Текст книги "Пурпурное сердце"

Автор книги: Кэтрин Райан Хайд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Глава двадцать седьмая
Уолтер

Вот и прекрасно. Теперь, как говорится, мы приближаемся к развязке.

Я искренне верю в то, что жизнь и я сломили сопротивление Эндрю, теперь он наконец-то отправится в путь и выслушает того парня. Во всяком случае, постарается. Это лишь начало. В нем еще упрямства хоть отбавляй, и оно будет мешать ему, но, по крайней мере, он сделает первый шаг.

Я же надеюсь лишь на то, что не потеряю вашего уважения из-за своей тактики.

В самом деле, поставьте себя на мое место. Я имею в виду, когда вы мертвы и можете являться своим близким только во сне, что вам остается?

Я отношусь к Эндрю без предубеждения, но никому не позволю обижать его. Я всегда настаивал на том, чтобы с ним обращались достойно.

В голову приходят лишь два исключения из правила. Однажды я сказал ему кое-что неприятное в лагере, во время ночлега, а вскоре после того нелепо пошутил с ним насчет крокодила. Но об этом он уже забыл. По крайней мере, до того сна, но даже и после него он мог быть уверен, что подобное больше не повторится.

На самом деле та шутка – не в моем вкусе. Я вообще не насмешник. Никогда им не был.

Просто меня вдруг все это стало доставать. У меня появилось ощущение, будто мое присутствие его раздражает. Я пытаюсь быть ему другом, он пытается быть другом мне, но проходит время, и он опять наступает мне на горло. Видимо, что-то во мне неизменно напоминает ему про Мэри Энн. Другой причины я не вижу.

Я ведь не слепой. Я знаю, что может сделать с человеком любовь, пусть даже меня это не коснулось.

Насколько я помню, свою безобидную агрессивность я проявлял лишь по этому поводу.

Я был обижен.

Представьте, что дружба оказалась под угрозой из-за женщины. Если любовь ставит непременным условием поломать дружбу – пожалуйста, принимайте это условие. Но лично я не стану.

Что до эпизода с крокодилом, так он забыл о нем тотчас же. Потому что уже через пятнадцать минут все кончилось. Что бы вам больше запомнилось? Как вашему другу размозжили голову или как он подшутил над вами, прикинувшись крокодилом?

Кстати, это самый быстрый и эффективный способ забыть обиду. Иногда наши словесные баталии и эмоции оказываются полной ерундой, потому что жизнь сама расставляет все по местам. И если вы в чем-то похожи на меня, вас Такое положение дел устроит. В каком-то смысле я даже доволен тем, что все закончилось там, пока наши отношения не приняли уродливую форму. Как бы я ни любил Эндрю, какими бы хорошими друзьями мы ни были, но все шло к этому.

Позвольте, я приведу один пример, и вам станет ясно, что я имею в виду. Речь пойдет о малоприятном инциденте, о котором я упомянул несколько раньше.

Сначала о том, где мы находимся.

Мы в лагере, в паре миль от горы. Сгущаются сумерки, и мы только что отужинали. Мы с Эндрю сидим вместе с Джеем, болтаем о еде. Настоящей еде. Которую уже давно не видим.

Мы – три мушкетера. Бобби уже погиб.

Потом Джей начинает рассказывать о своей девушке. Он часто о ней говорит. Особенно любит говорить о ней в нашем присутствии, потому что мы всегда его слушаем. В отличие от других ребят мы не обрываем его на полуслове. Я не люблю так подолгу рассказывать о Мэри Энн. Эндрю было бы приятно поговорить о ней, но, вы знаете, это щекотливая ситуация.

Спустя какое-то время я поднимаюсь и иду к реке помыть свою посуду. Пока я это делаю, я почему-то оглядываюсь через плечо, сам не знаю зачем.

Эндрю вытаскивает что-то из своей каски и показывает Джею. Обычно в касках ребята хранят самые дорогие сердцу фото. Скажем, матери или девушки. Обычно – девушки. Раньше я пару раз замечал, что у Эндрю в каске тоже что-то лежит, но он никогда мне об этом не рассказывает. Если он держит там фотографию своей матери, тогда почему делать из этого секрет?

Я возвращаюсь, беру каску Эндрю и начинаю ее трясти.

Черт бы меня побрал, если там не фотография Мэри Энн. Вырезанная из школьного фотоальбома. Что еще хуже, это не групповой снимок. А тот, что сделан на выпускном балу. На Мэри Энн браслет, который я ей подарил. Самое ужасное вот в чем: на этом фото был и я. Он вырезал меня ножницами. Я даже вижу часть моей руки, оставшейся на фото.

Я поднимаю глаза, и передо мной возникает фигура Эндрю. Можно было бы по-разному повести себя в подобной ситуации. Он мог бы обратить это в шутку или сделать вид, будто ничего особенного не произошло. Но нет, это же Эндрю, вы понимаете? Он намерен драться со мной. У него такое выражение лица, будто минуту назад эта девушка была в его объятиях, а я ее украл, и он готов растерзать меня, лишь бы вернуть ее обратно.

Одна досада: она дома, за тридевять земель. И я держу в руках лишь клочок бумаги. Но он готов драться даже за него.

А что же я? Я не на шутку раздражен. Мне все это порядком надоело. Я понимаю, что история эта тянется давно, но сейчас ситуация явно выходит из-под контроля.

– Надо же, Эндрю, – говорю я. – Какую милую девушку ты прячешь в своей шапке. Только рот одна проблема.

– Да, кто-то же должен был подумать о ней. – Он не то чтобы орет, но остальные ребята начинают поглядывать на нас. – Кому-то она должна быть не безразлична настолько, чтобы взять на войну ее фотографию. – Он поворачивается к Джею. Тот уже на ногах, готовый разнимать нас в случае потасовки. Эндрю обращается к Джею и ко всем, кто сейчас с интересом наблюдает за нами. – Уолтер хранит в своей каске фотографию вкуснейшего лимонного пирога. Попросите как-нибудь показать ее.

Какое-то время все молчат, и я понимаю, что нас слушают.

– Эндрю, – говорю я ему, – ты можешь нести все, что угодно, лишь бы выставить меня мерзавцем, но я лично не ношу при себе фотографий чужих девушек.

Вы, наверное, подумаете, что я выступил не слишком удачно. Вы правы. Действительно, я повел себя некрасиво. Но я молод. Я жив. И если меня разозлить, я могу дать сдачи, как любой нормальный парень.

И в довершение всего я оставляю фотографию Мэри Энн у себя. Прячу ее в нагрудный карман своей гимнастерки.

Для Эндрю это слишком. Это последняя капля. Он бросается на меня, но Джей успевает задержать его. Он что-то говорит ему на ухо успокаивая, но при этом держит крепко – Эндрю пытается время от времени высвободиться, чтобы добраться до меня.

Джей говорит:

– Послушай, дружище. Здесь и так полно врагов. Мы воюем с немцами, итальянцами, япошками, а если еще начнем воевать друг с другом, что получится?

Эндрю кивает, и Джей отпускает его. Он просто уходит.

Джей подходит ко мне и хлопает по руке.

– Надо же, а я-то думал, что вы друзья не разлей вода.

– Да, я тоже так думал.

– Похоже, это осложняет дело, если он влюблен в твою девушку.

Вот. Видите, как легко все объяснить? Оказывается, любому человеку все понятно.

В ту ночь я Эндрю больше не видел. Мы встречаемся утром и делаем вид, что ничего не произошло. Как будто начинаем все сначала.

Но какой-то осадок остается. После этого мы более внимательно друг за другом наблюдаем. И храним свои талисманы ближе к сердцу.

Джей погибает утром от пули, которая, как я был уверен, предназначалась Эндрю. Я встречаю минометный обстрел с фотографией Мэри Энн в на грудном кармане, и она сохраняется в весьма приличном состоянии. Немного помятая, но все-таки целая.

Я так и не отдал ее Эндрю. Через несколько недель я погибаю с фотографией в кармане. Ее потом упакуют вместе с другими личными вещами и отправят в Оушн-сити вместе с тем, что от меня осталось.

Если это считать победой, так только пирровой.

Глава двадцать восьмая
Майкл

Они останавливаются у цветочного магазина в центре города, покупают букет из разных цветов. Потом долго едут в автобусе. От автобусной остановки до кладбища нужно пройти еще полмили.

Они идут медленно, словно любовники, которым некуда спешить.

Цветы держит Майкл. Они проходят в ворота, потом бредут меж аккуратных рядов могил.

– Это там? – спрашивает Майкл. – Где похоронены солдаты?

– Да. Второй ряд.

Он обнимает ее за плечи, она держится за его талию. Он слегка прижимает ее к себе и целует в висок. Она улыбается.

«Все так просто. И легко, – думает он. – Почему мы не могли быть такими раньше?»

Наконец они находят то, что искали, ради чего сюда пришли.

– Боже! – восклицает он, когда видит это. У него куда-то проваливаются все внутренности, как это бывает, когда катаешься на американских горках. Он пытается успокоиться. Он не ожидал такой сильной реакции. – Господи, это действительно странно.

– Можешь описать?

– Черт возьми, нет. Вот это да.

– Может быть, тебе лучше присесть.

Он опускается на колени прямо на траву перед могилой, и головки цветов склоняются к земле.

– «Уолтер М. Кроули. 1921–1942». Мэтью? Так звали моего отца?

– Очень хорошо.

– Где мой отец? Он умер?

– Да, много лет назад.

– О.

Она становится на колени за его спиной, приклоняя голову ему на спину. Он кладет ее руки себе на плечи – теперь она сзади обнимает его.

– Я приходила сюда каждый год, пока мы не переехали. В твой день рождения. – Она целует его за ухом. – Положи цветы.

– Нет, ты положи. Иначе это будет выглядеть нелепо.

Она наклоняется вместе с ним и кладет цветы на надгробье.

– Я всегда с тобой разговаривала. Каждый раз, когда приходила.

– И что ты говорила?

– Просто рассказывала о том, что происходило с тех пор, как тебя не стало. Говорила, что люблю тебя. Ну, и все такое.

– И что жепроисходило за эти годы? – Во-первых, умер его отец, а он даже не подумал расспросить об этом. Что еще он не пожелал узнать?

Он слышит, как становится сбивчивым ее дыхание.

– Было и плохое, и хорошее.

– Например.

– Иди сюда, – говорит она.

Они оба встают и идут, взявшись за руки, в дальний угол кладбища. Она уверенно ведет его по рядам.

Он следит за ее взглядом.

– «Кэтрин Элизабет Куин», – читает он вслух. – Кто это? – И прежде чем она успевает ответить, он догадывается. – О нет. Только не Кейти, Она была так молода.

Он сразу не сообразил, что она могла быть вовсе не такой уж и молодой, когда умерла. Он еще не проделал в уме необходимые вычисления. Он просто помнит ее молодой. Впрочем, Кейти никогда нельзя было назвать ребенком. Она каким-то образом проскочила пору детства, чтобы сразу погрузиться в сложный и тревожный взрослый мир.

– Ей бы сейчас было пятьдесят три.

– Тогда почему она умерла так рано?

– Примерно лет пять назад, как раз перед тем, как мы с Эндрю уехали отсюда, она… сама распорядилась своей жизнью.

– Почему?

– Кто знает?

– Расскажи мне все, что тебе известно. Она была замужем за этим парнем по фамилии Куин. Каким он был?

– Тебе бы он не понравился. Он не слишком хорошо к ней относился.

Он молча стоит какое-то время, прислушиваясь к тишине. Он чувствует, что она чего-то не договаривает. Ему нужно знать все.

– И…

– И хотя мы и не уверены в этом, но думаем, что он бил ее. Она всегда это отрицала. Но знаешь, не может быть, чтобы человек так часто ударялся о дверь или падал с лестницы.

Он думает о том, заметила ли она, как напряглось его тело, как сжал он ее руку. Должна заметить.

– И где сейчас этот Куин?

– Зачем тебе это, Майкл?

– Просто ответь, и все.

– Знаешь, именно поэтому я попросила тебя не ожесточаться, как Уолтер. Все кончено, Майкл, просто смирись с этим. Все уже смирились.

Он убирает от нее свою руку и говорит так громко, что это сильно удивляет их обоих.

– Смириться? Смириться с тем, что какой-то говнюк избивал мою сестру?

Пожилая пара, стоящая у могилы неподалеку, оборачивается и смотрит на них.

– Все прошло, Майкл. Ты уже ничем не сможешь ей помочь.

– Я не хочу этого слышать, Мэри Энн. Не хочу слышать это от тебя. У меня, в отличие от тебя, не было времени, чтобы успеть приспособиться к жизни. У меня украли сорок лет. И ты хочешь, чтобы я вот так просто смирился с этим?

Пока он кричит на нее, бесстрастный голос в кто голове произносит: «Вот это и называется – сорваться».

– Нет, конечно, нет, – говорит она. – Прости.

Он видит, что она плачет. «О Боже, – думает он. – Вот я и довел ее до слез».

Он обнимает ее и крепко прижимает к себе.

– Извини. Я не хотел кричать на тебя. Ты единственная, на кого я не имею права повысить голос. Прости меня.

И прежде чем она успевает ответить, он целует ее. В губы. Долгим и глубоким поцелуем. Совсем не так, как целуют свою бабушку.

Она позволяет это себе на несколько секунд, потом отталкивает его.

– Они смотрят на нас. – Она кивает в сторону пожилой пары.

– Мне плевать.

– А мненет, – с упреком произносит она.

Он делает шаг назад, разворачивается и идет напрямик через кладбище к могиле Уолтера. Он даже не оглядывается посмотреть, идет ли она следом.

Он поднимает букет цветов и, обернувшись, видит, что она стоит там, где он ее оставил, и наблюдает за ним.

Он возвращается с цветами к могиле Кейти и кладет их на плиту.

– Прощай, сестричка, – говорит он. – Прости, что меня не было рядом и я не мог тебе помочь. Хотя не слишком-то часто помогал тебе и когда был рядом.

Он понимает, что сейчас ему потребуется все его самообладание. Нужно выяснить насчет Робби. Пусть даже сейчас, пока он не оправился от шока. Он должен все знать.

– А что с Робби? Как мой младший брат?

– У него все хорошо. Он брокер, живет в Далласе. Каждый год на Рождество присылает нам открытку.

– Слава богу.

– Твоему «младшему брату» пятьдесят пять.

– О черт, – произносит он, обхватывая голову руками. – Вот это да.

* * *

Самолет Мэри Энн улетает раньше.

Он провожает ее до самого выхода, и они долго стоят, хотя посадка уже давно объявлена.

Он обнимает ее чаще и задерживает в объятиях дольше, чем принято при расставании на короткое время.

По крайней мере, он надеется на то, что они расстаются ненадолго.

– Я уже скучаю по тебе, – говорит он. – Жаль, что ты не позволяешь нам стать чуточку ближе.

– Не настаивай, Майкл. Пожалуйста. Я недостаточна сильная. И то, что произошло однажды…

– Дважды.

– Хорошо, дважды.

– Один раз на старом руднике, а второй – в моей постели той же ночью.

– Хорошо, ты прав, два раза.

– Я очень хорошо помню тот, второй раз. Ты выкрикивала мое имя.

– В самом деле?

– Да. – Он улыбается ей, и она заливается румянцем.

– Какое же это было имя?

– Уолтер.

– Извини.

Он пожимает плечами:

– По мне, так все нормально.

Он опять прижимает ее к себе.

– Я люблю тебя, – произносит он ей прямо в ухо.

Она отстраняется, упираясь в его плечи.

– Я задам тебе трудный вопрос, Майкл. Тебе он будет неприятен. Ты даже возненавидишь меня за него.

– Сомневаюсь.

– Почему ты не любил меня так сильно тогда, раньше?

Майкл чувствует, что ему нечем дышать, как будто он долго бежал в гору. Он не сразу приходит в себя.

– Что ж, ты отчасти права, – отвечает он. – Вопрос мне ненавистен.

Он вздыхает с облегчением, когда она уходит на посадку, не требуя от него ответа.

Он еще долго стоит у окна, после того как самолет взлетает и исчезает из виду.

Глава двадцать девятая
Уолтер

Говоря о младшем брате, Робби, хочу вспомнить два эпизода. Не знаю, связаны ли они между собой. Может быть, только на уровне ощущений.

Субботним утром мы с Эндрю вдвоем идем в школу, потому что у нас кросс. Скоро лето, поэтому по утрам уже довольно жарко. Наверное, нелегко будет бежать в такую жару.

Мы могли поехать на автобусе, но в нем дышать нечем, и мы предпочитаем идти пешком. Это хорошая разминка перед соревнованиями.

Эндрю произносит: «Не оглядывайся резко». И легким движением подбородка показывает назад.

Я оборачиваюсь. Робби идет следом за нами, в тридцати шагах позади. Заметив, что я смотрю на него, он застывает как вкопанный. Устремляет взгляд в небо. Я иду дальше. Оборачиваясь, нижу, что и он идет. Как только он заметил, что я за ним наблюдаю, – останавливается.

Все это выглядит нелепо и глупо.

Поэтому я говорю:

– Слушай, малыш, если ты хочешь идти с нами, бегом сюда.

Эндрю толкает меня в бок. Довольно сильно. Возможно, сильнее, чем хотел.

– Эй, ты чего?

– Не зови его.

– Почему?

– Потому что он и правда пойдет с нами.

Впрочем, Робби не присоединяется к нам. Он делает вид, что не услышал меня. Я бросаю это дело, и так мы и продолжаем свой путь – мы впереди, а он сзади.

Пока мы разминаемся, он сидит на трибуне.

Потом я бегу первую дистанцию и уже не вижу его, а может, просто забываю посмотреть, где он. Для меня это очень ответственный момент. Во время кросса я полностью отключаюсь.

Я на старте в ожидании сигнального выстрели. Мне нравится эта позиция. Когда тело напряжено, как пружина, и готово к решающему броску. В этот момент я чувствую себя диким животным, вроде гепарда. Вот мое тело слышит выстрел, и я бегу.

Бег я люблю всем сердцем. Я не хвастаюсь, но мое сердце создано для бега. Здесь есть два момента. В физическом смысле сердце должно быть большим и сильным, чтобы качать кровь при такой нагрузке. Но есть и моральный аспект – сердце должно быть храбрым, чтобы выдерживать такой напряженный темп. Пока мы бежим, я думаю, что мое сердце сильнее, чем у того парня, что бежит следом. Если он начнет догонять меня, мне придется шире раскрыть клапаны своего сердца и бежать уже на чистых эмоциях. Тогда тело превращается в машину. Ноги работают, словно поршни двигателя. Вы ведь не думаете о том, как работает двигатель, когда управляете автомобилем? Он просто пашет.

Я всегда выигрываю, когда бегу сердцем.

Это не значит, что однажды на финише меня не обойдет кто-то другой, у кого сердце окажется выносливее. Я просто хочу сказать, что пока такого не случалось.

Выходя на финишную прямую, я вижу Робби. Он в числе болельщиков, расположившихся у финишной черты. И может запросто коснуться меня рукой, когда я пронесусь мимо.

Я хочу дать ему понять, что вижу его. И что мне это не безразлично. Поэтому я салютую ему. Просто поднимаю вверх два пальца. Я никогда этого раньше не делал, но значение этого жеста мне кажется понятным. «Привет, малыш».

Отдышавшись, я оглядываюсь на него, и он салютует мне в ответ.

Робби нельзя назвать прирожденным спортсменом, но он приобщается к спорту через меня. Я думаю, что на следующие соревнования я возьму его с собой. Мне кажется, это должно стать традицией.

Я бегу еще одну дистанцию и опять выигрываю. И снова салютую Робби.

Эндрю соревнуется в опорном прыжке, но ему сегодня не везет. После неудачного приземления он вывихнул плечо. Конечно, не так сильно, чтобы обращаться в больницу, но всю дорогу домой он потирает больное место. А может, ему и следовали показаться врачу. Но с Эндрю никогда не поймешь, что ему нужно. Впрочем, что можно сделать с такой травмой? Остается просто терпеть боль.

– Смажь мазью, – советую я, когда мы идем домой.

– Да ладно, чего там, – отмахивается он. Ему не хочется, чтобы его жалели, так что разговоры ни эту тему бесполезны.

Я оборачиваюсь и вижу, что сзади Робби. В тридцати шагах.

Видите ли, мне показалось, что мы стали немного ближе друг другу. И рассчитывал, что он пойдет вместе с нами в одной команде.

Я показываю ему жестом – идем с нами.

Он опять смотрит в небо, как будто не замечает меня.

К нашему приходу мама испекла печенье. Из овсяной муки с шоколадной крошкой.

– Чем сегодня занимались, мальчики? – спрашивает она.

Я думал, она знала, что у меня соревнования. А может, она специально задает этот вопрос, чтобы не тянуть меня за язык.

– Мы вдвоем ходили на мои соревнования по бегу, – говорю я.

Робби запихивает в рот сразу два печенья, так что разговор приходится вести мне одному.

– Прекрасно, – говорит она. – Я рада, когда вы вместе.

Действительно, для нас с Робби это был лучший день, потому что мы были вместе.

А теперь расскажу о другом эпизоде, который произошел через два года, когда я уже был призван в армию, но еще не отбыл на войну.

Я захожу в магазин отца. Заступаю на рабочую смену.

Робби уже там, в кожаном фартуке, какие обычно носит отец и заставляет надевать и нас, когда мы работаем в магазине. Робби иногда работает на складе, но сегодня отец учит его готовить краску.

Они оба смотрят на меня, как на инопланетянина.

– Уолтер, – говорит отец, – что ты здесь деваешь?

– Я работаю здесь.

– Сейчас тебе не нужно работать. Ты ведь призван на службу.

– Да, но пока я здесь. Я имею в виду, я ведь еще не уезжаю. – Мы никогда ничего не обсуждаем. Самые важные события нашей жизни мы нос принимаем как должное.

– Ты можешь уехать надолго, – говорит отец. – Так что сейчас улаживай свои дела. Это твое время.

Робби молча слушает нас.

Я говорю:

– Здорово, отец. Не это ли говорят тем, кто отправляется умирать?

Зря я это сказал. Мы молча смотрим друг на друга, и каждый из нас понимает, что лучше бы я промолчал. Я чувствую себя комедиантом, умирающим на сцене.

– Погуляй со своей девушкой, – произносит отец, закрывая щекотливую тему. – Пригласи ее на обед или купи цветов, если можешь себе это позволить. Если это дорого, прогуляйтесь к морю. Она надолго остается одна. Для девушки это нелегкое время.

– Хорошо, отец.

Я поворачиваюсь и выхожу из магазина. И уже на улице испытываю какое-то невероятное чувство свободы, потому что мне больше не придется продавать хозтовары.

– Уолтер!

Я оборачиваюсь и вижу Робби, который кричит мне вслед.

– Ты не должен был так говорить!

Он стоит, широко расставив ноги, как всегда в решительный момент. Как будто так ему легче противостоять любому удару. Прямо над его головой вывеска «КРОУЛИ И СЫНОВЬЯ. ХОЗЯЙСТВЕННЫЕ ТОВАРЫ». Он выглядит таким взрослым в кожаном фартуке. Совсем мужчина. Хозяин.

Я думаю: «Да поможет тебе Господь, Робби, ты теперь второй мужчина в семье, новый наследник».

– Прости, – говорю я.

И шепотом желаю ему удачи.