Текст книги "Любовь в настоящем времени"

Автор книги: Кэтрин Райан Хайд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

– Леонард, – спросил я, когда он сел в мою новую машину, – давно у тебя эти симптомы?

– Вспышки уже несколько дней. Светляки примерно столько же. А сегодня вечером на мой левый глаз опустилась пелена. Тут-то я и перепугался.

– Почему ты никому не сказал? – Голос у меня все громче. – Почему ты ничего не сказал мне?

Я не хотел повышать голос. Но пелена! Значит, отслоение сетчатки. Завеса – это ведь сама сетчатка. Безболезненное скатывание в слепоту. Теперь единственный наш союзник – быстрота. И никто мне ни словечка не сказал.

Леонард весь замер, устремив взгляд прямо перед собой. Интересно, видят ли сейчас хоть что-нибудь его многострадальные глаза?

– Не кричи на меня, пожалуйста, Митч.

Казалось, он сейчас заплачет. А ведь Леонард никогда не плачет. Уж это-то я знал твердо.

Я затянул ручной тормоз и обнял мальчика.

– Мне страшно, Митч, – пролепетал он.

Я хотел было сказать, что мне тоже страшно, вот я и кричу. Только я и рта не раскрыл. Хотя вроде бы попытался разлепить губы.

– Я попросил Джейка и Мону, и они навели справки, – продолжал Леонард. – В стандартную медицинскую страховку входит неотложная помощь. Но у меня ведь не экстренный случай. Моей жизни ничто не угрожает. Мне не надо срочно пересаживать сердце, ничего такого. Вообще ясности нет. Я не сказал Джейку и Моне, как мне страшно. А то получится, что я в беде, а они сидят сложа руки. Они и так ужасно расстроены. Так что когда наступило ухудшение, я промолчал. А тебе позвонил. Прости, Митч.

На Леонарде джинсы и майка с короткими рукавами. Он такой худенький и маленький.

Если бы я только мог вдохнуть в него силу и здоровье! Чтобы Леонард дал сдачи самой здоровенной свинье в школе и обходился бы без очков! По его словам, он лихой драчун. Зачинщик. Если бы это было правдой!

А я знаю правду. В детстве я обогатился немалым опытом общения со школьными жлобами. Я ведь был толстым. И каждому хотелось меня отмутузить. Вдруг во мне осталась какая-то частичка достоинства, которую другие жлобы еще не выбили? Непорядок. Надо исправить упущение. То-то посмеемся потом.

Я снимаю куртку и набрасываю на Леонарда. Затем он пристегивает ремень, и мы трогаемся с места.

Ну и гоним же мы, господи боже!

Машину я продал.

И вот я сижу в приемной больницы. Джейк и Мона тоже тут. Когда нам надоедает рассматривать собственные руки, мы взглядываем друг на друга и опять обращаем наши взоры к рукам. Когда я хочу что-то сказать, Мона открывает рот одновременно со мной, и мы, словно вежливые водители на трассе, пропускаем друг друга вперед. И ничего из этого не выходит. Мысль куда-то улетает, и молчание длится и длится. А мираж беседы расплывается в воздухе. И опять вокруг сплошная пустыня.

– Мы очень благодарны тебе, Митч, – внезапно выдает Джейк. Я даже вздрагиваю. – Ты там не подумай чего.

Невысказанное «вот только…» повисает в воздухе. Теперь все молчат особенно старательно.

Когда Леонарда вывозят из операционной, он еще не отошел от наркоза и спит. По словам медиков, все прошло сносно. Теперь нам предстоит ждать несколько месяцев, пока не станет ясен результат. В кино повязки сразу бы сняли и к Леонарду тут же вернулось зрение.

Всем нам в голову приходит одна и та же мысль. Жизнь – не кино.

– Вы бы сами хотели быть на моем месте, я знаю, – выдавливаю я.

– Какая разница, – возражает Мона. – Главное, операцию сделали.

Она говорит правду и вместе с тем лжет. Все мы это прекрасно сознаем.

– Если все закончится неудачно, вы бы хотели, чтобы он жил с вами, я знаю, – тихо говорю я.

В ответ Мона заливается слезами.

Джейк бросается к ней и достает из кармана джинсов белый носовой платок. Настоящий носовой платок из хлопка. В жизни такого не видел, только слышал. Оказывается, кто-то еще пользуется носовыми платками не из бумаги.

Джейк склоняется над Моной и неуклюже вытирает ей слезы своими мозолистыми неухоженными руками. Пытаюсь себе представить, как он возвращается домой в конце рабочего дня, вымотанный до предела. А я раскатываю в темно-синем «мерседесе» с откидным верхом и трескаю коктейли с сенатором, да еще и не первый год кручу роман с его женой. Джейк – настоящий работяга, и не заслуживает, чтобы его дурили. А я его в определенном смысле обокрал. Он ведь хотел стать Леонарду настоящим отцом. А я не дал. И теперь Джейк – отец только на бумаге. Мы с Леонардом словно подписали секретный договор, содержание которого никому не ведомо. И я вовсе не желаю, чтобы этот договор был расторгнут.

– Почему он рассказывал вам о том, что творилось с ним в школе? – Мой вопрос возник из ничего, помимо моей воли.

– Это нормальный процесс притирки, – пожимает плечами Джейк. – Коротышку с астмой и в очках любой обидеть норовит.

– Он сам так сказал?

– Ну конечно. А что здесь не так?

Я глубоко вздыхаю.

– Ну, мне-тоон ничего не рассказывал. Считал, что это может меня ранить.

– Он вам и про глаза ничего не говорил именно поэтому. Не хотел никому сделать больно. – Мона всхлипывает и сморкается в носовой платок.

– Всегда надо говорить правду, какой бы страшной она ни была, – добавляет Джейк.

– Знаю. Согласен.

Когда Леонард выйдет из больницы, самое время долго и подробно поговорить с ним о Перл.

Когда я навестил Леонарда в первый раз, он лежал на животе, упираясь лицом в какое-то хитрое приспособление в форме баранки. Наверное, с этой штукой не так неудобно лежать. Ноги его прикрывала тонкая простыня. В вырезе больничной рубахи проглядывали лопатки.

– Тебе не холодно? – осведомился я.

Вместо ответа он принялся делать руками плавательные движения.

– Леонард Деверо-Ковальский выигрывает золото в заплыве на сто метров брассом, – говорит. Тихонько так.

По-моему, для шуточек еще рановато. Но я постарался засмеяться.

Присаживаюсь на краешек кровати и провожу рукой по детским лопаткам, поправляю больничную рубаху.

А что еще я могу сделать?

– Наверное, мне придется пропустить остаток учебного года?.. – Интонация у Леонарда вопросительная.

– Согласен. Даже если у тебя быстро восстановится зрение. Твоим глазам нужно бережное отношение. А с твоим характером и драчливостью… В этом вопросе я не могу на тебя положиться.

– Мне надо поговорить с тобой насчет всего этого.

На глазах у него металлические колпачки. Под колпачками повязка и еще защитная металлическая сетка, чтобы глаз дышал, и лента, удерживающая эту сетку. Кусок ленты торчит наружу.

– Если не хочешь, не заставляй себя.

Мы молчим. Я подтыкаю ему простыню.

Потом говорю:

– Джейк, Мона и я считаем, что будет неплохо, если во время выздоровления ты поживешь у меня. Я ведь смогу работать дома. Ты – в кровати, я с ноутбуком – рядом. Всегда будет кому присмотреть за тобой.

– Джейк и Мона согласны?

– По их мнению, это хорошая мысль.

– Я удивлен.

– Они же любят тебя.

– Наверное, – соглашается он. – И даже наверняка.

День выписки. Я подсаживаю Леонарда в машину.

– Что это? – спрашивает он.

– Ты о чем?

– Что это такое? Во что я сажусь? Это ведь не твоя новая машина.

– Нет. Это такси.

– А где твоя новая машина?

– Не суть важно. И никогда не было важно.

Сообщаю таксисту свой адрес. Леонард поворачивается к окну, словно смотрит в него. Словно что-то видит сквозь повязку и металлическую сетку и не может насмотреться на знакомые улицы.

– Прости, Митч, – говорит он.

– За что?

– Ведь это была твоя новая машина.

– Говна кусок, а не машина, – рычу я. – Она мне была без надобности. Я ее и купил-то только ради Гарри. На хер Гарри. Не бери в голову. Забудь навсегда.

– Хорошо, что у нас нет под рукой штраф-копилки.

ЛЕОНАРД, 18 лет

Кольцо вокруг Луны

Сижу на корточках на краю обрыва. Меня накрывает ночь. Кто знает, может, я уже не вернусь сюда и этот ночной пейзаж останется со мной навсегда. Если я уйду, каково мне будет без тех, кто останется на земле? Без Митча, например. Только с Митчем-то я не расстанусь. Взаправду.

Ведь я дал ему слово.

Передо мной простирается океан.

Сегодня Луна заключена в кольцо. С этим явлением я уже знаком. Сам видел. А когда не мог видеть, слушал описание. Причины мне известны: кристаллики льда в верхних слоях атмосферы. Но я склонен видеть в кольце нечто большее, чем природный феномен. Это мне весть от Бога. Перл в нимбе. Предначертание.

Кольцо вокруг Луны уже появлялось, когда я ослеп и жил у Митча. Выздоравливал после операции.

Жизнь в четырех стенах мне осточертела, и я попросил его погулять со мной.

Помню, как он взял меня под руку, помню шумное дыхание Глюка. И помню свой страх.

Я всегда полностью доверял Митчу. А тут оказалось, что у моего доверия есть границы. И в трудную, тяжелую минуту мне не на кого положиться, кроме как на Перл. Ну и на себя самого.

– Не бойся, я рядом, – сказал Митч. – С тобой ничего не случится.

– Знаю.

И останавливаюсь как вкопанный. Мол, смотри, какое я брехло.

– Перед тобой ничего нет, – заверил Митч.

И я сделал маленький шажок. Только препятствия мне так и мерещились. Торчащая ветка дерева. Летящая птица. Брошенный кем-то камень. Ведь глаза мои были так уязвимы…

Я опять остановился и прикрыл глаза рукой.

– Вернемся? – спросил Митч.

– Нет, – отказался я. – Нет.

Ведь я столько времени не выходил на улицу. И обратно в постель меня гнало только недоверие. Я ненавидел постель. Сколько можно валяться? И я позволил Митчу взять меня за локоть и храбро шагнул вперед. И ветка не ударила меня по лицу. Путь был свободен, как и сказал Митч.

Впервые в жизни у меня был поводырь. Ну разве что Перл вела меня по жизни. Только после ее смерти я научился сам заботиться о себе и старался не слишком грузить Митча. За ним осталась лишь материальная сторона. Да, он одевал меня, кормил и обеспечивал всем необходимым. Он купил мне очки, оплатил операцию, пожертвовав своим новеньким автомобилем. Но в более глубоком смысле я знал, что предоставлен самому себе. Так было всегда начиная с пятилетнего возраста.

Вечерний воздух холодил лицо. Наверное, именно тогда я впервые почувствовал, что операция может не дать результата и для меня будет лучше, если я научусь полностью доверять Митчу. Сказал же он, чтобы я не лез ни в какие истории. Даже если я поправлюсь, это должно стать для меня правилом на всю оставшуюся жизнь.

Странное дело, но все эти на первый взгляд страшные мысли как-то меня успокоили. Наверное, сознание того, что мне предстоит долгая и счастливая жизнь, сыграло свою роль.

Мы сели на лавку в сквере недалеко от дома Митча.

Глюк расположился у моих ног и пихнул меня носом в ладонь. Я почесал ему за левым ухом. Почему-то он предпочитает, чтобы его почесывали именно за левым ухом. О правом даже речи не идет.

– Что особенного сегодня? – спросил я у Митча.

– О чем ты?

– Я ведь четко выразился. Что необычного вокруг?

– Ничего, – говорит Митч. – Нормальный вечер. Такой же, как и все остальные.

– Это невозможно. Ответ неправильный. Ни один вечер не похож на другой. Ты просто невнимателен. Присмотрись.

– Присматриваюсь. И не вижу разницы.

– Если бы я был зрячим, то обязательно бы обнаружил что-нибудь. Сам знаешь.

– Это точно. Уж ты-то обнаружил бы.

– Ну так посмотри на все как бы моими глазами. Давай же, Митч. Тебе пойдет на пользу.

Митч надолго замолчал.

– Сегодня Луна в кольце, – сообщил он наконец.

– Отлично. Для начала.

– А в чем причина этого явления, ты знаешь?

– Кристаллики льда в верхних слоях атмосферы.

– Ага.

Митч опять замолчал, а я все почесывал Глюка за левым ухом. Стоило мне на секунду остановиться, как пес тыкался в ладонь носом, требуя продолжать.

– Наверное, это было нехорошо с моей стороны, что мы никогда с тобой не говорили про Перл, – сказал Митч. – Ты, наверное, стеснялся. А я не проявил инициативы.

– О чем говорить-то? Она умерла. Другое дело, если бы я не знал, где она и что с ней.

Я услышал глубокий вздох. Похоже, наш разговор свернул в сторону с проторенной колеи и впереди одни ухабы.

– Я понимаю, тебе тяжело представить, что твоя мать тебя бросила и скрылась.

– Еще бы. Мне и в голову такое не могло прийти.

– Проще думать, что она умерла.

– Она и на самом деле умерла.

– Как мы можем знать это наверняка, Леонард?

– А тут и знать нечего. Если она показывается без телесной оболочки, то уж конечно умерла.

Кажется, мы еще говорили на эту тему. Вспоминать не хочется. Разглагольствовал в основном Митч. Накопилось за двенадцать-то лет. А сейчас изливалось.

Уж не знаю, как это у людей получается держаться одних и тех же мыслей. Мои мысли все время меняются. И связанные с ними слова тоже.

Бедняга Митч. Его послушать, так Перл совершила ужасный поступок. Тут расстроишься.

Может, он даже не верит, что я останусь с ним, когда умру.

Надо заставить его поверить.

По телу у меня пробегает дрожь. Страх тут почти ни при чем. Это волнение. Неужели настала моя минута? Неужели я отважусь?

Вот он, мой дельтаплан. И вот он обрыв.

Разворачиваю брезент. Закрепляю ремни.

Я стою над бездной. В прямом и переносном смысле. Поворачиваю руль, стараясь уравновесить дельтаплан. Ветер покачивает крылья. Моикрылья. Наконец-то они в своей стихии.

Глюк подпрыгивает у меня за спиной и яростно лает, будто мы с ним на пляже и я собираюсь заняться серфингом. Он всегда чувствует, когда ему предстоит со мной расстаться. Пес ненавидит такие минуты.

Я, пожалуй, тоже.

Разбегаюсь. Три шага, четыре шага… Прыгать тут не надо. Земля просто уходит у меня из-под ног, и я лечу. Посмотри на меня, Глюк. Я в воздухе. Погляди на меня, Митч. Хотя нет. Как я мог забыть. Это зрелище не для тебя.

Смотрю вниз. Подо мной чернеет океан. Сплошная вода, куда ни глянь. На воде жидким светом лунная дорожка до самого горизонта.

Ветер забирается мне под рубашку, треплет волосы, холодит босые ноги.

Поднимаю голову и вижу звезду. Почему-то одна ярче, чем остальные. Я могу долететь до нее. Похоже, звезда зовет меня.

И я оставляю обрыв за спиной и направляюсь в открытое море. Лететь над океаном совсем не страшно.

МИТЧ, 37 лет

Добровольная слепота

Наконец все преграды рухнули и наша беседа о Перл состоялась. Это случилось в парке на скамейке. Леонард поправлялся после операции.

До этого он соблюдал постельный режим.

В тот вечер, стоило мне ненадолго отлучиться, как он уже сидел на кровати, свесив ноги. Вид у него был встревоженный. Повязки сняли несколько дней назад. Леонард видел очертания предметов, свет и тень. И больше, пожалуй, ничего.

– Что это ты подскочил? – осведомился я. – Тебе лежать надо.

– Зачем? На кой фиг мне лежать? Здоровье у меня прекрасное, никаких недомоганий. Я слеп, вот и все.

– Мне казалось, лежать тебе удобнее.

– Полежи сам пару неделек, когда ты совершенно здоров, тогда скажешь, что удобнее.

Я присел рядом с ним.

– Как мне развеселить тебя? – спросил я. Ясно ведь было, что Рубикон перейден и что той заботы, которой я старался окружить его, уже недостаточно.

– Пойдем прогуляемся.

И мы отправились на прогулку.

В жестах Леонарда так и сквозило недоверие ко мне. Ну никак он не мог представить меня в роли поводыря. Я уж готов был примириться с этим. Но тут он вдруг решился и вверил мне свою жизнь. Небывалое дело.

Меня охватило очень странное чувство, словно я избавился от физического недостатка, о существовании которого и сам не подозревал. Мне трудно выразиться точнее. Детей у меня никогда не было, и каково это – быть отцом, – я и представления не имел. А без опыта откуда мне знать, чего недостает нашим отношениям?

Но в тот вечер недостаток восполнился. Я вдруг почувствовал себя вожаком, верховодом. Человеком, которому доверяют.

Разумеется, я не отдавал себе в этом отчета, только прежде Леонард либо чувствовал себя со мной на равных, либо заправлял. И частенько. Даже когда ему было всего пять лет.

Пожалуй, я упивался новым для меня чувством власти над близким человеком, и поэтому-то заговорил про Перл.

Всего за несколько минут Леонард вернул себе бразды правления. Ведь верить в то, что Перл не умерла и проживает где-то отдельно от нас, мог только круглый дурак.

Я был даже готов поверить в Леонардову версию событий. Только как-то не срасталось. Не такой уж я идеалист. Слишком уж все красиво выходило, чтобы быть правдой. Видите ли, ни при каких обстоятельствах, никакой силой нельзя разрушить беззаветную любовь.

Вокруг полно разведенных супругов, которые клялись, что останутся друзьями, и теперь видеть друг друга не могут. Вокруг полно матерей, подкинувших своих детей.

Это реальная жизнь, нравится она тебе или нет.

Леонард невозмутимо слушал мой нескончаемый монолог. Я копил слова годами. Я затвердил их назубок. В них были грех и вина. Но он молча слушал, сидя на скамейке в парке и почесывая Глюка за ухом.

Краем глаза я видел призрачный нимб вокруг Луны, и мне было грустно, что его не видит Леонард.

Кристаллики льда в верхних слоях атмосферы, сказал он. Совершенно справедливо. Только почему я не знал этого? Как получилось, что мне нечему его научить?

Когда мое словоизвержение закончилось, он сказал:

– Бедняга Митч. Угораздило же тебя поверить во всю эту чушь.

Вот и вся его реакция. Жалеет меня за то, что я смотрю на жизнь иначе.

Но самый идиотизм в том, что жалость чувствовал не только Леонард.

Мне и самому вдруг стало жалко себя.

Проснувшись поутру, я принял странное решение. Мне подумалось: а почему бы мне не влезть в шкуру слепого? Хотя бы на один день.

Я спустился со своей верхотуры и потыкался по углам, отыскивая, из чего бы соорудить повязку. Чистое посудное полотенце, сложенное вдоль, подошло. Я завязал глаза и застыл посреди кухни в раздумьях, что делать дальше.

При других обстоятельствах я бы заварил кофе, полистал газету, проверил электронную почту и разгадал кроссворд. Только сегодня все это не катило. Меня не покидало ощущение, что произошел какой-то катаклизм. Заведенный распорядок дня рухнул в тартарары. Все вокруг изменилось.

Я забрался наверх и плюхнулся в кровать.

Примерно через час я понял, что без кофе мне не выжить. Придется пойти и заварить. Да и Леонард скоро проснется, и его надо будет покормить завтраком. Пусть хоть хлопьев, что ли, поест. В общем, хочешь не хочешь, а пора на кухню.

Оказалось, подниматься по этой чертовой лестнице куда легче, чем спускаться. В незрячем-то состоянии. Пришлось сосредоточиться на том, чтобы не грохнуться. Хотя каждая ступенька была мне знакома давным-давно, и в подробностях. Я бы, наверное, спящим смог сбежать вниз. Только какой уж тут бег. Очередную ступеньку я нашаривал до того тщательно, будто от этого зависела моя жизнь. Упаду и разобьюсь до смерти.

Добравшись до первого этажа, я стал лучше понимать Леонарда. Каждый шаг по гостиной давался мне с трудом. Мне все казалось, что вот прямо сейчас я со всей дури шарахнусь башкой о что-нибудь твердое. Логические рассуждения не действовали, все равно я перемещался, вытянув перед собой руки и ощупывая воздух. От попавшегося под ноги кофейного столика это меня не спасло.

Когда я ударился большим пальцем ноги о кухонную дверь, мне пришло в голову, что неплохо бы обуться. Совершив новое восхождение в спальню, надел кожаные тапки. Почему-то они не слетели с ног во время спуска.

До кухни я добрался. Чувство было такое, будто я змеей прополз по вражеской территории до родного окопа. Меж мин и воронок.

Кофеварку я нашел на ощупь. Только где фильтры? Ну что мне стоит не перекладывать их с места на место каждый день? Ищи теперь, слепошарый. Под пальцами одна коробка от другой ничем не отличается, и фильтры могут находиться в какой угодно.

Зато бумажные полотенца всегда на одном и том же месте – у раковины. Чем не фильтр, в конце концов?

Кофе я держу в холодильнике. Пакет с кофе своеобразной формы, так что найти его не составляет труда. Только холодильник битком набит всякой всячиной. Замороженные продукты сыплются на меня дождем. Какая-то тяжеленная ледышка грохается прямо на ногу. Стараюсь не стонать, чтобы не разбудить Леонарда. Пытаюсь подобрать упавшее. Без толку. Все наверняка разлетелось по кухне, а я ни хрена не вижу. Ударяюсь лбом о кухонный стол и решаю заняться кофе. А это все пусть валяется.

Сам процесс кофеварения протекает без происшествий. На ощупь вполне реально заполнить контейнер кофе и проверить уровень воды в кувшине. Выливаю воду в кофеварку, одной рукой щупая, куда лью.

Вполне законно горжусь собой.

Открываю буфет, чтобы достать кружку. С полдюжины стаканов и фарфоровых чашек летят на пол. Осколки подступают к ногам.

От дверей доносится легкое шуршание.

– Митч? – спрашивает Леонард. – Что тут, к чертям, делается? Отражаешь атаки пришельцев?

– Только не входи. Особенно если ты босиком. Тут полно осколков.

– Удивил, тоже мне. Я это понял, еще когда был у себя.

Молчим. Оцениваем друг друга. Как могут оценивать две слепые родственные души.

– Что ты вытворяешь, Митч? – укоризненно спрашивает Леонард.

Мне делается стыдно, будто меня поймали на недостойном занятии.

– Подойди сюда, – говорит Леонард.

Осколки скрипят у меня под ногами. Банка замороженного сока (апельсинового?) откатывается в сторону.

Леонард вытягивает руки и щупает мою повязку.

– О, Митч. – Вот и все, что он говорит, развязывая полотенце и срывая его.

Свет ослепляет меня.

– Я просто хотел узнать на собственном опыте, до чего может дело дойти.

– О, Митч, – повторяет Леонард. – Только пойми меня правильно. Я люблю тебя и все такое, но ничего глупее я еще не видел.

Душу мне пронзает боль. Слышу свой собственный голос:

– Но почему? Почему это так уж глупо?

– Потому что у тебя есть глаза. Если бы ты был на самом деле незрячий, ты бы приспособился. Легко. Но ты не слепой. Ты сам постарался лишить себя зрения. И напрасно.

– Я подумал, это может нас сблизить.

– Да когда мы были ближе, чем сейчас?

– Не знаю. А правда, когда?

На этот счет у меня было свое мнение. Но пришлось выслушать мнение Леонарда.

– А как насчет вчерашнего вечера, когда мы с тобой пошли прогуляться? Ведь ты видишь, а я – нет. По этой причине мы очень подходим друг другу. У одного есть то, чего нет у другого.

– Я хотел взглянуть на мир твоими глазами.

– Слепыми глазами. Только добровольная слепота – это не то. Уж ты мне поверь. Кое-чего нарочно не добьешься. Даже если очень захочешь.

– Хлопья будешь? – Что-то мне приспичило сменить тему.

– Конечно, буду. Спасибо.

– Я подам тебе завтрак в постель. Только подмету осколки.

– Держи глаза нараспашку. А то порежешься.

И он ушел. А я стоял посреди кухни и осматривался.

Чашек со стаканами разбилось, пожалуй, больше дюжины. У фарфоровых кружек отлетели ручки. Упаковка куриных грудок без кожи торчала из-под плиты. Две банки замороженного клюквенного сока валялись под столом.

Я налил кофе в единственную непокалеченную кружку и разбавил пол на пол молоком.

Потом принялся за уборку.

В тот же день, часа в три, заглянул Кэхилл с сыном, Джоном-младшим по прозвищу Отрок Джон. Они направлялись на занятия в детскую бейсбольную секцию.

В это трудно поверить, но восемь лет назад Кэхилл женился на Ханне и увел ее от нас.

Только не говорите ничего. И без вас все знаю.

Во-первых, Кэхилл, с его репутацией человека, не годного к оседлой семейной жизни, родил ребенка и сейчас сопровождает его на занятия в бейсбольной секции. Во-вторых, я всегда считал, что Ханна без ума от меня. Наверное, когда-то она и вправду была в меня влюблена. Вот и все, что мне известно.

Просто мне было приятно представлять ее чем-то вроде страховочной сетки в цирке. И вот уже лет восемь я работаю без страховки.

Наверное, это нелегко – быть для кого-то страховочной сеткой. А может, она не так уж была в меня и влюблена. И я не уделял ей должного внимания, полагая, что если уж она в меня втюрилась, то так будет всегда.

Леонард сидел на стуле у окна, скрестив ноги. Вылитый Будда или кто еще из этой тусовки. Казалось, Леонард глядит в окно. А может, так оно и было. Ведь он к тому времени уже кое-что видел, только мы старались не обсуждать это. К чему лишние объяснения и лишнее напряжение?

На щеках Леонарда уже пробивался шелковый пушок, и он не давал мне его сбрить.

Отрок Джон прямиком направился к Леонарду.

– Привет, Док, – бросил на ходу Отрок Джон. Вежливость, не более того. Интересовал его только Леонард. – Привет, Леонард.

Для Отрока Джона на Леонарде свет клином сошелся. Само собой, я даже не пытался его разубедить.

– Салют, Отрок Джон. – Леонард встал и потрепал мальчика по голове.

– Ты уже можешь видеть?

– Немного.

– А сколько?

– Кое-что. Но не все.

– Это как?

Леонард вздохнул. Я знал, ему нелегко вдаваться в объяснения. Но он и не пытался протестовать.

– Ну типа в комнате выключили свет, и ты видишь одни лишь очертания предметов. Но темноты на самом деле нет. Просто ты видишь только контуры.

– Это ужасно?

– Да нет.

– Значит, все в порядке.

– Понимаешь, вряд ли бы ты захотел быть на моем месте. Никому не пожелаю.

Тут Леонард повернулся в мою сторону и посмотрел прямо мне в глаза. Много ли он при этом видел, не знаю. На губах у него появилась кривая усмешка.

– Помалкивай, Леонард, – прошипел я.

На следующее утро Леонарда в спальне не оказалось.

Я искал его повсюду. Даже на улице.

Пришлось проконсультироваться у Глюка.

Я спросил вслух:

– Эй, Глюк. Куда девался Леонард?

Пес лежал на полу возле лестницы. Заслышав обожаемое имя, он поднял голову и посмотрел наверх.

– Благодарю, – сказал я. – Твоя помощь очень пригодилась.

Я забрался по лестнице наверх.

Леонард спал на полу за моей кроватью.

Вряд ли ему было так уж удобно. Я поднял его и уложил в постель. Удивительно, он даже не проснулся.

Три ночи кряду Леонард спал на полу за моей кроватью, или на кушетке в углу моей спальни, или в ногах постели, словно верная собачка. Почему ему так нравится спать у меня, он не говорил. А я не спрашивал.

На четвертую ночь явилась Барб, и нам пришлось хорониться в комнате Леонарда и заниматься любовью, заперев дверь.

Была жаркая летняя ночь, а единственный кондиционер в доме был наверху. Леонард-то легко переносил жару, но терпеть не мог искусственно охлажденный воздух.

Когда любовные ласки закончились (на этот раз я был сверху, редкий случай), я понял, что весь покрыт потом. С носа у меня срывались капли и плюхались на ключицу Барб.

– Тем самым он признает, что ты ему нужен, – сказала она.

Это были ее первые слова о Леонарде за весь вечер. Прозвучали они неожиданно, как бы в продолжение какого-то несостоявшегося разговора. Тем не менее сказано было к месту.

– Я знаю, – ответил я.

– Ты, конечно, польщен.

– Еще бы.

ЛЕОНАРД, 18 лет

Не смей

Парю недалеко от берега. И не очень высоко, по правде говоря. Чуть выше обрыва, откуда взлетел.

По-хорошему, надо бы задрать нос дельтаплана и забраться повыше. Но я не стал делать резких движений. Со стороны могло показаться, что я трушу и не хочу слишком уж искушать судьбу. Если летишь вдоль берега, то кажется, что сможешь приземлиться, когда захочешь. Или разбиться. Наверное, это и на самом деле так.

И тут я опять вижу уже знакомую большую звезду. Прямо перед собой. Над океаном.

Наверное, это иллюзия, только очень уж четкая: от звезды ко мне устремился луч. Глаза у меня слезятся от ветра, и чем больше я моргаю, тем ближе мерцает луч. Мне кажется, что если полететь чуточку быстрее, то я и луч встретимся на полдороге. Неизвестно где. Но там со мной будет Перл, и там мой дом.

Кто зачал тебя, Леонард? Кто твой отец?

И я резко поворачиваю в сторону моря.

Сильный ветер дует мне в лицо. Слезы льются ручьем, но я упорно смотрю на звезду. Сейчас она опять протянет мне луч, и он подхватит меня и перенесет домой. Но звезда светит ровно, и луча что-то не видно. Да и Луна в ледяном кольце уже не манит. Вид у нее суровый и неприступный.

А океан вдруг оказывается далеко-далеко внизу.

«Не смей, – кажется, говорит мне звезда. – Не смей расставаться с жизнью».

А ведь смерть моя близка. Эта мысль потрясает меня и наполняет ужасом. Неважно, что я всячески приближал эту минуту. Ведь я такой же, как все, и хочу жить. Этим все сказано.

Звезда – это Перл. И Луна в нимбе – тоже она. И Перл хочет, чтобы я вернулся. Такого никогда раньше не было. Значит, конец мой близок.

Страх пронизывает меня всего, до дрожи. Оказывается, я не так уж далеко от обрыва. Мне-то казалось, что я уже целую вечность лечу над морем к звезде. Но время сыграло со мной шутку. До берега – рукой подать.

Снижаюсь и направляю свой дельтаплан к обрыву. Стена стремительно надвигается на меня. Пытаюсь перелететь через нее, слишком сильно перекладываю рули и на мгновение повисаю в воздухе. Все, лететь больше некуда, слишком мало пространства. Круча сейчас прихлопнет меня.

Если бы я только знал, что делать.

А времени на размышления нет.

Дельтаплан со всего маху бьется о преграду носом. Удар смягчить нечему, конструкция слишком хрупкая и легкая. Слышится скрежет сминаемых алюминиевых трубок. Летательный аппарат складывается, я лечу вперед на своих ремнях и ударяюсь о стену обрыва головой, грудью и коленом.

Вертясь в воздухе, дельтаплан падает.

Внизу меня поджидают камни или вода, одно другого хуже. Успеваю подумать об иронии судьбы (мысль молнией проносится в голове): надо же, именно в такой момент я до конца понимаю, как мне хочется жить.

Внизу камни. Я падаю на камни.

Трепещущая темнота уносит меня.

Через некоторое время – понятия не имею, который час, – глаза у меня открываются. Вижу звезды и кромку обрыва. Все качается-расплывается – линзы у меня при падении выскочили.

Тьма опять застилает глаза.

Похоже, я снова ослеп. Значит, все усилия Митча насмарку. Сетчатка, наверное, разорвалась в клочья или отслоилась от удара. Теперь зрение ко мне уже не вернется.

Пытаюсь вдохнуть, уже не в первый раз. Похоже, ребра повреждены, а нога-то уж точно сломана. Не могу дышать. Тьма в безвоздушном пространстве.

У меня кружится голова, и я опять открываю глаза. Надо мной мерцают звезды. Я их вижу.

Слава богу, пронесло. Я не ослеп. Мне даже удалось набрать в грудь чуть-чуть воздуха. Только ребра болят ужасно.

Но я жив. И я вижу.

Глюк наверху над обрывом. Слышу его лай. Самого пса не видно. Молодчина. Гавкай, гавкай. Зови на помощь. Только кто придет на помощь в два ночи? Или сколько там уже?

Лежу и дышу.

Во рту вкус крови. Осторожно касаюсь головы в том месте, где ударился о скалу. И там кровь. Масса крови. Просто жуть сколько. О камни на берегу я тоже приложился головой, с другой стороны. Нога болит так сильно, что я пытаюсь поднять голову и посмотреть, что с ней. Ничего хорошего из этого не выходит.

Опять открываю глаза. Сколько прошло времени, не знаю. Помню только, что хотел взглянуть на ногу и так и не взглянул.

Глюк непрерывно лает. Стараюсь дышать неглубоко, чтобы не было так больно.

Поднимаю глаза. На камнях неподалеку сидит Перл и смотрит на меня сверху вниз.