Текст книги "Пурпурное сердце"

Автор книги: Кэтрин Райан Хайд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Глава тридцатая
Майкл

Он поднимается на крыльцо своего дома, и у него возникает ощущение, будто никогда прежде он его не видел, разве что во сне. Деннис, высуну вшись из-за двери, оглядывает его и меняется в лице.

«Только ничего не говори», – мысленно просит его Майкл.

– Ты изменился, старик.

– Знаю.

– Ты как будто постарел лет на десять.

– Скорее на сорок.

– Тебе письмо от Эндрю.

– Правда? Где оно?

– На кухне, на столе. Дня три как пришло.

Он вбегает в дом, роется в почте и находит заветный конверт. Письмо на почтовой бумаге, написанное в отеле Оушн-сити. Сердце на мгновение замирает, когда он понимает, что Эндрю был там все это время.

5/18/82

Уважаемый мистер Стиб.

После долгих раздумий я понимаю, что Вы правы. Мы должны, по крайней мере, поговорить.

Я вылетаю 2-го, рейс 292 из Нью-Джерси. Если бы Вы могли встретиться со мной примерно в 4.15, было бы замечательно. Если это невозможно, я могу и сам добраться к Вам, как в прошлый раз.

Если для Вас это проблема, пожалуйста, дайте мне знать немедленно.

Искренне ваш, Эндрю Уиттейкер.

Он перечитывает письмо, потом кладет его на стол. Он замечает, что Деннис наблюдает за ним.

– Деннис, какое сегодня число?

– Думаю, уже второе.

– Знаешь, у меня было странное чувство, что ты ответишь именно так.

* * *

Он приезжает в аэропорт минут на двадцать пять пораньше и первым делом звонит Мэри Энн.

В трубке слышны долгие гудки – четыре, пять, шесть. Он чувствует, как все его тело посрывается мурашками. Она не хочет отвечать.

Ответь. Пожалуйста, ответь.

Она снимает трубку.

– Привет, – говорит он. – Это я. Ты спала?

– Нет, просто я была в саду.

– Я знаю, где сейчас Эндрю.

– Правда? И где же?

– На пути ко мне.

– Спасибо, что сказал. Я уже начала волноваться. Какой у него был голос?

– Не знаю. Он написал мне письмо. – Он выглядывает из телефонной будки и наблюдает, как поднимается в воздух самолет. Его вдруг пронзает острая боль. Ему кажется, что он говорит с ней и в то же время провожает. – Знаешь, что я забыл тебе сказать? Спасибо, что ты отвезла меня к маме. Она скоро умрет. Очень скоро. Если уже не умерла. Я бы не простил себе, если бы не повидался с ней перед смертью. Я был так погружен в себя, что забыл сказать тебе, как важна была для меня та поездка.

– Я понимаю.

– Скажи мне, что мы еще увидимся.

– Конечно, увидимся.

– Мне страшно, Мэри Энн. – Он старается услышать в телефонной трубке ее дыхание, дарящее ему жизненные силы. – Это так важно.

– Тебя это терзает?

Он вдруг меняется в настроении, ему трудно оставаться серьезным.

– Ну, ты же знаешь меня. Я такой же, как мои раздолбанные мотоциклы. Чтобы меня восстановить, нужно сначала разобрать на части.

– Ты всегда можешь позвонить, если я буду нужна тебе.

– Я знаю, – говорит он сквозь слезы. Интересно, хочется ли и ей плакать. И могут ли слезы преодолеть те сотни миль, что сейчас между ними. И не только мили. – Спасибо.

* * *

Когда Эндрю появляется в здании аэропорта, Майкл протягивает ему руку, и они обмениваются крепким рукопожатием.

Эндрю избегает смотреть ему в глаза. Он бросает на Майкла косой взгляд.

– Ты подстригся.

– Да.

Они молча дожидаются багажа и так же молча грузят его на тележку и везут к машине.

– Я приехал сюда не по своей воле, – говорит Эндрю.

– Я знаю, почему ты здесь.

– Неужели? Я, например, не знаю.

Майкл пропускает его в пикап, заводит мотор.

– Ты приехал для того, чтобы покончить со снами.

Эндрю поворачивает голову в сторону Майкла, потом опять устремляет взгляд в окно.

– Что ты можешь знать об этом?

– Эндрю, – начинает он, когда они выруливают на шоссе, – а как ты думаешь, для чего я проехал почти две тысячи миль – чтобы на сорок пять секунд появиться на пороге твоего дома, прикинувшись полным придурком? Ты что, подумал, у меня хобби такое?

– Я и предположить не мог, во что это выльется.

– Я тоже хотел избавиться от ночных кошмаров.

– И как, удалось?

– О да. Теперь я сплю, как младенец. А ты? Несколько дней назад ты написал мне письмо, сообщил, что приезжаешь. Как ты спал с тех мор?

– Отлично, – произносит он отстраненным голосом, как будто и не слышит себя. – Я сплю спокойно.

– Ты останешься дня на два?

– Не знаю. Ты же остался лишь на сорок пять секунд.

– Но мы ведь тогда ни о чем не поговорили. Мы только дали ход событиям.

– Хорошо, я останусь, пока мы не покончим с этим. Но как мы узнаем?

Майкл улыбается Эндрю, и тот поворачивается как раз вовремя, чтобы заметить это. Улыбка не излучает уверенности, но рождает надежду.

– Узнаем.

– Да, – отвечает Эндрю, – я тоже так думаю.

Глава тридцать первая
Эндрю

Он сидит на берегу ручья вместе с Майклом, и журчание воды подобно тихой музыке. Он откидывается назад, опираясь локтями о мягкую землю.

Солнечные лучи, проходя сквозь листву дубов, порождают причудливую игру света и тени.

Стиб произносит:

– Я бы не хотел, чтобы наши разговоры вынуждали меня постоянно защищаться.

– Ну, в следующий раз выбирай не столь уязвимую позицию.

Он наблюдает, как Стиб выбирает маленький камешек и перебрасывает его на другой берег.

– Не я выбирал эту позицию, – говорит он. – Она выбрала меня. О! Я кое-что вспомнил. – Судя по голосу, он очень взволнован, и это тревожит Эндрю. До сих пор его больше всего пугала перспектива, что Стиб вспомнит что-нибудь неопровержимое. – Итак. Я в госпитале. И если раньше ты мог усомниться в моих воспоминаниях, то теперь не сможешь. Послушай про журнал.

– Какой еще журнал?

– Позволь мне оживить твою память. Ты обменял целый блок сигарет на этот журнал.

– Ну и что? Кто угодно мог рассказать тебе о журнале.

– Я должен был прятать его. Иначе старички у меня его украли бы. О журнале знали только ты, я и Билли Рей.

– Кто такой Билли Рей?

– Тот парень из Техаса, что лежал на соседней койке.

– Ах, да. Так этот Билли Рей и рассказал тебе.

– Он так и не вышел из госпиталя, разве ты не помнишь? Он умер за три дня до моей выписки.

– Да, я забыл. Но мало ли кому он рассказывал. Или кому Уолтер рассказывал, неважно.

Он оборачивается к Стибу. Смотрит ему в глаза, потом вновь устремляет взгляд на воду. Наблюдает за тем, как она кружит, пробивая себе путь сквозь камни. Он больше не может смотреть в эти глаза. В них та же насмешка, что и в глазах Уолтера. Она тоже пробивает себе путь. Так же медленно, как вода точит камень, но с годами достигает цели.

– Эндрю, ты невозможен. Что бы я тебе ни сказал, ты непременно возразишь, что об этом Уолтер кому-то рассказал, а потом все дошло до меня. Кому бы он стал рассказывать такие подробности из своей жизни, подумай? Кто был тот волшебник, который знал каждое его движение, но с которым он ни разу не встречался?

– В этом больше смысла, чем в твоем объяснении.

– Ты неисправим.

Стиб замолкает, впадая в какую-то странную, подозрительную задумчивость, и Эндрю почти чувствует, как движется его мысль. Молчание Стиба рождает в нем страх, все в нем сжимается в предчувствии того, что последует дальше.

– Хорошо, тогда давай вот о чем. Когда тебя отправили домой с войны, ты навестил мою маму… – Эндрю пропускает следующие фразы, поскольку его мозг цепенеет от того, что он только что услышал. Когда он вернулся домой с войны? Но Уолтер тогда был уже мертв. Как он мог об этом знать? – …и когда ты подошел к нашему дому, ты остановился во дворе и долго стоял там, уставившись на дом, а потом упал на колени – да, да, на колени – и чуть не заплакал. И это, я бы сказал, был достойный поступок с твоей стороны, учитывая то, что у тебя было больное колено после того ранения на Папуа…

– Постой, постой, постой. Все это было уже после смерти Уолтера.

– Но я там был. Ты меня не видел, но я был там. А потом вышла мама, опустилась на землю рядом с тобой, обняла тебя и просила не плакать, а потом и сама расплакалась.

– Тебе могла рассказать об этом сама Милли.

– Но только не то, что ты увидел и что заставило тебя встать на колени. Потому что она была на кухне, пекла тот самый пирог, предназначавшийся всегда для меня. Она еще не знала тогда, что ты во дворе нашего дома.

– И что же я увидел?

– Золотую звезду в окне. Символ потерянного сына. Это тебя сломило.

– Удачная догадка, – говорит он, чувствуя, как дрожит его голос, и не сомневаясь в том, что по слышит и Стиб.

– Ты не знал, что я там был, но знаешь, кто об этом знал? Никки, вот кто. Помнишь, что он делал? Бегал кругами по лужайке, прыгал неизвестно на кого? Мать сказала, что это он так радуется встрече с тобой, но он смотрел не на тебя. Не так ли? – Стиб ждет ответа, но Эндрю избегает его взгляда. – Разве не так, Эндрю? А потом ты пошел в дом и съел два куска лимонного пирога, один – за меня. Черт возьми, я бы тоже хотел съесть свой кусочек.

– Я знаю, что больше ты ни о чем не можешь говорить, кроме как о пироге.

И вдруг до него доходит смысл того, что он произнес.

Стиб великодушно не обращает на это внимание.

Похоже, на сегодня беседа окончена.

* * *

Стибу приходит в голову, что им непременно нужно отправиться на глубинный лов рыбы, поскольку это, как он говорит, будет «как в старые добрые времена».

– И на чем мы поплывем?

– У Денниса есть лодка.

Эндрю прежде всего хочет посмотреть, что это за лодка, чтобы решить, можно ли на ней выходить в море.

Стиб доставляет его по горному серпантину к сооружению, которое сам он классифицирует как склад всякой всячины. Очевидно, что кто-то серьезно подошел к строительству этого здания, поскольку выглядит оно достойно в сравнении с жилищем Майкла.

Молодой человек с лицом, похожим на крысиную мордочку, возится в углу с велосипедом. У Эндрю он сразу же вызывает такое же недоверие, какое он испытывает к своему компаньону. Но лодка – просто красавица. Настоящий ялик «Вудсон», двенадцатифутовый, с собственным трейлером. Мотора он не видит, но марка и модель хороши сами по себе.

– Эй, да это великолепная лодка.

– Да, Деннис сторговал за нее свой «Харлей», но, правда, никогда не пользуется ею. Кстати. Эндрю, познакомься, это Деннис. Деннис, Эндрю.

Деннис вытирает руки о полотенце и здоровается с Эндрю.

– Выходит, ты Эндрю. Я наслышан о тебе.

Эндрю предпочитает не реагировать. И просто говорит: «Эта лодка слишком хороша, чтобы держать ее на приколе».

– Хочешь ее, приятель? Уступлю дешево.

– Я живу в Альбукерке. [4]4
  Альбукерке – город в штате Нью-Мексико, в центральной части США. Эндрю имеет в виду, что в Альбукерке, за тысячи миль от океанского побережья, лодка ему просто ни к чему.


[Закрыть]

– А. Тогда извини. Забудь о моем предложении.

Стиб спрашивает, можно ли взять лодку порыбачить, и Деннис с готовностью соглашается: «Возьми и грузовик, а я пока починю бампер на твоем пикапе-развалюхе».

Так что Стиб подгоняет к мастерской свой старый пикап, а Деннис с Эндрю грузят лодку на грузовик. Внезапно Эндрю начинают одолевать сомнения.

– Она что, без мотора?

– Эндрю, мы никогда не ходили на моторке. Вспомни, только на веслах.

– Но я был моложе.

– Я буду грести.

– А удочки?

– Мы возьмем их напрокат на пирсе.

Он напоминает про наживку, другие рыбацкие принадлежности, но потом решает, что, если на пирсе дают напрокат удочки, там найдется и все недостающее.

Нет, остается всего одно сомнение, и им он делиться не станет.

Что, если этот молодец огреет его веслом по голове и сбросит на глубине в воду? Потом скажет, что это был несчастный случай.

Неужели ему суждено умереть именно так? И что за сила гнала его сюда против его воли?

И все равно ему нужно пройти этот путь до конца.

Он чувствует, что у него уже нет выбора, нет решимости противостоять неизбежному.

Глава тридцать вторая
Уолтер

Вот где я теперь. Вечер среды. Мой последний вечер на гражданке. Меня только что освободили от работы в магазине. И я стою на крыльце дома Мэри Энн с букетом цветов за спиной.

Еще светло, хотя приближаются сумерки. Я люблю эти предвечерние часы. Соседский пес лает на меня, и я говорю ему: «Это я, Бруно. Ты ведь меня знаешь. Успокойся».

Хотя сейчас конец зимы, погода стоит прекрасная. В воздухе пахнет весной.

Дверь открывает мать Мэри Энн. Она улыбается, заметив, что я прячу за спиной. Похоже, она обо всем догадывается. Мать Мэри Энн так меня любит, что меня это даже пугает. У меня такое ощущение, что, каким бы хорошим парнем я ни старался быть, мне никогда не достигнуть той высоты, на которую она меня возвела.

Она зовет Мэри Энн и возвращается на кухню. Мыть посуду после ужина.

Мэри Энн просияла, когда увидела меня.

– Уолтер, что ты здесь делаешь? Разве ты не должен быть на работе?

– Не-а.

– Но по средам магазин работает до восьми.

– Это не моя забота. У меня выходной.

На самом деле жизнь моя уже окончена. В запасе лишь этот вечер среды.

Она вприпрыжку сбегает по лестнице, и я достаю из-за спины цветы. Мы стоим на нижней ступеньке, касаясь друг друга лбами, и смотрим на букет.

– Как мило, – говорит она.

– Отец сказал, чтобы я пригласил тебя куда-нибудь поужинать и купил цветы или же, если на это нет денег, предложил бы просто прогуляться по берегу.

– Я всегда знала, что в твоем отце что-то есть.

Я чуть не воскликнул: «Отлично! Нравится – бери!» Но настроение вечеру задано, и мне не хочется его портить. К тому же такие вещи не принято произносить вслух.

– На самом деле получилось что-то среднее. Ты не возражаешь, если сегодня будут цветы и прогулка по пляжу?

– Я надену пиджак, – говорит она.

* * *

Мы идем по берегу моря. Медленно, насколько это возможно. Как будто боимся, что слишком быстро доберемся до места назначения, что само по себе смешно, поскольку мы бредем без всякой цели.

Я рассказал ей о танцах, которые будут в пятницу вечером. Хотя билеты на них я вряд ли смогу купить, но все равно предлагаю: «Давай сходим». Наверное, это будет последняя гастроль, ведь наш с Эндрю поезд отправляется в понедельник утром.

Она говорит, что в понедельник утром она не работает, поэтому сможет прийти на вокзал проводить меня.

– Миссис Блантон отпустила тебя?

– Да. Правда, здорово?

Мэри Энн работает в магазине дешевых товаров, ее хозяйка на редкость строга.

– Я не думаю, что это из-за меня. Наверное, это просто дань уважения солдатам, отправляющимся на войну.

Пожалуй, в этом есть определенный смысл. Сейчас каждый стремится проявить патриотизм и поддержать солдат. И наверное, для женщины нет ничего более благородного, чем проводы юноши на войну. Разумеется, если этот юноша не ваш сын.

Вы, верно, думаете, что я буду рассказывать вам о том, как меня пугает смерть, что я чувствую занесенный войной над моей головой меч. Нет, этого даже в помине нет. Я просто наслаждаюсь ничегонеделанием и беззаботностью.

Жизнь моя сейчас, как чистый лист белой бумаги. Ничто невозможно предсказать. Все, что случится, будет внове.

Иногда что-то похожее я чувствовал в случае каких-либо потрясений. Когда умер мой дядя Фрэнк, за мной пришли и забрали из школы. Это было несчастье, но для меня тот момент был одновременно и волнующим, поскольку я был предоставлен самому себе, никаких обязанностей и забот. Правда, тогда это продолжалось день-два. А сейчас вся моя будущая жизнь представляется чистой страницей.

Надеюсь, мои слова не кажутся вам бредом.

Как бы то ни было, мы какое-то время гуляем по берегу. Мы сняли туфли и, связав их, несем перекинутыми через плечо. Я закатываю брюки, и мы идем прямо по кромке воды. Несмотря на то что она холодная.

Время от времени накатывают волны, Мэри Энн визжит и отбегает, задирая юбку, а я смеюсь.

– Как ты относишься к детям? – спрашивает она.

– В общем-то люблю. Почему ты спрашиваешь?

– Думаю, из тебя получился бы хороший отец.

– Да?

Нельзя сказать, что я хороший старший брат, но возможно, это не то же самое.

– Безусловно. Я хочу иметь много детей, – говорит она.

– Сколько именно?

– Четверых или пятерых.

– Ничего себе.

Еще одна большая волна, и нам приходится убегать от нее.

– Думаешь, это много? – спрашивает она. – Л ты сколько хочешь? – Потом, немного смутившись, продолжает: – Я не имела в виду… я хочу сказать… я вовсе не пытаюсь давить на тебя.

– Все нормально, – говорю я, обнимая ее за плечи. – Мы же просто разговариваем. Думается, одного-двоих вполне достаточно, ведь если детей больше, кому-нибудь обязательно не хватает тепла.

– Правда?

– Мне так кажется.

– Наверное, я просто не знаю. Я выросла без братьев и сестер.

Мы замолкаем, и я целую ее в губы. Волна окатывает нашу одежду, и становится холодно. Мы ненормальные – бродим по воде босиком. Еще только начало марта. Но мы делаем вид, что нам все нипочем.

Полагаю, вы ждали от меня не этой идиллической картинки. Наверное, она отличается от того, что я рассказывал вам раньше. Но знаете, со стороны все кажется таким… Ну, вы понимаете. Идеальным, что ли.

На самом деле мы были большими друзьями. Настоящими друзьями. Я очень ценил ее общество. Стоп, я не так выразился. Мне следовало бы сказать, что только ее дружбы мне уже было недостаточно.

Единственное, что нарушало эту идиллию, так это то, что разговор о детях так и остался разговором, и что-то мне подсказывало: по-другому не будет.

Наверное, это тот самый взгляд украдкой в будущее, который портит настоящее. Как говорят: знать бы тогда то, что знаешь сейчас.

Правда, это не всегда здорово.

Короче говоря, чтобы не утомлять вас, расскажу, чем закончилась наша прогулка.

Мы на всякий случай отходим от воды и садимся на песок. Уже по-настоящему темно, и разговор наш тоже становится все более мрачным.

Мы говорим о том, как часто будем писать друг другу, прикидываем, как долго будет идти почта, как скоро кончится война. Если она вообще кончится.

У меня пропадает желание писать жизнь на чистом листе, и хочется вернуть исписанные страницы. Мне вдруг приходит в голову, что прошлое было не таким уж плохим.

Мы оба слегка дрожим, поскольку промокли, но по-прежнему делаем вид, что это не важно. Что нам совсем не холодно. Потому что нам не хочется идти домой, не хочется, чтобы этот вечер заканчивался.

Я смотрю на звезды и думаю, что уже через несколько недель буду на другом краю земли. Интересно, там звезды те же, что сейчас надо мной? Если нет, это ужасно. Впрочем, я все равно не узнаю.

Об астрономии у меня смутное представление. Я никогда не представлял себе другого неба, кроме того, что раскинулось над Северной Америкой. Мне кажется, мы все видим одни и те же звезды, просто в разное время года, но о том, какие звезды я увижу, когда буду там, на новом месте, я не знаю.

Как странно, что я этого не знаю.

– Что я буду делать без тебя? – спрашивает она.

Знаете, это ничего не меняет из того, что я уже рассказывал вам про Мэри Энн и непроявленные чувства, но в ту минуту она поняла, что теряет слишком многое.

Глава тридцать третья
Мэри Энн

Вот уже седьмую ночь подряд она спит в их постели одна. Седьмую ночь за тридцать восемь лет.

Она физически ощущает пустоту в постели, отсутствие привычных звуков.

Она нервничает.

Но сегодня ночью она слышит скрип пружин, потревоженных не ее телом, и ей не страшно.

– Я знаю, что это ты, Уолтер.

До известной степени она ожидала его появления.

– Мне это нравится в тебе. Я никогда бы не справился со всем этим без тебя. Ты – единственная исполнительница моей воли.

– Да, – отвечает она, поворачиваясь в сторону голоса, – я всегда ею была.

Она хочет включить свет, но не осмеливается. Достаточно лунного света и света уличных фонарей.

Он сидит на краю постели в темном костюме и галстуке. На галстуке нет заколки, и когда он наклоняется к ней, она протягивает руку к шелковистой материи и трогает ее пальцами.

– Почему я это чувствую? – спрашивает она.

Ее переполняют чувства, но она боится их проявить, поскольку призрак может растаять так же внезапно, как и появился.

– Возможно, ты спишь.

– Не думаю.

– Может, ты видишь во сне именно эту часть меня. – Он вытягивается на постели рядом с ней, опирается на локоть и улыбается. – Что ты видишь, когда смотришь на меня?

– Ты в том же костюме, который был на тебе в день нашего последнего свидания. Ты смотришься очень солидно. А почему ты спрашиваешь? Это имеет какое-то значение?

– Просто интересно, каким ты предпочитаешь помнить меня. Потому что на самом деле я никак не выгляжу. – Он протягивает к ней руку и касается ее волос, но она не чувствует физического прикосновения, разве что внутри ее все напрягается. – Когда я смотрю на тебя, я вижу рыжие волосы и безупречную кожу.

– Ты спишь, дорогой.

Он смеется, прежде всего глазами.

– Я не могу остаться. Я пришел, чтобы ответить на твой вопрос. Майкл не ответил, потому что не знает ответа. Даже я не знал. Мне пришлось искать ответ там, где все известно. Ты заслуживаешь ответа.

– Я думала, что, может быть, ты гей.

– Я спрашивал себя, но это не так. Просто я знал, что умру. Хотя и не сознавал, что знаю.

Она кивает. Сегодня она знает это лучше, чем когда-либо.

– Я как будто пытался прогнать тебя. Как можно позволить себе любить, если знаешь, что дни твои сочтены?

– Но ты ведь любил свою семью. И Эндрю. И Никки.

Он качает головой. И отводит взгляд к окну, глубина его глаз бездонна.

– Как объяснить тебе разницу? Это все равно что разница между прошлым и будущим. Когда ты маленький, у тебя есть мать и отец, брат и сестра, собака и лучший друг. Но ты оставляешь все это позади. В любом случае. Так выходит по жизни. Уже не они составляют твое будущее. Они все равно потеряют тебя.

– Уолтер, когда я была с Майклом, я имею в виду, когда была близка с ним, это на самом деле был ты?

– Меня нет, дорогая. Разве что вот так, как сейчас, я могу быть рядом с тобой. Прошлого нам не вернуть.

Он наклоняется к ней, чтобы поцеловать, и она отдается нахлынувшему на нее чувству, зная, что надежда опять только растревожит душу.

Она тянется к его лицу, но не находит его.

Когда она вновь открывает глаза, то все еще видит его. Она трогает его волосы. Ничего.

– Я чувствую твой галстук. Почему я не чувствую тебя?

– Даже у снов есть свои пределы. Я должен возвращаться. Я оставил этих двоих в лодке в Тихом океане. Без меня они могут вышвырнуть друг друга за борт.

– Подожди.

– Не могу.

– Скажи мне, это только сон?

– Да и нет, милая.

– Я должна тебе кое-что сказать.

Но она знает, что не успеет это сделать, потому что еще не знает, что собирается сказать. Возможно, ей до конца жизни не подобрать правильных слов.

– Не надо, – говорит он. – Все равно это останется в прошлом. Я не вернусь. Никогда. Прости. За все.

Она крепко зажмуривается, чтобы противостоять правде этих слов. Открывая глаза, она понимает, что проснулась. Его уже нет.

Нет, не так. Его никогда здесь не было.

И он никогда не вернется.

«Слезы помогут», – думает она, не в силах сдержать их.

Она благодарит Господа за то, что Эндрю нет рядом. Он ужасно боится такой ерунды, как слезы.

Она спрашивает себя, сможет ли освободиться от этой боли длиною в сорок лет до его возвращения домой.

Она готова начать все сначала.