпичную куклу, подхватило, вытолкнуло на поверхность, и она успела глотнуть воздуха. Несмотря на смирение перед лицом смерти, ей отчаянно нужен был этот последний вздох перед тем, как ее снова утащит вниз.
И тут она почувствовала, что кто-то вцепляется ей в волосы, тянет вверх. Она с визгом вырвалась из воды, отбиваясь от рук, спасающих ее, ногтями впиваясь в лицо Моргана, пытающегося произнести вслух ее имя. Поток нес их все дальше, кувыркал, затягивал в себя, выталкивал, пока наконец не осталось ничего, кроме движения и грохота, и когда головы их в последний раз оказались над поверхностью, то, казалось, лишь для того, чтобы они смогли увидеть радугу, перекинувшуюся над багровым туманом в ослепительно-голубой опрокинутой чаше неба, такой глубокой, какой они раньше ее не представляли… И тут они одновременно услышали, будто грянул гром: они неотвратимо приближались к водопаду.
– Сара! – в панике закричал Морган.
И тут она исчезла в водопаде, в потоке неистовой воды, а следом за ней швырнуло туда и его… Куда же они упадут? Обо что их ударит?
Ветер ревел в ушах, солнце било в лица. И тут они погрузились в покой. В холодный черный покой. А следом – ничто…
Морган держал Сару в руках и всматривался в ее лицо, пытаясь отыскать признаки жизни.
– Сара! О Господи! Пожалуйста, не умирай. Сара. Морщась от боли, он откинул волосы с ее лица. Мизинец на правой руке его был странно вывернут, чуть ниже сустава выпирала сломанная кость. У Сары из носа шла кровь.
– Сара! – Он встряхнул ее, ярость пересилила страх, когда он узнал на ее лице ту бледность, что сопутствует смерти. Оттащив ее от воды, он положил ее на живот и уперся ладонью между лопаток. Вскрикивая от боли, он принялся изо всех сил снова и снова надавливать на нее, пока не испугался, что может ей что-нибудь повредить. Тогда он перевернул ее на спину и, не зная, что еще сделать, в отчаянии накрыл ее рот своим и стал вдыхать воздух в ее легкие.
Ничего. Он попробовал еще раз. Она шевельнулась, и он с остервенением повторил процедуру, пока веки ее не задрожали и по телу не прошла судорога. Она выплюнула воду и стала ловить ртом воздух. Закрыв глаза, он с облегчением отстранился.
– Сара. Любимая, я думал, что лишился тебя. Господи, если бы я лишился тебя…
Он стал целовать ее глаза, нос, рот, а она, обмякнув, лежала без движения.
– Морган? – раздался ее слабый голос.
– Да.
– Мы живы?
– С трудом, но приплыли.
Глаза ее тяжело приоткрылись, белки были красные.
– Мне снилось, что я умерла, а ты вернул меня к жизни поцелуем.
– По-моему, это в какой-то сказке было описано. Она выглядела очарованной.
– Так ты спас мне жизнь?
– Ну… немного.
Слабо улыбаясь, она сказала:
– Ты мой герой.
Он утер разбитый нос рукавом и засмеялся.
– Белолицые меня еще так не называли.
– Что у тебя с носом?
– По-моему, сломан.
– А с пальцем?
– Точно сломан.
Увидев торчащую из мизинца кость, она еще больше побледнела.
– Морган, тебе же больно.
– Больно, любимая, было, когда я решил, что ты умерла.
– Морган, у тебя сердце романтика.
– Нет. Я просто тупею, когда воды нахлебаюсь, вот и все. Морган посмотрел на водопад.
– Придется здесь подождать. Если остальные выжили, нас будут искать.
Сара не ответила. Он посмотрел на нее и увидел, что она спит.
Он еще долго держал ее в объятиях, лежа неподвижно, совершенно обессиленный и счастливый от того, что ему удалось выловить ее из реки и вытащить на берег. Она была чертовски желанна в его руках. Не подходить к ней близко за последние недели стало для него пыткой. Почему? Ведь она хотела его; желание в глазах женщины он узнавал безошибочно. И так просто ему было воспользоваться своими чарами, и ее отчаянием. Но с Сарой так было нельзя. Он не мог допустить, чтобы женщина, к которой его так тянет, уступила бы ему, чтобы вскоре уйти к другому. Он не переживет еще одного предательства. Хватит их ему, натерпелся за свою жизнь, начиная с матери, которая с утра до ночи возилась с мужиками в постели, но вечно была слишком усталой и злой, чтобы обратить внимание на сына, околачивающегося поодаль, который хотел, чтобы его поняли, приласкали, утешили. Ведь ради ее любви и ласки он был готов на все – на попрошайничество, обман, воровство. Фактически, он этим неоднократно и промышлял, а она только смотрела на него, отстраненно, бесчувственно и молча отворачивалась. Она так же пользовалась его любовью к ней, как мужчины пользовались ее телом; посылала просить милостыню, обещая взамен обнять и поцеловать, но только в том случае, если он насобирает им на ужин. И он на живом примере убедился, что чувства продаются и покупаются, как поцелуи и объятия, даже такие чувства, о которых можно только мечтать.
И когда появилась Сара, он понял, что любить ему будет мешать вечная подозрительность, отсвет взаимовыгодной сделки.
Он оттащил ее к дереву, сам привалился к нему, а Сару обхватил руками. Тело его болело в сотне мест. Нужно было что-то делать с пальцем, но это значило бы оставить Сару, а к этому он был пока не готов. Он слишком долго зарабатывал право подержать ее в руках.
Он гладил ее волосы и пытался не представлять себе будущее без нее. Он уже пережил это несколько минут назад и не хотел возвращения той оглушительной пустоты. Горе было столь же всепоглощающим, как страсть, которую он испытывал к ней по ночам. Он захотел поцеловать ее и рассказать, что никогда еще не испытывал к женщине ничего подобного. Но какой прок в словах? У него возникло искушение дать ей то, чего она хочет от него, хотя к любви это имеет мало отношения. Он покажет ей, что такое жгучая плотская страсть, – и ничего больше. Пусть испытает полное опустошение, которое остается после того, как похоть удовлетворена. Пусть она вперится невидящим взглядом в ночную тьму и попробует проглотить горький комок одиночества и разочарования – ведь именно это ждет ее, когда она станет жить с Норманом. Он осторожно уложил ее на листву и приблизился к реке. В воде он постарался разглядеть свое отражение – разбитый нос, спутанные, обвисшие вокруг лица волосы. Потом он оглянулся на спящую Сару. «Ну где же этот чертов Генри? – простонал он. – Почему его до сих пор нет? Кто спасет меня от себя самого?» – добавил он про себя.
Прошло три дня, а они по-прежнему были одни. Одиночество усугублялось тем, что они, находясь рядом, имели между собой так мало общего. Морган переменился. Замкнутый, угрюмый, беспокойный – он совершенно отстранился от Сары. Он мерил шагами берег. Он проклинал джунгли, взывал к Генри, который – он был уверен – утонул в реке, а иначе бы он их давно нашел. Однажды, когда Сара пожаловалась на голод, он перевел на нее свой обезумевший взгляд и крикнул: «Сама ищи пищу! Кто я для тебя? – Всего лишь слуга-неудачник!»
Морган пугал Сару. Она часто ощущала на себе его горящие, жадные взгляды. Однажды он перехватил ее взгляд и тут же отвернулся, усевшись на берегу спиной к ней и пристроив больную руку на коленях, точно грудного младенца. Может быть, боль превратила его в ожесточенного и совершенно чужого человека? Ведь и в самом деле, страдание его, должно быть, непереносимо.
Она была свидетельницей, как он прилаживал сломанную кость, обливаясь потом и мочаля зубами обломок ветки. Как только он поставил кость на место, ноги у него подломились, и он покатился по земле, и в горле у него клокотало. А она плакала, потому что ей так хотелось хоть чем-то ему помочь.
Но он прогнал ее, неузнаваемым от боли голосом: «катись к черту!»
У него начались кошмары по ночам, и часто ее некрепкий сон прерывался его нечленораздельными выкриками. Он сам просыпался от них и, шатаясь, брел к реке, чтобы опустить лицо в воду, тогда его переставало колотить.
Раз или два он сорвал с себя рубаху, и взгляд ее приковывали шрамы у него на спине, некоторые очень глубокие, а некоторые – слабо различимые белые отметины. Это зрелище испугало ее не меньше резкой перемены его настроения. Она вдруг поняла, насколько плохо она его знает, и ей стало его жалко. Боже милостивый, кто же его так страшно высек? За что? От мысли о том, какую боль ему пришлось испытать, она заплакала.
Ночи без костра казались бесконечными. Ей так не хватало Моргана, хотелось прижаться к нему – и несколько раз он шел ей навстречу, но лишь для того, чтобы уже через час оттолкнуть ее и сидеть одному в темноте.
В отчаянии она как-то закричала:
– Что я сделала? Чем я тебя разозлила?
– Заткнись.
– Я хочу понять. Ты… ты изменился, Морган.
– Я хочу курить. И выпить, – донеслось из темноты. – Оставь меня в покое, не то худо будет.
Так она и поступила, и ждала бесконечные часы, когда же, наконец, призраком среди деревьев замаячит рассвет. Хотелось есть. Они голодали уже два дня, она сердито подошла к Моргану.
– Дай мне нож, – потребовала она. Он издал уродливый смешок.
– И ты вонзишь его мне в спину?
– Мысль заманчивая, но я хочу пока лишь срезать каких-нибудь плодов.
– Ну-ну, посмотрим, как у тебя получится. – Он воткнул нож у ее ног. – Удачи, – добавил он.
Она хмуро взяла оружие и направилась к лесу, неуверенно посматривая на деревья. Она заставляла себя, несмотря на ушибы и порезы, приблизиться к флоресте, но, даже не углубившись в переплетение лиан и корней, поняла, что не знает, где искать что-либо съедобное. Но голод был непереносим; она впервые поняла, что значит умирать от голода. Это значит, что пусто становится не только в желудке, но во всем теле. Голод пылает в крови, гудит в голове.
– Сара! – окликнул ее Морган.
Она рубила побеги, находя удовольствие в кромсании их на куски. Она слепо брела по подлеску, позабыв даже о голоде, такое ее охватило огорчение. Она вышла к изгибу реки, и там – прямо над водой – увидела плод папайи, такой крупный и спелый, что ветка под ним прогнулась. Папайя призывно покачивалась, и солнце, отражаясь в воде, окрашивало ее в розовые тона.
