Текст книги "Любовь в настоящем времени"

Автор книги: Кэтрин Райан Хайд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

– Если ты так считаешь, Кэхилл, – говорю, – почему ты не пришел ко мне и не сказал обо всем открыто, как сейчас? Вместо того чтобы отпускать шуточки перед сотрудниками.

– Я понимаю, – отвечает Кэхилл. – Теперь я все понимаю. Извини.

Мы молчим. Хроник самостоятельно забирается в клетку. Попка хватает клювом Кэхилла за рукав. Тот не замечает. Мумия опять возникает на экране, и Леонард закрывает очки руками.

– Так, – произносит Кэхилл. – Я еще у тебя работаю?

Странное дело: на какое-то мгновение в горле у меня появляется комок, словно я собираюсь зарыдать.

– Девять утра, – говорю. – Чтоб был как штык, а то уволю.

Кэхилл пожимает руку мне и Леонарду. Прощается. Уходит.

– Вы друзья? – спрашивает Леонард.

– Ну да. Конечно.

– Хоть вы и орете друг на друга?

– В этом-то и штука. Кричать друг на друга и оставаться друзьями могут только настоящие друзья.

– Ой, – говорит Леонард. – А я и не знал. Ведь у меня нет друзей. Только мама.

– Ну как тебе не стыдно, Леонард? Я – твой друг. И Кэхилл, и Ханна, и Графф. И Барб. И Хроник.

– Ух ты, – радуется он. – Ведь верно. У меня теперь масса друзей. Правда, Митч?

– Друзей у тебя просто немерено.

На следующее утро стучусь к миссис Моралес.

– Кто там? – слышится из замочной скважины.

– Митч Деверо. Ваш сосед. Хочу с вами поговорить насчет Перл.

– Думаю, на самом деле ее звали не так, – рассказывает миссис Моралес. – Пряталась девка от кого-то. Как-то ее полиция задержала. Она ехала на моей машине, и выяснилось, что у нее нет прав. Полицейские спрашивали меня, разрешала ли я ей садиться за руль, и сказали, как ее зовут. Перл непомню-кто. Но мне-то она назвала другую фамилию. Может, она и не заслуживала, но я старалась ее защитить. Такая хорошая девочка. Пусть даже она во что-то вляпалась. В такой чистоте квартиру содержала. Хорошо бы она вернулась. А то все уже грязью начинает зарастать.

Мы в комнате, которую миссис Моралес сдавала Перл и Леонарду.

– Уверен, она вернется. Я просто хотел забрать кое-какие вещи Леонарда.

– Дай-то бог, чтобы возвратилась. Все здесь сверкало-блестело. Из раковины кушать можно было.

Миссис Моралес затопала вниз по лестнице и пропала.

Я обошел квартирку. Подозреваю, изначально здесь было две спальни, которые потом незаконно перестроили в «студию» с кухонькой. Везде безукоризненная чистота. Ванны нет, только унитаз. В раковине, что ли, она Леонарда купала? А сама как мылась? Впрочем, стоп. Не мое дело.

Мне упорно казалось, что она вернется, и не хотелось слишком уж совать нос в чужие дела. Но тут мне припомнились слова Леонарда, что они собирались переезжать. В другой штат. В «Оррингтон», как он выразился.

Я прямо похолодел. Что, если Перл сбежала, бросив его? Не может быть. А вдруг? Но она ведь обожала его. А с другой стороны, я про ее жизнь ничегошеньки не знаю.

Я сложил в кучку две крошечные пижамы с длинными штанами, три рубашки, какие-то трусики и носочки. На детской кровати сидел плюшевый жираф.

Потом я открыл шкаф. Надо же было взглянуть.

На древних металлических вешалках висели два платья, поношенная блузка и пара джинсов. Поди знай, Перл оставила эти вещи или у нее больше ничего и не было.

ЛЕОНАРД, 5 лет

Штраф-копилка

Я стою у открытого окна кухни и разговариваю с птицей.

Вообще-то я завтракаю. Только свой тост я раскрошил и рассыпал крошки по подоконнику. Воробышек тут как тут. Покушай, птичка, вместе со мной. И я знаю: стоит мне чуть отойти от окна и тихонько сказать: «Приди ко мне, Перл, я здесь, Перл» – как воробей немедленно явится.

Я никогда не называл маму по имени. Для меня она была «ма» или «мама», как для всякого ребенка. Но после того, как она пропала, я стал обращаться к ней по имени, сам не знаю почему. Впрочем, имя Перл – особенное. В нем есть что-то от драгоценности, от сокровища. Оно всякий раз поражает и восхищает и играет на солнце. Как-то мы с Митчем были на берегу моря на закате, и волны бились о скалы, и брызги точно так же играли и переливались в лучах солнца, словно кто-то – наверное, Бог – горстями подбрасывал в воздух жемчужины. Просто чтобы посмотреть, как они будут сверкать. Сейчас я еще не вижу их хорошенько, но скоро Митч купит мне очки получше.

Впрочем, это неважно. Главное, вы меня поняли.

Кстати, мне кажется, что брызги – это тоже Перл.

В кухню входит Митч и спрашивает, что я делаю.

– Разговариваю с птицей, – отвечаю.

– Разговор складывается?

– Эге.

И тут Графф в другой комнате вопит:

– Твою мать!

И мы с Митчем одновременно произносим:

– Штраф-копилка.

В конторе делается тихо. Откуда-то из глубины появляется Графф, останавливается у большой стеклянной банки и принимается рыться в карманах.

– Чтоб тебя, – произносит Графф. – Тут никаких денег не хватит.

Все смеются. Только Графф мрачен. Ему предстоит положить в банку два доллара. Мы уже заработали на Граффе кучу денег. И она прирастает каждый день. Хоть все и стараются прикусить язычки и не транжирить средства зря.

Когда я перевожу взгляд на окно, воробей уже упорхнул. Ничего страшного. Перл приходит ко мне во всем. Пламя свечи, дождь, птички – это все Перл. И даже когда дождик перестает, или Митч задувает свечу, или птица улетает, мне кажется, она остается со мной.

Я полон ею. Это так замечательно.

– Сегодня придет одна дама, хочет проверить, хорошо ли тебе у нас.

Какая еще дама, интересно? И какого черта ей взбрело в голову, что мне у Митча плохо?

Митч говорит:

– Когда маленький мальчик живет без мамы, обязательно приходят люди, которые работают на правительство, и проверяют, все ли с ним в порядке. Эта дама должна решить, сможешь ли ты жить со мной. Если тебе здесь хорошо, так ей и скажи.

– Хорошо. Я ей так и скажу. И еще скажу, что у меня здесь немерено друзей.

Потом, когда дама ушла, Митч сказал: если у меня есть желание, мы можем взять деньги из штраф-копилки и потратить их, на что я захочу.

Значит, на эти деньги я могу покупать игрушки и компьютерные игры. Компенсация за плохие слова при мне. Так Митч сказал. Ну, игрушек-то я почти не покупаю. Я лучше схожу куда-нибудь с Митчем. В кафе там, или в кино. И мне веселее, и Митчу. А то ему скучно, я-то вижу.

– А откуда эта дама знает, что я здесь?

Мне как-то не доводилось разговаривать с правительством. Да и Митча в такой роли мне трудно себе представить.

Оказывается, миссис Моралес обратилась в полицию, чтобы объявили Перл в розыск.

– Ой, – говорю. – Только вряд ли они ее найдут.

Мои слова вызывают у Митча тревогу. Я понятия не имел, что для него это так важно.

– Может, ты что-то знаешь, а я нет? – пристает Митч.

Что ему ответить? Сложный вопрос. Ведь, может, он и на самом деле чего-то не знает из того, что знаю я. Только мне ведь не известно, о чем он осведомлен, а о чем – нет. Так что тут не скажешь наверняка.

Тогда Митч уточняет свой вопрос. Не говорила ли мне Перл, куда собирается? Нет, отвечаю, словечком не обмолвилась.

– А почему ты тогда думаешь, что полиция ее не найдет?

– Ну, они наверняка будут ее искать не там, где надо.

Про полицию я толком ничего не знаю. Но мне известно кое-то другое. Вы когда-нибудь видели, чтобы полицейские искали кого-то в капле дождя или в брызгах волн? Или, положим, в воробье?

МИТЧ, 25 лет

Люби мою жену

В доме Гарольда Столлера – тридцать пять комнат. На площади в четыре акра. Дом самодовольно расселся на холме, с одной стороны – океан, с другой – огни города. Мужик срубил деньжищ на программном обеспечении. В принципе, я занимаюсь тем же самым. Только у него получилось лучше и быстрее. Впрочем, это сразу видно.

Парковщик ставит куда положено мой ржавый «вольво», а я направляюсь к двери дома в своем единственном парадном костюме и при единственном шелковом галстуке. Галстук мне подарила Барб после того, как я пожаловался, что мне нечего нацепить на шею, если вдруг приспичит. У уха сопит отглаженный Леонард. На нем самая новая и чистая пижама. Одеяло, в которое он завернут, вполне пристойного вида.

А что мне было делать в сложившихся обстоятельствах?

Я стучу. Дверь открывает горничная в черно-белом наряде.

Ну дела. Просто сюрреализм какой-то. Вот это жизнь. Только к чему все это?

– Митчелл Деверо, – представляюсь я.

– Добро пожаловать.

Проникаю в холл. Что делать дальше? И тут я вижу ее. Я как раз собираюсь спросить у горничной, куда пристроить ребенка. Удобно ли будет сунуть ей пару долларов, чтобы она уложила спиногрыза спать? Не пойду же я на тусовку к мэру с Леонардом на плече! Или пойду? А если он проснется в незнакомом месте и напугается?

Тут-то из кухни и появляется Барб, останавливается в конце длиннющего холла и смотрит на меня. Не слишком консервативная прическа – само очарование, облегающее платье – чуть длиннее обычного пиджака. И ноги. Вот это ноги!

Барб идет ко мне через холл. Горничная куда-то исчезла. Интересно, смогу я два слова связать, когда Барб наконец окажется рядом?

Она уже совсем близко. Две ступеньки – последнее, что нас разделяло, – остались позади. Ну, давай. Произноси свою речь.

– Я приношу свои извинения. Ханна обещала посидеть с мальчиком, но что-то случилось. Она позвонила за полчаса до выхода. Я уже не успевал пригласить никого другого. Прямо не знаю, что делать. Не прийти я не мог. Просто безвыходное положение.

Говори четко. Не бормочи. Веди себя как светский человек.

Она касается моего рукава:

– Не волнуйся. Разберемся. Идем.

Я поднимаюсь по устланной ковром лестнице и иду по коридору. Барб стучится в закрытую дверь, и мы чего-то ждем. Чувствую запах ее шампуня, хочется протянуть руку и дотронуться до ее волос. Но я не могу себе этого позволить.

Дверь открывает полная латиноамериканка средних лет. За ее спиной мерцает телевизор, слышится испанская речь. Какая-то мыльная опера, не иначе.

– Марта, – говорит Барб. – Quiero que el nino duerme en tu cuarto. Vamos a pagar extra, no te preocupes. Si tienes problema, dime. ^[3]

– Си, – отвечает Марта. – Си, миссис. О’кей.

Марта принимает у меня мягкий сверток, укладывает на диванчик, подтыкает одеяло. Гладит мальчика по щеке.

– Грасиас, – говорит Барб.

– Пор нада, миссис. Все о’кей.

И вот мы опять в холле, только мы двое. И никого больше.

Она осматривает меня с головы до ног, будто впервые видит.

– Хорошо выглядишь. Такой красавчик. Никогда раньше не видела тебя в парадном костюме.

– Ну, не каждый же день его надевать.

– Красивый галстук.

– Мненравится.

Ее улыбка будит во мне жгучее желание затащить ее в ванную комнату под лестницей и содрать с нее это шикарное платье. Или хотя бы попробовать.

Она достает у меня из нагрудного кармана носовой платок и обмахивает плечо костюма.

– Капля слюны. Теперь все в порядке.

Носовой платок складывается и засовывается обратно в карман.

– Извини за это, – я показываю головой в направлении Мартиных апартаментов.

– Она позаботится о малыше. Ничего страшного. Перед уходом дай ей двадцать долларов.

Пожалуй, дам ей две двадцатки.

Мы с Барб пересекаем холл и направляемся к гостям. И к Гарри. Вид у меня, наверное, как у мультяшного мышонка, на башку которому только что свалилась наковальня. Такое чувство, будто направляюсь на плаху и топор у палача уже в боевой готовности.

Она просовывает руку мне в рукав и сжимает запястье. Быстрым, незаметным движением.

– Успокойся, Митчелл. Все будет хорошо.

Ступени ведут вниз, и теперь уже не до телячьих нежностей.

Ведь я на приеме у мэра.

– Вот и он, – ревет Гарри. А может, рычит. – Иди-ка сюда, молодец.

В море уходит помост. На нем, как на палубе корабля, и расположились Гарри и еще три незнакомых мне человека. Солнце садится, вдоль береговой линии поднимается туман. Гарри раскидывает руки, и солнце оказывается у него под мышкой. В одной руке у Гарри стакан – при других обстоятельствах меня бы близко к нему не подпустили. Руку он мне не жмет. Поднимай выше – он стискивает меня в объятиях, что донельзя меня смущает и пугает. При этом жидкость из стакана проливается мне на спину.

Затем он отодвигает меня на расстояние вытянутой руки и осматривает с головы до ног.

– Молодец, – повторяет он. – Так и должен выглядеть человек с большим будущим. А оно у тебя есть.

Гарри – крепкий плотный мужик за пятьдесят с седыми волосами и дубленой кожей. Политик как плод работы целой команды специалистов виден за версту. Улыбка у него прямо с предвыборного плаката. Интересно, сколько денег он грохнул на зубы? Такой идеальный оскал сам по себе не появляется. Я пытаюсь представить себе его дантиста. На шикарной импортной машине, наверное, раскатывает.

– Знакомьтесь, – рокочет Гарри. – Это Мартин Броуд, менеджер моей предвыборной кампании. Отличный менеджер, между прочим. С Брюсом Стагнером вы уже знакомы.

– Да-да, – бормочу я. – Мистер Стагнер. Конечно.

В жизни не видел этого господина.

– А это, – озаряется Гарри, – моя дочь, Карен.

Карен берут за локоть и выталкивают вперед.

– Ваша дочь, – мямлю я.

Лицо мне заливает краска, и я молюсь, чтобы это никому не бросилось в глаза. Передо мной сногсшибательно красивая девушка на пару лет моложе меня, в облегающем платье. Волосы до задницы, плечи обнажены, в декольте провалишься и не выберешься. Я, конечно, в курсе, что дочери Барб уже взрослые и не живут с родителями. Только они представлялись мне нескладными первокурсницами. А тут…

– В сторонку, джентльмены, – мурлычет Гарри. – Пусть молодые люди пообщаются.

Вот ведь сводник, черт бы тебя побрал. Не хочу.

– Вот, значит, вы какой. – Карен длинным ногтем, покрытым красным лаком, касается льда в бокале с коктейлем. – Знаменитый Митчелл.

– Разве я знаменитый?

– Мама и папа очень высокого мнения о вас. Папа говорит, вы очень талантливый молодой человек. И очень красивый. Он ничуть не преувеличил. Странно, что вас еще никто не захомутал.

Чтоб мне провалиться. Сквозь вот этот самый помост из красного дерева. И убиться до смерти.

Только этому моему желанию никогда не исполниться.

За столом Гарри стучит ножом о бокал с водой, пока все четырнадцать глаз не устремляются на него.

Завладев вниманием, Гарри говорит:

– Наверное, вы ломаете головы, зачем я пригласил вас?

Барб сидит за столом прямо напротив меня. Изо всех сил стараюсь не смотреть на нее. Не получается.

Гарри объявляет, что намерен пробиваться в конгресс.

– Это долгосрочная задача. На посту мэра я всего один срок, и город у меня не самый большой в Калифорнии. Кресло в конгрессе уже три срока занимает республиканец. Прямо мертвой хваткой вцепился. Самое время порядочному демократу-полутяжеловесу ввязаться в драку и отнять у него теплое местечко. Может, именно я – такой демократ. А может, и нет. Но в моей команде замечательные ребята, и это дорогого стоит. Вот чем вам предстоит заняться, мои уважаемые профи.

Он говорит еще долго. Все смотрят ему в рот, включая меня. Только я не слушаю. Я думаю. Если он победит, вся семья переберется в Вашингтон. Хотя нет… Если он выиграет выборы, то восемьдесят процентов своего времени будет проводить в Вашингтоне. А она останется здесь.

Интересно, когда все это окончательно прояснится?

И крепко ли спит Леонард?

Кто-то нежно наступает мне на ногу. Ступня маленькая, женская. Сначала мне показалось, Барб. Но тут она привстает с места и переставляет вазу с цветами, чтобы не загораживала мэра. Полагаю, она не на одной ноге стоит.

Когда Барб наклоняется вперед, вырез ее платья приоткрывается, и я запускаю глаза куда не следует. И не отвожу их. Не могу. Мое тело немедленно реагирует. Его ведь не убедишь, что сейчас не время. Что ему доводы разума?

Карен, черт, усадили рядом со мной. А как же иначе. Так что чья нога, гадать не приходится.

Гости уже давно разошлись. Я бы тоже охотно отчалил, но подходящего момента так и не представилось. Зато меня отбуксировали в бильярдную сыграть партию-другую. В зубах у меня контрабандная кубинская сигара – хозяин едва ли не силком всунул. На бильярдном столе передо мной – бокал бренди из хозяйских запасов, почти нетронутый. Сегодня вечером я насиделся за рулем за двоих.

Из вежливости время от времени подношу бокал ко рту.

– Это для вас хорошая возможность, только сумейте ею воспользоваться, – вещает мэр. – Вам понадобится новое оборудование, новые сотрудники. Работать будете в тесном контакте с Марти Броудом. Ну и с Барбарой. Она будет координатором. Политическая реклама в сети, рассылка материалов по электронной почте, публикации, связь – все компьютерные дела пойдут через вас.

Он еще что-то говорит, только я пропускаю его слова мимо ушей. Как меня угораздило вляпаться во все это? Я ведь и не собирался никогда заниматься программным обеспечением или там веб-дизайном. Да и собственного дела я открывать не собирался. Моя мечта была – преподавать в начальной школе. Даже вспомнить странно, будто это было давным-давно. Хотя накрылась моя мечта каких-то пару лет тому назад. Я получил свой учительский диплом, и все уперлось в деньги. Ведь в школе не разбогатеешь. Хоть поначалу мне и казалось, что деньги – не главное.

Гарри говорит и говорит. А у меня все в одно ухо влетает, а в другое вылетает. Да пожалуй, и сам он не очень врубается в собственные слова. Выпил-то изрядно.

– Предстоит работать по ночам. Со всем объемом тебе не справиться, назначь заместителя. Но отвечаешь за все лично ты. Барбара знает мои требования и может представлять меня там, куда мне просто не добраться. Вы сработаетесь. Уяснил, да?

– Я очень уважаю вашу жену, сэр.

– Ну и чудесно. Знаешь поговорку? Любишь меня, люби мою жену. В таком духе.

– Слушаюсь, сэр. Буду любить вас и вашу жену.

– Не обращайся ко мне «сэр». – Гарри взмахами руки разгоняет табачный дым, клубящийся над столом. Дым окутывает лампу под шелковым абажуром и улетучиваться не желает. – А то я чувствую себя каким-то динозавром. Называй меня просто Гарри.

– Да. Конечно. Просто Гарри. Будет сделано. Только, боюсь, мне пора.

– Ты в общем уже подобрал себе приличных людей, – продолжает мэр. (Он меня вообще слушает?) – У тебя хороший помощник. С острым умом. Как, бишь, его зовут?

– Джон Кэхилл.

– Да-да. И вот что. Если меня выберут, ты получишь премию. Существенную. Понимаешь, что я имею в виду под «существенной»?

– Пожалуй, нет, сэр. То есть Гарри.

– Когда можно пойти в автомагазин «Мерседес», выбрать достойную модель и заплатить наличными. Мужику на взлете нужна хорошая машина. Пусть каждый знает, кто ты такой. И на что претендуешь.

– Спасибо. Очень признателен. Прошу прощения, но мне пора.

Движение в холле привлекает мое внимание. Через холл проходит Барб и на мгновение замирает у дверей бильярдной. Внутренне я весь устремляюсь к ней. Улыбка Барб – и видение исчезает. В голове у меня делается пусто, по телу пробегает дрожь. Ну просто дурак дураком.

– Ты очень понравился моей дочери, – ласково рычит Гарри и хлопает меня по плечу. Я пугаюсь, хватаюсь за кий и прицеливаюсь. – Ты и представить себе не можешь, как бы я был рад видеть тебя среди членов моей семьи в буквальном смысле.

Я наношу удар. Шар влетает в лузу.

– Ваш удар, сэр. Она очень милая девушка, но о чем-то таком говорить еще рано.

Гарри вылавливает шар из лузы и кладет на зеленое сукно. Руки плохо его слушаются. Дошли до него мои слова или нет?

– У меня нет сына, – бубнит он. – А так хотелось… Ну ладно. Что-то я раскис. Извини. Хочу, чтобы ты знал: нам с Барбарой ты небезразличен. Очень и очень небезразличен.

Сейчас заплачет. Какой ужас. Нет, пронесло.

Сколько же он выпил сегодня?

– Это честь для меня, – говорю. – Большая честь. Но мне пора.

Гарри опять лупит меня по плечу и начинает новую партию. Предыдущая еще не закончена, но я помалкиваю.

Она провожает меня до машины. Слуга-парковщик, как видно, спит.

Устраиваю спящего Леонарда на пассажирском сиденье и тихонько закрываю дверцу. Поворачиваюсь к ней лицом. Долгую секунду мы стоим так в темноте и тишине.

Мы одни. И мы свободны. Хотя бы на мгновение.

– Что собираешься предпринять? – спрашивает Барб.

– Ты о ком? – Мне показалось, это она про Гарри.

– О Леонарде.

– А-а… Понятия не имею. А что я могупредпринять?

– Я имею в виду, если она не вернется.

– О господи. Я сейчас ни черта не соображаю.

– Ладно. Извини.

Она дотрагивается до моего лица. На мгновение.

Мы оба косимся на дом.

Дом уставился на нас всеми своими окнами.

Барб отдергивает руку.

– Я оказался в очень, очень, очень деликатном положении, – говорю я.

– Ты был на высоте, – возражает она. – Ты все делал правильно.

– Под конец беседы он сообщил мне, что я ему вроде сына, которого у него нет. Понятия не имел, что он так ко мне относится. Я действительно ему нравлюсь или он просто выпил лишнего?

– Наверное, то и другое. – Должно быть, Барб пожимает плечами. В темноте не видно.

– Если он выиграет, вы переедете?

– Нет. Просто он будет редко бывать дома.

Какой стыд, хочется сказать мне. Но я молчу. Ничего не могу из себя выдавить. Какой-то я сегодня неуравновешенный. То нервный, то бесчувственный.

– Может, во вторник, – говорит она. – Его не будет в городе. Постараюсь остаться у тебя на всю ночь. Поставлю свой телефон на переадресацию. Если он позвонит ночью, я подойду.

– Он знает?

Почему вдруг я задал этот вопрос? Наверное, потому, что он уже несколько раз за сегодняшний вечер возникал в моем сознании. Мне буквально казалось, что Гарри клонит к этому.

«Любишь меня, люби мою жену». «Предстоит работать по ночам». «В тесном контакте с Барбарой». «Вы сработаетесь».

Просто целый набор намеков. Такое впечатление, что он заранее все продумал.

– Слава богу, нет, – говорит она. – Если бы он знал, ты бы уже был в курсе. Уж ты мне поверь.

ЛЕОНАРД, 5 лет

Я-то знаю

Ко мне подходит Ханна – я сижу за своим компьютером. На нем я играю, пока все остальные работают. Как часто повторяет Митч, я быстро разобрался с играми для начинающих и теперь мой джойстик на боевом посту – защищает Вселенную от вторжения пришельцев.

– Мне сегодня утром привезут семнадцатидюймовый монитор, – говорит Ханна. – И установят здесь. Ты можешь пользоваться старым ноутбуком.

И она ставит ноутбук на маленький столик.

Теперь у меня есть свой стол! Круто!

– Но ведь на нем нету моих игр.

Ханна протягивает мне дискету:

– Я их все слила сюда. Можешь запускать прямо с дискеты.

И Ханна принимается за работу, одновременно стараясь растолковать мне, как найти игры на дискете. Я-то знаю, что у меня ничего не получится, но не представляю себе, как ей объяснить. Экран уж очень маленький.

– Щелкни два раза «Мой компьютер», – советует Ханна.

– А что это такое?

– Значок, похожий на маленький компьютер.

– Я не могу найти.

– В левом верхнем углу рабочего стола.

– Ага. Ясно.

Иконки-то я вижу, только плохо. Которая из них похожа на компьютер, мне не разглядеть. Я дважды щелкаю на первой попавшейся в левом верхнем углу.

– Теперь что?

– Теперь щелкни «Диск 3,5 (А:)».

– Я не знаю, где это.

– Леонард. Ты ведь знаешь букву «А».

– Эге. Только я не вижу ни одной.

Ханна отрывается от своей работы, сохраняет файлы и выходит из программы. Потом подходит ко мне и смотрит на экран.

– Ты не видишь ни одной буквы «А»?

– Нет.

– Иди-ка сюда на секундочку. Попробуем на семнадцатидюймовом.

Ханна вытаскивает дискету из ноутбука и вставляет в бывший мой компьютер.

– Давай.

Я дважды щелкаю мышкой на иконке, похожей на компьютер.

– Вот и «А», – говорю. Мне приходится наклониться поближе к экрану. Зато все вижу.

– Так вот почему ты так наклоняешься к экрану, – говорит Ханна. – Так лучше видишь.

– Эге. А ты что думала?

– Ничего особенного. Думала, ты слишком увлечен игрой. Давай пересаживайся за большой компьютер. На ноутбуке пока поработаю я.

Когда Митч кладет наконец трубку, она поворачивается к нему:

– Док? Могу я с тобой переговорить с глазу на глаз?

МИТЧ, 25 лет

Клятва

– Ярко выраженная амблиопия в левом глазу, – говорит окулист.

– По-человечески, пожалуйста, – прошу я.

– Это значит, у меня глаз повернут, – объясняет Леонард. – Скошен к носу больше, чем нужно.

Доктор смеется:

– То-то мне сразу показалось, что ты не в первый раз у окулиста.

– Я и не в первый, – соглашается Леонард.

– Очки ему надо поменять. Нужны гораздо сильнее. Близорукость прогрессирует очень быстро. Рекомендую расширенное обследование у офтальмолога. Жаль, у нас нет под рукой истории болезни. Может, он родился недоношенным, а?

– А при чем тут это?

– Существуют глазные заболевания, связанные с преждевременными родами.

– Эге, – подтверждает Леонард. – PH. Я ею болен. Я ведь родился до срока.

Смотрю на него искоса. И чего он не сказал мне об этом раньше? Впрочем, я ведь не спрашивал.

– Что ж, все начинает проясняться, – изрекает доктор. – Ему следует проходить обследование примерно раз в полгода, чтобы предупредить возможные осложнения.

– Эге, – кивает Леонард. – Я знаю.

– Какие осложнения? – интересуюсь я.

– В девяноста процентах случаев ретролентальной фиброплазии болезнь отступает сама, без медицинского вмешательства. Но в десяти процентах случаев возможны серьезные осложнения. Дистрофия сетчатки, например. Похоже, она уже имеет место. Кроме того, ребенок растет, размер глаза увеличивается, может наступить нарушение целостности сетчатки. Или ее отслоение. То, что мы называем «поздно проявляющееся отслоение сетчатки». Это наихудший вариант. Для своевременного выявления и необходимо обследование.

– И венцом всего может быть…

– Если не лечить? Слепота. Хотя есть неплохие варианты лечения. Вам следует все обсудить с хорошим офтальмологом. Правда, официально вы ведь ему не отец, так что не знаю, насколько вам все это пригодится. Но если вы усыновите его, штат Калифорния может оплатить часть расходов. Если преодолеете бюрократические препоны.

– Значит, речь идет о больших деньгах?

– Очень немаленьких. Даже не хочу вас пугать.

Мы едем домой. На Леонарде новые очки. Он на них не нарадуется:

– Какие легкие!

Леонард мотает головой и кивает. Никакой резинки. Линзы-то весят мало, вот очки и не падают. К тому же дужки глубоко охватывают уши. Теперь Леонард может опускать голову и смотреть под ноги без опасений, что очки упадут. Перл, наверное, всегда мечтала, чтобы у него были такие. Штука в том, что очки дорогие. Очень и очень дорогие.

– Теперь я смогу запускать игры на ноутбуке, – прерывает мои размышления Леонард. – Смогу играть с Хроником и не спутаю его с Попкой. Ты ведь не слишком потратился?

– Что?

– Очки не очень дорогие?

– Не волнуйся по этому поводу. Носи на здоровье.

– Эге. Уже ношу. Митч? А я нравлюсь Барб?

– Ну конечно. Ты всем нравишься. Подумать только, сам Леонард! Разве может кому-то не нравиться Леонард? И по какой такой причине он может не понравиться?

– Знаешь, что в этих очках лучше всего? Я смогу значительно чаще видеть Перл.

Рот у меня открывается. Хочу уточнить у Леонарда, о чем это он. Но молчу.

С усилием закрываю рот. К этой теме мы больше не возвращаемся.

Я лежу на спине. Она припала ко мне всем телом. Никак не могу отдышаться. Может, Кэхилл и прав. В один прекрасный день после очередного свидания меня вынесут вперед ногами. Но даже если так случится, Париж стоит мессы.

Когда дыхание и речь возвращаются в норму, шепчу:

– В своих мечтах о том, как ты проведешь со мной целую ночь…

– Ну?

– …я оставляю место также и для сна.

– Завтра выспишься.

Однако. Дело-то, оказывается, еще не кончено. Как бы ей растолковать помягче…

– Хочу пить, – мурлычет она.

– Не уходи. Побудь со мной еще минутку.

– Это еще зачем?

– Не знаю. Просто побудь.

Наваливаюсь на нее всем телом и не пускаю. Впрочем, она и не пытается вывернуться.

Почему-то я редко оказываюсь сверху. То есть оказываюсь, конечно. Но не часто. Только в самые страстные минуты. И потом она сразу уходит. Это еще хорошо, если за стаканом воды. Обычно она уходит совсем. И я ничего не могу изменить. Иногда мне кажется, что эту дурную традицию можно прервать, если вести себя понастойчивее. Однако вряд ли тут многое зависит от меня.

Она проводит рукой по моим волосам и целует в лоб.

– Минутка прошла. Я пить хочу.

Спихнув меня, Барб сбрасывает одеяло и встает с кровати. Я лежу, закинув руки за голову, и, не отрывая глаз, вбираю ее в себя. А что, если растянуть эту ночь на несколько недель? Только надо ли?

Вчера или позавчера было полнолуние. И сейчас все залито лунным светом, а она стоит передо мной обнаженная! Вообще-то она не любит демонстрировать свое тело, и у нее есть масса уловок, чтобы не очень заголяться.

Барб стягивает со спинки стула мою вельветовую рубашку и влезает в нее, будто прочитав мои мысли. А может, она поймала на себе мой взгляд? Жалко ей, скряге, что я лишний раз посмотрю? Хоть сохраню ее образ в памяти на черный день. У меня уже таких образов – как у безумца, заготовившего консервов на полгода, на случай ядерной войны. А вдруг ей просто нравится носить мои вещи? Непорядок у тебя, парень, с самомнением, вот что. Считаешь, что ей все тебя мало? Хотя, с другой стороны, ведь не бросает же она меня. И это неспроста.

– Не убейся на лестнице, когда будешь спускаться, – предупреждаю я.

– Я чуть не убилась, когда поднималась. Что за барахло тут у тебя навалено?

– Мы освобождаем кладовую. Перевезем все на арендованный склад. А в комнате будет жить Леонард.

Барб вдруг перестает застегивать рубашку. Замирает, наполовину пропихнув пуговицу в петлю, – застывший кадр из фильма. Через мгновение фильм продолжается, но от меня ничего не ускользнуло. Обойтись бы без этого стоп-кадра, стереть из памяти, забыть навсегда… Только сам по себе нарыв не рассосется, я уж чувствую.

Она подходит к окну, раздвигает жалюзи и смотрит на улицу. Просто так, без всякой цели. На лицо ее падает свет от уличного фонаря. Волосы роскошно взлохмачены. Этакая современная прическа. Называется «меня только что изнасиловали».

– Что это значит? – спрашивает она.

– Мальчишке нужна своя комната. Да и социальный работник станет добрее.

– А почему он должен жить здесь? Ведь он не твой сын.

Я отвечаю не сразу. Внутри у меня все холодеет. Вот тебе и Леонард. Еще спрашивал меня своим тоненьким голоском, нравится ли он «Барб». Впервые я осознаю, что кое в чем Леонард разбирается получше меня.

Мне еще не раз представится случай в этом убедиться.

– А почему бы ему и не жить здесь?

– Почему? Сам подумай, Митчелл. Подумай о своей карьере. Подумай об ответственности, которая на тебя возложена. Как ты считаешь, кто подсказал мэру, что ты справишься? И вдруг ты решаешь податься в отцы-одиночки.

– Я справлюсь. А мэру мою кандидатуру подсунула ты. И у тебя были на то основания.

– Ты даже не представляешь себе, что это такое – воспитывать ребенка.

– Конечно, не представляю. Но ведь не боги горшки обжигают.

Она стоит у окна и смотрит в никуда. Напряжение в комнате становится осязаемым, кажется, оно вот-вот воплотится во что-то конкретное. Идет битва. Без воинственных криков и звона мечей. Наше первое столкновение. Я и не знал, что оно приближается. А Леонард знал.